Текст книги "Легкий как перышко"

Водитель грузовика с длинной неопрятной бородой и в бейсболке «Брюэрс» прошел мимо нашего стола по пути к ближайшей мусорке, куда он скинул бумажную обертку и салфетки с подноса.

– Ребята, вам лучше некоторое время тут посидеть. Было дано предупреждение о ливневом паводке. Лучше не выезжать на дорогу сейчас.

Пит закатил глаза, как только водитель повернулся к нам спиной, но никто даже не попытался встать из-за стола и вернуться в «Инфинити» Пита. Кажется, никто из водителей грузовиков на станции отдыха тоже не собирался уезжать. Они все терпеливо наблюдали за молниями через толстые стекла кафе, попивали кофе и просматривали газеты, ожидая окончания грозы.

Кэндис снова позвонила Оливии и оставила голосовое сообщение, строго требуя перезвонить.

– Я ужасно психую, – тихо сказала я Кэндис, больше не в силах сдерживать свое возбуждение и страх из-за событий этого дня. Мы сидели рядом на твердой пластиковой скамье, за соседним столиком расположились Мелисса и Джефф. Я подумала о том, что мне сказала Оливия в коридоре чуть ранее сегодня, когда умоляла поехать с ней в торговый центр. Она спросила, боюсь ли ехать в Грин-Бей с ней из-за «дурацкой страшилки». Это не просто «страшилка». Это было нечто куда более зловещее – и, кажется, события развивались со скоростью экспресса. – Это Вайолет. Она сказала, что все это произойдет. Она как-то подстроила все это.

– Согласна, – сказала Кэндис без раздумий. Она снова позвонила Оливии и, как не удивительно, та ответила. – Оливия? Игру отложили. – Она замолчала, прижимая руку к свободному уху, чтобы перекрыть резкую музыку в кафе и лучше слышать подругу. – Ты где? – Она снова замолчала, все еще с трудом слыша Оливию. – Мы рядом с Ошкошем, но собираемся развернуться, как только закончится дождь, и ехать домой. Ты меня слышишь?

Кэндис убрала телефон от уха и сердито посмотрела на него, словно собиралась швырнуть его в стену.

– Ее аккумулятор садится, – расстроенно сказала она. – Говорит, что в порядке и все еще в молле, но…

Кэндис не нужно было заканчивать предложение, я уже знала, в чем дело.

– Ее машина не заводится.

Наши взгляды встретились, и меня обдало таким холодом, что я задрожала. Мелисса заметила наши серьезные лица и перестала жевать.

– Что с вами обеими случилось? – спросила она.

– Ничего, – резко бросила Кэндис через плечо. Ее губы вытянулись в прямую линию, и она встревоженно посмотрела на меня.

– Думаешь, нам стоит сказать что-то Питу? – спросила я. Пит и Джефф играли в видеоигры на телефонах, не замечая нашей паники.

– Ну уж нет. – Кэндис покачала головой. – Они решат, что мы свихнулись.

– Если честно, я тоже так считаю. Но это совершенное безумие.

Казалось, Кэндис вот-вот расплачется. Это выбило меня из колеи еще больше. Кэндис Коттон, девушка, которая ничего не боится, была в ужасе. Мне было лучше в ее компании: если Кэндис была готова признать, что на наших глазах разворачиваются события из истории Вайолет – значит, я не параноик.

– Что нам делать? Позвонить в полицию? – серьезно спросила я.

– Не в полицию, – твердо сказала Кэндис, снова поднимая телефон и нажимая на экран. – Звоним Вайолет.

Она нетерпеливо постукивала по покрытому крошками столу, пока в телефоне раздавались гудки: один, два, три, а потом звонок переключился на голосовую почту. Кэндис нахмурилась и поднесла телефон к моему уху, чтобы я услышала знакомое сообщение от Вайолет: «Привет! Это Вайолет! Я не могу сейчас ответить, потому…»

Кэндис закончила звонок и нажала «набрать снова».

– Ох, как эта девица за это поплатится! Зачем мы вообще согласились играть в эту тупую игру в прошлую пятницу?

Она снова подождала, пока включится голосовая почта Вайолет, раздраженно вскинула голову, и на этот раз оставила яростное сообщение.

