Текст книги "Германий"

XLI

Продолжается «вживание» в систему управления ЗТМК. Комбинат интенсивно вмешивается в дела СХМЗ, даже излишне, ревизует затраты на НИР, принимает меры по корректировке технологии получения концентрата, хотя он отвечает техническим условиям, утвержденным Главком.

Интенсивно возбуждается проблема перевода технологии на получение тетрахлорида германия. Этот продукт представляет собой жидкость, очень вредную, и для его транспортировки требуются особые условия безопасности, согласованные, в случае перевозки в Запорожье, с правоохранительными органами трех областей, а для транспортировки в другие регионы бывшего СССР – невозможен.

Таким образом ЗТМК лишил двух не менее конкурентоспособных потребителей возможности обеспечения их сырьем, а СХМЗ варьировать ценой своего продукта.

Я и в этом утверждаю безграмотность решения Министерства о подчинении СХМЗ ЗТМК, так как конкуренция приводила бы к улучшению качества не только концентрата, но и конечного продукта всей германиевой технологии до монокристалла и до германиевой платины – интегральных микросхем. (ИМС).

И вот сейчас в условиях развивающихся рыночных отношений СХМЗ мог бы «напрямую» экспортировать свой товар в удобной для пользователя форме и успешно развиваться, а не развивать экономику проглотившего его предприятия.

За все годы после сложившегося подчинения на предприятии не произошло каких-либо изменений в технологии переработки аргиллитов, их комплексному использованию, привлечению новых источников сырья, повышению извлечения германия, улучшения экономических показателей.

А произошли снижение товарности, потеря большого числа специалистов, износ оборудования и дальнейшая зависимость руководства СХМЗ от воли и желания руководства ЗТМК.

Мне жаль это наблюдать!

В феврале 1971 года я участвовал в научно-технической конференции ЗТМК, сидел в президиуме и видел безразличные лица присутствующих на ней людей. Выступления участников, в том числе и мое, бодрое выступление Устинова со своими установками ничего не давали делу, тем более мне и СХМЗ.

В ходе конференции, в перерывах, я встретился со своими «однокашниками» Ширяевой, Крыловой, Гуровым, Винниковым, Киселевым.

Весельчак Петя Гуров был на нашей свадебной вечеринке еще в 1950-м в Мончегорске. Он с интересом выслушал мой рассказ о делах, в том числе и семейных.

Впоследствии Гуров, так же, как и Костя Шипилов, а они были друзьями в СКГМИ, спился и очень рано на почве злоупотребления алкоголем, ушел из жизни.

Начальник гидрометаллургического цеха Горбунов Михаил Николаевич в мое отсутствие на заводе «попал» в медвытрезвитель, о чем меня уведомили случайно сотрудники, а директор Мягких утаил этот факт.

За Горбуновым ходила байка о его злоупотреблениях и в рабочее время спиртным. Дело в том, что у него в цехе, для промывки концентрата, применялся спирт высшей очистки и он для себя пользовался этим. Но сколько не прячься – все равно когда-то должно было выйти наружу это злоупотребление.

И вот в один из дней, при моем возвращении на работу после обеда, я, проходя по площадке предприятия, был встречен работницей цеха (фамилию не называю), которая информирует меня: «Борис Тимофеевич, вы знаете о том, что Горбунов злоупотребляет спиртом и даже на работе?» Я выслушал и, молча, вопрошаю ее. А она: «Он и сейчас пьян, сидит у себя в кабинете!»

«В чем же дело, любые неприятности обязательно должны проходить через меня, где же у меня директор, черт возьми?!» – про себя, возмутившись. «И давно такое бродит за вашим начальником?» – спрашиваю. «Он умеет прятаться, конечно, давно, годами, да и директор об этом знает, но не принимает мер, да он и сам такой!» – в гневе заканчивает она свою информацию. «Извините, Борис Тимофеевич!» – и ушла в здание цеха.

Я понял, что рабочие делегировали ее для встречи со мной. Надо было принимать решение. Люди знали, что за подобные проявления я строго спрашивал, а если нужно, строго и наказывал.

