Текст книги "Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)"

Имена своих «доброприятелей» Чернышевский знал. Одного из них называет Пыпин: «…О диссертации прослышал известный И. И. Давыдов; прочитавши книжку, он вывел заключение, что это отступление от принятых (гегелианских) эстетических теорий есть вольнодумство: последнее в то время усиленно преследовалось, и Давыдов (некогда профессор Московского университета), управлявший тогда Педагогическим институтом, нашел нужным проявить и здесь свое усердие. Говорили, что он отправился к министру (это был тогда А. С. Норов) и втолковал ему об опасном проявлении вольнодумства».[757]757
  Пыпин А. Н. Некрасов. СПб., 1905. С. 22.


[Закрыть] На Давыдова указал и Шелгунов: «Факультет, впрочем, готов был признать Чернышевского магистром, но об его диссертации счел долгом довести до сведения министра народного просвещения И. И. Давыдов, и утверждение не состоялось».[758]758
  Шелгунов и др. Воспоминания. Т. 1. С. 193. В цитируемом издании слова Шелгунова воспроизведены, на наш взгляд, неточно: «…Но об его диссертации счёл долгом довести до сведения министра народного просвещения И. И. Давыдова…» В такой редакции фраза явно теряет смысл: неясно, кто именно «счёл долгом довести».


[Закрыть]

Это была одна из самых мрачных фигур николаевского царствования. Иначе как «отец-подлец Ванька» студенты, не искавшие его расположения, своего директора не называли. Одного из строптивых своих студентов, Н. А. Добролюбова, Давыдов готов был сослать куда-нибудь в глушь. Чувствуя скрытую оппозицию профессоров, восхищавшихся дарованиями юноши, Давыдов не препятствовал ему в окончании института, но в золотой медали все же отказал.[759]759
  См.: Жданов В. В. Н. А. Добролюбов. М., 1955. С. 203–218, 269–271.


[Закрыть]

Давыдов был опытен в интригах. В 1845 г. он пытался сорвать защиту диссертации Грановскому.[760]760
  См.: Т. Н. Грановский и его переписка: В 2 т. М., 1897. Т. II. С. 463.


[Закрыть] Он быстро нашел общий язык с Норовым, который, по выражению Герцена, думал, что министерство народного просвещения, «как пожарное депо, назначено не для увеличения просвещения, а предупреждения и прекращения его».[761]761
  Герцен. Т. XIII. С. 271.


[Закрыть] Наушничество возымело действие, и Норов начал искать способы приостановить, если не отменить вовсе решение совета университета о присуждении Чернышевскому степени магистра. Ему, например, достаточно было обнаружить, что Чернышевский – инакомыслящий. В поисках «улик» министр готов был (опять, нужно полагать, по чьей-то наводке) обратиться к Я. И. Ростовцеву со следующим «конфиденциальным» письмом – сохранился черновик этого любопытнейшего документа, датированного 30 мая 1856 г.: «М<илостивый> г<осударь> Иаков Иванович. Для некоторых соображений находя нужным иметь точнейшие сведения об [об образе мыслей и нравственных свойствах] [направлении духа и поведении] учител[я]е 2-го кадетского корпуса Никола[я]е Чернышевск[ого]ом, который состоял прежде учителем Саратовской гимназии, я обращаюсь к Вашему прев<осходительст>ву с покорнейшею просьбой почтить меня уведомлением, с какой стороны Чернышевский известен ныне начальству своему по образу мыслей, педагогическим способностям и по нравственным свойствам его».[762]762
  Чернышевский. Вып. 2 (1961). С. 293. Сверено с первоисточником: РГИА. Ф. 733. Оп. 46. Д. 156. Л. 21.


[Закрыть] Слова, заключенные нами в квадратные скобки, зачеркнуты, но смысл письма от этого не менялся: нужны были сведения («точнейшие сведения») об «образе мыслей». Ответ Ростовцева неизвестен, да и вряд ли он мог сообщить Норову что-либо «нужное»: ведь увольнение Чернышевского из корпуса последовало вовсе не по политическим мотивам. Так или иначе, но министр не спешил с утверждением университетского постановления. Только в октябре 1858 г., после ухода Норова с поста министра, Совет университета смог добиться положительной резолюции, и Чернышевскому был наконец выдан диплом магистра русской словесности. В полученном Советом университета документе, подписанном 4 ноября 1858 г. попечителем С.-Петербургского учебного округа И. Деляновым, сообщалось: министр (им был Е. П. Ковалевский) «не находит причин останавливать утверждение Чернышевского в ученой степени, так как из представленных в министерство по сему предмету сведений видно, что он удовлетворил всем требованиям высочайше утвержденного в апреле 1844 г. Положения о производстве в ученые степени».[763]763
  Красный архив. 1938. № 6. С. 281.