– Вайолет, это Кэндис. На улице льет, а Оливия застряла в молле в Грин-Бей. Думаю, ты понимаешь, почему я тебе звоню. Лучше перезвони мне как можно скорее, как только получишь это сообщение.

Мне было уже совсем нехорошо от тревоги. Мы просидели в кафе на заправке еще минут пятнадцать, пока снаружи продолжала бушевать буря. Наконец дождь резко прекратился, и мы глянули друг на друга, удивленные такой внезапной переменой.

– Ну что, рискнем? – спросил Джефф.

– Оливия застряла в торговом центре в Грин-Брей, и ее машина не заводится, – сообщила Кэндис парням. – Раз уж игру отменили, нужно заехать за ней.

– Но туда же ехать примерно час, – сказал Пит. – По меньшей мере. Почему она мне не позвонила?

Я присоединилась к Кэндис и вставила:

– Ее телефон разрядился, и мы доберемся туда раньше ее родителей.

Пита не нужно было долго убеждать.

– Давайте так и сделаем. Возможно, кто-то даст ей зарядить телефон в молле.

Мы убрали свои подносы и покинули кафе, удивленные свежестью и чистотой воздуха после проливного дождя. Что-то не позволило нам сразу же броситься к машине. Мы немного постояли у дверей кафе, засунув сложенные зонтики под мышки и удивленно осматривая мокрую парковку.

Один из водителей грузовиков – не тот бородатый, который предупредил нас о потопе, но постарше, с огромным животом, – открыл одну из дверей и высунулся, чтобы окликнуть нас:

– Ребята, может, стоит подождать еще минут пять или около того. – Он с сомнением глянул на небо. – Пахнет градом.

Пит вежливо улыбнулся и ответил голосом, предназначенным для учителей и родителей.

– Спасибо за предупреждение, но нам нужно ехать.

Водитель грузовика пожал плечами, словно мы были компашкой глупых, а мы направились к машине Пита. Но едва мы успели дойти до середины парковки, как на землю упала первая градинка. Первые несколько шариков льда были размером с наперсток и падали на парковку с невероятной скоростью, разбиваясь на кусочки, как только касались земли или крыш машин. Я услышала за спиной вопль Кэндис, а Мелисса передо мной натянула на голову капюшон толстовки, чтобы защититься от града. Я попыталась было открыть зонт, но сдалась. Всего за пару секунд град стал сильнее; градины стали невероятно огромными, словно маленькие твердые, как камень, шарики для пинг-понга, несущиеся с небес. Они били по грузовикам на парковке, по капотам припаркованных машин, и при ударе раздавались звуки, похожие на выстрелы. Я чувствовала, как град бьет по спине, плечам и голове, и было так больно, что едва получалось думать. Мы развернулись и бросились назад в кафе. Мне было трудно рассмотреть, куда я бегу, – а град все сыпался на асфальт, скользкий и хрустящий под ногами.

Бум! Бум! Бум!

Пит открыл дверь кафе, и мы ворвались внутрь, дрожа и тяжело дыша из-за возбуждения. Мы стояли там в неловком молчании, наблюдая за градинками, пытаясь успокоиться и понять, что творится с погодой вокруг нас. Град был таким плотным, что мы даже не видели машину Пита на парковке.

– Просто безумие какое-то, – пробормотал себе под нос Пит.

– Что-то словно прямо из Библии, – добавил Джефф.

Когда через пару минут град резко прекратился, мы подошли к машине Пита и обнаружили, что большая градина попала прямо в центр лобового стекла, оставив в нем выбоину и покрыв его паучьей сетью трещин.

– Вот черт, чувак, – сказал Джефф Питу.

– Ну, привет. Теперь мы не сможем заехать за Оливией.

Пит достал телефон, чтобы позвонить в службу помощи автомобилистам и вызвать эвакуатор.

* * *

Примерно час спустя мы стояли, наблюдая, как эвакуатор увозит машину Пита, с хрустом раздавливая колесами остатки тающего града, и обсуждали, чьим родителям нужно позвонить и попросить нас забрать. Как ни странно, грозовые тучи проплыли, так что взгляду открылось чистое голубое небо, быстро темнеющее с приходом ночи. Мы пока не слышали новостей от Оливии, но Кэндис была уверена, что все хорошо. Возможно, она пыталась убедить в этом саму себя.