Я не верил в силу воспитательных мер по отношению к выпивохам, не верю и сейчас. Но уверен, что отстранять их от ответственной работы нужно, обязательно! Ни курильщик, ни пьяница не могут продуктивно, в отличие от нормального человека, трудиться.

Как утверждает наука, такие люди подвержены постоянной заботе об удовлетворении требования организма средствами курения или алкоголя. Не случайно в зарубежной практике курильщиков и выпивох к отдельным работам не допускают, а на некоторых предприятиях и фирмах не принимают на работу. И такая тенденция развивается за рубежом.

У нас же, в странах бывшего СССР, продолжает бытовать обратная тенденция: курильщики и пьяницы продолжают «господствовать» во всех сферах жизни, даже в женской среде.

Я вошел в кабинет Горбунова. «Михаил Николаевич, ты пьян, немедленно уезжай домой!» – требую. «А откуда это видно?» – возражает. «Если ты через 15 минут не уедешь домой, я вызову милицию!» – еще жестче приказываю ему и, хлопнув дверью, вышел из его кабинета.

Горбунов уехал, а назавтра утром уже у меня в кабинете говорю ему: «Пиши заявление об уходе!» «А куда, Борис Тимофеевич?» – спрашивает. «Выгнать тебя нужно в шею с предприятия! – упрекаю его за несостоятельность. – Что у нас дел мало, не хватает твоей дикости!» «Переговорю с Захарченко, тогда решу, куда тебя направить», – заключаю с ним разговор.

Он написал заявление и по предложению Захарченко был назначен главным технологом. «Видимо, договорились как-то» – думал я, подписывая приказ об освобождении и назначении Горбунова.

С назначением начальника цеха была волокита. Ковалевского не поддержали: ни директор, ни общественники, по тем же будто бы делам, спиртным, но не в части потребления, а в части использования в своих интересах.

После изучения резерва мой выбор «пал» на Гавриша Ивана Дмитриевича, начальника смены пирометаллургического цеха.

Выбор оказался удачным. Иван Дмитриевич решительно взялся за работу. Под руководством Горбунова цех работал неплохо, но там были сильные заместители Донец и Ковалевский. Правда, Донца уже в данный момент не было, но дела его остались.

Вскоре мы все заметили серьезное улучшение в руководстве гидрометаллургическим цехом.

В моей семье тоже происходят сложные ситуации с недостатками в учебе ребят. Ни Зигфрид, ни Евгений не справились с программами 3-го и 2-го курсов в ОПИ и РФ ХПИ. После детального обсуждения проблемы о их учебе и поведении, с их согласия, было принято мной решение о службе их в Советской армии.

В июне 1971 года Зигфрид был призван в авиацию, Евгений – во внутренние войска МВД СССР90).

Зигфрид, впоследствии, служил два года в вертолетном отдельном батальоне в Малино Московской области, а Евгений – в дивизии имени Дзержинского, в охране ЦК КПСС91).

Я нашел места их службы и регулярно, будучи в Москве, посещал их.

При одном из посещений Жени я обратил внимание, что на его руке нет часов, которые я ему дарил еще к его 16-летию. «В чем дело!» – спрашиваю. «При призыве сержант отнял!» «Слабак», – думаю. «А где он сейчас!» «Поступил в училище госбезопасности».

Я вызвал офицера, который принимал Женю в армию еще в Северодонецке – Жужа Иван Семенович, ст. лейтенант. После моей беседы и угрозы: «Да я вас за это дело разнесу в пух и прах!» «Если завтра вечером ко мне в гостиницу не будут возвращены часы, я иду в ЦК!» – в гневе закончил разговор с Жужей. «Будут!» – отвечает.

У меня было право входа в ЦК и были там знакомые люди. Я твердо решил проучить этих гадов, если они не вернут мне часы. «И еще, Иван Семенович, если этот сержант не будет уволен из училища, я оставляю за собой право на информацию в ЦК для принятия мер к вашей части, доложите командованию!» – очень жестко и агрессивно требую принятия мер по случившемуся.

Назавтра, в гостинице «Россия», я получил ответ на мои требования о мерах по обиде, нанесенной моему сыну: часы возвращены, сержант на гауптвахте, готовится приказ о его наказании: или штрафная рота, или увольнение.

