Текст книги "Тотем и табу. «Я» и «Оно»"

Замедление сексуального развития и сексуальной деятельности, которого домогается наше воспитание и культура, поначалу вполне безвредно; оно становится необходимым с учетом того, как поздно молодых людей из образованного сословия допускают к самостоятельной деятельности и к заработку. Впрочем, здесь вспоминается тесная взаимосвязь всех институтов нашей культуры и сложность изменения одной из их частей без оглядки на целое. Но воздержание далеко за пределами двадцатилетнего возраста уже небезопасно для молодого человека и ведет к различным расстройствам даже там, где не приводит к нервозности. Хотя и говорят, что борьба с могучими влечениями и требуемое при этом напряжение всех этических и эстетических сил в психике закаляет характер, это верно лишь для некоторых, особенно благоприятно организованных натур; можно согласиться также, что дифференциация индивидуальных характеров, столь заметная в наше время, стала возможной лишь благодаря сексуальным ограничениям. Но в подавляющем большинстве случаев борьба с чувственностью истощает имеющуюся в распоряжении характера энергию, и именно тогда, когда молодому человеку нужны все его силы для завоевания положения и места в обществе. Разумеется, соотношение между возможной сублимацией и необходимой половой деятельностью значительно колеблется у отдельных индивидов и даже у различных профессий. Воздерживающийся художник вряд ли по-настоящему реален, воздерживающийся молодой ученый наверняка не редкость. Последний может использовать высвободившиеся благодаря умеренности силы для своих исследований, у первого же художническая деятельность, напротив, мощно стимулируется сексуальными переживаниями. В общем-то, у меня не сложилось впечатления, что сексуальное воздержание помогает взращивать энергичных, самостоятельных мужей дела или оригинальных мыслителей, отважных освободителей, реформаторов, гораздо чаще оно плодит порядочных, но слабовольных людей, позднее растворяющихся в огромной массе, которая обычно следует, хотя и сопротивляясь, за исходящими от сильных индивидов импульсами.

То, что сексуальное влечение ведет себя своенравно и несговорчиво, проявляется и в результатах усилий по воздержанию. Образование и воспитание стремятся всего лишь к его врéменному, до заключения брака, подавлению, а после этого готовы предоставить ему свободу использования. Но относительно влечения крайние воздействия легче добиваются успеха, чем умеренные; подавление очень часто заходит слишком далеко и приводит к тому нежелательному результату, что после своего высвобождения оно надолго оказывается ущербным. Поэтому зачастую полное воздержание в юности не является лучшей подготовкой молодых мужчин к браку. Женщины догадываются об этом и среди поклонников предпочитают тех, кто уже проявил себя мужчиной с другими женщинами. В высшей степени ощутим ущерб, нанесенный строгими требованиями добрачного воздержания существу женщины. Воспитание явно воспринимает задачу подавить чувственность девушки вплоть до ее замужества как трудную, ибо работает, используя самые жесткие средства. Оно не только запрещает сексуальное общение, сулит высокое воздаяние за сохранение девичьей невинности, но и лишает созревающую женщину даже соблазна, оставляя ее в неведении обо всех фактических данных, касающихся предназначенной ей роли, и не допуская даже зародыша любовного чувства, не ведущего к супружеству. В итоге девушки, если им вдруг выпало влюбиться вопреки воле родителей, не завершают психического развития и вступают в брак, будучи неуверенными в своих чувствах. Вследствие искусственной задержки способности любить они готовят мужу, который сберег для них все свои вожделения, только разочарования; их душевные порывы все еще связаны с родителями, чей авторитет сформулировал у них сексуальное подавление, а в физическом отношении они проявляют себя фригидными, что мешает полноценному сексуальному наслаждению мужа. Не знаю, встречаются ли женщины бесчувственного типа за пределами цивилизованного воспитания, но считаю это вероятным. Во всяком случае, под влиянием воспитания они прямо-таки плодятся, а женщины, не получающие удовольствия, демонстрируют позднее мало готовности рожать, тем более в мучениях. Таким образом, в ходе подготовки к браку расстраиваются цели самого брака; если впоследствии отставание развития у женщины было преодолено и на пике ее женского существования у нее полностью пробудилась способность любить, ее отношение с супругом давным-давно испорчено; в качестве платы за ее былую податливость воспитанию ей остается выбор между незатухающим томлением, неверностью и неврозом.