[Закрыть] Тем самым официально признавалось допущенное прежним начальством нарушение установленных правил. Так завершилась история с магистерством. Мемуарист был прав: вся эта проволочка должна была казаться Чернышевскому «жалкою и пустою комедиею».

Важнее другое: в мае 1855 г. состоялось знаменательное общественное выступление, провозгласившее силу передовой мысли, смело опровергнувшее привычные взгляды на искусство и литературу.[764]764
  См.: Пиксанов Н. К. Университетский диспут Чернышевского как общественное событие // Н. Г. Чернышевский (1889–1939). Труды научной сессии к пятидесятилетию со дня смерти. Л., 1941. С. 20–33. Убедительные наблюдения об эксплицировании пережитых Чернышевским событий этого периода его жизни в научно формулируемые им положения об эстетических отношениях искусства к действительности см. в кн.: Паперно Ирина. Семиотика поведения: Николай Чернышевский – человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 137–141. Об истолкованиях В. В. Набоковым биографии Чернышевского рассматриваемого периода см.: Сердюченко В. Л. Чернышевский в романе B. Набокова «Дар»: к предистории вопроса // Вопр. лит. 1998. Вып. 2. C. 333–343. См. также: Недзвецкий В. А. Чернышевский, беллетрист и эстетик, сегодня (К 185-летию со дня рождения) // Вестник Московск. гос. ун-та. Серия 9. Филология. 2013. № 6. С. 63–74.


[Закрыть] Выступлением Чернышевского, собственно, открывалась эпоха знаменитых «шестидесятых годов».

Чернышевский не связывал с защитой диссертации свои планы на будущее. К этому времени он был уже заметным журнальным работником, выполнявшим важные редакционные поручения Краевского и Некрасова.

Глава третья. В «Современнике»: литературная критика

Сотрудничество Чернышевского одновременно в двух журналах, «Отечественных записках» и «Современнике», соперничавших между собою, скоро стало невозможным. Нужно было определиться в одном из них, и он выбрал «Современник». Вот как впоследствии рассказал об этом сам Чернышевский: «Наконец Краевский сказал мне то, чего, как предсказывал Некрасов, да и сам я теперь понимал, следовало ожидать: «Вам нельзя участвовать вместе и в «Отечественных записках» и в «Современнике». Вам надобно выбрать между мною и Некрасовым. <…> Вы пишете статьи в тех отделах журналов, которые составляют редакционную часть их; вы участвуете в редакционной работе. Я говорю с Вами о делах моего журнала, Некрасов о делах своего. Вы по необходимости вмешаны в отношения между нами и нашими журналами. А эти отношения враждебны. Помогать вместе мне и Некрасову – это неудобно». <…> Я понял, что действительно хочу невозможного, желая убедить Краевского отказаться от его требования, и сказал Некрасову, что, убедившись теперь в необходимости сделать выбор между ним и Краевским, я откажусь от сотрудничества Краевскому» (I, 719–720).

Чернышевский не называет даты перехода в «Современник», но она сравнительно легко устанавливается. Последняя его публикация в «Отечественных записках» состоялась в апрельской книжке журнала за 1855 г. Самая значительная из критических статей, напечатанная в «Современнике» близко к этому времени, «Сочинения Пушкина», задумана как серия статей об анненковском издании. Первая статья из этой серии помещена в февральской книжке «Современника» за 1855 г. Некрасов, конечно, не поручил бы Чернышевскому столь ответственного выступления, не заручившись его согласием на постоянное сотрудничество. Следовательно, разговор их состоялся не позднее конца января—начала февраля 1855 г., а переход в журнал Некрасова произошел в апреле этого года.

У нас нет оснований сомневаться в достоверности рассказа Чернышевского, материалы же его публикаций в обоих журналах в 1854 – начале 1855 г. лишь подтверждают действительную неловкость положения приобретающего влияние сотрудника, вовлекаемого в журнальные споры. Нередко ему как обозревателю русских журналов в издании Краевского (важное редакционное поручение!) приходилось полемизировать с «Современником» Некрасова и одновременно на страницах «Современника», в котором он к середине 1855 г. стал заметным участником критико-библиографического отдела, вести полемику с «Отечественными записками». Сразу же скажем: выступления Чернышевского всегда носили принципиальный характер и не имели ничего общего с мелочными придирками или нездоровым соперничеством. Его критика опиралась на собственную систему литературных взглядов, отстаиваемых в полемике с любыми противниками.