Я через некоторое время убедился: сержант попал в дисциплинарный батальон за грабеж.

21 февраля 1971 года умер Дмитрий Иванович в возрасте 85 лет. Я с горем перенес эту утрату, Галочка ездила в Уразово на похороны, я не мог из-за занятости.

Наша мама стала жаловаться на боли в желудке, проверка показала низкую кислотность среды и заболевание прямой кишки – парапроктит.

У нас в Северодонецке нет врачей, лечащих такую болезнь. И вот, после поисков, положили Галочку в больницу имени Титова в Лисичанск под патронат врача Когана.

Операция на прямой кишке прошла удачно, а кислотность предписано поправить в Ессентуках.

Галочка успела поправиться до майских праздников и принять участие в проводах сыновей в армию.

Все материалы по диссертации, в том числе и заявление с просьбой принять их для защиты, направлены в Гиредмет.

После проводов ребят в армию наша мама едет на лечение в Ессентуки, где поселилась на квартиру у Мартыновой Аси Сергеевны, родной сестры Евдокии Сергеевны Ушкало. Лечение прошло хорошо.

Возвращение Галочки из Ессентуков принесло радость: самочувствие заметно улучшилось.

В сентябре – октябре в Москве я готовлюсь к сдаче госэкзамена по спецглавам и сдаю его.

Одновременно, нахожу адреса ребят, бываю у них, а затем приглашаю нашу маму в Москву, забираю ребят из частей и мы отдыхаем вместе. Живем в гостинице «Россия», занимаем одноместный номер, нам его хватает.

Мы тогда в Москве сделали очень хорошие фотографии, они хранятся в наших семейных альбомах.

В октябре состоялась поездка на празднование 40-летия создания СКГМИ в Орджоникидзе (так стал называться Дзауджикау).

В Орджоникидзе добираться пришлось самолетом до Ростова, а затем до Минвод и автобусом до места.

Поселили нас в наше общежитие и в те комнаты, где мы жили, будучи студентами. Я в комнате оказался с Федей Ясоновым (грек по национальности), работавшим преподавателем в филиале Донецкого политехнического института, в Константиновке (почти рядом с Северодонецком).

«Я слышал о тебе, Боря, и давно!» – говорит Федя. «А ты?» – спрашиваю. «Я к.т.н., преподаватель физхимии, работал до защиты кандидатской начальником цеха на цинковом заводе в Константиновке», – рассказывает. «А сейчас получает ли «Укрцинк»92) концентраты из бухты Тетюхе с Дальнего Востока?» – спрашиваю. «Конечно, получает, я бывал на руднике по добыче руды в Тетюхе, думаю, что этой руды хватит на столетия!» – осведомился Федя.

Я вспомнил, что эта бухта и перевозка кораблем цинковых концентратов на Украину были сильным аргументом для защиты перевозки морем аргиллитов с Сахалина в порты Мариуполь и Новороссийск.

А вот сейчас, из-за гибели моряков в трюме «Краснолучского», перевозка кораблем прекращена и стоимость сырья увеличилась вдвое. Если бы не это злополучное подчинение ЗТМК, я добился бы возрождения перевозки сырья морем, а также активизации работ по Беганьскому месторождению лигнитов (Прикарпатье).

Многому, нужному мешает это подчинение; вмешательство служб комбината в дела завода во многом парализуют активность персонала, да и мою тоже.

Как-то в одном из посещений нашего завода Устиновым при обходе площадки Устинов: «Вот тут, Борис Тимофеевич, не покрашено!» – указывая мне на воздуховоды, говорит он.

Я в негодовании говорю ему: «Я вспомнил стихотворение Маяковского «Советский паспорт», там есть сильная фраза – «Ко всем чертям с матерями катись!» Он с удивлением: «Борис Тимофеевич, ты о чем?» «Да все о том же: подчинение не означает вмешательство во всё и вся, я вот стою на своей земле, я здесь живу и работаю, а ты – на чужой земле, ты мой гость!» И продолжаю: «Ты, Валентин Семенович, живешь и работаешь в Запорожье, от нас ваше предприятие получает по очень низкой цене самое лучшее в мире сырье, так в чем же дело?» Устинов прекратил «обход» и вечером уехал домой.