Сексуальное поведение человека часто становится образцом для всех прочих способов его реагирования в мире. Кто, будучи мужчиной, энергично завоевывает свой сексуальный объект, от того мы ожидаем такой же неуемной энергии и при достижении других целей. Напротив, кто из-за всякого рода опасений отказывается удовлетворять свои сильные сексуальные влечения, тот и в других житейских ситуациях ведет себя скорее скованно и покорно судьбе, чем напористо. Особую применимость этого тезиса о половой жизни как образце осуществления любых других функций можно легко констатировать в отношении всех женщин без исключения. Воспитание отказывает им в интеллектуальных занятиях проблемой пола, вызывающей тем не менее у них огромнейшее любопытство, пугает их осуждением за такую неженственную любознательность, служащую вроде бы признаком греховных задатков. Из-за этого они вообще страшатся мыслить, знание для них обесценивается. Запрет размышлять выходит за пределы сексуальной сферы, частью вследствие неизбежных логических связей, отчасти непроизвольно, совершенно так же, как религиозный запрет мыслить у мужчин делает их лояльными и послушными подданными. Не думаю, что биологический антагонизм между интеллектуальной работой и половой деятельностью объясняет «физиологическое слабоумие» женщины, как доказывал Мёбиус в своем многажды оспариваемом труде. Напротив, я полагаю, что несомненные факты интеллектуальной неполноценности очень многих женщин можно объяснить сдерживанием мышления, что необходимо для подавления сексуальности.

При обсуждении вопроса о воздержании гораздо менее строго различают две его формы: отказ от любой сексуальной деятельности вообще и отказ от половых сношений с другим полом. Многим личностям, прославившимся успешным воздержанием, оно удавалось только с помощью мастурбации и сходных удовольствий, родственных автоэротической сексуальной деятельности раннего детства. Но как раз из-за такой связи подобный заменитель сексуального удовлетворения отнюдь не безобиден; он располагает к многочисленным формам неврозов и психозов, причиной которых является возврат сексуальной жизни к ее инфантильным формам. Мастурбация также никак не соответствует идеальным требованиям культурной сексуальной морали и поэтому ввергает молодых людей в тот же самый конфликт с идеалами воспитания, которого они хотели избежать посредством воздержания. Далее она портит характер, развивая изнеженность, и отнюдь не одним способом: во-первых, приучает достигать важных целей без особых усилий, доступными путями, вместо того чтобы добиваться их путем энергичного напряжения сил, то есть по принципу сексуальности в качестве образца, и, во-вторых, поднимая сексуальный объект в сопровождающих удовлетворение фантазиях до такого превосходства, которое в реальной жизни нелегко обрести. Ведь сумел остроумный писатель (Карл Краус в венском «Fakel»), переиначив акценты, высказать правду в циничной форме: коитус – это всего лишь неудачный суррогат онанизма.

Суровость запросов культуры и трудность соблюдать воздержание действовали совместно, чтобы сделать центром последнего уклонение от соединения разнополых гениталий и поощрить иные виды сексуальной деятельности, что равнозначно, так сказать, полупослушанию. С тех пор как нормальные половые сношения стали так безжалостно преследоваться со стороны морали – а из-за возможной заразы и со стороны гигиены, – так называемые перверсивные способы сношения двух полов, при которых роль гениталий взяли на себя другие части тела, несомненно, приобрели массовый характер. Но подобные действия мы не вправе считать столь же безобидными, как аналогичные отступления при любовном общении, они этически предосудительны, так как любовные отношения двух людей из серьезного дела низводят до уровня удобной игры без риска и без душевного волнения. В качестве очередного последствия возросшего осложнения нормальной сексуальной жизни можно привести распространение гомосексуального удовлетворения; ко всем тем, кто уже по своей организации является гомосексуалом или стал таковым в детстве, прибавилось большое число тех, у кого в зрелые годы из-за перекрытия основного потока либидо широко раскрылся обводной канал в виде гомосексуализма.

