Текст книги "Дунайский лоцман"

Опустевший дом

Через пять минут Сергей Ладко и Карл Драгош очутились около домов. В Рущуке в ту пору, несмотря на его торговое значение, не существовало уличного освещения, и при всем желании трудно было составить понятие о городе, беспорядочно разбросанном по берегу Дуная. Близ пристани теснились ветхие сараи, служившие складами или кабачками. По правде говоря, Ладко и Драгош на все это не обращали внимания. Первый шел быстрым шагом, смотря прямо перед собой, как будто его привлекала цель, сверкающая во тьме. А второй старался не отставать от лоцмана, и потому не сразу заметил двух людей, вышедших из улочки, мимо которой он проходил.

Когда эти двое оказались на дороге, ведущей к реке, они разделились. Один пошел направо, вниз по реке.

– До свиданья, – сказал он по-болгарски.

– До свиданья, – отвечал другой и, повернув налево, двинулся в сторону Карла Драгоша.

При звуке этого голоса сыщик задрожал. Секунду он колебался, невольно замедлив шаг, потом, перестав следовать за лоцманом, круто остановился и повернулся.

Вся совокупность природных и благоприобретенных способностей необходима сыщику, питающему честолюбивую мечту не застыть на нижних ступеньках служебной лестницы. Но наиболее драгоценны из многих качеств, которыми он должен владеть, превосходная зрительная и слуховая память.

Карл Драгош владел этими преимуществами в высокой степени. Его слуховые и зрительные нервы представляли собой настоящие регистрирующие аппараты, и своих зрительных и слуховых ощущений сыщик никогда не забывал. Через месяцы и годы он узнавал с первого взгляда едва рассмотренное лицо и голос, который когда-то прозвучал в его ушах.

Это был как раз один из тех голосов, которые Драгош слышал, и не так давно, чтобы ошибиться. Этот голос донесся до его слуха на поляне, у подножия горы Пилиш, и он будет той путеводной нитью, которую сыщик так долго искал. Какими бы ни казались изобретательными умозаключения, относившиеся к компаньону по путешествию, это все-таки были только гипотезы. Напротив, голос принес ему, наконец, уверенность. Колебаться между вероятностью и уверенностью было невозможно, и вот почему сыщик оставил Ладко и устремился за новой добычей.

– Добрый вечер, Титча, – сказал по-немецки Карл Драгош, когда человек приблизился к нему.

Тот остановился, стараясь рассмотреть его в темноте.

– Кто это? – спросил он.

– Я, – отвечал Драгош.

– Да кто вы?

– Макс Рейнольд.

– Не знаю такого.

– Но я вас знаю, раз назвал по имени.

– Это верно, – согласился Титча. – Видно, у вас хорошие глаза, приятель?

– Они, в самом деле, превосходны! Разговор на мгновение прервался.

– Чего вы от меня хотите? – спросил Титча.

– Говорить с вами, – объявил Драгош. – С вами или с другим. Я только для этого в Рущуке.

– Значит, вы нездешний?

– Нет, я приехал сегодня.

– Хорошенькое время выбрали, – насмешливо заметил Титча, очевидно, намекая на анархию, царившую в Болгарии.

Драгош, сделав равнодушный жест, добавил:

– Я из Грона.

Титча молчал.

– Вы не знаете Грона? – настаивал Драгош.

– Нет.

– Это удивительно, ведь вы были так близко от него.

– Близко? – повторил Титча. – Откуда вы взяли, что я был близко от Грона?

– Черт возьми! – смеясь воскликнул Карл Драгош. – Да ведь она недалеко оттуда, вилла Хагенау.

Титча задрожал. Он попробовал отделаться смелым отрицанием.

– Вилла Хагенау? – пробормотал он, стараясь попасть в насмешливый тон. – Странный разговор, приятель! Я не знаю такой.

– Правда? – иронически сказал Драгош. – А поляну у Пилиша знаете?

Титча, быстро приблизившись, схватил за руку собеседника.

– Да тише же, – сказал он, уже не пытаясь скрыть волнения. – Вы с ума сошли, что так кричите!

– Здесь нет никого, – возразил Драгош.

– Кто знает? И, наконец, чего же вы хотите?

– Говорить с Ладко, – ответил Драгош, не снижая голоса.

Титча крепче сжал его руку.