«На долго ли хватит моего внушения?» – подумал я, прощаясь с ним.

Отвлекся от поездки в СКГМИ!

Так вот, встреча с преподавателями, активом института, тогда, осенью 1971 года, проходила на базе отдыха «Электроцинка»93) в Фиагдонском ущелье, в горах, в 10—15 км от города. Это было прекрасно!

Кое-кого из преподавателей уже не стало: Жуковского, Новикова.

А встреча с Крохиным Сергеем Игнатьевичем (мой декан, а затем директор) очень памятна! «Мы всё и обо всех вас, наших выпускниках, знаем, Боря», – говорит Крохин. – С особым интересом узнали в Министерстве о твоей очень важной работе по германию!»

Подошел Гуриев: «Да, хорошо, Боря, ты пошел, я от Чижикова слышал!» – говорит.

«Не помешала ваша тройка по металлургии свинца и цинка, Алико Елизарикоевич», – говорю ему.

«А мне тоже было трудно, Боря, 15 лет я защищал у Чижикова94) докторскую диссертацию!» – говорит мне уже сильно постаревший Гуриев, осетин, единственный доктор наук по нашей специальности в СКГМИ в ту пору.

А потом после встреч, групповых и одиночных с преподавателями и студентами, был шикарный обед, состоящий только из кавказских блюд: чанах, чахохбили, чебуреки и др. Обилие фруктов, винограда, цитрусовых напомнили мне мою Родину.

«Почему я не доехал, а ведь можно было! – с грустью думаю сейчас. – Все-таки моя Родина хотя и не имеет тех российских просторов, но концентрирована природными прелестями, каких нигде в мире нет!»

Мы с Юрой Булаевым после обхода вернулись к своему столу, где наши товарищи: Попов Олег, Игорь Федьковский, Федя Сорокин, Дина Кудинова, Попова-Дудко Оля и другие поджидали нас. Дудко: «Пергунов, как всегда, обособлен!»

«Через столько лет Оля вспомнила о моей обособленности!» – подумал я, садясь на свое место. «Оля, я сейчас откуплюсь!» – говорю. И пропел пару куплетов:

Там, где горные вершины

И широкие долины.

Оля и Дина (однокурсницы) в восторге подходят ко мне: «Пергунов, мы пришли тебя поцеловать!» – говорят. «Нельзя, я это не люблю, а обнять можно!» Они потискали меня и отошли на свои места.

Я еще одну песенку спел, ту, которую когда-то пел Рашид Бейбутов на концерте в доме офицеров, в Дзауджикау, в 1948 году:

Там в садах Азербайджана,

Где айва желтей шафрана,

Булаев, поднявшись со стула: «Мы вместе с Борисом работаем, но что он такой заводила, впервые узнал!»

«А где вы?» – Дудко. «Я в Запорожье, а Борис – главный инженер германиевого завода в Северодонецке, готовится к защите кандидатской диссертации!»

Дина Кудинова: «Да, они с Власовым только ходили и никаких ярких, как сейчас Борис выдает, сцен не было!»

Оля: «Было, ты не знаешь, ты дома жила, а я в общежитии, его гитара иногда гремела на весь корпус!»

Клара Ширяева: «Он всегда как-то отличался от всех нас: и опасен, и прекрасен!»

«Хватит!» – восклицаю.

Вино было только кавказское и стояло в бочонке прямо на столе. Пили его как напиток, свежее, градусов 5.

Я вспомнил и снова пою:

Ничего, что ты пришел усталый

И на лбу морщинка залегла,

Я тебя, родного, ожидала,

Много слов хороших сберегла!

Пусть дни проходят, идет за годом год,

Если минута грустная придет,

Я обниму тебя, в твои глаза взгляну,

Спрошу: ты помнишь ли, первую весну?

Тот чудный вечер и обрыв к реке,

И наши встречи где-то вдалеке.

