Текст книги "Сын Авроры"

– Довольно! Вы опять за свое? Хотите, чтобы я его признал?

– Да, потому что вы мне обязаны! Или память Вашего Величества оставляет желать лучшего?

Это был намек на многочисленные тайные «услуги», которые она оказывала различным иноземным князьям. Нельзя было с уверенностью сказать, была ли это заслуга Авроры (молодая дама старалась не афишировать свои успехи), однако всегда в таких случаях политическая ситуация выправлялась в пользу Фридриха Августа. Теперь она неотрывно следила за реакцией короля.

– И еще хочу добавить, – продолжила она, – что под Бетюном мой сын продемонстрировал такую храбрость и выдержку, что сам принц Евгений поцеловал его и сказал, что был бы счастлив иметь такого отпрыска, как Мориц! Но вы, похоже, совсем иного мнения. Что ж, я ничуть не удивлена!

Она резко встала и, не попрощавшись, быстро направилась к выходу. Король бросился за ней, нелепо перетаптываясь с ноги на ногу, чтобы ненароком не наступить на роскошный синий шлейф ее платья:

– Постой, не уходи! – взмолился он с тем особым придыханием, в котором Аврора услышала легкий намек на былую страсть. – Ты же знаешь, что даже если наши отношения уже не те, что были раньше, ты всегда будешь занимать особое место в моем сердце, и я не переживу нашего расставания… даже несмотря на твой ужасный характер! Что касается нашего сына, я прикажу ему приехать сюда и поговорю с ним. Ты будешь мною довольна!

Слезы ярости, до той поры стоявшие в глазах Авроры, мигом куда-то исчезли, оставив в глубоком светлом взгляде посверкивающие веселые искорки. Она даже позволила королю поцеловать ей руку.

– Спасибо! – это было все, что она сказала.

В мае 1711 года все разрешилось, и Аврора в конце концов смогла написать фон Шуленбургу:

«Король наконец-то признал графа Саксонского с письменным заверением со своей стороны и со стороны высокопоставленных представителей Дрездена. Регентство и Тайный совет также подписали нужный документ и вручили его вместе с земельной бумагой на графство, доход с которого составляет ежегодно около десяти тысяч экю. Судите сами, насколько удачной была моя поездка в Дрезден!..»

Сам же молодой человек, снедаемый противоречивыми чувствами (радостью, что стал, наконец, именоваться Морицем Саксонским, и горем от того, что не сможет жениться на Розетте), сел на коня и помчался во весь опор к своей любимой. Время поджимало, поэтому он только и успел, что обнять девушку, поцеловать ее уже огромный, круглый живот и почти сразу же вернуться к господину фон Шуленбургу, чьи войска как раз осаждали Турне, где засел герцог Мальборо. В этом городе родилась и выросла Розетта, в нем жили родные его возлюбленной – право же, юноша готов был отдать все на свете, лишь бы война разгорелась где-нибудь в другом месте. Саксонцы взяли Турне спустя три недели. Город опустел, его жители спасались бегством. Мориц подумал о господине Дюбозане, но разыскать отца Розетты ему так и не довелось: гонец из Брюсселя доложил молодому человеку, что у того родилась дочь.

За победой под Турне последовала небольшая передышка, и фон Шуленбург разрешил Морицу наведаться в Брюссель. Малышку, которую юный граф признал, не задумываясь, назвали Жюли. Отдав необходимые распоряжения, касающиеся дальнейшего финансового обеспечения новорожденной и ее матери, Мориц вернулся в Турне, клятвенно пообещав Розетте встретиться с ней, как только сможет:

– Может, меня и лишили права жениться на вас, однако никто не запретит мне любить вас, любить до конца моих дней!

Он говорил искренне, с присущей молодости горячностью, но в следующий раз, когда он приехал в Брюссель, ни Розетты, ни дочери там он не нашел. Они исчезли. Мориц и господин Дюбозан начали поиски, но узнали лишь, что их перевезли в какой-то монастырь. Но в какой? В одной только Фландрии их было великое множество. Напрасно несчастный влюбленный наводил справки, расспрашивал знакомых и ездил по стране – все безрезультно! Вскоре исчез и господин Дюбозан. Ну, а потом… Потом война снова обрушилась на молодого человека, и он ринулся в ее объятия, как мужчина бросается в постель к любовнице… Только она одна могла облегчить его страдания!