Так, в майской книжке «Отечественных записок» за 1854 г. Чернышевский выступил с обширным критическим отзывом о статье некоего Z, помещенной месяцем раньше в «Современнике». Суть спора заключалась в следующем. И. И. Введенский напечатал в «Отечественных записках» развернутую рецензию на книгу М. Тулова «Руководство к познанию родов, видов и форм поэзии» (Киев, 1853). Эта книга рецензировалась в «Современнике». Но если автор «Современника» находил «Руководство» «прекрасным», поскольку составитель сумел свести «лучших русских, французских и немецких теоретиков» и тем самым удовлетворить запросы всех, кому нужно приобрести «несколько здравых теоретических понятий о родах, видах и формах поэзии»,[765]765
  Современник. 1853. № 4. Отд. IV. С. 45–46.


[Закрыть] то Введенский, напротив, упрекнул Тулова в эклектизме, в отрыве теории предмета от его истории, в приверженности к эстетической системе, трактующей поэтические произведения как недоступные научному изучению. По мнению Введенского, теория словесности только тогда с честью выполнит свое дело, когда, «не отступая ни на шаг от сравнительной историко-критической методы», сгруппирует факты литературы, вполне доступные изучению, в «одну общую систему».[766]766
  Отечественные записки. 1853. № 12. Отд. III. С. 48.


[Закрыть]

Против всякой научной систематизации и выступил Z, автор статьи «Тонкие критики». Теория словесности, равно как и ее история, не только не в состоянии объяснить художественное произведение, но еще и препятствует, полагал Z, этому объяснению и пониманию: люди, занимающиеся проблемами эстетики, «ужасно холодно судят о самых задушевных и теплых произведениях искусства. Как только что-нибудь не входит в рамку, ими составленную или придуманную, то они изгоняют из области искусства». Поэтические произведения не поддаются научному исследованию, они «неуловимый букет жизни».[767]767
  Современник. 1854. № 4. Отд. V. С. 71, 74.


[Закрыть]

Чернышевский резко возразил автору «Современника». Z «не знает, что такое „наука”, о требованиях которой говорит г. Введенский». Между тем именно с помощью науки объяснено происхождение поэзии, найдены «основные элементы, из которых возникает она в человеческой душе». «Чем-то необъяснимым, – пишет Чернышевский, – поэзия кажется только людям, не знакомым с „наукой”. Z написал статью во имя своего „разочарования”», «но мода на разочарование давно прошла; разочарованность ныне – отсталость, ни для кого не интересная» (XVI, 35, 36).[768]768
  Отечественные записки. 1854. № 5. Отд. VI. С. 62, 63.


[Закрыть] Представлениям о непознаваемости поэтических произведений автор «Эстетических отношений искусства к действительности» противопоставил мысль о создании научной теории словесности, соответствующей возросшим требованиям современной науки, которая утверждает «уважение к действительной жизни» (II, 6).

Статья Введенского была еще раз отрицательно упомянута «Современником» в критическом обзоре «Труды по части русской словесности в 1853 году».[769]769
  Современник. 1854. № 8. Отд. III. С. 46–47.


[Закрыть] Обзор этот, по мнению Чернышевского, составлен «чрезвычайно сухо и без большого и, может быть, даже без малого знакомства с делом» (XVI, 62).[770]770
  Отечественные записки. 1854. № 9. Отд. VI. С. 80.


[Закрыть] Критической оценке подвергнуты в том же году и некоторые другие статьи и мнения «Современника». В частности, Чернышевский осудил неумеренные похвалы немецкому ученому К. Риттеру, которые содержались в майской книжке журнала. Риттер был «действительно замечательным ученым», но лишь в своей области, в географии, а не в философии, как утверждает автор статьи (им был К. Д. Ушинский). Считая К. Риттера «выше Платона, Аристотеля и Бэкона, не говоря уже о Канте, Шеллинге и, – пишет Чернышевский, – тому подобных „фантазерах”», автор «Современника» обнаруживает «недостаточное знакомство с состоянием науки» (XVI, 42, 43). Рядовая статья послужила поводом для критики идеализма как системы мировоззрения. «Есть люди, – иронизирует Чернышевский, – которые до сих пор считают Кузена величайшим философом всех времен» (XVI, 43).