Мы эти встречи чутко пронесли,

Мы наши встречи в сердце сберегли!

Девки за столом слегка прослезились, а потом все стало по своим местам.

Вот и утро, уже 7.00, все встряхнулись. По чьей-то команде садимся в автобусы и потихонечку едем по красивейшему Фиагдону, красивее ущелий на Кавказе я не знаю.

О, Боги! Где-то посредине пути по ущелью стоит конь из камня вытесанный, рост метра 3, серого цвета со всеми чертами живого коня: и грива, и хвост, а седло джигита из времен Шамиля.

Автобусы остановились, мы долго с восхищением осматривали эту достопримечательность большого Кавказа.

Вот и прощание, вот и автобус до Минвод и самолетом до Ростова, а затем до Северодонецка.

И снова в свои и общие заботы вступать надо мне.

Все материалы диссертации уже сконцентрированы у ученого секретаря Гиредмета Цепюк Антонины Евстафьевны.

После подчинения СХМЗ ЗТМК ученый мир стал больше контактировать с ЗТМК: сначала ведут договоренность там, а затем едут или пишут на СХМЗ. Это мешает делу, нарушается качество отрабатываемых решений.

Мне порой привозят чуть ли не прямые указания. Такой кривой контакт с наукой привел к сокращению договоров по НИР. Это меня очень волнует.

В Н-Тагиле давно не был, но знаю, как там идут дела: папа живет хорошо, Сергей работает, у него растет сын, у Настеньки тоже растет сын. Они, ребята, Евгений и Андрей, родились в одном, 1968 году.

Настенька с Колей и Женей летом были у нас в отпуске, хорошо отдохнули, было много фотографий. Но Настенька уж очень строго обращается с Николаем. Мне не нравится такая система отношений!

XLII

Вскоре после встречи нового, 1972 года, я выезжаю в Н-Тагил, где основательно знакомлюсь со всеми обстоятельствами жизни родных мне людей.

Прямо с вокзала я пешком пришел на квартиру к Настеньке, она живет в центре города, в доме, который строился после войны пленными немцами.

Николай Тимофеевич Несоленихин ушел от Настеньки, просто так, без развода, и живет где-то.

«Я должен повидаться с ним», – решаю.

Настя никаких претензий не высказывает. «Только жаль, Евгений за папой сильно скучает, хотя он бывает у нас ежедневно, привозит продукты. А потом молча уезжает», – рассказывает. «А ты!» – спрашиваю. «Бегать за ним не собираюсь!» – отвечает. «Разобраться же надо?!» – требовательно я. «Не надо и не смей!» – она ко мне обращается, как бы жалея его.

Я позвонил домой папе, он вскоре приехал трамваем и мы, слегка позавтракав у Настеньки, вышли все из ее дома: Настя и Евгений в детсад, а я с папой домой.

«Давно, сынок, давно не был!» – папа мне говорит без упрека, а с радостью, что я приехал. «А я жду, годами, днями и часами!» – продолжает. «Как Зигфрид, как у него сложилась жизнь, он мне не пишет, стесняется, видимо?» – говорю ему. «Со мной контакт у него постоянный и интерес к тебе тоже есть, я его держу в курсе. Со своей прежней семьей контакта не поддерживает, алименты выплачивает аккуратно, Зина работает, девочки очень часто у нас, почти ежедневно».

Дома у папы добротное состояние всего домашнего хозяйства. Собака Мурзук и тот смотрелся деловито и ухоженно.

В пути в Н-Тагил я простудился и меня прихватила болезнь. Я по телефону вызываю Галочку приехать в Н-Тагил. Она бросила все дела в Северодонецке и быстро, я так и не ожидал, приехала сражу же к папе домой. Ее вмешательство в мое самочувствие сделало полезное дело: я пришел в себя.

По моему предложению мы втроем едем в Кировград, к Сергею. Это рядом со Свердловском, небольшой город.

Приезд Галиночки в Н-Тагил осветил мне пребывание у родных, по другому встречи пошли.

Настенька очень рада встрече с Галочкой.

Был тревожный разговор с Николаем Несоленихиным.