Все эти неизбежные и непредсказуемые следствия требуемого воздержания сходятся в одном: они основательно вредят предуготовлению к браку, который, по замыслу культурной сексуальной морали, должен стать единственным преемником сексуальных стремлений. Все мужчины, которые в результате мастурбационной или перверсивной сексуальной практики настроились на отличные от нормальных ситуации и условия удовлетворения, проявляют в браке пониженную потенцию. Да и женщины, коим только благодаря сходным подручным средствам удалось сохранить свою невинность, проявляют в браке бесчувственность к нормальному сношению. Брак, начавшийся с пониженной способности любить у обоих его участников, обречен на расторжение гораздо быстрее, чем какой-либо другой. Из-за слабой потенции мужа женщина не удовлетворена, остается невозбудимой даже тогда, когда, благодаря мощному сексуальному переживанию вроде бы была преодолена ее привнесенная воспитанием склонность к фригидности. Даже предохранение от деторождения такая пара находит более трудным, чем здоровая, поскольку ослабленная потенция мужа плохо переносит применение предохранительных средств. При такой беспомощности сексуальное общение, будучи источником всяческих неприятностей, скоро прекращается и в итоге перестает быть фундаментом супружеской жизни.

Я привлекаю все данные для удостоверения, что не преувеличиваю, а описываю обстоятельства, которые можно, как это ни печально, наблюдать сколь угодно часто. Действительно, непосвященные совершенно не представляют, как редко встречается нормальная потенция у мужа и как часто – фригидность у женских половин супружеских пар, находящихся под властью нашей культурной сексуальной морали, с каким самоотречением, часто для обоих участников, связан брак и чем довольствуется супружеская жизнь, к счастью к которой так страстно рвались. То, что при таких условиях исход в виде нервозности наиболее вероятен, я уже заявлял; но хочу остановиться еще на том, каким образом такой брак действует на появившихся в нем – в единственном или малом числе – детей. Тут возникает видимость передачи по наследству, чему в самых крайних случаях содействуют яркие детские впечатления. Неудовлетворенная мужем, невротичная жена становится излишне ласковой и опасливой в отношении ребенка матерью, на которого она переносит свою потребность любить и рано пробуждает в нем процесс сексуального созревания. Плохое взаимопонимание между родителями разжигает в этом случае эмоциональность ребенка, заставляет его в самом нежном возрасте интенсивно переживать любовь, ненависть и ревность. Строгое воспитание, которое ни при каких условиях не потерпит проявления очень рано пробудившейся сексуальности, располагает подавляющей силой, и конфликт с ним в таком возрасте содержит в себе все необходимое для возникновения продолжающейся всю жизнь нервозности.

Теперь вернусь к моему более раннему утверждению, что при оценке неврозов чаще всего их значение не учитывают полностью. Под этим я подразумеваю не недооценку таких состояний, выражающуюся в легкомысленном невмешательстве со стороны родственников и в хвастливых заверениях со стороны врачей: несколько недель холодного водолечения или несколько месяцев покоя и отдыха смогут излечить недуг. Это всего лишь мнения совершенно несведущих врачей и дилетантов, чаще всего только слова, призванные ненадолго утешить страдальцев. Напротив, известно, что хронический невроз, даже если он не подрывает полностью жизнеспособности, представляет собой тяжелое бремя в жизни индивида, что-то типа туберкулеза или порока сердца. И с этим можно было бы примириться, если бы невротические заболевания исключали из культурной работы только небольшое количество чуточку ослабленных людей, а участие других в ней допускали бы только в виде чисто личных трудностей. Напротив, хотел бы обратить внимание на ту точку зрения, согласно которой невроз, в зависимости от его распространения и касательно тех, у кого он закрепился надолго, способен сорвать замыслы культуры и тем исполнить, собственно говоря, дело подавленных, враждебных культуре психических сил, так что общество не вправе зачесть в оплаченную жертвами прибыль совсем даже не прибыль, ведь оно оплачивает податливость своим чрезмерным предписаниям приростом нервозности. Давайте, например, войдем во вполне обычное положение жены, не любящей своего мужа, потому что, согласно предпосылкам своего бракосочетания и опыту супружеской жизни, у нее нет никаких оснований его любить, но которая непременно хотела бы такое чувство испытать, потому что только оно соответствует идеалу брака, в духе которого ее воспитали. В подобном случае она будет подавлять все чувства, которые стремятся выразить истинное положение, противоречат ее идеальному устремлению, и затрачивать особые усилия, чтобы играть роль нежной и заботливой супруги. Невротическое заболевание станет следствием такого насилия над собой, оно через короткое время отомстит нелюбимому мужу и вызовет у него ровно столько же неудовлетворения и беспокойства, словно он понял реальную ситуацию. Этот пример весьма типичен для действия невроза. Подобные провалы компенсации наблюдаются и после подавления других, косвенно сексуальных или враждебных культуре побуждений. Кто, скажем, в результате насильственного подавления прирожденной склонности к жесткости и к жестокости стал сверхдобряком, тот лишился при этом такого количества энергии, что не выполняет все запросы компенсирующего их побуждения и в целом делает все же меньше хорошего, чем совершил бы без подавления.