* * *

Когда же война во Фландрии несколько утихла, юный граф Саксонский заехал на несколько дней к своей матери в Кведлинбург. Ему было невдомек, какую роль сыграла она в таинственном исчезновении Розетты. Кроме того, Аврора обладала исключительным умением манипулировать сыном, преклонявшимся перед ее красотой и изяществом. Возможно, поглощенная церковными обязанностями, с одной стороны, и «деловыми отношениями» с Августом Сильным – с другой, она была не слишком хорошей матерью в традиционном смысле этого слова. Но в те редкие моменты, когда они с Морицем оказывались наедине друг с другом, молодой бастард чувствовал себя просто превосходно, и мучительные годы одиночества, скрашиваемые время от времени присутствием тетушки Амалии, стирались из его памяти, пусть и ненадолго…

Со своей стороны, Аврора тоже упивалась этим ощущением безграничного счастья, которое давало ей общение с сыном. К счастью этому, однако, примешивалось и другое чувство – легкая, едва уловимая грусть, поскольку графиня знала, что долго это не продлится. Она с удивлением отмечала, как быстро дни бегут за днями и как быстро скоротечное время вступает в свои права, дабы отобрать у нее самое дорогое. Ее переписка с Шарлоттой Беркхоф, с которой она встречалась пару раз, служила своего рода календарем, в котором отмеченных дней становилось все больше и больше.

Последний раз она ездила в Целле в 1705 году, сразу же после смерти Георга-Вильгельма[36]36
  София Доротея Брауншвейг-Люнебург-Целльская (1666–1726) была дочерью и наследницей герцога Георга-Вильгельма и Элеоноры де Ольбрёз. К ней сватались многие, но ее отдали замуж за старшего сына младшего брата ее отца (то есть за ее кузена) Георга-Людвига, будущего короля Великобритании Георга I.


[Закрыть], когда его супруга, герцогиня Элеонора, оказалась в весьма затруднительном положении. Ее отвратительный зять поспешил наложить руку на герцогство, которое должно было перейти к Георгу-Августу[37]37
  У Георга-Людвига и Софии Доротеи родились сын Георг-Август (1683–1760), будущий король Георг II, и дочь – тоже София Доротея (1687–1757), которая потом стала женой короля Пруссии Фридриха-Вильгельма.


[Закрыть], сыну Софии Доротеи, несмотря на то, что сам герцог сделал единственной наследницей свою дочь. Более того, мать выгнали из ее же дворца! Впрочем, та покинула его с исключительным достоинством, спокойно и без эмоций. Оттуда она переехала в свой родной особняк в Винхаузене, куда она заранее перевезла мебель и ценные вещи, принадлежавшие ее покойному мужу. Дорогие украшения она предусмотрительно отправила дочери, так что все было более или менее в порядке. А спустя некоторое время она узнала радостную новость: Людовик XIV неожиданно решил подарить ей поместье в Ольбрезе, доселе пустовавшее и не имевшее законного владельца. Также Элеонора приняла необходимые меры предосторожности и отправила в Голландию крупную сумму в сто тысяч талеров, сделав своим поручителем Аврору фон Кенигсмарк, когда они вместе с Шарлоттой навещали несчастную женщину.

Втроем они даже съездили в Альден. О, как страдала бедная Элеонора, которой запретили приближаться к своей дочери! Им пришлось долгое время стоять возле дороги в ожидании появления Софии Доротеи (девушке в заключении разрешали совершать ежедневные прогулки в сопровождении слуг). Не имея возможности подойти к дочери и поговорить с ней, герцогиня Элеонора мучилась, и Аврора с Шарлоттой наблюдали за ней, не скрывая слез. Вскоре мимо них в кольце вооруженных всадников проехал крытый экипаж. Внутри женщины увидели хрупкую фигурку Софии Доротеи в темном платье и с высоким фонтанжем[38]38
  Фонтанж – головной убор из лент и искусственных буклей, укрепленных на каркасе.


[Закрыть]. На ее изящные плечи был наброшен черный кружевной шарф, усыпанный бриллиантами. Девушка была бледна и, казалось, смотрела перед собой невидящим взглядом, точно в полусне!