– Тише, – сказал он, бросая вокруг испуганные взгляды. – Вы дали клятву, чтобы нас повесили? Карл Драгош расхохотался.

– Ну, – сказал он, – нам трудно будет договориться, если мы станем изображать немых!

– Тогда, – глухо проворчал Титча, – не нужно нападать на людей среди ночи без предупреждения. Есть вещи, о которых лучше не говорить на улице.

– А я и не собираюсь этого делать, – возразил Драгош. – Идем в другое место.

– Куда?

– Все равно. Есть тут где-нибудь кабачок?.

– В нескольких шагах отсюда.

– Идем туда.

– Ладно, – согласился Титча. – Следуйте за мной. Через полсотни метров два компаньона вышли на небольшую площадь. Перед ними в темноте слабо светилось окно.

– Здесь, – сказал Титча.

Они вошли в пустынную залу скромной кофейни, всю обстановку которой составляла дюжина столиков.

– Тут будет превосходно, – промолвил Драгош. Хозяин поспешил к неожиданным посетителям.

– Чего мы выпьем? Я угощаю, – объявил сыщик, хлопая себя по жилету.

– Стакан ракии?[24]24
  Род болгарской водки.


[Закрыть] – предложил Титча.

– Идет ракия! А можжевеловой? Это вам нравится?

– Хороша и можжевеловая, – согласился Титча. Карл Драгош обернулся к хозяину, ожидавшему приказаний.

– Вы слышали, дружище? Ну, живо!

Пока хозяин суетился, Карл Драгош с одного взгляда оценил противника, с которым предстояла борьба. Он быстро разгадал его. Широкие плечи, бычачья шея, низкий лоб, на который свисали густые седеющие волосы, одним словом, превосходный экземпляр ярмарочного борца низшего сорта, настоящее животное.

Когда были принесены бутылки и два стакана, Титча начал разговор с первоначального пункта.

– Вы сказали, что знаете меня?

– А вы в этом сомневаетесь?

– И что вам известно дело в Гроне?

– Конечно, мы там работали вместе.

– Невозможно!

– Но верно.

– Я ничего не понимаю, – бормотал Титча, напрасно стараясь вспомнить. – Нас было все-таки только восемь…

– Простите, – перебил Драгош, – нас было девять, потому что я был там.

– Вы приложили там руку? – настаивал мало убежденный Тыча.

– Да, и в вилле, и на поляне. Это я вел повозку.

– С Фогелем?

– С Фогелем.

Титча одно мгновенье раздумывал.

– Этого не может быть, – запротестовал он. – С Фогелем был Кайзерлик.

– Нет, я, – не смущаясь, возразил Драгош. – Кайзерлик оставался с вами.

– Вы в этом уверены?

– Вполне! – заявил Драгош.

Титча, казалось, заколебался. Бандит не блистал сообразительностью. Не замечая, что он сам открыл существование Фогеля и Кайзерлика так называемому Максу Рейнольду, он считал доказательством, что тот знает их имена.

– Стаканчик можжевеловки? – предложил Драгош.

– От этого не отказываются, – молвил Титча. Потом, опорожнив стакан одним духом, он пробормотал, наполовину убежденный:

– Это любопытно. Мы в первый раз замешали чужака в наши дела.

– Надо же когда-то начинать, – возразил Карл Драгош. – Я не буду чужаком, когда меня примут в шайку.

– В какую шайку?

– Бесполезно хитрить, приятель. Ведь это уже решено.

– Что решено?

– Что я буду вашим.

– С кем решено?

– С Ладко.

– Да тише вы, – грубо перебил Титча. – Я уже вас предупреждал, что надо хранить это имя для себя.

– На улице! – возразил Драгош. – А здесь?

– Здесь, как и везде, как во всем городе, понятно?.

– Почему? – спросил Драгош наудачу. Но Титча еще сохранил остатки недоверия.

– Если вас спросят, – молвил он осторожно, – говорите, что вы его не знаете, приятель. Вам многое известно, но не все, как я вижу, и не вам водить за нос такую старую лисицу, как я.

Титча ошибался: не ему было тягаться с таким игроком, как Драгош, и старая лисица нашла своего хозяина. Трезвость не была главным качеством бандита, и сыщик, как только это открыл, изобретательно решил использовать слабое место противника. Его настойчивым предложениям бандит сопротивлялся, но слабо. Стаканы можжевеловой следовали за стаканами ракии и наоборот. Влияние алкоголя уже начало сказываться. Глаза Титчи начали блуждать, язык отяжелел, благоразумие исчезало. Как известно, путь пьянства скользок, и обычно чем больше утоляют жажду, тем она сильнее возрастает.