Учтем вдобавок, что вместе с ограничением сексуальной деятельности у некоего народа шествует общий рост боязни жить и страха умереть, которые мешают способности индивидов наслаждаться и ликвидируют их готовность во имя каких-то целей принять смерть, что проявляется в уменьшении желания производить детей, и такой народ или группа людей отстраняются от участия в будущем, так что, пожалуй, правомерно задаться вопросом, стоит ли наша культурная сексуальная мораль тех жертв, которые она от нас требует, в особенности когда люди еще не настолько освободились от гедонизма, чтобы в число целей развития нашей культуры не включать определенную меру обеспечения индивидуального счастья. Конечно, не дело врача самому выдвигать реформаторские предложения; но считаю, что я сумел поддержать неотложность таковых, расширив Эренфельсов список ущербов, наносимых нашей культурной сексуальной моралью, указанием на ее роль в распространении современной нервозности.

О психогенезе одного случая женской сексуальности

1

Женскую гомосексуальность, безусловно не менее распространенную, чем мужскую, но все же гораздо менее скандальную, не только не заметило уголовное законодательство, но ее обошло вниманием еще и психоаналитическое исследование. Поэтому сообщение о единственном, не слишком ярком случае, в котором последнее стало возможным и психическую историю возникновения которого удалось понять почти целиком и предельно надежно, вправе претендовать на внимание к себе. Даже если его описание доставит всего лишь самые общие сведения о происшедшем и о приобретенных с его помощью представлениях и утаит все характерные детали, на которых основывается интерпретация случая, то такая ограниченность легко объяснима требованием соблюдать в отношении новоявленного случая врачебную тайну.

Восемнадцатилетняя умная и красивая девушка из высоко стоящей на социальной лестнице семьи вызвала недовольство и озабоченность родителей теми нежными чувствами, с которыми она преследовала некую даму из общества, старше ее лет на десять. По утверждению родителей, эта дама, несмотря на свою аристократическую фамилию, обыкновенная кокотка. О ней известно, что она живет у замужней подруги, с которой поддерживает интимные отношения, имея одновременно легкие любовные связи с несколькими мужчинами. Девица не оспаривала эти ходячие пересуды, но не позволяла им отвратить себя от почитания дамы, хотя это отнюдь не мешало ее чувству пристойности и порядочности. Ни запреты, ни самый строгий надзор не удерживали ее от использования любой из редких возможностей, чтобы встретиться с любимой, выведать все о ее повседневных привычках, часами поджидать ее перед воротами ее дома или на трамвайных остановках, посылать ей цветы и т. п. Вполне очевидно, что этот единственный интерес поглощал у девицы все остальные. Она не заботится о своем дальнейшем образовании, не придает никакого значения связям в обществе и девическим утехам, а общение поддерживает только с немногими подругами, которые могли служить ей конфидентками или помощницами. Как далеко зашло дело у их дочери с этой сомнительной дамой, переступили ли они уже границу чисто нежного увлечения, – родители не знают. Какого-то интереса к молодым мужчинам или расположения к проявлениям поклонения с их стороны у девушки они никогда не замечали. Напротив, они вполне отдавали себе отчет в том, что эта нынешняя склонность к женщине всего лишь развивается по восходящей, в последние годы давая о себе знать в отношении других особ женского пола и пробуждая недоверие да и строгость отца.