От одного падкого на золотые монеты лакея герцогиня узнала, что девушка гуляет всегда исключительно в черном, а уже в Альденском замке переодевается в белое накрахмаленное платье, а ужинает всегда в одиночестве.

Также этот лакей сообщил, что София Доротея практически ни с кем не разговаривает и подолгу сидит, глядя перед собой в одну точку, будто изваяние. Ее «двор» увеличился с того момента, как она стала наследницей: одна придворная дама подносила ей салфетки, другая протирала посуду, а на исполнение различных мелких поручений ей отводились несколько лакеев. Она никогда ни с кем не заговаривала, но при этом иногда улыбалась, а ее губы едва различимо шевелились, как если бы она обращалась к некоему невидимому собеседнику, сидящему за столом напротив нее. Похоже, она, как никогда, была близка к помешательству. И все же она не сошла с ума. Просто нервы ее были натянуты до предела, а дух сломлен. Так, когда в замке случился пожар и огонь охватил почти все помещения, она недвижимо сидела на стуле в своей спальне, водрузив на колени шкатулку с драгоценностями, и не реагировала на сигналы тревоги до тех пор, пока не получила официальный приказ наместника…

Дети заключенной также не имели права приближаться к своей матери. За попытку встретиться с нею ее сын был даже временно заключен под стражу. Увидеться с родной матерью не удалось и ее дочери (ее тоже звали София Доротея). Даже будучи супругой Фридриха-Вильгельма, а следовательно – королевой Пруссии[39]39
  Пруссия стала королевством в 1701 г. (Прим. автора.)


[Закрыть], она так и не смогла добиться хоть какого-то положительного результата, так что им с братом не оставалось ничего другого, как тихо ненавидеть своего отца, Георга I, который был виновником этой драмы… Действительно, смерть в 1706 году курфюрста Эрнста Августа[40]40
  Эрнст Август, герцог Брауншвейгский и первый курфюрст Ганновера – отец Георга-Людвига, то есть короля Георга I, но он умер не в 1706 г., а 23 января 1698 г.


[Закрыть], их деда, позволила Георгу I в полной мере насладиться своей жуткой местью неверной жене.

Аврора не могла не думать о своей близкой подруге и о трагической судьбе ее покровительницы. Она часто затрагивала эту тему в беседах с сыном и верным, отзывчивым Клаусом. Юный граф сразу же полюбил Асфельда и втайне ценил его поддержку и ту теплую, пускай и безответную, любовь, что тот питал к его матери. И тем не менее в Кведлинбурге ему было невыносимо скучно. Все эти церковные службы, бесконечные псалмы и нудные проповеди ввергали юношу в жуткое уныние. К тому же ему было невыносимо видеть мать в черной робе настоятельницы – наряде, который он считал про себя излишне мрачным и претенциозным.

* * *

Шли дни, а юный Мориц буквально не находил себе места от скуки. Те редкие часы, когда они вместе с Клаусом охотились, были для молодого человека настоящим праздником. Поэтому новость о том, что Фридрих Август вызывает его в Дрезден, он воспринял с несказанной радостью. Бесконечная Северная война обернулась катастрофой для многих стран и грозила принести еще более плачевные последствия: русский царь Петр тайно готовил наступление на Польшу. Мориц же чувствовал себя на поле сражения как рыба в воде. При осаде Штральзунда он приятно удивил отца, когда под пушечным огнем вплавь перебрался через реку, зажав пистолет в зубах, – и это при том, что юноше было всего-навсего пятнадцать лет! Затем последовал героический бой под Пенемюнде… Август Смелый постепенно проникся симпатией к своему сыну и в конечном счете предоставил в его полное распоряжение целый кавалерийский полк. Ну наконец-то лошади! Да и звание полковника в придачу! О таком можно было только мечтать.

Вне себя от радости, первые месяцы 1712 года Мориц посвятил набору рекрутов и офицеров, а также тщательной выборке лошадей. Он был так увлечен этим занятием, что даже забыл о празднике Большого Карнавала в Дрездене (который по своему размаху мог сравниться даже со знаменитым карнавалом в Венеции), к огромному разочарованию нескольких симпатичных женщин, которые уже давно вздыхали по широким плечам и сильным рукам молодого полковника.