– Итак, мы говорили, – начал Титча немного вялым голосом, – что это условленно с атаманом?

– Условленно, – объявил Драгош.

– Он хорошо сделал… атаман, – заявил Титча, который в опьянении начал разговаривать с собеседником на ты. – У тебя вид настоящего парня, товарищ.

– Ты смело можешь это утверждать, – в тон ему ответил Драгош.

– Тогда, вот!.. Ты его не увидишь… атамана…

– Почему?

Прежде чем ответить, Титча заметил бутылку ракий и осушил ее двумя глотками. Потом хрипло сказал:

– Атаман… отправился.

– Его нет в Рушуке? – настойчиво спросил сильно разочарованный Драгош.

– Нет больше.

– Значит, он здесь был?

– Четыре дня назад.

– А теперь?

– Отправился к морю на шаланде.

– Когда он должен вернуться?

– Недели через две.

– Две недели отсрочки! Эх, вот мое счастье! – вскричал Драгош.

– Ты, верно, очень раззадорился войти в компанию? – с грубым смехом спросил Титча.

– Черт! – ответил Драгош. – Я – крестьянин, а дельце в Гроне принесло мне за одну ночь больше, чем за целый год копанья в земле.

– Это тебя и разлакомило! – решил Титча с раскатистым хохотом.

Драгош сделал вид, будто заметил, что стакан его собутыльника был пуст, и поспешил его наполнить.

– Ты совсем не пьешь, товарищ! – вскричал он. – За твое здоровье!

– За твое! – повторил Титча, опоражнивая стакан одним махом.

Сведения, полученными полицейским, были обильны. Он узнал, сколько сообщников в дунайской шайке: восемь, по словам Титчи; имена трех из них и даже четырех, считая атамана; назначение шаланды: море, где, без сомнения, судно заберет добычу; базу для операций: Рущук. Когда Ладко вернется сюда через две недели, все будет готово, чтобы арестовать его немедленно, если не удастся схватить бандитов в устье Дуная.

Но все-таки еще немало оставалось неразрешенных вопросов. Карл Драгош подумал, что, может быть, ему удастся осветить, по крайней мере, один из них, пользуясь опьянением собеседника.

– Почему же, – спросил он равнодушным тоном после некоторого молчания, – ты не хотел сейчас, чтобы я произносил имя Ладко?

Совершенно пьяный, Титча бросил мутный взгляд на компаньона, потом, в приливе внезапной нежности, протянул ему руку.

– Я все тебе скажу, ведь ты друг! – пробормотал он.

– Да!

– Брат!

– Да!

– Молодец, боевой парень!

– Да!

Титча взглянул на бутылки.

– По стаканчику можжевеловки? – предложил он.

– Нет больше, – ответил Драгош.

Видя состояние противника и опасаясь, что тот упадет мертвецки пьяным, сыщик старался выливать на пол добрую часть содержимого бутылок. Но это не устраивало Титчу, который, узнав, что можжевеловой уже нет, скорчил кислую гримасу.

– Тогда ракии! – умолял он.

– Вот, – согласился Карл Драгош и придвинул бутылку, в которой оставалось несколько капель жидкости. – Но осторожно, товарищ! Мы не должны опьянеть.

– Я! – запротестовал Титча, завладев бутылкой. – Я знаю, что могу и чего не могу!

– Мы говорили, что Ладко… – напомнил Драгош, осторожно направляя извилистый путь собеседника к цели.

– Ладко? – повторил Титча, забыв, о чем шла речь.

– Да… Почему нельзя его называть?

Титча пьяно рассмеялся.

– Это тебя интересует, сынок! Это значит, что здесь Ладко произносится Стрига, вот и все.

– Стрига? – повторил Драгош, ничего не понимая. – Почему Стрига?

– Потому что так зовется это дитятко… Ну, вот как тебя зовут… В самом деле, как тебя зовут?

– Рейнольд.

– Ага… Рейнольд… Ну, хорошо! Тебя зовут Рейнольд… Его зовут Стрига… Это ясно.

– Однако в Гроне… – настаивал Драгош.