В том же журнальном обзоре «Отечественных записок» Чернышевский показал несостоятельность суждений «Современника» (статья «Сведения о современном состоянии Европейской Турции»), согласно которым турецкий султан «не глава мусульман, а просто хан своего племени». «Нет, – замечает Чернышевский, – султан глава и официальный защитник сумнитского исповедания, и власть его основана на Коране столько же, если не больше, сколько на племенном начале; русским это известнее, нежели кому-нибудь» (XVI, 43). С мыслью о духовном характере власти неограниченного правителя связан здесь смелый намек на русского императора, опирающегося на христианскую религию.

Заметна, однако, важная особенность позиции Чернышевского в его выступлениях против «Современника»: он ни разу не задел редакторов этого журнала Некрасова и Панаева.

В то же самое время на страницах «Современника» Чернышевский вел полемику с «Отечественными записками». Яркий пример – статья «Об искренности в критике», где по ходу изложения он делал выписки из шести статей и рецензий журнала за 1853–1854 гг. (II, 241–254). Вывод об «уступчивости и уклончивости» современной критики распространен и на «Отечественные записки», критико-библиографическим отделом которого ведал в ту пору С. С. Дудышкин, ближайший помощник Краевского по изданию журнала.

Участие Чернышевского в обоих периодических изданиях оказывалось действительно «неудобным».

В своих воспоминаниях Чернышевский почти ничего не сказал о мотивах перехода в «Современник», который он выбрал, несмотря на советы Некрасова предпочесть Краевского как более надежного в денежном отношении издателя. На первый взгляд, все дело решили личные симпатии к Некрасову. В первую же встречу редактор «Современника» говорил с ним «просто и прямодушно», он казался человеком, заслуживающим «полного доверия» – «само собою разумеется, что это оказалось справедливым», «я, – писал Чернышевский, – чувствовал привязанность к Некрасову» (I, 719). Но и Краевский ни разу не дал повода сомневаться в его порядочности. «Во все время» сотрудничества Чернышевского он был «неизменно ласков и искренно доброжелателен» – «не могу сказать о его отношениях ко мне ничего, кроме хорошего; и насколько я знаю его, а я мог в то время узнать его довольно близко, – я знаю его за человека недурного» (I, 721).

Биограф вправе утверждать, что решение Чернышевского продиктовано не одними личными симпатиями к Некрасову и что причин было несколько.

В первую очередь вмело значение общественно-литературное положение Некрасова. К тому времени он уже пользовался широкой популярностью одного из первых поэтов России. «Я тогда уж привык считать Некрасова великим поэтом и, как поэта, любить его», – свидетельствовал Чернышевский (I, 714). За Краевским же утвердилась лишь слава поворотливого издателя. «Лишен эстетического понимания, не владеет пером и расчетлив», – писал о нем Тургенев в открытом письме в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей» в 1869 г.,[771]771
  Тургенев. Сочинения. Т. XV. С. 151.


[Закрыть] повторяя давнее общераспространенное мнение.

Как писатель, непосредственно участвующий в литературном процессе, Некрасов собрал в «Современнике» лучшие литературные силы того времени. В авторскую группу журнала входили Тургенев, Л. Толстой, Григорович, Тютчев, Писемский, Анненков, Боткин, Дружинин. Один из близких к журнальному движению того времени деятель вспоминал: «„Отечественные записки” велись аккуратно, но довольно сухо и бесцветно; это был более или менее случайный сборник, которому сам редактор не мог придать какого-либо одушевления. Совсем иного рода был круг редакции „Современника”. Редакторами были Некрасов и И. И. Панаев, – оба, уже имевшие литературную известность, сами немало работавшие в журнале, оба, особливо Некрасов, имевшие большой литературный вкус и для писателей кружка они могли быть прямо литературными товарищами. У Краевского этих качеств не было; в литературных кружках подшучивали над этим отсутствием вкуса».[772]772
  Пыпин А. Н. Некрасов. СПб., 1905. С. 5.


[Закрыть]

«Отечественные записки» явно проигрывали «Современнику» в литературном отношении, и эта признанная популярность журнала Некрасова и Панаева неизменно привлекала молодые творческие силы. «Молодой писатель, – свидетельствовал П. Д. Боборыкин, – чувствовал не одну только денежную, но и нравственную поддержку».[773]773
  Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников / Сост. Г. В. Краснов. М., 1971. С. 259.


[Закрыть] Некрасов был постоянно внимателен к начинающим писателям. Они «не знаю почему, – писал Некрасов М. И. Михайлову в 1858 г., – довольно часто прибегают ко мне за помощью», и им «очень тяжело бывает отказывать».[774]774
  Некрасов (1967). Т. 8. С. 253.