Тем временем вторая столица Августа II переживала начало своего славного возрождения. Многие дворцы были перестроены либо отреставрированы; строительство замка Морицбург также было завершено. Приблизительно в то же время был создан план знаменитого дворцового ансамбля Цвингер. Кроме того, изобретение особого твердого фарфора, сделанное неким алхимиком по имени Бётгер, которого Август держал у себя фактически как заключенного, а также открытие мануфактуры в Альбрехтбурге сделали Дрезден центром всеобщего внимания. И там же справили свадьбу царевича Алексея (сына Петра Великого) и Шарлотты-Кристины Брауншвейг-Вольфенбиттельской, которая, кстати, была племянницей небезызвестной Кристины Эберхардины… Но все эти новости Морица ничуть не заботили.

Наконец, наступил тот день, которого он так долго ждал: саксонская армия выдвинулась на Север. «Союзники приняли решение отвоевать у шведского короля Бремен – его последний оплот на немецких территориях», столицей которого был маленький городок Штаде, построенный некогда маршалом Иоганном Кристофом фон Кенигсмарком[41]41
  Иоганн Кристоф фон Кенигсмарк (1605–1663) – граф, маршал с 1655 г., герой Тридцатилетней войны и дед Авроры фон Кенигсмарк.


[Закрыть], где впоследствии был возведен знаменитый дворец Агатенбург – вотчина Авроры и Амалии. Впрочем, с тех пор как в Бремене обосновался Карл XII, Агатенбург им уже не принадлежал…

Невозможно передать ту бурю эмоций, которую испытал юный Мориц, когда въехал на своем коне в ворота разграбленного захватчиками дворца. Внутри осталась нетронутой лишь небольшая часовня, очевидно, слишком строгая и аскетичная, чтобы привлечь внимание шведских солдат. Впрочем, крыша ее, словно диковинное решето, была испещрена зияющими дырами от пушечных ядер. Могилы его предков на местном кладбище оказались целы и невредимы, и молодой человек провел там долгие часы. То была его молчаливая благодарность, его почтение по отношению к величайшим представителям рода, что навеки выжгли имя Кенигсмарков на европейской земле. В особенности Мориц восхищался великим маршалом Иоганном Кристофом, чья бурная жизнь вызывала в молодом человеке смутное чувство зависти, смешанной с восторгом. Здесь, думал он, преклонив колено возле могилы, я нахожусь по праву; здесь – мои корни! Тем же вечером он написал матери письмо с просьбой, чтобы Август II пожаловал им те вещи, что еще не успели забрать шведы, а также передал в их личное пользование маленькую часовню, которая стала ему так дорога. Прочитав письмо, Аврора даже заплакала от радости и очень скоро составила прошение о передаче имущества, храбро отвоеванного ее сыном…

Увы, последнее веское слово оставалось за Карлом XII. Он перегруппировал войска и поставил во главе обновленной армии выдающегося военачальника графа Стенбока[42]42
  Магнус Стенбок (1664–1717) – шведский фельдмаршал, один из наиболее талантливых полководцев Карла XII. В 1713 г. он попал в плен к датчанам, подорвал себе здоровье и умер.


[Закрыть]. На исходе года, в битве под Гадебуше[43]43
  Сражение при Гадебуше между датско-саксонскими и шведскими войсками состоялось 20 декабря 1712 г. В нем шведы потеряли 1600 человек убитыми и ранеными, а союзники – около 3500 человек убитыми и ранеными; 2600 человек попало в плен. За это сражение Стенбок был произведен в фельдмаршалы.


[Закрыть], он наголову разгромил саксонцев. Большая часть войск Морица бесславно дезертировала. Лишь один юный граф держался в течение целых трех часов, и это был сущий ад: вокруг свистели пули, две лошади пали под ним, сраженные свинцом, и ему приходилось подыскивать себе нового скакуна; на его глазах саксонские офицеры гибли один за другим… Наконец, Мориц отдал приказ об отступлении и провел его столь изящно и хитроумно, что даже бывалые, искушенные в битвах вояки смотрели на него с уважением. Вскоре отец вызвал его в Дрезден, куда по приглашению должна была прибыть на зиму и Аврора.