Две части поведения дочери, вроде бы противоречащие друг другу, обижали родителей более всего. То, что она без всяких колебаний открыто появлялась на оживленных улицах вместе со своей пользующейся дурной славой возлюбленной, а значит, пренебрегала собственной репутацией, и то, что она не брезговала никакими средствами маскировки, никакими увертками и никакой ложью ради возможности незаметно встречаться с ней. Итак: чрезмерная открытость в одном и полнейшее лицемерие в другом случае. Однажды, как при подобных обстоятельствах и должно было когда-нибудь случиться, сложилось так, что отец встретил на улице дочь в сопровождении ставшей ему известной дамы. С разъяренным видом, не сулившим ничего хорошего, он прошел мимо парочки. Почти сразу после этого девушка сорвалась с места и бросилась через ограду на рядом расположенные пути городской железной дороги. За эту, несомненно, серьезную попытку самоубийства она поплатилась долгим пребыванием на больничной койке и, к счастью, быстро зажившими ранами. После выздоровления ситуация для ее желаний оказалась более благоприятной, чем до этого. Родители уже не отваживались ей столь же решительно перечить, а дама, которая дотоле относилась крайне отрицательно к ее прилипчивости, была растрогана несомненным доказательством серьезности ее привязанности и стала обращаться с ней дружелюбнее.

Примерно через полгода после этого несчастья родители обратились к врачу и попросили его вернуть дочь в нормальное состояние. Попытка девушки покончить с собой прекрасно продемонстрировала, что силовые методы домашнего контроля не в состоянии справиться с существующим расстройством. Позиции отца и матери по его поводу лучше рассматривать по отдельности. Отец – серьезный, уважаемый мужчина, в душе очень ласковый, но из-за своей напускной строгости несколько отдаленный от детей. Его обращение с единственной дочерью целиком определялось оглядками на жену, ее мать. Когда он впервые узнал о гомосексуальных наклонностях дочки, то вскипел гневом и намеревался угрозами подчинить ее себе; тогда он, видимо, колебался между различными, но в равной мере неприятными точками зрения: видеть ли в ней порочное, ущербное или же психически больное существо. Даже после происшедшего несчастья он не достиг уровня того взвешенного смирения, которое один из наших коллег-врачей по случаю до некоторой степени аналогичного «слета с катушек» в своей семье выразил следующими словами: «Это такая же беда, как и любая другая!» Гомосексуальность дочери пробудила в отце что-то вроде крайнего озлобления. Он решил давить ее, не гнушаясь средствами; довольно широко распространенное в Вене пренебрежение психоанализом не помешало ему обратиться к его помощи. Если бы и этот путь оказался несостоятельным, у него в запасе оставалось еще одно мощное противоядие: быстрое замужество должно было пробудить природные инстинкты дочери и заглушить ее противоестественные наклонности.

Настроение матери в отношении дочери определить удалось с большим трудом. Она была еще моложавой женщиной, явно не желающей отказаться от претензии привлекать людей своей красотой. Ясно было только, что она восприняла увлечение дочери не так трагично и возмущалась по его поводу не так бурно, как отец. На протяжении довольно долгого времени она пользовалась даже доверием девушки касательно ее влюбленности в упомянутую даму; пристрастность матери против нее, по сути, вызывалась, видимо, той наносящей вред откровенностью, с которой дочь оповещала весь свет о своих чувствах. Мать и сама страдала невротичностью несколько лет, ее радовала мощная поддержка со стороны мужа, с детьми она вела себя очень неровно: жестко, собственно говоря, с дочерью, чересчур ласково со своими тремя мальчиками, младшему из которых, последышу, не было в тот момент и трех лет. Более четко разобраться в ее характере оказалось нелегко, так как под влиянием мотивов, которые удалось понять лишь позднее, сообщения пациентки о матери постоянно страдали сдержанностью, о которой в отношении отца не было и речи.