– Она все говорила, что ее телефон разряжается. Только поэтому она не перезвонила, – настаивала Кэндис.

Но я нутром чувствовала, что случилось что-то очень и очень плохое.

Точно так же я себя чувствовала, когда просыпалась после кошмара о Дженни и пожаре – словно что-то изменилось, и оно было не просто ужасным, но и непоправимым. Наконец, я набралась смелости позвонить маме. Трудно было сказать почему, но, когда я услышала ее голос, по моим щекам потекли слезы.

– МакКенна, ты где? – спросила она. Как я и думала, она была в своем кабинете в университете, даже не подозревая о буре, которая только что окатила волной града большую часть центрального Висконсина.

– Возле Ошкоша, – ответила я, стараясь заставить голос не дрожать. – Мы попали под ужасный град, и лобовое стекло машины Пита уничтожено. – Кажется, мама не понимала, почему я так эмоциональна.

– Но ты в порядке? Почему ты так расстроена?

Очевидно, я не могла рассказать ей, что у меня были веские причины считать, что одну из моих ближайших подруг в этот самый момент жестоко убивали возле Грин-Бей и что доказательствами этой теории являлась странная история, рассказанная одной из моих самых странных подруг, которая обладает (а может, и нет) экстрасенсорными способностями.

– Просто я очень хотела на игру, а ее перенесли, – солгала я.

– Мне приехать и забрать тебя? Как вы доберетесь домой?

Я сглотнула и собиралась попросить ее приехать и забрать меня, но тут Кэндис прошептала: «Моя мама уже едет».

– Меня довезет домой мама Кэндис, – сказала я, надеясь, что мама все равно приедет и заберет меня.

Мама Пита приехала почти час спустя, чтобы забрать его и Джеффа, и подождала в кафе, пока не приедет мама Мелиссы на «Мерседесе». Потом они обе пошли и взяли себе кофе, ожидая маму Кэндис, которую мы все еще называли «миссис Коттон», хотя она после второго замужества уже несколько лет как была миссис Лерер. Мама Пита приехала на гигантском SUV, в который могли бы уместиться все – но мы все еще были в том возрасте, когда все родители хотели сами приехать и забрать детей. Наконец (вместе с ее единоутробной сестрой Джулией) прибыла мама Кэндис, вся увешанная тяжелыми позвякивающими бирюзово-серебряными украшениями. После того как она тоже выпила кофе, чтобы не заснуть по пути домой, все три машины родителей вереницей покинули заправку. Мы медленно и осторожно ехали в сторону Уиллоу: дороги были предательски скользкими из-за таявших льдинок. Когда мы въехали в город, не было еще и восьми вечера – но мы с Кэндис обе зевали после напряженного дня.

– Мам, а мы можем проехать мимо дома Ричмондов, чтобы узнать, вернулась ли Оливия домой? – спросила Кэндис, сидя на пассажирском месте, пока ее мама поворачивала, приближаясь к Марта-Роуд. Я сидела сзади с Джулией, которая был ростом с Кэндис, но совершенно не похожа на нее.

У мамы Кэндис был гортанный, низкий голос, как и у дочери.

– Ох, это же на другом конце города, а дороги просто ужасные.

– Но это очень важно, – настаивала Кэндис. – Она не отвечает мне уже два часа, а когда мы в последний раз созванивались, она застряла в молле Грин-Бей.

Мама Кэндис повернула на Марта-Роуд. По дороге к моему дому, глянув мимо головы Джулии, я, как всегда, увидела пустую площадку – как обычно, тихую и неподвижную.

– Ты можешь позвонить им, когда мы доберемся до дома.

Мама Кэндис остановилась перед моим домом.