* * *

Узнав о скорой встрече с сыном, графиня, вне себя от счастья, собрала вещи и тотчас же оставила Кведлинбург. О, как она гордилась своим храбрым Морицем! Увидев его, она улыбнулась и протянула к нему руки, однако радость ее быстро угасла: Мориц жутко страдал после потери под Гадебушем своего саксонского полка, который он с таким тщанием собирал и готовил к сражениям. Восстановить боевое подразделение в силу колоссальных финансовых трудностей было практически невозможно. Причина этого постыдного безденежья была до смешного проста: денежное довольствие, обещанное Августом II, приходило к Морицу крайне нерегулярно, если не сказать, что порой его не было вовсе.

Аврора решила навести кое-какие справки. Она достаточно хорошо знала своего бывшего любовника, чтобы понимать: будучи щедрым и даже расточительным в том, что касалось всяческих удовольствий, праздников и гуляний, Фридрих Август вполне мог проявлять столь же неуемное скупердяйство во всем остальном! В то же время факты говорили сами за себя: с вышеупомянутого довольствия ежемесячно взимался налог, который поступал (тут ей помог ее старый друг Бехлинг, уже весьма пожилой, но по-прежнему хваткий и проницательный) к… Флемингу! Очевидно, он решил выместить свою злобу по отношению к Авроре на ее сыне! И к этой злобе примешивалось острое чувство страха, которое внушал ему Мориц. А все потому, что молодой Фридрих Август, сын Кристины Эберхардины, был всего лишь бледной тенью блистательного бастарда. Братья были одного возраста[44]44
  Фридрих Август, будущий Август III, родился 7 октября 1696 г., а Мориц Саксонский – 28 октября 1696 г.


[Закрыть], да и во внешности их прослеживались общие черты, вот только на этом их сходство и заканчивалось. Рыхлый, хилый Фридрих Август, чье тело уже стало заплывать жирком, не шел ни в какое сравнение с широкоплечим и статным Морицем. В умственном плане юный князь был тоже личностью довольно заурядной. Во всяком случае, у него не было склонности ни к политике, ни к военному делу. Короче говоря, бастард обходил законного отпрыска Августа II по всем статьям. Поэтому Флеминг его терпеть не мог и теперь пытался повлиять на денежную сторону вопроса, регулярно изымая добрую половину довольствия Морица. Флеминг надеялся, что в один прекрасный день безрассудная храбрость молодого полковника попросту погубит его где-нибудь на поле брани. Впрочем, пока что все надежды первого министра были напрасны…

Забыв об элементарной осторожности, Аврора пришла к королю и все ему рассказала, начиная с того момента, как Флеминг пытался похитить новорожденного Морица и заканчивая денежными махинациями с королевским довольствием. Графиня также предположила, что когда-нибудь первый министр вполне может пойти и на убийство, поскольку головокружительная слава ее сына застит ему глаза!

К сожалению, она пришла не вовремя. Его Величество король Польши был как раз занят очередной любовной интрижкой, а потому все тяготы правления были временно возложены на пресловутого первого министра.

– В самом деле, сударыня, вы зря тратите время! Я не для того вас пригласил сюда, чтобы вы поносили моего дорогого Флеминга.

– Ваш дорогой Флеминг – просто вор, да к тому же еще и потенциальный убийца! Я ведь уже давно за ним наблюдаю, и эта ненависть к моему сыну проявляется постоянно! Не говоря уже о…

Фридрих Август ударил кулаком по столу с такой силой, что дубовая столешница протестующее скрипнула, а стоявший на ней подсвечник подскочил и свалился на пол:

– Довольно, я больше не желаю это выслушивать! И советую вам придержать вашу клевету при себе, если хотите, чтобы мы остались друзьями. А теперь я прошу вас уйти и ждать моего решения, которое я вынесу, основываясь на вашем дурном поведении…

– Несложно догадаться, – выдавила Аврора с легким смешком, – что мне не остается ничего другого, как вернуться в Кведлинбург?

– Разумеется, нет! Ступайте к себе в ожидании дальнейших распоряжений!

Возражать было бессмысленно. Пытаясь хоть как-то подавить в себе кипучую ярость, Аврора отправилась к своей сестре. Та приняла ее с некоторым недоумением, а когда узнала подробности последних событий, вообще не нашлась, что сказать. Неужели, Аврора потеряла рассудок? Она ведь знала, что Фридрих Август целиком и полностью зависел от Флеминга. Только с его помощью король мог кутить и веселиться, не думая лишний раз о судьбе своего государства!

