Текст книги "Маньчжурская принцесса"

– Месье может больше не объяснять! Я потихонечку вынюхаю у них все… если можно так выразиться.

– Вы восхитительны, Ансельм! Я давно это знаю…

– Я тоже, месье. Спасибо, месье.

Антуан заканчивал подготовку к новому отъезду, когда зазвонил телефон.

К своему большому изумлению, он услышал далекий голос Пьера Бо, но особо удивляться не было времени: все, что он услышал, было крайне важно. В двух словах – проводник, потрясенный прочитанным в утренних газетах, был очень рад, что застал его дома, и хотел поставить его в известность относительно того, что произошло в «Средиземноморском экспрессе», и при этом он умолял его, бросив все дела, срочно отправляться в Марсель, чтобы попытаться отыскать там мадам Бланшар:

– Я уверен, что она невиновна, а еще более я уверен в том, что ей грозит опасность. Нужно, чтобы вы ей помогли, месье Антуан! Увы, сам я ничего не могу! Я думал вернуться днем из Ниццы и найти ее в отеле «Терминюс», но со мной произошел несчастный случай… просто идиотский, как и все несчастные случаи…

– Что с тобой приключилось?

– Я сломал ногу! В Ницце на меня наехала вокзальная тележка, и я сейчас нахожусь в местном госпитале.

– Не повезло, старина! Но не горюй! Через час я сажусь в поезд, чтобы ехать туда, а потом я обязательно заскочу тебя навестить, и я все расскажу.

– Спасибо… ох, спасибо! Вы ей поможете, ведь так? Вы тоже думаете, что она не…

– Успокойся, говорю тебе! И до скорого!

Через минуту, уже в фиакре, отвозившем его к тому месту, откуда начался его день, Антуан постарался побороть гнетущее впечатление, возникшее у него во время телефонного разговора с Пьером. По голосу чувствовалось, что молодой человек, обычно такой спокойный и владеющий собой, очень взволнован, до такой степени, что Антуану показалось, что он неожиданно раскрыл тайну, скрывавшуюся за этим фасадом невозмутимости: его друг был влюблен в Орхидею, и, конечно же, началось это еще во время их первой встречи, в осажденном английском посольстве. Становилось понятным, почему после возвращения из Китая он отказывался от всех приглашений и старался держаться подальше от четы Бланшаров. Он был слишком скромен, чтобы вступать в соперничество с блестящим Эдуаром, в которого, как он быстро понял, была влюблена юная маньчжурка, и хранил тайну этой любви без всякой надежды на успех, в самой глубине своего сердца.

Безусловно, он глубоко страдал и наверняка еще будет страдать в будущем…

Художник догадывался о том, что в эту минуту чувствовал Бо, прикованный к больничной койке – в момент, когда ему, казалось бы, представилась возможность оказать услугу любимой женщине.

Право же, судьба сыграла с ним шутку самого дурного пошиба!

Поэтому Антуан собирался сделать все возможное, чтобы хоть как-то смягчить досаду своего друга Пьера, которого он решил найти в Ницце и отвезти в Шато-Сен-Совёр, где Виктория, старая изумительная кухарка Антуана, ее муж Прюдан-молчун и близняшки Мирей и Магали сделали бы все для благополучного выздоровления друга. Они его хорошо знали и любили, впрочем, любая потерянная собака могла рассчитывать на их участие, особенно если ее привел бы сам Антуан…

Последний слишком поздно понял, что подобного рода мысли представляют опасность.

Тем более что Ансельм в разговоре вызвал в его памяти образ той, которую он называл «мадемуазель Мелани». А эти воспоминания он предпочел бы держать подальше, прекрасно понимая, впрочем, что это ему не удастся…

Вот уже несколько месяцев, верный тому, что сам себе предписал, он держал данное слово.

Он ничего не знал о ней: ни того, где она находилась, ни того, думает ли она еще о нем. Одно было ясно: где бы она ни была, она все еще носила свою девичью фамилию. Ансельм, страстный поклонник светской хроники газеты «Фигаро», считал своим долгом сообщать ему обо всех брачных объявлениях, будь они хоть с другого конца света. Этот славный человек так боялся упустить подобное объявление, что не пропускал ни одного номера газеты. Раздраженный такой настырностью, Антуан даже как-то заметил ему, что Мелани вполне могла выйти замуж за границей, не оповестив об этом французские газеты.