Я тут же заметила странную вещь: в нашем доме горел свет (значит, мама уже вернулась из кампуса), а вот дом Эмори стоял, погруженный в темноту. Отца Трея всегда было видно через переднее окно – он садился смотреть телевизор в гостиной, как только возвращался домой с работы. Брат Трея Эдди всегда пользовался игровой консолью, подключенной к телевизору, когда его не смотрел мистер Эмори. А свет в кухне Эмори горел практически двадцать четыре часа в день. Странно было видеть их дом таким темным и пустым.

– Спасибо, что подвезли, – поблагодарила я, вылезая из машины.

– Тут же позвони мне, если Оливия свяжется с тобой, – велела Кэндис.

Оказавшись дома, я не смогла не написать Генри: вдруг у него есть новости от сестры. Я понимала, что вряд ли, так как он был в колледже и не планировал возвращаться в Висконсин до утра. Моя тревога лишь возросла, когда он не ответил мне. Я подождала, пока мы с мамой доели пиццу, а потом решила позвонить Ричмондам, чтобы успокоиться, – хотя знала, что мне будет неловко, когда родители Оливии ответят на звонок. Я приготовилась извиниться за что, что мешаю их отдыху в пятницу вечером, и вежливо поинтересоваться, доехала ли Оливия из торгового центра домой. Даже если отмести страхи из-за мрачной истории Вайолет – могло получиться, что Оливия застряла на парковке торгового центра, находящегося в часе пути отсюда, и не могла никому позвонить, чтобы добраться домой. Так что вполне понятно, заверила я себя, что обеспокоенная подруга может позвонить домой.

Но мне никто не ответил.

Я написала Кэндис: «Есть новости?»

Она ответила: «Никаких. Ответа нет. И от Вайолет тоже».

Я рано пошла спать, уверяя себя, что завтра вечером буду гулять допоздна. Мне хотелось верить, что через какие-то двадцать четыре часа я буду танцевать с Генри, с Оливией все будет хорошо, и я лишь удивлюсь, как совпали события этого дня с историей Вайолет. Около полуночи я услышала, как машина подъехала к соседнему дому, и, сев в кровати, увидела, как мистер и миссис Эмори входят в боковую дверь, Эдди за ними, устало потирая глаза. Они что-то серьезно обсуждали, но окно было закрыто, так что их голоса звучали приглушенно и неразборчиво. Меня взволновало, что с ними не было Трея. Где он мог быть в такой-то час? Впервые я поняла, что у Трея может быть девушка, о которой я не знаю.

Примерно через десять минут после возвращения Эмори, когда я, наконец, начала засыпать, дверь моей спальни открылась и на пороге показалась мама. Свет из коридора очерчивал ее силуэт.

– МакКенна, дорогая? Ты спишь?

Я попыталась высвободиться из объятий сна и сосредоточиться на маме. Что-то было не так, я это тут же поняла. Мама никогда не заходила в мою комнату без стука – а тем более никогда не будила меня посреди ночи.

– Боюсь, у меня просто ужасные новости, милая. Произошла авария.

Глава 6

Церемонию прощания с Оливией провели в понедельник. Занятия в тот день отменили, чтобы все могли прийти. Это было мрачное событие, просто невыносимо долгое: в течение трех часов ученики, родители и родственники Ричмондов входили и выходили из похоронного дома Гундарссона. Мама настояла на том, чтобы пойти со мной (хотя я знала, что вряд ли ей было легко отменить свои занятия только для того, чтобы очутиться в похоронном доме). Ричмонды, высокие и светловолосые, собрались в передней части большой комнаты и тихо разговаривали, время от времени вытирая глаза платками. Гроб Оливии, роскошно украшенный и отполированный, был закрыт. Рядом с ним на мольберте стояла большая фотография улыбающейся Оливии в волейбольной форме, а сверху – несколько небольших детских фотографий, на скорую руку соединенных в подобие коллажа. До меня дошли слухи, что Генри пришлось опознавать тело сестры у коронера, потому что оно было так изуродовано, что миссис Ричмонд потеряла сознание, едва его увидев. Он поприветствовал меня полной боли улыбкой, когда я вошла, но через пару минут натянутого разговора извинился, вернулся к семье у гроба и больше даже не смотрел в мою сторону.