[Закрыть] По первым рецензиям, выполненным «для пробы», он угадал в Чернышевском критическую силу, в которой «Современник» так нуждался.

Отдел критики до прихода в «Современник» Чернышевского был одним из самых слабых в журнале, выигрывавшем исключительно за счет беллетристического отдела. В 1853 г. здесь статей историко-литературного плана было немного (А. Д. Галахова о Карамзине, В. П. Гаевского о Дельвиге), чаще печатались статьи, не имевшие к литературе прямого отношения («Труды по части русского языка в 1852 году», «Труды членов российской духовной миссии в Пекине», «Труды Уральской экспедиции», «Записки императорского Русского географического общества»). «Обратите внимание на критику», – советовал редакторам осенью 1853 г. Тургенев, обеспокоенный слабостью критического отдела «Современника».[775]775
  Тургенев. Письма. Т. II. С. 196.


[Закрыть]

Приход Чернышевского оказался весьма кстати.

Уже в первых номерах журнала за 1854 г. Некрасов помещает (пока лишь в «Библиографии», а не «Критике») рецензии на сочинения М. Авдеева, Е. Тур, А. Островского, и эти выступления сразу же обратили на себя внимание. Во второй половине того же года Чернышевскому трижды поручена «Критика», а в следующем году только в трех номерах она подписана не его именем (статьи печатались анонимно, мы имеем в виду факт авторства). С весны 1855 г. библиографический отдел наполнялся почти полностью его трудами. «Нельзя все самому делать, – говорил Некрасов П. Боборыкину. – Надо предоставлять сотрудникам то, в чем они смыслят больше. Я всегда так старался поступать. Вот когда пришел к нам Чернышевский, я и вижу, что ему – книги в руки. И устранился, отдал ему в полное распоряжение все серьезные журнальные отделы».[776]776
  Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. С. 258.


[Закрыть] Эти слова записаны за год до смерти Некрасова, и они передают его отношение к Чернышевскому как автору политических обзоров и экономических статей. Однако слова Некрасова применимы и к рассматриваемому периоду биографии Чернышевского, когда 27-летнему автору был поручен один из «серьезных журнальных отделов» – критико-библиографический.

Литературный авторитет «Современника» и заинтересованное участие Некрасова в судьбе начинающего журналиста, несомненно, привлекали Чернышевского. Однако существовала еще одна, едва ли не значительнейшая причина, побудившая его выбрать именно «Современник» – память о Белинском, хранимая в кругу этого журнала. Чернышевский со студенческих лет сознавал себя учеником великого критика-мыслителя, который «Современнику» отдал последние полтора года жизни, и в этом журнале продолжалась деятельность ближайших товарищей Белинского. В годы «мрачного семилетия» его имя стало запретным, но кружок «Современника» продолжал помнить его. В мартовской книжке журнала за 1855 г. Некрасов опубликовал свое стихотворение «Памяти приятеля», имевшее в виду Белинского. Появление этого произведения в печати совпадает по времени с договоренностью Некрасова о постоянном сотрудничестве Чернышевского в его журнале. Факт не из ряда простого совпадения.

Не все из бывших друзей Белинского хранили верность его идеям, имевшим силу и после смерти критика. В «Современнике» начала 1850-х годов появлялись статьи, которые призывали к пересмотру литературно-эстетических взглядов Белинского. Это противодействие его учению могло вызвать колебания Чернышевского в выборе между журналами. Ведь его первые выступления, провозгласившие актуальность критических принципов Белинского, не нашли поддержки у некоторых бывших сторонников великого критика. Только при содействии Некрасова он смог повести решительную борьбу за Белинского, укрепляя и развивая его традиции. «Некрасов – мой благодетель, – писал Чернышевский К. Т. Солдатенкову в 1888 г. – Только благодаря его великому уму, великому благородству души и бестрепетной твердости характера я имел возможность писать, как я писал» (XIV, 793).

Сближение с Некрасовым и переход в «Современник» весной 1855 г. – одно из важнейших событий изучаемого периода жизни Чернышевского. В их отношениях еще будут свои сложности, обусловленные особенностями литературной обстановки в редакции «Современника». Однако принципиальное соглашение об их сотрудничестве уже состоялось, и базировалось оно на сходных идейных убеждениях.