После приветствий у папы в доме Коля тепло ко мне: «Здравствуйте, Борис Тимофеевич, спасибо за приезд, я рад! У нас же с Настенькой не получилось, ее требования ко мне были и есть жесткие, не мог я освоить, отношение ко мне было и есть снисходительное, она не любила и не любит меня!»

«Не справился ты с ней, надо было тогда еще, в 65-м, когда ты домогался ее согласия, думать, а ты не понял, что ты ей не пара!» – резко я ему отвечаю на его брюзжание. «Ты-то кто сейчас и что ты делаешь?» – спрашиваю. «С помощью Зигфрида я поступил на заочное отделение УПИ и окончил стройфак, сейчас работаю зам. директора завода железобетонных изделий», – отвечает. «Да еще зам. директора, а дома – пустое место, с женой не справился! Подхалим, угодничествует, прислужничает, наверное, вот и зам. директора!» – думаю.

«Я очень ценю вашу семью и буду с ней контактировать по-прежнему», – говорит Коля.

Я с неуважением отнесся ко всем его заверениям и мне он был противен, как слабое, неодухотворенное существо.

На мой взгляд, если человек не может управлять собой или не пользуется авторитетом в семье, не может управлять семейными отношениями логикой и умом; если он не может вовремя принимать логические решения, запутывается в своих чувствах, не определяет свое место в семье, в чувствах, он не сумеет что-либо разумное, последовательное делать за пределами своего существа, за пределами семьи.

Такие люди могут быть добрыми, мягкими, доступными, простыми, но в целом это слабые люди, которым можно доверять только второстепенные обязанности. Они и в коллективном труде недорабатывают, недоделывают, подвергаются легко сторонним влияниям, в таких людях нет прочности.

Из информации часто слышишь и читаешь, и на экране видишь, как какое-нибудь «величие», он или она, полемизируя в плане отношений, предлагают рецепты сменяемости субъектов два, три, пять раз и в заключение приходит наконец-то любовь.

Это блуждание любого «величия» – результат очень плохого воспитания, отсутствия внутренней культуры, может быть, даже наследственная дефектность.

Такое поведение, беззастенчиво рекламируется прессой, периодическими изданиями и порождает дутый авторитет чувственных блужданий, распущенности.

Особо пагубно, когда насаждается культ вальяжного поведения женщин, когда пропагандируется ее сексуальная свобода.

Такая свобода и способствует развитию безнравственных слабостей человека, случайного взаимодействия индивидуумов и оставлению ими плохого детского наследства с такими врожденными пороками, как и у родителей.

Потому я с осуждением отнесся к действиям Николая Несоленихина. И о Настеньке подумал: «Если он тебе не был мил, так зачем ты согласилась на союз с ним?»

Дома, у папы, была попытка за столом пообщаться, но я не мог лицемерить и сказал Коле: «Тебя для меня нет!»

Настуня мужественно перенесла эту дешевую утрату и больше не вступила в иные связи, до последних дней жизни, выдержала свою высокую нравственность. Подобное среди людей, других людей, я не встречал за всю свою жизнь. Вот это истинное величие, величие высокой внутренней культуры. Такой была моя сестра, Анастасия Тимофеевна.

После подготовки к поездке в Кировград, к Сергею: подарки, продуманность встречи (о чем и как), папа просит не вести крутых разговоров.

Папа, Галочка и я на машине ГАЗ-69 в теплых полушубках выехали в Кировград (не Кировоград, что на Украине, а Кировград, что под Свердловском на Урале).

Через три часа мы были у Сергея. Слабой у него смотрелась его жизнь. «Боря!» – с легкой слезой Зигфрид. «Как ты, как вы, как все, а я вот так, как видишь!» – слышу в его приветствии.

А я, глядя на него, не в меру возмужавшего, думал: «Вот еще один „Несоленихин“, такой же слабак, натворил и, наверное, сам понять не может что. Надо разве было тогда, в Глазове, затевать то семейство, нужно ли было размениваться на сиюминутных ощущениях?!»

«А теперь ничего не поделаешь, надо согласиться со случившимся у моего родного братика, надо поддержать его новую семейную жизнь!» – продолжаю в думах.