– Да я знаю! – пожаловалась Аврора. – Но мне невыносимо видеть, как страдает мой сын. Будучи не в состоянии восстановить свой полк, он утешает горе, бегая за очередной юбкой…

Амалия рассмеялась:

– Он? Бегает? Скорее наоборот. Половина местных женщин сходит по нему с ума. А он – знай себе выбирает!

На Аврору вдруг снизошла материнская гордость. Смягчившись, она признала:

– Да, он и впрямь очень красив! Даже красивее, чем его отец! Высок, могуч, но в меру, ладно сложен, держится изумительно, да и силы ему не занимать. А какие у него чудесные глаза!..

– А какой гордый профиль, как гармонично очерчена линия рта… правда, не слишком ли чувственные у него губы? – продолжила госпожа фон Левенгаупт, передразнивая свою сестру. – Блестящий воин с блестящим же умом! Какая элегантность! Слушай, мы ничего не забыли?

– Не думаю, – расхохоталась Аврора, – однако, помимо женщин, у него есть еще одна страсть – выпивка…

– О, все солдаты пьют, уверяю тебя! – отрезала Амалия, явно выгораживая любимого племянника.

– А его отец пьет больше, чем кто бы то ни было! Кто там сказал: «Когда Август пьет, вся Польша потом ходит пьяная»? И все бы ничего, если бы Мориц не тратил на спиртное почти все деньги, которые он получает от отца! Ах, не будь Флеминга, Фридрих Август уже давно дал бы мальчику нужную сумму на восстановление полка! Это же ясно как божий день: Флеминг хочет, чтобы мой сын спился, стал дебоширом и изгоем общества еще до совершеннолетия.

– Быть может, мы могли бы…

Амалия не успела закончить: в комнату вошел слуга с письмом для госпожи фон Кенигсмарк. Это было письмо от короля!

И какое! Выражаясь языком кратким и подчеркнуто сухим (который не имел ничего общего с пылкими, витиеватыми речами давно ушедших дней), Август II потребовал от «госпожи настоятельницы капитула Кведлинбурга» скорейших извинений перед первым министром. В противном случае, писал он, немилость со стороны суверена ей обеспечена!

Поутихшая было ярость с новой силой захлестнула Аврору. Дрожащей рукой она скомкала ненавистное ей письмо и швырнула его в камин:

– Я? Я должна извиниться перед этим ничтожеством, перед этим дьявольским отродьем, перед этим… Никогда! Я лучше тотчас же вернусь в монастырь!..

– И бросишь Морица на произвол судьбы? – быстро спросила Амалия. Ей не требовалось выхватывать из огня стремительно чернеющую бумагу: она прекрасно понимала, о чем в нем говорилось. – В данной ситуации король предстает не менее ничтожным, чем Флеминг, раз позволяет себе так унижать мать своего сына, но ты… У тебя достаточно такта и выдержки, чтобы с этим справиться…

– Унижать? Ничтожный? О чем вы?

В комнату вошел Мориц, принеся с собой холод вечерних улиц и запах городских туманов. С его приходом гостиная, казалось, уменьшилась вдвое. Молодой человек подошел к Авроре и Амалии и поочередно обнял их обеих. Тетя Морица не понаслышке знала, каким вспыльчивым может быть ее племянник, а потому сказала с деланой небрежностью:

– Ну, мальчик мой, всем известно, что я сначала говорю, а потом уже думаю! И ты, должно быть, знаешь, что отношения между родителями бывают далеко не так просты, как кажутся. Да и мать у тебя скора на расправу: она обвинила Флеминга перед королем, но… но сделала это немного эмоционально. А еще…

– Ей придется просить прощения у этого скряги? Из-за меня, не так ли? – добавил Мориц с горечью в голосе, которая заставила сердце Авроры болезненно сжаться.

Она крепко обняла его:

– Нет. Что ты себе напридумывал? Разумеется, мне не нравится, что Флеминг мешает тебе восстановить разбитый под Гадебушем полк! Да что там – тебе не платят даже твоих личных денег. Это невыносимо!