За выходные я собрала кусочки истории из различных источников. Заголовок в утреннем субботнем выпуске «Газеты Уиллоу» гласил: «Трагедия в Грин-Бей: гибель местного подростка в аварии». Каких-то три параграфа о столкновении рассказывали, что два местных подростка из старшей школы Уиллоу попали в автомобильную аварию рядом с Грин-Бей, когда во время града в них врезался восемнадцатиколесный грузовик. Водителя машины, в которой ехала Оливия, не называли, но, судя по всему, он отделался минимальными травмами. К статье прилагалась фотография того, что осталось от машины. Понять, что это автомобиль, было невозможно – просто искореженная груда металла. Выражение лица сотрудника полиции, сфотографированного рядом с обломками, показывало, что его мысли совпадали с моими: как кто-то мог выжить после такой аварии? Газета заявила, что водитель грузовика, врезавшегося в ребят, был в полном отчаянии: из-за сильного града он не увидел, как их машина выезжает на дорогу. Черил позвонила мне в субботу днем, чтобы поделиться слухами: тело Оливии практически разорвало надвое из-за силы столкновения. Только что купленные в торговом центре туфли нашли футах в тридцати от машины, за пределами загородного шоссе, в лесу.

«Недалеко, – добавила Черил, – от оторванной руки Оливии».

Конечно же я гадала, кто ее вез. Ни в одном из грустных разговоров с друзьями, позвонившими мне, не было упомянуто имя водителя. Кажется, никто не знал, с кем Оливия провела последние мгновения жизни.

Я спряталась в задней части комнаты, прямо у дверей, и молча наблюдала, как входят ребята из школы и учителя. Никто не знал, что сказать родителям Оливии, как стоять, куда деть руки, куда направить взгляд. Все хотели узнать побольше деталей, как и я, но разговаривать на церемонии прощания было немыслимо. Весь день играла нежная классическая музыка, доносящаяся вместе с прохладным воздухом из вентиляционных решеток.

По обеим сторонам гроба стояли огромные букеты, присланные Клубом Львов, Рыцарями Колумба, Комитетом родителей и учителей, советом учителей старшей школы и бухгалтерской фирмой отца Оливии. С гроба свисали бледно-розовые бутоны роз и гипсофилы, удерживаемые белой шелковой лентой. Вероятно, это было то самое украшение, которое Пит собирался повязать на руку Оливии в вечер Осеннего бала. Танцы отменили в связи с трагической смертью Оливии. Пит прибыл ненамного позже меня и мамы, остался на пару минут со своими родителями, а потом обнял маму и папу Оливии и быстро ушел. Завидев меня на другом конце комнаты, он кивнул. У него были красные и опухшие глаза. Увидев, что парень моего возраста плакал, я почувствовала неловкость. Костюм сидел на нем идеально, и я задумалась, не на бал ли он его купил.

Трейси Хартфорд с мамой приехали рано. На их лицах читалось мрачное ханжество. Они старательно здоровались со всеми прибывающими и благодарили их за присутствие, словно сами были членами семьи Оливии. На самом деле Оливия едва ли вообще разговаривала с Трейси, считая ее назойливой сплетницей, но Хартфорды просто жили слухами – и, безусловно, оказались в своей стихии в похоронном доме. Они просили всех присутствующих расписаться в гостевой книге, и так на этом настаивали, словно определенное количество подписей могло бы вернуть Оливию к жизни.

Не помню, чтобы я ходила на поминовение или бдение у гроба Дженни. Если его и проводили, то в этой же самой комнате, где мы теперь собрались, чтобы отдать дань уважения Оливии. Уиллоу был маленьким городом, и всех поминали в Гундарссоне, а хоронили либо в нашей церкви Святой Моники (где похоронили Дженни), либо на еврейском кладбище на другом конце города.

Я надела свое единственное черное платье, купленное еще до похудения и потому бывшее в два раза больше меня нынешней. Теперь я стояла, отдирая с ногтей голубой лак, и вежливо разговаривала со знакомыми, которые приходили и уходили. Миша и Аманда приехали со своими родителями, и мы с Мишей обнимались минут пять, хотя по телефону общались почти каждый час с рассвета субботы.

– Кэндис уже пришла? – спросила она, но я покачала головой.