– Хо! – перебил Титча. – В Гроне это был Ладко… Но в Рущуке это Стрига!

Он подмигнул с хитрым видом.

– Да уж так, ты понимаешь, не пойман – не вор! Что преступник принимает вымышленное имя, которым прикрывает свои злодеяния, это не может удивить полицейского, но почему именно фамилия Ладко, фамилия, написанная на портрете, найденном в барже?

– Однако существует и настоящий Ладко! – нетерпеливо вскричал Драгош, выразив, таким образом, свое предположение.

– Черт возьми! – сказал Титча. – Это-то и есть самое смешное.

– Но кто же тогда этот Ладко?

– Каналья! – энергично заявил Титча.

– Что он тебе сделал?

– Мне?.. Ничего… Стриге…

– А что он сделал Стриге?

– Отнял у него женщину… Прекрасную Натчу. Натча! Имя, написанное на портрете!

Драгош, уверенный, что он на хорошем следу, жадно слушал Титчу, который продолжал, не дожидаясь, чтобы его просили:

– Потом они совсем не друзья, понимаешь! Вот почему Стрига взял его имя. Он хитрец, Стрига!

– Я все-таки не понимаю, – упорствовал Драгош, – почему нельзя называть имя Ладко.

– Потому что это опасно, – объяснил Титча. – В Гроне… и в других местах, ты знаешь, что оно означает… А здесь, Ладко – имя лоцмана, который восстал против правительства… он устраивает заговоры, бездельник… А улицы в Рушуке полны турок!

– Что с ним случилось? – спросил Драгош.

Титча жестом показал незнание.

– Он исчез. Стрига думает, что умер.

– Умер!

– И, вероятно, это правда, потому что женщина у Стриги.

– Какая женщина?

– Ну! Прекрасная Натча… Сначала имя, потом жена… Она недовольна, голубка… Но Стрига держит ее на борту шаланды…

Все стало ясно Драгошу. Он проводил долгие дни не в обществе заурядного преступника, но с изгнанником-патриотом. Какова же в этот момент скорбь несчастного, который, явившись к себе после стольких усилий, нашел опустевший дом?.. Нужно спешить к нему на помощь… А дунайскую банду Драгош, отныне хорошо осведомленный, без труда найдет и уничтожит.

– Жарко, – вздохнул он, притворяясь опьяневшим.

– Очень жарко, – согласился Титча.

– Все ракия… – пробормотал Драгош.

Титча ударил кулаком по столу.

– У тебя слабая голова, малыш! – насмешливо сказал он. – Я… Ты видишь… Готов начать снова…

– Не могу состязаться с тобой…

– Воробышек… – издевался Титча. – Ладно, идем, раз уж тебе так хочется.

Расплатившись с хозяином, компаньоны очутились на площади. Перемена оказалась неблагоприятной для Титчи. На свежем воздухе его опьянение заметно увеличилось. Драгош боялся, что слишком напоил его.

– Скажи, – молвил он, указывая вниз, – этот Ладко…

– Какой Ладко?

– Лоцман, Там он живет?

– Нет.

Карл Драгош повернулся в сторону города.

– Там?

– Вовсе нет.

– Ну, тогда там? – Драгош указал вверх.

– Да, – пробормотал Титча.

Сыщик увлек своего компаньона. Тот шатался и позволял вести себя, бормоча несвязные слова; после пяти минут ходьбы он внезапно остановился, усиливаясь вернуть уверенность.

– Что же толковал Стрига, – запинаясь, сказал он, – что Ладко умер?

– Ну?

– Он не умер, потому что у него кто-то есть.

И Титча указал на лучи света, пробивавшиеся невдалеке сквозь ставни окна и падавшие на дорогу. Драгош поспешил к окну. Через щели ставней он и Титча заглянули в дом.

Они увидели не очень большую комнату, довольно хорошо обставленную. Беспорядок и слой пыли, покрывавший мебель, показывали, что эта комната, давно покинутая, послужила местом жестокой борьбы. В центре стоял большой стол, на который облокотился глубоко задумавшийся человек. Пальцы, судорожно вцепившиеся во всклокоченные волосы, красноречиво показывали горестное смятение чувств. Из глаз его текли крупные слезы.

Карл Драгош узнал товарища по путешествию. Но не один он узнал его.

– Это он, – бормотал Титча, делая энергичные усилия побороть опьянение.

– Он?

– Ладко!