И вот что он услышал в ответ:

– Ее дедушка, месье Тимоти Депре-Мартель, находится в Париже после приезда из Америки: уж он-то не упустил бы случая дать соответствующее объявление… И потом – у него хватило бы воспитания предупредить вас, месье.

Кто бы сомневался!

Старый финансист знал все о чувствах Антуана к своей внучке, и уж он не позволил бы ему узнать о подобном факте из газет.

Что же касается Оливье Дербле, самого серьезного соперника Антуана – во всех смыслах этого слова, то его он незадолго до отъезда в Рим видел в ресторане «Максим» обедающим в компании Лоры д’Альбани, одной из самых очаровательных куртизанок Парижа, и «соперники» тогда обменялись улыбками и дружескими приветствиями. Оливье, правая рука Депре-Мартеля, считался элегантнейшим из холостяков и самым желанным гостем у хозяек домов и юных дев…

Антуан вынужден был признать, что чем больше проходило времени, тем мучительнее становилось его желание вновь увидеть Мелани.

Ему стоило немалого труда заставить дорогой образ отступить в тайный уголок его сердца, где он обычно и покоился.

Сейчас следовало подумать об Орхидее, она нуждалась в нем.

Однако, бросив сумку на бархатные сиденья своего купе, дверь которого ему открыл совсем не Пьер Бо, Антуан почувствовал, как им овладевает убийственное настроение. Сегодня вечером вся прелесть «Средиземноморского экспресса», его любимого поезда, куда-то пропала.

Обряд, связанный с вагоном-рестораном, был для него привычным, почти священнодействием. Он любил этот уютный люкс, мягкое обслуживание, в высшей степени элегантное окружение, изысканную кухню и «Шамболь-Мюзини» 1887 года, которым он каждый раз «орошал» любое меню, каким бы оно ни было. Но сегодня вечером старинный голландский соус показался ему безвкусным, филе говядины – жилистым, фаршированные томаты – пересоленными, сыр «Бри» из Мелуна – невыдержанным, а запеченные фрукты – водянистыми. Лишь вино, букет и бархатистость которого с успехом могли бы бросить вызов желчному настроению, нашло в его глазах достойную оценку и привнесло немного тепла в его вены, к облегчению метрдотеля, в этот вечер прямо не узнававшего этого своего клиента, всегда по праву считавшегося одним из самых приветливых, чьи вкусы было так легко удовлетворить.

Вернувшись в купе, Антуан оказался не в состоянии заснуть и провел отвратительную ночь, сидя на постели и накурившись до такой степени, что у него запершило в горле. Он несколько раз был вынужден открывать окно, чтобы вдохнуть морозного воздуха, смешанного с угольной пылью от локомотива. Его неотступно преследовала одна мысль: где и как найти Орхидею в огромном и кишащем людьми Марселе?

Единственной путеводной нитью были сведения, полученные от Пьера Бо: отель «Терминюс»… но они имели ценность при условии, что молодая женщина там действительно остановилась.

Переломный момент наступил, когда поезд остановился в Авиньоне.

Антуан испытал сильнейшее искушение выйти из поезда, позвонить Прюдану и сказать, чтобы тот за ним приехал.

Ох! Как было бы здорово очутиться на большой кухне за завтраком, почувствовать заботу близняшек и нежный запах сдобных булочек Виктории!..

Но Эдуар лежал на мраморной плите в морге, а его жена, как затравленный зверь, вынуждена была искать нору поглубже, чтобы спрятаться.

Антуан не мог с ними так поступить!

Сойдя с поезда на вокзале Сен-Шарль, он направился прямо к отелю «Терминюс». А так как ему все равно надо было где-то остановиться, то он решил сделать это там, хотя лично ему больше нравились отели «Лувр» и «Мир». Но всегда можно будет переехать, если его пребывание здесь затянется…

Сложностей с оформлением номера не возникло, тем более что его хорошо знали, и работнику рецепции польстило, что человек, постоянный клиент более дорогих отелей, теперь остановился у них.