У Кэндис случился настоящий нервный срыв. Словно мало было неожиданно потерять лучшую подругу, так теперь ее уверенность в том, что в смерти Оливии каким-то образом виновата Вайолет, доводила ее до грани безумия. С пятницы она трижды звонила мне, каждый раз в истерике рассказывая, как бы она хотела рассказать всему миру о том, что сотворила Вайолет, потому что этого бы хотела Оливия. Страшно было думать, что каким-то образом Вайолет смогла так точно предсказать будущее Оливии, но еще ужаснее была мысль, что она вызвала эту аварию.

Я пыталась не говорить Кэндис, что согласна с ней. Нам все равно не удастся убедить родителей или полицию, что Вайолет как-то связана с несчастным случаем. Я не получала от Кэндис весточки с утра воскресенья (и даже не получила ответа, когда написала, чтобы узнать, в порядке ли она, днем в воскресенье).

– Вчера мама отвезла ее в больницу, – рассказала мне Миша. – Мне написала Джулия. Они боялись, что у нее нервный срыв; сейчас она в психиатрическом отделении.

Внезапно мне стало невыносимо холодно в мягкой прохладе прихожей похоронного дома. Невыносимое и непреодолимое подозрение, что мы сами навлекли на себя эту ужасную трагедию, засело где-то внутри меня. Мы вели себя так по-детски и безответственно, играя в эту дурацкую игру. Если мои страхи верны, то Оливия заплатила за этой своей жизнью. Бедная Кэндис. Конечно же, психиатры не поверят ей. Я представила ее в роли пациента, окруженного высокомерными лицами врачей, пока она пытается рассказать им об игре на дне рождения, выставляя себя совершенно безумной.

«Легкий как перышко, твердый как доска».

– Я думала, мама позволит ей прийти сюда, но, может, и нет, – размышляла Миша. – Возможно, ей хуже, чем я думала.

Трудно было считать смерть Оливии простым совпадением. Хотя и нельзя было отрицать, что Вайолет откуда-то точно знала, что произойдет, – поверить, что это правда, все еще было сложно. Не было разумных объяснений тому, как она могла все предсказать или повлиять на события.

– Мы выйдем подышать, – сказала я маме, теребящей сумочку, словно готовясь уйти. Естественно, остальные не могли не таращиться на нее, так как многие гости на поминовении Оливии жили уже достаточно долго в нашем городе, чтобы помнить пожар. Конечно же они думали, что моя мама вроде как обязана выразить соболезнования Ричмондам, учитывая, что и сама потеряла ребенка вследствие ужасного несчастного случая. Но моя мама – не такая. Пусть прошло уже восемь лет – ее горе оставалось глубоко личным. Завидев чуть ранее приближение мамы Трейси Хартфорд, она притворилась, что изучает карточку с молитвой в память об Оливии.

– Тебе не нужно оставаться. Я вернусь домой, когда буду готова.

Мама выглядела так, словно я отдала ей выигрышный лотерейный билет, – и призналась, что ей еще нужно дома подготовиться к предстоящим занятиям. Она вышла вместе со мной и Мишей на парковку, и мы молча подождали, прижавшись спинами к кирпичной стене Гундарссона, пока она не сядет в машину и не уедет. На улице было холодно: за десять дней, прошедших с вечеринки Оливии, значительно похолодало. Я застегнула джинсовую куртку, а Миша глубже закуталась в свой шерстяной кардиган. Мы стояли на улице и пару секунд молча смотрели, как по шоссе проезжают машины. Наши глаза постепенно привыкали к яркому, облачному дню после долгого времени, проведенного в сумрачной прихожей похоронного дома.

– Родители спросили меня об игре. Мама Кэндис позвонила моей маме и спросила, что мы делали в пятницу вечером, – наконец сказала Миша, бесцветным и лишенным эмоций голосом.

– Боже, ты же не рассказала ей? – спросила я, внезапно испугавшись, что по старшей школе поползут слухи, будто мы вызывали призраков или поклонялись злу. Живот скрутило, слово я понимала, что попала в неприятности. Но ведь я была уже не маленькая, чтобы бояться наказания. В основном, я чувствовала смущение, потому что наша игра была слишком детской для учеников старшей школы. Просто ужасно, если все старшие классы узнают, как самые красивые и популярные девушки в школе провели вечер той пятницы.