Титча провел рукой по лицу и, казалось, немного пришел в себя.

– Он не умер, каналья… – сказал он сквозь зубы. – Но это еще лучше… Турки заплатят за его шкуру дороже, чем она стоит… Стрига будет доволен… Не двигайся отсюда, товарищ, – сказал он, обращаясь к Карлу Драгошу. – Если он пойдет, хватай его!.. Зови на помощь, если понадобится… А я побегу за полицией…

Не дожидаясь ответа, Титча убежал. Он почти не шатался… Волнение вернуло ему равновесие.

Оставшись один, сыщик вошел в дом.

Сергей Ладко не пошевельнулся. Карл Драгош положил ему руку на плечо.

Несчастный поднял голову. Но мысли его были далеко, и блуждающий взгляд показал, что он не узнал своего пассажира. Тот произнес одно лишь слово:

– Натча!..

Сергей Ладко вскочил. Его глаза заблестели, встретившись с глазами Карла Драгоша.

– Идите за мной, – сказал сыщик, – и поспешим!

Вплавь

Баржа летела по воде. Опьяненный гневом, возбужденный, Сергей Ладко более яростно, чем когда-либо, налегал на весло. Поборов законы природы силой страсти, он каждую ночь давал себе лишь немногие минуты покоя. Он падал, погружался в свинцовый сон, от которого пробуждался внезапно, часа через два, точно от удара колокола, и принимался за свой ужасающий труд.

Свидетель этой остервенелой погони, Карл Драгош удивлялся, что человеческий организм одарен такой выносливостью. Впрочем, человек, давший возможность наблюдать это поразительное зрелище, черпал энергию из самого страшного отчаяния.

Стремясь ничем не отвлекать несчастного лоцмана, сыщик не нарушал молчания. Все, что следовало сказать, было сказано при отправлении из Рущука. Как только лодка понеслась по течению, Карл Драгош дал все необходимые объяснения. Прежде всего он открыл свое истинное положение. Потом в немногих словах объяснил, что он предпринял это путешествие с целью преследования дунайской банды, атаманом которой народная молва считала некоего Ладко из Рущука.

Лоцман выслушал этот рассказ рассеянно, проявляя лихорадочное нетерпение. Что ему до этого? У него одна мысль, одна цель, одна надежда: Натча!

Его внимание пробудилось лишь с того момента, когда Карл Драгош начал говорить о молодой женщине, рассказывать, как он узнал от Титчи, что Натча спускается по реке пленницей на борту шаланды, где капитаном атаман шайки, подлинное имя которого не Ладко, а Стрига.

При этом имени Сергей Ладко взревел от ярости.

– Стрига! – закричал он, и стиснутая рука его еще сильнее сжала весло.

Он больше не расспрашивал. С тех пор он спешил без отдыха, с наморщенными бровями, с безумными глазами, и вся душа его стремилась вперед, к цели. Он питал в сердце полную уверенность, что достигнет этой цели. Почему? Он не мог бы этого сказать. Он был уверен, и все тут. Шаланду, где Натча пленница, он узнает с первого взгляда, даже среди тысячи других. Как? Он этого не мог сказать. Но он ее найдет. Об этом не могло быть и спора. Теперь он понял, почему ему казалось, что он знает тюремщика, приносившего еду во время первого заточения, и почему доносившиеся до него голоса будили смутный отзвук в его сердце. Тюремщик был Титча. Голоса были голосами Стриги и Натчи. И больше того, крик, долетевший до него в ночи, оказался криком Натчи, бесполезно призывавшей на помощь. Почему он тогда не остановился?.. Скольких сожалений, скольких упреков совести избежал бы он!..

После бегства он едва разглядел в темноте сумрачную массу плавучей тюрьмы, в которой он оставлял, сам того не зная, милую его сердцу. Ничего! Все придет в свое время! Немыслимо миновать шаланду Стриги; властно заговорит таинственный голос из глубины его существа.

В действительности, расчеты Сергея Ладко были менее самонадеянными, чем можно подумать. Возможность ошибки сильно упала с уменьшением количества шаланд на Дунае. После Орсовы их число не переставало убывать, сделалось совсем незначительным ниже Рущука, и последние остались позади в Силистре. Ниже этого города, который баржа миновала через двадцать четыре часа, на реке осталось только два парусника, рекой овладели почти исключительно паровые суда.