Основное противодействие, оказанное Чернышевскому в первую пору его сотрудничества в «Современнике», шло от А. В. Дружинина. «Когда я начал писать для „Современника”, – вспоминал Чернышевский, – самым важным и самым деятельным сотрудником его, собственно журнального отдела его, был Дружинин. Этот бойкий журнальный работник любил мальтретировать тех, нападать на кого приходила ему охота; а охота полемизировать была у него чрезвычайно сильная. <…> Я писал так много, что для Дружинина, писавшего быстро и много, не оставалось достаточно места; притом его литературные понятия были слишком различны от моих; и при моем возрастающем влиянии на общий тон журнальных отделов „Современника” Дружинин оказался непригодным для него по образу мыслей», «я вытеснил из него Дружинина» (I, 721).

Исследователями собран и изучен большой историко-литературный материал, конкретизирующий и подтверждающий эти заявления.[777]777
  См.: Ляцкий Евг. Н. Г. Чернышевский в редакции «Современника» // Современный мир. 1911. № 9–11; Евгеньев – Максимов В. Е. «Современник» при Чернышевском и Добролюбове. М., 1936; Бурсов Б. И. Мастерство Чернышевского-критика. Л., 1956; Смирнова З. В. Вопросы художественного творчества в эстетике русских революционных демократов. М., 1958; Егоров Б. Ф. «Эстетическая» критика без лака и без дёгтя. (В. П. Боткин, П. В. Анненков, А. В. Дружинин) // Вопр. лит. 1965. № 5. С. 142–160; Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века. Л., 1982; Зельдович М. Г. Чернышевский и проблемы критики. Харьков, 1968. Шевцова Л. И. А. В. Дружинин – критик. Автореф. дисс. … докт. филол. наук. М., 2002; Алдонина Н. Б. А. В. Дружинин (1824–1864): Малоизученные проблемы жизни и творчества. Самара, 2005; Тихомиров В. В. Русская литературная критика середины XIX века: Теория, история, методология. Кострома, 2010. С. 128–167.


[Закрыть] Однако самая ранняя стадия своеобразного «вытеснения» из журнала молодым критиком-демократом Дружинина, главы тогдашней русской «эстетической» критики, протекавшая в формах скрытой, подспудной полемики, еще недостаточно прояснена. Научно-биографическое исследование позволяет раскрыть содержание слов Чернышевского в их конкретно-биографической соотнесенности и направленности.

Мировоззрение и литературные интересы Дружинина складывались таким образом, что он с недоверием относился к теории искусства Белинского и к его политическим взглядам. В «Письмах Иногороднего подписчика о русской журналистике», печатавшихся в «Современнике» в 1849–1854 гг., а также в ряде других статей этого времени, Дружинин настойчиво, целенаправленно разрушал влияние критики Белинского, требовавшего от литературы служения общественным интересам. Позиция Белинского характеризовалась им как «дидактическая», и ей была противопоставлена теория так называемого «артистического», «чистого» искусства, свободного от сиюминутных политических целей. Политика и искусство, был убежден Дружинин, несовместимы. «Последние полтора года, – писал он в июне 1849 г., имея в виду революционные события на Западе, – были тяжелым временем для любителей изящного во всей Европе. Науки и искусства будто замерли под влиянием политического урагана; посреди общей тревоги перестали появляться создания, для которых нужно спокойствие, спокойствие и спокойствие. „Области изящного предстоит грустная будущность”: так думали и думают все, для кого нет жизни без спокойствия, без тихих радостей, обильно доставляемых искусствами и науками». Вывод: «Всякий гражданский переворот вредно действует на литературу»[778]778
  Современник. 1849. № 6. Отд. V. С. 211: Дружинин. Т. 6. С. 115–116.


[Закрыть] – Дружинин повторит через год в статье «О современной критике во Франции»: «Политические революции гибелью отражаются в мире искусства и науки». В той же статье, явно намекая на Белинского, он утверждал, что «время нетерпимости и узких теорий прошло безвозвратно».[779]779
  Современник. 1850. № 10. Отд. II. С. 167, 182.


[Закрыть]

Годы «мрачного семилетия» способствовали развитию теории «искусства для искусства». В условиях цензурного террора, когда литература «сделалась делом и опасным, и в высшей степени затруднительным»,[780]780
  Лонгинов М. Н. Листок из воспоминаний // Дружинин. Т. 8. С. X.


[Закрыть] тезис о самодовлеющем значении искусства получал в известной степени объективное оправдание. Дружинин становится наиболее последовательным защитником этой теории, всегда возникающей, по замечанию Г. В. Плеханова, «на почве безнадежного разлада» художника с окружающей его общественной средой.[781]781
  Плеханов Г. В. Избр. философ, произв.: В 5 т. М., 1956–1958. Т. V. С. 698.