Не успев даже подняться к себе, Антуан принялся задавать вопросы и выяснил: да, действительно, дама азиатской наружности приходила к ним позавчера, по прибытии «Средиземноморского экспресса». И у нее не было никаких документов. По ее словам, они находились у ее мужа, который должен был приехать на следующий день, и мадам Ву Фанг осталась в отеле до рассвета, а затем, заявив, что идет встречать мужа, очень рано ушла. В действительности она покинула отель насовсем, дирекции это стало известно из записки, оставленной в конверте, найденном у этой таинственной постоялицы в номере. В нем лежало щедрое вознаграждение.

– Другими словами, она больше не возвращалась? – заключил Антуан.

– Нет… Однако позднее один человек приходил справиться о ней… точно так же, как и вы, месье Лоран. Он тоже спрашивал молодую китаянку, не уточняя ее имени.

– Послушайте! А вы мне не можете сказать, что это был за человек? – осведомился Антуан, с ловкостью фокусника сделав движение пальцами, в результате чего у него в руке появилась десятифранковая банкнота – уже третья в течение этого тягостного разговора!

– Конечно, она не просила держать это в тайне. Это очень знатная дама, чтобы обращать внимание на такие мелочи…

– Дама?

– Да, и очень известная в Марселе, где она занимает высокое положение и по имени, и по своему состоянию…

Антуан уже подумал, не понадобится ли ему четвертая купюра, но служащий отеля вдруг решил проявить великодушие и продолжил разговор на одном дыхании, выпятив грудь колесом, словно речь шла о члене его собственной семьи:

– Это была генеральша Лекур… урожденная Бегон!

Уточнение было подкреплено соответствующим жестом, узрев который художник высоко поднял брови: наверное, больше почтения вряд ли было бы продемонстрировано даже при объявлении имен мадам де Кастеллан или кого-то из рода Гримальди.

– Бегон?.. Это кто-то очень важный?

– Важный?! О! Месье Лоран!.. Возможно ли, чтобы человек вашего круга не знал славных страниц истории нашего древнего города? Мишель Бегон[15]15
  Мишель Бегон (1638–1710) – представитель древнего дворянского рода. Его племянница была женой знаменитого министра Кольбера, а сам он был сначала интендантом французских колоний в Карибском море, а потом – интендантом флота в Марселе и Рошфоре. Будучи интендантом флота в Марселе, он инициировал поездку на Антильские острова ботаника Шарля Плюмье для сбора тамошних растений. По имени Мишеля Бегона тот назвал одно из открытых им растений бегонией (прим. пер.).


[Закрыть] был тем самым интендантом галер, пышные празднества которого прославили Марсель; именно благодаря ему появились первые ковры Гобеленов, а, кажется, в 1687 году он устроил пышное празднество в своем особняке «Арсенал» в честь выздоровления короля Людовика XIV, после чего…

– А, эта история с фистулой[16]16
  Знаменитый французский математик и философ Блез Паскаль (1623–1662) был сыном Этьена Паскаля и Антуанетты, урожденной Бегон. А дочь его старшей сестры страдала злокачественной фистулой (свищом) слезной железы. По утверждению ее матери, фистула была так упорна, что гной выходил не только из глаза, но из носа и изо рта девочки, и самые искусные хирурги Парижа считали эту болезнь неизлечимой. Оставалось прибегнуть к «чуду». В Пop-Рояле находился «святой терний», якобы это был шип из тернового венца Иисуса Христа. С его помощью девочка была исцелена. Об этом говорил тогда весь Париж (прим. пер.).


[Закрыть]! – ответил Антуан, до которого наконец дошло, о чем ему говорят. – И что, эта дама – его потомок?

– Прямой потомок, месье, и она этим чрезвычайно гордится.

В то время как его собеседник продолжал описывать умопомрачительную роскошь семейства Бегон, Антуан пытался понять, зачем столь важной особе понадобилось интересоваться Орхидеей, да еще вставать для этого с рассветом!

Не находя никакого разумного ответа на этот вопрос, он не без грусти решил, что скорее всего настало время расстаться с четвертой банкнотой…

– А не соблаговолите ли вы дать мне адрес мадам генеральши… Лекур? Ведь так ее зовут?