Папа, наблюдая за мной, нет-нет да и вносит какие-то призывающие нас обоих к взаимопониманию фразы в наш разговор.

Я слушаю, но не реагирую. «Что, падает для меня его авторитет что ли?» – ловлю себя. «Отставить! Да, падает авторитет папы из-за отсутствия мамы и его последующих действий».

Я оказался в центре внимания папы, Галочки, Нади (жены Сергея) и маленького Андрея. «Как надоело быть в центре, я хочу быть так вот просто, братом, сыном! Это что мне наказание от судьбы что ли?!» – размышлял я потом после встреч с родными.

Мы пробыли у Зигфрида светлый день, попрощавшись тепло и с надеждой на встречу когда-то, расстались. Вечером мы были уже дома, в Н-Тагиле.

А я еще болен и Гала настаивает на отъезд домой.

Пригласив всех родных на наши предстоящие юбилеи пятидесятилетия, попрощавшись, поездом Н-Тагил – Москва мы выехали домой.

В вагоне мое самочувствие ухудшилось и была попытка врача в дороге в районе Перми меня «снять» с поезда. Но Галочка отказала в этой попытке, и мы в Москве рано утром на такси приехали на квартиру Цисина Семена Моисеевича, того самого гиредметовца, который работал, как конструктор, над проектом СХМЗ. Мы приятели, потому и у него!

Семен, Виктория и Леня (их сын) тепло нас встретили, хотя вторжение и было внезапным в связи с моим самочувствием.

Гала и Вика в течение дня приняли по отношению ко мне срочные меры.

К вечеру я сильно поправился и мы поездом Москва – Донецк выехали в свой родной Северодонецк.

Самочувствие улучшается и по приезду домой, после отдыха, мы с Галой 19 января 1972 года вышли на работу.

Будучи в Москве, дважды, при поездке в Н-Тагил, нам не далось повстречаться с ребятами, они и не знали о той поездке. Поэтому дома я написал им обстоятельные письма и обо всем в них рассказал.

На заводе дела идут хорошо, мы продолжаем наращивать мощность по выпуску германия, проводятся кое-какие мероприятия по улучшению, но они могли быть значительнее и эффективнее, если бы не прямая заинтересованность ЗТМК только в германии.

Продолжают сокращаться затраты на НИР, руководство ЗТМК «фильтрует» их в плане снижения. Мои поисковые работы по старым еще идеям нашли завершения в десятках публикаций, отчетов и заявках на изобретения. По многим идеям и внедрениям уже получены авторские документы.

Диссертационная работа завершена: все материалы в Гиредмете, отзывы по автореферату получены и продолжают поступать, я получил указание о подготовке к защите. Правда, Главтитанредмет не дал отзыва. Это меня и моих друзей в Гиредмете настораживает. ЗТМК направил положительный отзыв, это хорошо! «Спасибо!» – подумал.

И вот приглашение, осторожное, почти официальное, на защиту!

В начале июня 1972-го приезжаю в Москву, в Гиредмет.

Пошли встречи: Цепюк А. Е., Чижиков Д. М., Юровский А. З., Шманенков И. В., Эльхонес Н. М. и самая главная встреча со Скворцовым Юрием Ивановичем – моим руководителем. Все хорошо, все пристойно!

Но помимо встреч и главной встречи по требованию председателя ученого совета (для меня нового председателя, ставшего им после смерти Н.П.Сажина) Сахарова Бориса Андреевича состоялась важная встреча, на которой, в присутствии ученого секретаря Цепюк, ко мне, как соискателю, был Сахаровым предъявлено ряд претензий:

– слабое руководство диссертационной работы для такого уровня, как главный инженер предприятия;

– отсутствие отзыва со стороны Главтитанредмета;

– меня, как соискателя, не знает председатель ученого совета.

Борис Андреевич: «Я вас знаю, Борис Тимофеевич, как главного инженера, а как соискателя, – нет. Вы нашли слабое руководство и это не делает вам чести, вы у меня ни разу не были, как соискатель!» «Мои диссертационные дела начались по инициативе Николая Петровича, а его уход, конечно, сказался на моем положении соискателя отрицательно!» – напоминаю ему. «Но столько прошло времени, Борис Тимофеевич, а вы молчите!» «Я не молчал, а работал над диссертацией самым серьезным образом, о чем знают Цепюк, Эльхонес и Скворцов».