Врач, который должен был взять на себя психоаналитическое лечение девушки, имел несколько причин чувствовать себя неуютно. Он не оказался в ситуации, которая необходима для проведения анализа и только с помощью которой он мог продемонстрировать свои терапевтические возможности. Как известно, в своем идеальном виде подобная ситуация выглядит следующим образом: некто, все еще владеющий собой, страдает от какого-то внутреннего конфликта, с которым в одиночку справиться не может, и тогда он обращается к психоаналитику, жалуется ему по сему поводу и просит его помочь. Тогда-то врач работает рука об руку с частью болезненно раздвоившейся личности против другой стороны конфликта. Иные, чем эта, ситуации для психоанализа больше или меньше неблагоприятны, добавляют к внутренним трудностям подвергнутого лечению случая дополнительные. По существу, несовместимы с применением психоанализа ситуации, похожие на ситуацию застройщика, который заказывает у архитектора проект виллы на свой вкус и под свои запросы, или ситуация набожного мецената, который поручает художнику написать икону, а в ее углу найти место для своего изображения в молитвенной позе. Правда, уже минули те дни, когда муж уведомлял врача: «Моя супруга стала нервной, поэтому плохо переносит меня. Вылечите ее, так чтобы мы опять могли наслаждаться счастливым супружеством». Однако довольно часто оказывается, что такое поручение невыполнимо, то есть врач не в состоянии достичь результата, ради которого муж возжелал вылечить жену. Как только та освободилась от своих невротических затруднений, она добивается расторжения брака, сохранение которого было возможно только в условиях ее невроза. Другой пример: родители просят вылечить их мальчика, ставшего нервным и строптивым. Под здоровым они понимают такого ребенка, который не доставляет родителям никаких хлопот и только радует их. Излечение врачу может удаться, но после выздоровления ребенок еще решительнее продолжает двигаться избранным им путем, а родители становятся недовольны дитяткой еще больше, чем ранее. Короче, вовсе не безразлично, подвергнется ли человек психоанализу по собственному настоятельному желанию или же из-за того, что его к этому подвигли другие, желает ли он сам перемен в себе либо этого желают только любящие его родственники или те, от кого следует ожидать такой любви.

В качестве дополнительных неблагоприятных факторов нужно рассматривать те обстоятельства, что девушка вовсе не была больной – у нее не было внутренних причин, доставляющих страдания, – и что поставленная задача заключалась не в устранении невротического конфликта, а в преобразовании одного варианта генитальной организации сексуальной жизни на другой. Согласно моему опыту, добиться устранения сексуальной инверсии, или гомосексуальности, никогда не выглядело легким делом. Более того, я обнаружил, что оно достигается только при особенно благоприятных обстоятельствах, и даже тогда успех, по сути, состоял в том, что ограниченному интересом к своему полу человеку удавалось высвободить прегражденный доселе путь к другому полу, то есть восстановить полностью его бисексуальное функционирование. В последующем только от его доброй воли зависело, захочет ли он забросить другой, осуждаемый обществом путь, а в некоторых случаях он именно так и поступал. Нужно напомнить себе, что и нормальная сексуальность основывается на ограничениях выбора сексуального объекта, а в целом операция по превращению полностью сформировавшегося гомосексуала в гетеросексуала выглядит не более обнадеживающей, чем противоположная, только последнюю по серьезным практическим основаниям никогда не проводят.

Естественно, количественные успехи психоаналитической терапии в лечении весьма многообразной гомосексуальности по количеству не очень впечатляют. Как правило, гомосексуал имеет возможность не отказываться от объекта своей любви; его не удается убедить, что удовольствие, которого он лишается при отказе от своей ориентации, будет обретено вновь на другом объекте. Если он вообще чувствует необходимость лечиться, то чаще всего к этому его подвигли внешние мотивы: социальные ограничения и опасности его выбора сексуального объекта, – сказываются также такие компоненты инстинкта самосохранения, как повышенная слабость в борьбе против сексуальных устремлений. Несколько позднее удается раскрыть его тайный план: с помощью очевидной неудачи этой попытки вылечиться он успокаивает самого себя, что сделал все возможное в борьбе со своей специфической природой и теперь с чистой совестью ее можно оставить в покое. Там, где оглядка на любимых родителей и родственников стала мотивом попытки излечиться, дело обстоит несколько иначе. Тогда действительно имеются либидозные устремления, которые способны сформировать противостоящую гомосексуальному выбору объекта энергию, но ее мощи редко оказывается в достатке. Только там, где фиксация на объекте того же пола еще не стала достаточно прочной, или там, где обнаруживают себя корни или остатки гетеросексуального выбора, то есть при еще не установившейся или при явно бисексуальной организации, можно давать благоприятный прогноз психоаналитической терапии.