– Нет! Конечно нет, – воскликнула Миша, потом поразмыслила секунду и добавила: – Я сказала, что мы рассказывали истории о привидениях, и все. Ну, мне, конечно, неприятно, что таким образом я намекаю, что Кэндис врет, – но, в конце концов, ей нужно взять себя в руки! Она же не может просто так заявлять, что Вайолет как-то связана со смертью Оливии. Она выставит нас всех сумасшедшими.

– Вайолет вообще с тобой связывалась? – спросила я. – Я оставила ей два голосовых сообщения, но она так и не перезвонила.

В этот момент на парковку похоронного дома въехала машина, и мы обе повернули головы. Это была машина Эмори. Когда она остановилась, Трей вышел из нее вместе с родителями. Его было не узнать. И дело было не в синяке под глазом или ярко-синей перевязи на левой руке, а в темном костюме цвета морской волны и шелковом галстуке. Я тут же предположила, что он подрался, и подумала, не устроил ли он драку в пятницу вечером. Я знала, что иногда он проводил время в Толлмэдж-парк с любителями тяжелого металла из школы. Периодически туда приходили хулиганы из Ортонвилла, чтобы подраться. Наши взгляды встретились, и Трей быстро отвернулся, направляясь ко входу вслед за родителями.

– Не могу поверить, что он здесь, – заметила Миша, когда Эмори подошли к месту, где стояли мы.

– Почему? Потому что он не дружил с Оливией? – спросила я.

Миша глянула на меня так, словно я сошла с ума.

– Нет, МакКенна. Это Трей Эмори вел машину в тот день.

Время вокруг меня остановилось. Сердце замерло на долгое мгновение, пока я пыталась осознать слова Миши и обдумывала связь Трея со смертью Оливии.

– Мы говорили по телефону раз пятьдесят с утра субботы, а ты мне об этом ни разу не сказала, – хриплым голосом заметила я.

– Я думала, что сообщила тебе утром. Он встретился с Оливией на парковке молла и предложил завести машину. Когда это не сработало, предложил поехать в Уиллоу с ним. А потом начался град.

Эмори дошли до входа в прихожую похоронного дома; Трей вошел, не обращая внимания ни на меня, ни на Мишу. Миссис Эмори узнала меня и остановилась поздороваться, а мистер Эмори преданно стоял позади нее, положив руку ей на талию, когда она наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеку. От миссис Эмори пахло дорогими духами, какие наносят только на важные события.

– Привет, МакКенна, – устало поздоровалась она. – Твоя мама здесь с тобой?

– Она уже уехала, – ответила я. – У нее были дела дома.

– Значит, я зайду попозже поздороваться, – грустно сказала миссис Эмори, словно они с мамой были близки. Мама Трея была чуть младше моей. Насколько я знала, они редко разговаривали, помимо вежливого обмена приветствиями на подъездной дорожке. Они с мистером Эмори вошли в похоронный дом, а Миша повернулась ко мне, вскинув бровь.

– От кого ты слышала про Трея? – спросила я слегка сдавленным голосом.

– Ты что, знакома с ними? – подозрительно спросила Миша, среагировав на мой разговор с родителями Трея. Она выразительно глянула в сторону дверей похоронного дома, давая понять, что говорит об Эмори.

– Вроде того. Они живут на нашей улице.

Кажется, такое объяснение удовлетворило Мишу, и она поверила, что я не скрывала от нее тайную дружбу.

– В моей команде по гимнастике есть одна девочка, Меган, ее мама работает в отделении экстренной терапии в больнице Святого Матфея в Суамико. Она сказала мне, что в пятницу скорая доставила туда Трея, он был в шоковом состоянии. Даже не мог рассказать врачам, что случилось. Он все видел, – сказала мне Миша, широко распахнув глаза. – Им пришлось дать ему успокоительные и взять удостоверение личности из бумажника, чтобы понять, кому звонить. Мои тупые предки заставили нас с Амандой идти на урок гимнастики вчера вечером, хоть мы и в трауре. Так что я только прошлым вечером узнала об этом, когда Меган все рассказала.