Но и на этот раз его собеседник, казалось, решил поработать за славу:

– Конечно же! О, месье, я дам вам его с большим удовольствием. С того момента, как газеты рассказали нам, кем оказалось это ужасное создание, мы беспокоимся за нашу землячку, милосердие которой всем так хорошо известно. Пожалуйста, сходите к ней и попытайтесь ее урезонить: в любом случае ей не стоит связываться с убийцей! Да и вы сами…

Раздраженный до предела, Антуан устремил на портье суровый взгляд:

– Убийцей? Как у вас все просто! Давайте-ка, прошу вас, воздержимся от слишком поспешных выводов…

– Но, месье, газеты…

– Заваливают нас таким же количеством всяких глупостей, как и правды. Прежде чем столь убежденно обвинять одну из ваших клиенток, – а ведь она таковой была, не так ли? – неплохо было бы немного подождать…

– Подождать, но чего?

– Ну, не знаю… чтобы ей, например, отрубили голову! По крайней мере, тогда вы не будете рисковать тем, что она обвинит вас в клевете! До скорого!

Этой ужасной шуткой достаточно дурного тона Антуан оборвал разговор, взял свой ключ и направился к лифту, насвистывая ариетту Баха.

Он делал это совершенно машинально, ибо его сердце не было расположено к пению…

Судьба, похоже, получала злобное удовольствие, сгущая тучи, отделявшие его от молодой женщины. Что могло связывать потомка интенданта галер самого Короля-Солнца с маленькой маньчжурской принцессой, выбравшейся всего пять лет тому назад из замкнутого мира Запретного Города?

Чтобы попытаться хоть как-то привести свои мысли в порядок, Антуан решил отвлечь себя. Лучшим моментом для размышлений у него всегда было лежание в ванной, полной горячей воды, после чего обычно следовал холодный душ, чтобы избежать расслабления мышц, крепкое растирание рукавицей из конского волоса и английским лавандовым лосьоном. А заканчивалось все это чашечкой крепкого горячего кофе с хлебом и маслом, апельсиновым мармеладом, горячими круассанами и тонко нарезанными кусочками ветчины.

Первым делом следовало нанести визит упомянутой даме. Что касается пакетбота «Хугли», то он поднимал якоря лишь послезавтра, так как сейчас был четверг, а инспектор Пенсон должен был приехать в пятницу. Времени оставалось не так уж и много, но ему его должно было хватить, чтобы выйти на Орхидею…

Но что же далее?

Если честно, он не очень четко представлял себе это, во многом рассчитывая на сопутствующие обстоятельства и сиюминутное вдохновение. Самым простым было бы на время спрятать ее в Шато-Сен-Совёре… и почему бы не в компании человека со сломанной ногой? Потом надо было бы достать фальшивые документы, попросить у кого-нибудь из друзей яхту и ночью отвезти ее в Геную… а там уже посадить на любое судно по ее желанию…

Не совсем законная сторона этого проекта не беспокоила совесть художника, знаменитые кисти которого служили лишь прикрытием его другой, гораздо менее официальной, деятельности: тайного агента при Втором бюро[17]17
  Второе бюро Генерального штаба – орган военной разведки Франции с 1871 по 1940 гг. Оно было распущено после капитуляции Франции в 1940 году, но термин «Второе бюро» сохранился и на протяжении длительного времени обозначал разведслужбы Франции (прим. пер.).


[Закрыть]. Было у него и еще одно не менее засекреченное занятие: он был «любителем» драгоценных камней, и в этой ипостаси он уже не раз оказывал содействие комиссару Ланжевену и его коллегам – да так, что они об этом даже не подозревали.

Набросав план действий, Антуан выбрал элегантный утренний костюм в светло-серую полоску, оттенив его жилетом более сдержанного тона, надел хорошо подобранный котелок, взял перчатки из тонкой кожи и, набросив на плечи пальто, посмотрел на себя в зеркало со смесью удовлетворения и раздражения: он ненавидел наряжаться, но признавал, что в определенных случаях это необходимо. Например, когда речь шла о визите к даме знатного происхождения определенного возраста.

Одевшись, он спустился в холл и попросил, чтобы ему вызвали экипаж.

Глава пятая
Кто такая Агата Лекур?