По этим основаниям я категорически избегал поддерживать надежды родителей на исполнение их желаний. Я объявил только о своей готовности тщательно изучить – на протяжении нескольких недель или месяцев – девушку, чтобы после этого высказаться о перспективах воздействия на нее путем продолжения психоаналитического курса. Ведь во всех без исключения случаях он разделяется на две четко обособленные фазы: на первой врач добывает необходимую информацию о пациенте, знакомит того с гипотезами и постулатами психоанализа и развивает перед ним схему возникновения его недуга, в правильности которой он убеждается на основании доставленного психоанализом материала. Во второй фазе пациент сам овладевает предъявляемым ему материалом, работает с ним, вспоминает из, казалось бы, вытесненного им то, что в состоянии восстановить в памяти, и стремится воспроизвести это иначе путем повторного оживления. При этом он может подтвердить разработки врача, дополнить или уточнить их. Лишь в ходе такой работы путем преодоления сопротивления в нем происходит внутренняя перемена, которую хотели достичь, и он обретает убеждения, делающие его независимым от авторитета врача. Две эти фазы психоаналитического курса лечения не всегда четко разделены; разделение может иметь место только тогда, когда сопротивление соблюдает определенные правила. Там же, где это происходит, допустимо воспользоваться сравнением с двумя похожими этапами путешествия. Первая фаза охватывает все неизбежные, сегодня довольно усложнившиеся и трудноосуществимые приготовления, включая в конечном счете покупку билетов, выход на перрон и посадку в вагон. Тут-то появляется право и возможность отправиться в путешествие в далекую страну, но после всей этой предварительной работы еще не оказываешься в ней, собственно говоря, цель не стала ближе ни на йоту. К этому добавляется еще и то, что само путешествие состоит из отрезков от одной станции до другой, и подобная часть путешествия вполне сопоставима со второй фазой психоаналитического лечения.

Психоанализ моей теперешней пациентки проходил по этой двухфазной схеме, но не вышел за пределы начала второй фазы. Особые обстоятельства сопротивления девушки позволили тем не менее достичь полного подтверждения моих построений и в общем и целом достаточно проникнуть в процесс развития ее инверсии. Но прежде, чем изложить полученные выводы в отношении нее, я обязан довести до конца некоторые моменты, уже затронутые мной, и те, что стали предметом живейшего интереса читателя.

Свой прогноз я сделал отчасти зависимым от того, насколько далеко зашла девушка в удовлетворении своей страсти. Сведения, полученные мною в ходе анализа, казались в этом отношении благоприятными. Ни с одним объектом своих увлечений она не вкусила ничего, кроме отдельных поцелуев и объятий, ее физиологическое целомудрие, если можно так выразиться, осталось нетронутым. Даже дама полусвета, вызвавшая у нее самые первые и беспримерно сильные чувства, осталась для нее неприступной, никогда не дозволяла ей ничего большего, чем возможность поцеловать ей руку. Вполне возможно, что девушка делала из своей нужды добродетель, когда без устали подчеркивала чистоту своей любви и свою физическую неприязнь к половому общению. Однако, возможно, она была не совсем не права, когда хвалила свою возлюбленную аристократку за то, что та, со своим знатным происхождением и только в результате превратностей семейной ситуации вытесненная на теперешнюю позицию, даже здесь сохранила полностью свое достоинство. Ибо эта дама имела обыкновение при каждой встрече убеждать ее в необходимости покончить со своей склонностью к ней и к женщинам вообще и вплоть до попытки самоубийства всегда очень строго соблюдала дистанцию в отношениях с ней.