– А мне невыносимо видеть, как моя гордая мать раз за разом идет на уступки и исполняет чьи-то там поручения лишь потому, что проклятый Флеминг постоянно вставляет вам палки в колеса! Но вам больше не придется это терпеть: я ухожу!

– Но куда? – хором воскликнули сестры.

– К принцу Евгению. Он меня знает и ценит, в этом я не сомневаюсь. Вместе с ним я смогу быть уверенным в своем славном будущем. К тому же он очень щедр.

– Ты будешь биться с турками? – вопросительно пробормотала Аврора.

– А какая мне разница? Они такие же враги, как и остальные, не более и не менее, – рассмеялся Мориц. – Ну же, маменька, не терзайтесь! Я верю в мою путеводную звезду, а рядом с принцем Евгением она воссияет, как никогда, вот увидите!

– И ты уезжаешь один? – спросила Амалия.

– Коня и слуги для меня будет более чем достаточно! А Флеминга прикажите выбросить в окно, если только он сюда сунется!

Мориц расхохотался, повернулся на каблуках и вышел так же внезапно, как и появился, оставив после себя морозный свежий воздух, словно после бури… Удивляться тут было нечему: он предпочитал перемещаться именно так, быстро и уверенно.

– Господь милосердный, – простонала Амалия, – пусть он вернется целым и невредимым! Он ведь еще совсем ребенок!

– И сумасброд! Однако же он прав! Уж лучше быть рядом с принцем Евгением, чем помирать со скуки в женском болоте при дворе короля, от которого только и получаешь, что упреки да колкости!

Амалия, присевшая было на маленькую подушечку, вдруг резко вскочила на ноги:

– Когда он вернется, знаешь, что тебе нужно будет сделать? Женить его! И желательно на ком-то побогаче. Так он ни в чем не будет нуждаться!

– Я уже думала об этом, но вряд ли мой малыш согласится променять свою свободу на богатую женщину. К тому же не забывай о Флеминге…

Она замолчала и, погрузившись в глубокое мягкое кресло с высокой спинкой, надолго задумалась. В конце концов, она решила, что ей не удастся выгодно женить Морица, если только она не помирится с королем. И плевать, что ради этого придется извиняться перед первым министром. Когда на кону стояла судьба родного сына, графиня была готова на все. К тому же усмирить гордыню оказалось не так уж трудно.

* * *

На следующий день вместо своих обычных нарядов, блистающих красотой и роскошью, госпожа фон Кенигсмарк облачилась в черное одеяние настоятельницы и приехала во дворец. Флеминга в гостиной не было: похоже, он не ожидал ее так скоро. Аврору провели в рабочий кабинет первого министра, где тот, сидя за столом, увлеченно что-то писал. Женщина испытала смутное удовлетворение, когда при виде ее Флеминг вздрогнул и чуть не выронил перо. Еще раз внимательно оглядев графиню с головы до ног, первый министр торопливо поднялся и произнес:

– Прошу принять мои глубочайшие извинения: сами понимаете, неотложные дела…

Она удостоила его сухим кивком и села в кресло возле стола, прежде чем Флеминг успел предложить ей место. На лице Авроры сквозила тень хитрой усмешки:

– Не стоит путать роли, господин министр. Знаете ли вы, что привело меня сюда?

– Н… нет, не знаю. Хотя, вероятно, это все беспорядочная жизнь вашего сына. Какая жалость!.. Что он опять натворил?

Пренебрежительный, почти презрительный тон, с каким были сказаны эти слова, буквально взбесил Аврору, но она нашла в себе силы сдержаться:

– Вовсе нет. Его Величество требуют, чтобы я извинилась перед вами. Вот почему я пришла сюда. Прошу вас забыть все сказанные мной грубости, – объявила она непринужденно, отчего лицо Флеминга заметно побагровело.

– Король говорил об извинении… публичном.

– Ну, если вам это так важно, позовите всех ваших слуг, и я повторю это снова.

– Вы что, издеваетесь? «Публично» означает – перед всем двором, и король должен быть свидетелем!