На широте Рущука Дунай огромен. На левом берегу он разливается нескончаемыми болотами, и ширина русла достигает восьми километров. Ниже он становится еще обширнее, и между Силистрой и Браилой он доходит в иных местах до двадцати километров ширины. Такое пространство воды – настоящее море, на нем хватает и бурь, и огромных пенистых волн; понятно, что плоскодонные шаланды, не приспособленные к морскому плаванию, избегают там появляться.

К счастью Сергея Ладко, погода стояла хорошая. В таком маленьком суденышке, с такими не «морскими» формами, он был бы принужден искать убежища в береговых заливах, если бы подул сильный ветер.

Карл Драгош, от чистого сердца принявший участие в заботах товарища, но преследовавший и другую цель, очень смущался пустынностью этого обширного угрюмого пространства. Не дал ли Титча ложные указания? Исчезновение с Дуная шаланд заставляло Драгоша опасаться, как бы Стрига не последовал их примеру. В конце концов он поделился своим беспокойством с Ладко.

– Может ли шаланда спуститься к морю? – спросил он.

– Да, – отвечал лоцман. – Это случается, хотя и редко.

– Вы и сами их водили?

– Иногда.

– Как они разгружаются?

– Заходят в укрытые бухты гирл[25]25
  Гирлами на западе Черного моря называют отдельные рукава в дельтах рек.


[Закрыть] или передают груз на пароходы.

– Гирла, говорите вы. Ведь их несколько, в самом деле?

– Главных два, – ответил Сергей Ладко. – Одно, северное, у Килии; другое, южное, у Сулины. Это более значительное.

– Мы из-за этого не ошибемся? – спросил Карл Драгош.

– Нет, – уверил лоцман. – Кто скрывается, тот не направится через Сулину. Мы поплывем северным рукавом.

Карл Драгош не совсем удовлетворился этими ответами. Пока они следуют одним путем, банда прекрасно может ускользнуть по другому. Но тут приходилось рассчитывать только на счастье, потому что невозможно установить наблюдение за всеми гирлами реки.

Как будто угадывая его мысли, Сергей Ладко закончил объяснения очень убедительно:

– За килийским гирлом существует бухта, где шаланда может укрыться для перегрузки. Напротив, в сулинском рукаве надо разгружаться в порту Сулина, расположенном на морском берегу. Что же касается георгиевского гирла, оно едва проходимо, хотя и шире всех. Мы не ошибемся.

Утром 14 октября, на четвертый день после отъезда из Рущука, баржа, наконец, вошла в дунайскую дельту. Оставив направо сулинское гирло, лодка смело двинулась по килийскому. В полдень миновали последний значительный пункт – Измаил. Завтра утром они увидят Черное море.

До этого нагонят ли они шаланду Стриги? Едва ли. После того как они оставили главное русло, река стала совершенно пустынной. Насколько хватал глаз, нигде ни паруса, ни дымка. Карла Драгоша пожирало беспокойство.

Однако Сергей Ладко не выказывал опасений, если они и были. Согнувшись над веслом, он неутомимо гнал баржу вперед, следуя по руслу, которое только долгая практика позволяла находить среди низких болотистых берегов.

Его терпеливое упорство должно было получить награду. В тот же день около пяти часов пополудни показалась, наконец, шаланда, стоявшая на якоре в десятке километров ниже Килии. Сергей Ладко, остановив лодку, схватил подзорную трубу и внимательно рассматривал шаланду.

– Это он! – сказал Ладко глухим голосом, опуская трубу.

– Вы в этом уверены?

– Уверен. Я узнал Якуба Огула, искусного лоцмана из Рущука, преданного сообщника Стриги, и, конечно, он ведет его судно.

– Что же делать? – спросил Карл Драгош.

Сергей Ладко не ответил. Он думал. Сыщик продолжал:

– Нужно вернуться в Килию, а если понадобится, то и в Измаил. Там мы получим подкрепление. Лоцман отрицательно покачал головой.

– Возвращаться против течения в Измаил или даже только в Килию отнимет слишком много времени. Шаланда опередит нас, а в море мы ее не найдем. Нет, останемся здесь до ночи. У меня есть замысел. Если мне не удастся, станем следить за шаландой издалека и, когда узнаем место ее стоянки, будем искать помощи в Сулине.