[Закрыть]

Нельзя сказать, чтобы в «Современнике» еще до статей Чернышевского Дружинин совершенно не встретил никакого сопротивления своим идеям. В 1851 г. И. Панаев писал в своих «Заметках Нового поэта о русской журналистике»: «Конечно, если бы редакция «Современника», надев на себя маску Иногороднего подписчика, вздумала бы с его бесцеремонностью и фамильярностью говорить о предметах, заслуживающих серьезного и делового обсуждения, это было бы не совсем ловко, и она могла бы на себя навлечь справедливое негодование людей, уважающих науку и искусство».[782]782
  Современник. 1851. № 5. Отд. VI. С. 61.


[Закрыть] Наступила размолвка, и Дружинин последующие два года печатал свои «Письма Иногороднего подписчика…» в «Библиотеке для чтения». В дневнике Дружинина этот эпизод расценен как «памятное предательство».[783]783
  РГАЛИ. Ф. 167. Оп. 3. Д. 108. Л. 107.


[Закрыть] Кратковременная ссора в ту пору не оставила, однако, значительного следа в отношениях редакторов журнала к своему деятельному сотруднику. С конца 1851 г. он снова начал печататься в «Современнике», а в 1854 г. были возобновлены в журнале «Письма Иногороднего подписчика…», и Дружинин вновь получил возможность развивать здесь свои взгляды на литературу.

Чернышевский, утверждавший общественную значимость искусства, сразу же определился как противник эстетической концепции Дружинина. Было еще невозможно открытое выступление против «самого важного и самого деятельного» сотрудника «Современника». Но на страницах этого же журнала Чернышевский уже в первых рецензиях, не называя Дружинина, повел решительное наступление на его позиции.

Внимание Чернышевского привлекло противодействие Дружинина «натуральной школе» Белинского. Школа эта, утверждал Иногородний подписчик, не верна действительности, потому что стремится к изображению отрицательных, теневых ее сторон. «Конечно, на свете много дурных людей и много пошлости, – писал он, – но поминутно гоняться за тем и другим, в ущерб утешительным сторонам, не значит ли принимать часть за целое, а ложь за истину?» И критик предлагает «не церемониться» с писателями, «силящимися довести гоголевское направление до его крайних пределов». За «рабское подражание» Гоголю сурово в 1853 г. осуждается Писемский («Комик»), Островский («Бедная невеста»), М. Михайлов («Скромная доля»). «Любителям всего кислого, – заявил Дружинин в том же году, – мы подставим веселость и умение быть счастливыми, труд сильный, но не крикливый, деятельность, приправленную способностью сживаться с жизнью. Для нас останется все утешительное и прекрасное в современной жизни».[784]784
  Дружинин. Т. 6. С. 639, 640, 740.


[Закрыть]

Этим эстетическим рекомендациям следовал в своем творчестве М. В. Авдеев. Рецензия Чернышевского на сочинения писателя была в числе первых выступлений критика-демократа против Дружинина. Анализ повести «Ясные дни» служил, по существу, опровержением тезиса о «примирении» искусства с действительностью. Чернышевский критиковал Авдеева за приукрашивание жизни помещиков-тунеядцев. «Идеализируйте их, – обращается он к писателю, имея в виду и дружининские декларации, – если у вас идеализирующий, примиряющий взгляд; и ваше дело будет правдивое, благородное дело, потому что в пошлом и ничтожном человеке будете учить нас любить человека. Но говорить нам: люби в этом человеке все, – нет! Это не дело истины и поэзии: это дело поверхностной, апатической, антипоэтической непроницательности» (II, 218).

Свою мысль критик развил в рецензии на пьесу Островского «Бедность не порок». Выступая против славянофильских увлечений Островского и А. Григорьева, Чернышевский в то же время полемизировал и с Дружининым.[785]785
  Идейная близость Дружинина эстетическим позициям А. А. Григорьева в этот период рассмотрена в статье: Зельдович М. Г. Николай Чернышевский и Аполлон Григорьев (из творческой истории «Очерков гоголевского периода русской литературы») // Филологические науки. 1961. № 3. С. 102.


[Закрыть] Возведение А. Григорьевым смысла пьес драматурга к примирительному идеалу «всеобщей любви»[786]786
  Подробнее см.: Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 518.


[Закрыть] было созвучно дружининскому отрицанию обличительного направления в литературе. Еще в 1852 г., после опубликования «Бедной невесты», Дружинин, сразу же отметивший обличительные тенденции пьесы, осудил «ревностное» подражание Гоголю. Критик предлагал писателю («хоть бы для шутки»!) отклониться от критического направления: «Пусть он даст одному из своих следующих произведений счастливый конец, выведет на сцену нескольких лиц, глядящих на жизнь с светлой, утешительной и разумной точки зрения, пусть он придаст лицам этим несколько благородных и хороших сторон», – только тогда он скажет «новое слово в словесности».[787]787
  Дружинин. Т. 6. С. 640.