Когда фиакр доставил Антуана по адресу, указанному портье, он порадовался тому, что немного потратился, зато теперь мог с уверенным видом идти к решетке импозантного здания, расположенного неподалеку от Прадо и наверняка видавшего еще Наполеона III. На первый взгляд, дом показался ему отвратительным. Он не любил стиль трубадур с его башенками, островерхими готическими крышами, окнами с импостами[18]18
  Импост – горизонтальная или вертикальная планка, которая делит окно на части. В каждую из этих частей вставляется оконная створка.


[Закрыть] и всем тем хламом прошлых веков, который производит экзальтирующее впечатление на дам, воображающих себя принцессами, живущих в сомнительном ожидании возвращения некоего рыцаря-крестоносца, отправившегося одновременно и на отлов гурий[19]19
  Гурии – красавицы с белоснежной кожей и черными глазами, очищенные от телесной грязи и прочих недостатков, которые, по обещанию Магомета, гарантированы правоверным в раю (прим. пер.).


[Закрыть] Магомета, и на оборону гробницы Христа. К счастью, это чудовищное строение окружал великолепный сад, в котором гениальный садовник умудрился удачно собрать максимальное количество вьющихся растений, усыпанных цветами. Право же, розы, жасмин, бугенвиллеи и глицинии очень удачно олицетворяли собой фантазии архитектора!

Чопорный дворецкий, которому он вручил свою визитную карточку вместе с извинениями за появление в час, не очень подходящий для визитов, впустил его в огромный холл площадью примерно двадцать пять метров на восемь, откуда широкая, в два витка, лестница вела к нависавшей галерее, шедшей вокруг всего помещения. Над всем этим находилась стеклянная крыша, которая рассеивала веселый свет прекрасного утра, струившийся на настоящий лес папоротников, посреди которых были расставлены пуфы и низкие кресла, обитые рубинового цвета бархатом, что делало их похожими на огромные клубничины, выращенные в теплице. Там слуга и оставил Антуана, указав ему торжественным жестом на самую крупную «клубничину».

Через некоторое время он вернулся и предложил посетителю следовать за ним.

Слуга привел его в салон первого этажа, который своими колоннами и крестообразными сводами напоминал небольшую готическую часовню, где были собраны трофеи из музея Дальнего Востока: ширмы, покрытые черным лаком и золотом, и статуи Будды соседствовали с серебряным танцующим Шивой, коврами и китайским фаянсом восхитительного ярко-бирюзового цвета, сделавшего его знаменитым, а также со стеклянными витринами, уставленными таким количеством блестящих предметов, что рассмотреть их все с первого взгляда было практически невозможно. Также здесь были несколько кресел черного дерева, привезенных из Пекина, неудобство которых попытались возместить подушками, обтянутыми фиолетовым велюром.

Оставленный в этом пахнущем фимиамом и сандалом пространстве, Антуан вскоре увидел входящую хозяйку дома, импозантную, несмотря на маленький рост, даму с седыми волосами, обрамленными такого же цвета муслиновой шляпкой с воланами и лентами, одетую в поплиновое платье темно-фиолетового цвета, отделанное кружевом. Она остановилась посреди зала и даже не подумала предложить посетителю присесть. После краткого обмена приветствиями она подождала, когда Антуан закончит извиняться за свой визит, столь ранний и к тому же без приглашения. Впрочем, он сделал это довльно коротко, ибо выражение лица этой пожилой дамы не располагало к многословию.

– Я не позволил бы себе беспокоить вас, мадам генеральша, не имея на то важной причины: дорогая для меня дама недавно потерялась в Марселе, и у меня есть все основания думать, что вы ею интересовались…

Маленькая пухлая ручка, украшенная простым золотым кольцом, наконец указала ему на одно из широких кресел черного дерева, а в ее фиалковых глазах заиграл веселый огонек, который до определенного момента скрывал алый лорнет в аметистовой оправе.

– Я знаю вас, месье Лоран, – сказала она. – Вы известный художник и к тому же родом из этих мест. В противном случае я бы вас не приняла. А теперь скажите мне, кто дал вам мой адрес?

– Портье из «Терминюса», где я сегодня утром остановился, выйдя из «Средиземноморского экспресса». Он сказал мне, что вчера поутру вы заходили, чтобы справиться об одной «азиатской даме»… точно так же, как это сделал и я… и мне хотелось бы узнать причину столь неожиданного интереса.