«Кроме меня – все знают!» – с возмущением Сахаров. «А, главное, в чем дело?! Вы входите в голубую элиту науки, Борис Тимофеевич, вам нужно все видеть, предугадывать и профилактировать!» – продолжает «разнос» Борис Андреевич. «Я считаю защиту нужно приостановить, ликвидировать сложившиеся замечания и перенести сроки защиты, а руководство вашей работой над диссертацией я беру на себя!» – заключает Борис Андреевич Сахаров.

И дал задание Цепюк переделать титульный лист, перенести сроки защиты и откорректировать выводы в части долевого участия автора. «А она у него велика!» – говорит Борис Андреевич, давая указания Цепюк.

«А вы, Борис Тимофеевич, разберитесь с Главком – это ваша задача!» – дает мне задание Сахаров.

На том наша встреча с Б. А. Сахаровым закончилась.

Она была очень важной: «И плохо, и хорошо. Я получил такого сильного руководителя!» – подытожил для себя.

После встречи у меня состоялся разговор с Эльхонес и Скворцовым, были продуманы решения по корректировке, они незначительны и не требовали особых усилий.

Но с Главком разобраться я взял полностью на себя! Тут же позвонил Устинову Валентину Семеновичу, ставшего недавно заместителем министра цветной металлургии СССР и договорился о немедленной встрече с ним.

При встрече я ему рассказал о разговоре с Сахаровым о моей защите и попросил его вмешаться, указывая на негативное отношение Главка.

Устинов при мне позвонил Грибову, а затем Сахарову и вопрос об отзыве на мою диссертацию был решен положительно.

Снова наступило время корректировки материалов, а самое неприятное время – ожидание защиты.

На работу над диссертацией я потратил более 5 лет. Но ничего, только вперед, к победе!

Смена руководства ЗТМК – директором стал Галкин Павел Николаевич, к.т.н., выпускник нашего института 1954 года, а главным инженером Гашенко Станислав Иванович, к.т.н., чей он и откуда, не знаю – ничего хорошего не дала ни заводу, ни мне. Наоборот, появилось много вопросов, неувязок и даже недоразумений. «От всяких перемен добра не жди!» – думаю.

После очень упорной и длительной работы мы получили опытную партию галлиевого концентрата из сбросных растворов гидрометаллургического цеха и направили ее на завод чистых металлов (Кременчуг) для дальнейшего опробования.

По материалам диссертации снова идет интенсивная корректировка, продолжаются мои поездки в Москву и встречи с Сахаровым, Шманенковым, Грибовым. Идет доводка для защиты.

В сентябре 1972-го рассмотрен проект плана на 1973-й год. Планируем получить 18 тонн германия в концентрате.

Мы перешли на получение нового продукта – четыреххлористого германия в жидком виде.

Появилась новая трудность – его безопасная транспортировка из Северодонецка в Запорожье.

Очень хорошими показателями закончили мы производственный план 1972 года: втрое превысили проектную мощность, внедрены сильные мероприятия по улучшению циклонной плавки и химической переработке возгонов.

Приказом по Главку я назначен членом комиссии по обследованию производственной деятельности Ангренского химико-металлургического завода (Узбекистан).

Ребята мои Зигфрид и Евгений успешно служат в армии, особенно Евгений. Его служба почетна, бывает в парадных охранах, линейках, на посту у кабинетов членов политбюро ЦК КПСС. Зигфрид служит в вертолетном батальоне, который обслуживает генеральный штаб Советской армии, а также министра обороны.

У обоих интересная и полезная служба, учеба на мужественность! Я доволен их службой!

У нас с Галочкой, дома и на работе дела идут нормально. Дел много, а хочется еще больше.

Впереди главная перспектива, в личном плане – защита кандидатской диссертации, для чего все подготовлено, дело – в сроках. «Когда же?» – вопрошаю я судьбу свою.