Миша продолжила жаловаться на родителей, которые настояли, чтобы она готовилась к отборочным соревнованиям штата в феврале, несмотря на шок из-за смерти Оливии. Ее голос звучал словно издалека, а мои колени стали подгибаться. Сердце болело за Трея. Мне было лишь больнее, что он даже не поздоровался, проходя мимо нас в похоронный дом. Черил сказала мне, что травмы Оливии были такими же страшными, как их описала Вайолет в своем предсказании. Я не могла представить, что значит находиться в самом центре подобной мясорубки. Я подумала о любимой «Королле» Трея и поняла, что это она была той горой металлолома на фотографии в городской газете. Машина, которую он чинил каждые выходные, стала грудой обломков.

Но, несмотря на сочувствие, я не могла не задуматься: что делал Трей в молле Грин-Бей в пятницу вечером после того, как мы встретились на школьной парковке?

Я так погрузилась в размышления о Трее, что не обратила внимания, упоминала ли Миша о том, что связывалась с Вайолет. Солнце начало садиться сразу после шести часов, и родители Миши настояли, что отвезут меня домой. На выходе из похоронного дома Гундарссона я, наконец, уступила просьбам Трейси Хартфорд расписаться в гостевой книге. Почти все страницы были заполнены вперемешку аккуратными росчерками родителей и рисунками котят, бабочек, сердечек и единорогов. Майкл Уолтон показал себя еще тем фриком, подписав «вице-президент одиннадцатого класса» под своим именем. Медленно выписывая свое имя красивым почерком, я чувствовала, что обещаю Оливии разобраться, почему это все случилось. Вспомнилось, как она пыталась подкупить меня тако. Будь я лучшей подругой, не будь я так серьезно настроена баллотироваться в ученический совет и получить некую независимость, я могла бы спасти жизнь Оливии.

Или умерла бы вместе с ней.

* * *

Мама приготовила настоящий ужин: рулет из индейки и запеченная молодая картошка – все продукты из списка, рекомендованного мне Рондой. Стало понятно, что мама больше переживает из-за влияния смерти Оливии на меня, чем показывала раньше. Мы ели молча, и она рассказала мне, что до моего приезда звонил папа.

– Твой отец переживает за тебя, – сказала мама. – Если хочешь поговорить с профессионалом, он может договориться о встрече с одним из его коллег в Шебойгане.

Я не подняла взгляд, а продолжила тыкать вилкой в рулет из индейки. Мои чувства, связанные со смертью Оливии, были слишком сложными, чтобы делиться ими с психиатром. Конечно же я была расстроена потерей. Но я была честна с собой и признавала, что всего лишь три недели близкого общения не дают мне оснований быть этим раздавленной. Я не настолько уж хорошо знала Оливию – и теперь уже не узнаю.

В первую очередь я чувствовала удивление и давящую ответственность. Горло и грудь болели от слез из-за чувства вины – а не потому, что я не представляла свою жизнь без Оливии. Профессиональный психиатр не смог бы понять, что я чувствую, будучи уверенной, что мое участие в той дурацкой игре на вечеринке привело к смерти моей подруги.

Что еще хуже: мы все играли в нее. Вайолет предсказала смерть всем нам.

Ну, кроме меня.

Впервые меня охватил ужас из-за мысли… станут ли Кэндис и Миша следующими?

– Я в порядке, – ответила я маме и убрала тарелку.

Когда я переоделась в пижаму, Мокси поскребла в мою закрытую дверь, давая понять, что хотела бы еще раз выйти на задний дворик. Я надела шлепанцы и джинсовую куртку и пошла за ней на кухню. Открыв дверь на нашу маленькую террасу, я удивилась, увидев Трея, сидящего на ступенях, спиной ко мне. Он уже снял свой костюм и был снова в армейской куртке и джинсах. Трей пошевелился, лишь когда Мокси бросилась на него и атаковала своими собачьими поцелуями. Ее хвост мотался из стороны в сторону. Правой рукой Трей погладил собаку по пушистой шерсти и повернулся, разрешая ей лизать ему лицо. Левая рука, все еще в синей повязке, неподвижно висела перед грудью.