Агата Лекур не смогла удержаться от смеха:

– И всего-то! Ну что же, вы были со мной откровенны, и я должна сказать, что это мне нравится. И я отвечу на ваш вопрос. Я много путешествовала, главным образом в Индии и в Китае, и всегда интересовалась всем, что казалось мне хотя бы немного экзотичным, но особенно тем, что казалось мне странным. Что тут поделаешь, я любопытна!..

– Можно это считать недостатком, а можно и достоинством. Это – привилегия женщины. А моя знакомая дама… показалась вам странной?

– Судите сами. В поезде я познакомилась с восхитительной маньчжуркой, очень красивой, очень элегантной, и произошло это при обстоятельствах, о которых я расскажу вам, если решу, что мы можем стать друзьями…

– Не трудитесь, мадам генеральша! Я о них уже знаю.

– Вот как! Вы – ясновидец, маг, факир или…

– Вовсе нет, но Пьер Бо, проводник спального вагона – мой давний и добрый друг. Мы вместе с ним сражались во время знаменитой осады посольских кварталов в Пекине. Он позвонил мне, тоже весьма обеспокоенный ее судьбой…

– Понятно. Тогда я продолжаю: я встретила эту молодую женщину и обнаружила, что у нее несколько имен. Для дорогого Пьера, которого, представьте себе, я тоже хорошо знаю, она – мадам Бланшар, но молодая дама, которую преследовал ее русский любовник, заявила, что та – принцесса. Наконец, в отеле «Терминюс» вспомнили только о некоей мадам Ву Фанг, растворившейся в утреннем тумане. Добавлю, что, судя по вчерашним газетам, наш проводник был прав…

– И юная особа тоже, – сухо оборвал ее Антуан. – До замужества мадам Бланшар была принцессой Ду Ван, родственницей императрицы.

– В этом я ни на секунду не усомнилась. С первого взгляда мне стало ясно, что она маньчжурка, и самого высокого происхождения. Когда долго живешь в Китае, как я, видишь детали, которые не позволяют обмануться… Но теперь мы можем добавить для нее еще одно определение: она – убийца.

Это слово было брошено так резко и так неожиданно, что Антуан нахмурил брови, охваченный неприятным чувством. Однако ему удалось сохранить спокойствие.

– И зная это, вы ее все же разыскивали? Это чтобы выдать ее полиции?

Выпав из пальцев генеральши, лорнет повис на бархатной ленте, а сама она слегка покраснела:

– За кого вы меня принимаете, месье Лоран? Что мне до работы полиции! Это ее дело. Я просто женщина, которую интересует человеческая душа. Согласитесь, в подобной встрече было то, что могло возбудить во мне интерес. Если бы я ее нашла, то привезла бы сюда, чтобы попытаться проникнуть в потемки ее души и…

Если и было что-то, что ненавидел Антуан, так это люди, которые от нечего делать пускаются в психологические изыскания и исследуют человеческие души, словно поведение каких-нибудь чешуекрылых. Поэтому он резко прервал ее многообещающие рассуждения:

– Простите меня за то, что я вас перебиваю, но мне прежде всего важно знать: вы ее нашли?

– Нет… и, поверьте, я об этом сожалею. Для очистки совести я вошла в здание вокзала и поискала ее там. Увы, я никого не увидела. Однако… Я надеюсь, вы, в свою очередь, меня извините, но мне сдается, что эта дама вам очень дорога?

– Не до такой степени, мадам. Я сказал вам все, как есть, и если я так хочу разыскать Орхидею…

– Ее так зовут? Восхитительно…

– …то исключительно в память о человеке, который ее очень любил, и я уверен, что даже на том свете он рассчитывает на мою поддержку. Что же касается «потемок ее души», то я в это не верю.

– Но убийство…

– Вы слишком умны, мадам, чтобы верить всему, что пишут в газетах. Могу поспорить на вечное спасение моей души, что она невиновна. Впрочем, не вижу причин скрывать от вас, что полицейский, ведущий это расследование, в это тоже не верит.

– Что вы говорите?!

– Говорю, что я прав, утверждая, что мадам Бланшар слишком любила своего мужа, чтобы его убить… – Антуан встал и поклонился хозяйке дома:

– Еще раз прошу прощения за то, что побеспокоил вас в столь ранний час, и благодарю, мадам, что вы изволили меня принять.

Лорнет снова задвигался, и дама постучала им по руке художника:

– Вы заторопились, и так неожиданно? Мы могли бы еще поговорить, как мне кажется.

– Ничего не имею против, но о чем?

– О том, что вы мне только что рассказали. Полиция не верит больше в виновность этой женщины?

– Пока никто ничего не заявлял официально, чтобы не мешать следствию. Однако, по некоторым данным, несмотря на ряд свидетельств, которые еще нуждаются в проверке, руки этой бедной женщины чисты. Не спрашивайте меня больше ни о чем и позвольте уйти! Кроме того, вы не можете мне ничем помочь, поскольку, как и я, не знаете, где она находится…

Агата Лекур молча протянула посетителю руку, прощаясь. Тем не менее, когда он направился к двери, она остановила его:

– Еще секундочку, прошу вас!.. В случае… совершенно неправдоподобном… если я что-нибудь узнаю, где я смогу вас найти? В «Терминюсе»?

– Нет. Я съеду оттуда, ибо предпочитаю что-то более привычное.

– И что для вас более привычное?

– Отели «Лувр» и «Мир».

– Я должна была об этом догадаться. Вы человек со вкусом… Надеюсь, у нас еще будет повод встретиться в самое ближайшее время.

После ухода художника мадам Лекур долго сидела неподвижно в своем кресле, погруженная в глубокие размышления.

То, что она только что услышала, не столько повергло ее в изумление, сколько успокоило. С тех пор как ее горничная накануне принесла ей вместе с завтраком утренние газеты, она жила словно в кошмаре от боли, гнева и жажды мести.

В глубине души она благодарила Бога (и Антуана Лорана) за то, что не совершила преступление…

Глубоко вздохнув, она наконец встала, вышла из салона, пересекла холл, чтобы подняться по лестнице, и, подняв голову, увидела мисс Прайс, ждавшую ее, стоя на одной из последних ступенек…

– Что такое? – спросила она.

Когда ее хозяйка начинала говорить таким тоном, эта женщина теряла последние остатки своего самообладания:

– Я… простите меня, но я беспокоилась… Надеюсь, нет плохих новостей?

Она так громко выкрикнула свой вопрос, как это делают боязливые люди, впадающие в дерзость, чтобы сбить собеседника с толку.

– Что это с вами? – спросила генеральша, ничуть не удивившись. – Почему должны быть плохие новости?

Виолетта Прайс стала пунцовой, открыла рот, затем закрыла его и, нервно теребя пальцами носовой платок, пробормотала:

– Ну… я не знаю. Этот визит… такой ранний…

– Вы что, никогда не видели, чтобы сюда заходили по утрам?

– Да, но… кроме того… эта… женщина, которая наверху… Она… она меня пугает!

– Не вижу, почему бы это. Она ничего вам не сделала?

– Нет, но… я ощущаю плохие флюиды. Она… она не приносит счастья и…

– А вы доставьте мне счастие – успокойтесь! Идите в свою комнату и позвоните Жанне, чтобы она подала вам чашку чая. И постарайтесь наконец уснуть! Вы хорошо знаете, что я люблю сама улаживать свои дела… Ступайте!

Жест, которым сопровождались эти слова, был достаточно красноречивым.

Виолетта не стала настаивать, а генеральша, посмотрев вслед поднимавшейся неуверенным шагом служанке, отправилась в свои апартаменты. Там она уселась в свое любимое кресло у окна, а потом позвонила дворецкому.

– Сходите за ней, Ромуальд! – сказала она, протягивая ему ключ, хранившийся в рабочем столе.

– Мы уезжаем после завтрака?

– Может быть, и нет, мне надо сначала с ней поговорить! А потом посмотрим…

– Хорошо, мадам!

Закрытая со вчерашнего дня в комнате, Орхидея тщетно пыталась понять, что же с ней произошло. Узнав в подошедшей к ней на вокзале свою недавнюю спутницу, она испытала некоторое облегчение. Это было как ответ на вопросы, которые она задавала себе: что же делать дальше?!. Тем более что, предложив ей следовать за ней, мадам Лекур улыбалась самой любезной и самой понимающей из улыбок…

– Прошу вас, не оставайтесь здесь! – сказала ей ее новая знакомая. – Тут вы можете подвергнуться большой опасности. Идемте со мной!