[Закрыть]

Обозревая творчество драматурга за годы после появления «Бедной невесты», Чернышевский усматривает постепенный отход Островского от принципов «натуральной школы». Усвоение ложной идеи «примирения» с жизнью привело в пьесе «Бедность не порок» к идеализации патриархально-купеческого быта – «приторное прикрашивание того, что не может и не должно быть прикрашиваемо» (II, 240). Как бы припоминая дружининские рекомендации, критик в 1854 г. показывает отрицательное их воздействие на творчество крупного художника.

Полемизировать печатно с Чернышевским Дружинин в 1854 г. не стал, он припомнит о выступлении Чернышевского в своей статье об Островском 1859 г.[788]788
  Там же. Т. 7. С. 547. См.: Тотубалин Н. И. Творчество Островского в русской критике (1859) // Учён. зап. Ленингр. ун-та. Серия филологич. наук. Л., 1949. Вып. 49. С. 28–34.


[Закрыть]

Чернышевский спорил с Дружининым и по другому актуальному вопросу русской литературной жизни. Речь идет о проблеме положительного героя.

Дружинин в ранних своих беллетристических произведениях, а затем и в статьях был одним из первых после Белинского, кто подверг критическому разбору типы «лишних людей». Не случайно Белинский встретил сочувственно появление первых повестей Дружинина. Отмечая в «Полиньке Сакс» «незрелость мысли», «преувеличение» («лицо Сакса, немножко идеально»), критик все же посчитал необходимым указать на присутствие в повести «душевной теплоты и верного сознательного понимания действительности». Вторая повесть («Рассказ Алексея Дмитрича») «подтверждает мнение о самостоятельности таланта автора».[789]789
  Белинский. Т. X. С. 347.


[Закрыть]

Разумеется, главные действующие лица этих повестей были далеки от идеала положительного героя в понимании Белинского. Но дружининские персонажи были положительно расценены им как пример людей, нашедших деловое место в жизни, презирающих рефлексию и разочарованность как норму поведения, характерную для «лишних».

Эту линию Дружинин продолжил в своих критических статьях. По поводу «Дневника лишнего человека» Тургенева он писал: «Мы в последнее время так уже привыкли к психологическим развитиям, к рассказам «темных», «праздных», «лишних» людей, к запискам мечтателей и ипохондриков, мы так часто, с разными, более или менее искусными нувеллистами, заглядывали в душу героев больных, робких, загнанных, огорченных, вялых, что наши потребности совершенно изменились. Мы не хотим тоски, не желаем произведений, основанных на болезненном настроении духа…» Критику «лишних людей» Дружинин, однако, направляет совершенно в иное, сравнительно с Белинским, русло. Для Дружинина положительный герой не обличитель, а «утешитель». И главную причину «мелочности», в которую впала литература «за последние пять или шесть лет», он видит в преобладании «сатирического элемента». Образцом «истинного» литературного развития он называет английскую словесность, в частности произведения Диккенса, «предназначенные для того, чтобы разливать вокруг себя счастье, веселье и добрые помыслы».[790]790
  Современник. 1850. № 5. Отд. VI. С. 80, 81; 1851. № 2. Отд. VI. С. 234.


[Закрыть]

Особого разговора заслуживает отзыв Дружинина о повести Авдеева «Варинька» – первой части романа «Тамарин», опубликованной в «Современнике» в 1849 г. Отмечая влияние «Героя нашего времени» на «Вариньку», критик указывал автору, что в Печорине тот «подметил самую бедную его сторону или, лучше сказать, не ту сторону, с которой создание Лермонтова глубоко и замечательно»; «Печорин, которого близорукие читатели и может быть сам Лермонтов готовы, – пишет Дружинин, – признать демоном, не заключает в себе ничего демонического, мощного, особенно увлекательного». Между тем Авдеев пытается олицетворить в своем Тамарине «фальшивую грандиозность» Печорина, не самую болезнь, а лишь внешние его притязания на величие. Критик предлагает писателю вывести героя из «замкнутого круга привычных отношений», столкнуть его с «высшим организмом» или с человеком, равным ему по «характеру, уму, гордости», чтобы сорвать с Тамарина «маску избитого разочарования».[791]791
  Современник. 1849. № 10. Отд. V. С. 317–320.


[Закрыть]