В восемь часов, когда совсем стемнело, Сергей Ладко подвел баржу на расстояние в двести метров от шаланды. Там он тихо опустил якорь. Не говоря ни слова Карлу Драгошу, смотревшему на него с удивлением, он разделся и спустился в реку.

Рассекая воду сильной рукой, он направился прямо к шаланде, смутно видимой во мраке. Приблизившись к ней настолько, чтобы не быть замеченным, он обогнул судно и, борясь с течением, подплыл к рулю и ухватился за него. Он слушал. Почти заглушаемая плеском воды о борта судна, до него донеслась мелодия. Кто-то напевал вполголоса над его головой. Цепляясь руками и ногами за скользкий борт, Сергей Ладко поднялся мощным усилием до верхней части руля и узнал Якуба Огула.

На борту все было спокойно. Никакого шума не доносилось из рубки, где, без сомнения, находился Иван Стрига. Пять человек экипажа спокойно беседовали, растянувшись на палубе в передней части шаланды. Их голоса доносились еле слышно. Якуб Огул находился на корме один. Возвышаясь над рубкой, он сидел на рулевом брусе и, убаюканный ночным спокойствием, напевал любимую песенку.

Песня внезапно оборвалась. Две железные руки обвились вокруг горла певца, и он, сброшенный с места, упал и остался недвижимым. Был ли он мертв? Его бесчувственное тело с болтающимися руками и ногами свешивалось, как тряпка, с той и другой стороны узкого рулевого бруса. Сергей Ладко ослабил обхват, взял человека за пояс, потом, слегка сжимая коленями руль, соскользнул вниз и тихо погрузился в воду.

На шаланде никто не заподозрил нападения. Иван Стрига не вышел из рубки. Впереди пять собеседников невозмутимо продолжали разговор.

Тем временем Сергей Ладко плыл к барже. Возвращаться было труднее, чем плыть туда. Приходилось бороться с течением и поддерживать тело Якуба Огула. Если тот и не умер, то был близок к этому. Свежесть воды не оживила его; он не шевелился. Сергей Ладко начал бояться, что поступил с ним слишком круто.

Достаточно было пяти минут, чтобы доплыть от баржи до шаланды; но больше получаса потребовалось для обратного перехода. Еще хорошо, что лоцман не заблудился в темноте.

– Помогите мне, – сказал он Карлу Драгошу, схватившись за борт лодки. – Я притащил одного.

С помощью сыщика Ладко перевалил Якуба Огула через борт и уложил в барже.

– Он мертв? – спросил лоцман.

Карл Драгош наклонился над пленником.

– Нет, дышит.

Сергей Ладко вздохнул с удовлетворением и, взяв весло, начал грести против течения.

– Тогда свяжите его, да покрепче, если не хотите, чтобы он ушел, не прощаясь, когда я ссажу вас на берег.

– Значит, мы должны разделиться? – спросил Карл Драгош.

– Да, – ответил Сергей Ладко. – Когда вы будете на суше, я вернусь к шаланде и завтра постараюсь войти на ее борт.

– Днем?

– Днем. У меня свой план. Будьте покойны, я не подвергнусь опасности, по крайней мере на первое время. Позже, когда мы будем у моря, положение может измениться, согласен. Но я буду рассчитывать на вас в этот момент, который постараюсь всячески оттянуть.

– На меня? Но что я могу сделать?

– Привести помощь.

– Я все сделаю для этого, – горячо заверил Карл Драгош.

– Не сомневаюсь в этом, но у вас будут затруднения. Постарайтесь как можно лучше преодолеть их, вот ваша задача. Не забывайте, что шаланда снимется с якоря завтра в полдень и, если ничто ее не задержит, будет в море в четыре часа. Так и рассчитывайте время.

– Почему вы не хотите остаться со мной? – спросил Карл Драгош, сильно беспокоясь за товарища.

– Потому что вы можете задержаться, и это позволит Стриге выиграть время и исчезнуть. Нельзя упустить его в море. И он его не достигнет, если вы даже явитесь слишком поздно, чтобы помочь мне вооруженной силой. Только в этом случае я, вероятно, погибну.

Лоцман говорил тоном, не допускающим возражений. Понимая, что невозможно заставить его изменить решение, Карл Драгош не настаивал. Баржа подошла к берегу, и Якуб Огул, все еще бесчувственный, был положен на землю.

Сергей Ладко тотчас же оттолкнул баржу, и она исчезла во мраке.