Она дружески протянула ей руку, и это было именно то, чего Орхидея, вновь оказавшаяся на краю гибели, желала больше всего на свете. И она пошла за той, кто показался ей добрым ангелом, вышла вместе с ней из здания вокзала, села в закрытую роскошную карету, при этом не получив ни малейших объяснений.

– Поговорим позже…

Но они не поговорили. Приехав в сад большого дома, генеральша пригласила ее войти, проводила до комнаты на третьем этаже… и просто-напросто закрыла ее там!

Без единого слова, хоть что-то объясняющего…

Прошло много часов, но никто не заходил в комнату, где имелось все необходимое, включая ванную и туалет, а также обильную еду, стоявшую на столе. Единственное окно хотя и позволяло разглядеть безупречный порядок в саду, но было перекрыто решеткой, и это исключало любую возможность побега.

Прошла ночь, длинная и монотонная, и ее тишину нарушал лишь регулярный бой часов на ближайшей церкви, да иногда отдаленный лай собак или гудок парохода.

Орхидея, не раздеваясь, вытянулась на незнакомой ей постели, придумывая способ выбраться из этой неожиданной западни. Когда она поняла, что ее заперли, она попыталась кричать, звать, протестовать, стучать в блестящую дубовую дверь, затворившую ее в тюрьме!..

Но вспышка протеста длилась недолго: физические возможности тела молодой женщины, а особенно ее нервы, находились на пределе, и она предпочла успокоиться и попытаться, насколько это возможно, отдохнуть, чтобы с достоинством встретить все, что еще могло с ней произойти.

Когда же день вновь осветил ее застенок, кстати – красиво обставленный и вполне комфортабельный – она встала, тщательно умылась, поменяла белье и, как смогла, разгладила одежду. Когда в конечном итоге дверь отворилась и вошел дворецкий, молодая женщина прямо сидела на стуле у окна, скрестив тонкие руки на коленях, в позе, своим достоинством соответствующей обитателям дворцов Цзы Хи, знакомым ей с раннего детства.

– Пойдемте! – сказал старый слуга. – Мадам ждет вас.

Ни слова не говоря, она проследовала за ним до комнаты, обитой сиренево-серым атласом. Мебель там, за исключением кресел, обтянутых фиолетовым бархатом, была заставлена бесчисленным множеством предметов из стекла или аметиста, а также большим количеством старых пожелтевших фотографий в серебряных рамках. Генеральша стояла около одной из открытых витрин и перебирала находившиеся там вещицы.

– Садитесь! – сказала она, даже не взглянув на нее. – Спасибо, Ромуальд! Можете нас оставить…

– Я буду рядом, мадам, на случай, если…

– …если мне понадобится ваша помощь? Я не думаю, что это будет необходимо.

Когда дверь закрылась, Орхидея приняла свою излюбленную позу, но, держа голову высоко поднятой, она все же отвернулась, чтобы скрыть тот гнев, что внушал ей вид этой женщины – такой на первый взгляд симпатичной, но сумевшей взять ее в плен. Тем не менее она заговорила первой, и голос ее отдавал полярным холодом:

– Удостоит ли меня высокочтимая дама, – сказала она с презрительной иронией, – объяснением причин, по которым она привезла меня сюда и заперла? Надеюсь, что с минуты на минуту полиция будет здесь?

– Нет. Если я дала себе труд отправиться на ваши поиски и узнала из газет, кто вы такая, то, конечно же, не для того, чтобы выдать вас.

– Тогда для чего?

– Чтобы вас убить!

Несмотря на железное самообладание, молодая маньчжурка вздрогнула и с удивлением посмотрела на маленькую, полную, импозантную даму, только что с полным спокойствием произнесшую эти ужасные слова.

– Убить меня?

– По крайней мере, таково было мое первое желание. В порту у меня стоит небольшое быстроходное судно, а на острове Поркеролль, расположенном в каких-нибудь пятидесяти морских милях от Марселя, у меня есть владение в пустынном месте, возвышающееся над скалами и над водой. Я хотела увезти вас туда сегодня вечером. Это идеальное место, чтобы избавиться от кого-либо…

– Я понимаю. Когда мы едем?

– Я же вам сказала: таково было мое первоначальное желание. Но я его изменила.