Сказав это, Флеминг воинственно раздул ноздри и поджал губы, так что они слились в едва различимую бледную черту. Аврора вдруг заметила, как из красного лицо министра становится желтоватым, как если бы вся желчь (коей в этом склочнике было в достатке!) разом прилила к его коже. Графиню это так рассмешило, что она уже даже не пыталась сдерживать улыбку:

– Под «всем двором» вы подразумеваете Кристину Эберхардину, Ее светлость вдовствующую княгиню, которая, к слову, души во мне не чает, и эту Эстерле? Вы ведь ее ненавидите, Флеминг!

– А почему бы и нет?! Весь двор – это весь двор!

– Забудьте об этом! Княгини вряд ли оценят подобное обращение с настоятельницей Кведлинбурга, к коей вы, кстати, должны бы проявить хоть каплю уважения! Да и у меня, признаться, нет ни малейшего желания участвовать в этом фарсе. Я принесла вам свои извинения, вам они не нужны, что ж, тем лучше! В таком случае я незамедлительно вернусь в свой монастырь… в Пруссии! Кстати, я уже говорила вам, что мы с королем Фридрихом-Вильгельмом друзья? Мы переписываемся.

– О, я просто счастлив! Теперь-то уж ваш сын точно сможет беспрепятственно развратничать, тем самым приближая себя к неминуемой гибели. Если что, ему в этом помогут, уж будьте уверены!

Аврора уже почти дошла до двери, когда последние слова Флеминга заставили ее резко обернуться, отчего горностаевый шлейф изящной змеей свернулся у ее ног:

– Юному графу Саксонскому больше нечего бояться желчного управленца вроде вас, – бросила она холодно, постаравшись вложить в эту фразу как можно больше яда. – Сейчас он уже, должно быть, у принца Евгения, в Вене.

– Один?

– Со слугой.

– Но король не дал своего разрешения! – глухо проскрипел Флеминг.

– Евгений Савойский, будучи французским принцем, также не просил разрешения у Людовика XIV. И что же? Теперь он один из самых могущественных людей Священной Римской империи. Храбрость моего сына его восхищает, и, не извольте сомневаться, он поможет Морицу добиться достойного будущего!

– Евгений не был сыном Людовика! И Савойя не принадлежит Франции! – пронзительный голос Флеминга едва ли не ввинчивался в потолок. – Не сравнивайте Евгения с вашим малолетним бунтарем!

Личный кабинет министра был на самом деле библиотекой, по верху которой шла узкая галерея, обрамленная резными перилами. Там стоял, опершись кулаками о балюстраду, Август II, собственной персоной. Глаза его под пышной седеющей шевелюрой гневно сверкали. Сейчас он больше всего напоминал древнеримского бога Юпитера. Для полного сходства не хватало только пучка искрящихся молний в руке. Аврора сделала глубокий реверанс и широко улыбнулась:

– Я и не знала, что Его Величество все слышали, но если так, то я очень рада!

– Не понимаю, чему здесь радоваться?

– А тому, что раз Его Величество присутствуют здесь уже долгое время, они, очевидно, слышали, как я извинилась перед министром, а следовательно, требования, оговоренные в письме, выполнены наилучшим образом.

– Я, конечно, не так себе это представлял, но… Флеминг, выйдите ненадолго: мне нужно переговорить с госпожой настоятельницей…

Не дожидаясь ответа, он направился к маленькой винтовой лестнице в углу, объединявшей библиотечные галереи с нижним этажом кабинета. Искоса наблюдая за королем и ожидая, пока Флеминг покинет комнату, Аврора заметила, что Фридрих Август заметно располнел, так что ступеньки надрывно поскрипывали под его немалым весом. В чертах, движениях и походке этого сорокалетнего мужчины уже безошибочно угадывалась неотвратимая печать старости. Причиной тому были неправильное питание, выпивка и разгульный образ жизни (наличие официальной любовницы нисколько не мешало ему спать как с благородными дамами, так и с уличными девками). В этот момент Аврора возблагодарила небеса за то, что Мориц нашел в себе силы бросить все и присоединиться к своему новому покровителю.

Через несколько секунд они стояли лицом к лицу, отец и мать. Потом Август II рухнул в ближайшее кресло и жестом приказал Авроре подойти ближе, очевидно, чтобы их не мог слышать никто из посторонних. Графиня догадалась, что речь пойдет об их сыне. Некоторое время король молчал. Наконец, он откашлялся и заговорил. По его мнению, голос должен был звучать уверенно, однако графиня безошибочно определила в нем легкую дрожь: