Текст книги "История XX века: Россия – Запад – Восток"

Александр Мануэльевич Родригес, Сергей Викторович Леонов, Михаил Викторович Пономарев
История XX века: Россия – Запад – Восток

Предисловие

Данная книга является первым в отечественной историографии учебным пособием, в котором освещаются и сопоставляются основные тенденции социально-экономического и политико-правового развития российского, западного и восточного общества в XX в. Особое внимание уделяется формированию региональных моделей экономической модернизации, эволюции социальных структур, реформированию государственно-политических систем и их идеологическому обоснованию.

Настоящее пособие – попытка преодолеть все еще характерную для отечественной историографии и учебных курсов недооценку компаративистского анализа, позволяющего углубить понимание общих и особенных черт исторического развития различных государств. В силу того что в разделах, посвященных Западу и Востоку, анализируется история десятков разнообразных государств и обществ нескольких континентов, а в разделе «Россия» – лишь одной страны, причем до сих пор недостаточно исследованной в сравнительно-историческом плане, они различаются по степени конкретизации материала и уровню обобщений.

В пособии содержится богатый фактический материал, обобщаются выводы отечественных и зарубежных исследователей, а по ряду проблем представлена авторская позиция. Оно будет полезно для систематизации знаний студентов, развития у них умения проводить сравнительный анализ исторических явлений и процессов. Каждый раздел завершают вопросы и задания для самопроверки, а всю книгу – повторительно-обобщающие вопросы и задания по курсу и список литературы.

Пособие адресовано студентам, обучающимся по направлению «Социально-экономическое образование», однако широкий исторический контекст позволяет рекомендовать его студентам-историкам для углубленного изучения курсов «История мировых цивилизаций», «Новейшая история зарубежных стран» и «Отечественная история». Оно может быть использовано для профессиональной подготовки аспирантов, учителей и преподавателей, а также представляет интерес для всех, кто хочет глубже разобраться в сложных событиях новейшей истории.

Книга подготовлена коллективом преподавателей Московского педагогического государственного университета.

Авторы разделов:

С. В. Леонов, д. и. н., проф. (раздел «Россия», «Заключение»); М. В. Пономарев, к. и. н., доцент («Введение», раздел «Запад», повторительно-обобщающие вопросы и задания); А. М. Родригес, д. и. н., проф. (раздел «Восток»).

Введение

На рубеже XX–XXI вв. человечество вступило в один из самых динамичных и противоречивых периодов своего развития. Лейтмотивом радикального обновления всех сфер общественной жизни стал процесс глобализации – формирования общепланетарного экономического, политико-правового, социокультурного, информационного пространства.

Глобализация является результатом многовекового развития человеческого общества. Пройдя путь от Великих географических открытий до информационной революции конца XX в., пережив взлет и падение колониальных империй, множество региональных и мировых конфликтов, периоды религиозного и идеологического отчуждения, человечество подошло не только к пониманию общности судеб различных народов, но и к возможности выработки совместных стратегических решений, касающихся своего будущего. Интенсивное развитие мирового экономического, информационно-коммуникативного пространства, достижение консенсуса относительно общих принципов рыночного развития, упрочение системы международного права придали процессу глобализации прочный и долговременный характер. В то же время глобализация как никогда остро ставит вопросы о формах и пределах взаимной совместимости разных культур, о конфликтном характере социальной ассимиляции в условиях массовых миграций и культурного синтеза, о появлении феномена «стран-изгоев», о способности человечества создать эффективные ненасильственные формы самоорганизации и т. д. За всеми этими вопросами стоит, в сущности, одна ключевая проблема: можем ли мы говорить об общности магистральных тенденций исторического развития народов, цивилизаций, культур?

На протяжении Нового и Новейшего времени основным вектором исторического развития являлся процесс модернизации. В широком смысле он представляет собой переход от традиционного общества к индустриальному, а в современную эпоху – к постиндустриальному (информационному). В ходе модернизации малоподвижное и закрытое общество трансформируется в открытое и динамичное, его сословно-корпоративная стратификация сменяется классовой, религиозное сознание и культура – преимущественно секуляризованными. Модернизация предполагает радикальное изменение всей системы существующих в обществе этических и поведенческих установок, мироощущения, образа жизни и мышления человека. В ходе ее происходит гражданская эмансипация личности.

Страны Запада первыми в XV–XVI вв. вступили на путь модернизации. Их исторический опыт был признан самым продуктивным, «классическим», а потому индустриальная модернизация долгое время признавалась «западным» путем развития. В то же время универсальность ее основных ориентиров, внутренней преобразующей логики дает основание рассматривать модернизационные процессы в качестве магистрального направления всемирно-исторического прогресса. В XX в. такая позиция привела к появлению теории «догоняющего развития» тех стран и регионов, которые уступали Западу в динамике становления индустриальной и постиндустриальной инфраструктуры.

Вместе с тем отождествлять модернизацию с «вестернизацией» значит упрощать сложнейшую проблему. В ходе «догоняющего развития», становления индустриального и постиндустриального общества происходит не только разрушение традиционных структур, форм общественных связей, но и их частичная ассимиляция. В основе модернизации лежит синтез социокультурного опыта, преемственность многих общественных институтов. Это придает модернизационным процессам качественную специфику, в том числе зависящую от региональных и цивилизационных условий, приводит к формированию различных моделей модернизации, существенно отличающихся по своим истокам, динамике и результатам.

Каждая страна выбирает свой путь модернизации, адекватный ее социокультурным, историческим особенностям. Вместе с тем большинство сущностных модернизационных процессов (индустриализация, урбанизация, изменение модели воспроизводства населения, распространение образования и т. д.) в том или ином виде проявляются во всех странах. Среди колоссального многообразия конкретных форм модернизации условно можно выделить два ее основных типа – органический и неорганический. Первый предполагает относительно сбалансированное и главным образом эволюционное становление индустриального общества (не исключающее, впрочем, и революций на ранних его стадиях), когда институциональные реформы лишь закрепляют уже произошедшие социокультурные изменения. Вектор модернизации в этом случае идет, как правило, «снизу», отражает преемственный исторический опыт. Второй тип (неорганический) основывается на искусственном форсировании процесса модернизации за счет реформ «сверху», обычно порожденных прямым, а чаще косвенным давлением (конкуренцией) более развитых стран. В ходе его происходит насаждение тех форм общественных отношений, которые еще не получили адекватной опоры в социально-экономической структуре, массовом сознании и зачастую противоречат социокультурной специфике общества.

Особенности органической и неорганической модернизации прежде всего бросаются в глаза при сравнении исторического развития Запада и Востока. Но даже в Европе далеко не всем странам была свойственна органическая модернизация. На протяжении XVПI–XIX вв. здесь сформировались три модели, или «эшелона», модернизации. Лидерами этого процесса являлись Великобритания и Франция – «сверхдержавы» Нового времени. По характеру общественного развития к ним были близки Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Швейцария, а также Швеция и Дания. Эти страны представляли «первый эшелон» модернизации. Особую, близкую к нему группу составили на рубеже XIX–XX вв. британские доминионы – Канада, Австралия, Новая Зеландия. Уникальное место в «первом эшелоне» заняла еще одна бывшая переселенческая колония – Соединенные Штаты Америки. Эта страна отличалась ускоренным характером развития, однако формирование индустриальной системы не было здесь результатом форсированного, направляемого «сверху» реформаторского процесса, а прежде всего отражало специфику американского общества.

Ко «второму эшелону» модернизации относятся Германия, Австро-Венгрия, Италия, а по ряду параметров и Россия – страны, не только обладавшие большим экономическим, военно-политическим и культурным потенциалом, но и вставшие на этот путь еще в XVI–XVII вв. (а Италия – гораздо раньше). Однако становление капиталистических отношений, вытеснение традиционных социальных институтов, закрепление секуляризованной культуры носили здесь особенно конфликтный, а потому обратимый характер. В Германии и Италии переход к индустриальному типу развития долгое время сдерживался политической раздробленностью и прочностью сословных порядков. В Австро-Венгрии и России, огромных империях с разнородным этническим и конфессиональным составом населения, динамика модернизации ощутимо зависела от позиции правящих кругов. В Австро-Венгрии модернизационные процессы активизировались к концу XVIII в., а в России – во второй половине XIX в., когда технико-экономическое отставание привело ее к поражению в Крымской войне (1853–1856) и над страной нависла угроза потери статуса великой державы. В условиях завершения промышленного переворота, укрепления транснациональных экономических связей, колониального раздела мира, складывания военно-политических блоков страны «второго эшелона» вступили на путь ускоренных структурных реформ. Но это отнюдь не свидетельствовало о распространении «западнических» настроений или готовности признать собственную историческую «неуспешность». Напротив, принимая внешний «вызов», правящая элита пыталась укрепить позиции своих стран на международной арене, обеспечить условия для нового рывка модернизации. Поэтому реформаторская политика нередко сочеталась с пропагандой имперской державности и культурно-исторической самобытности.

Страны Восточной и Южной Европы, Латинской Америки составили на рубеже XIX–XX вв. «периферийную» зону евро-атлантического капитализма. Они постепенно втягивались в процесс модернизации, но не в результате крупномасштабных реформ, а прежде всего под влиянием укрепляющихся международных экономических связей. Поэтому переход к аграрно-индустриальному типу развития носил здесь локальный и замедленный характер.

Колониальные и зависимые страны Азии и Африки также можно рассматривать в качестве «периферийной» зоны процесса модернизации. Однако, в отличие от европейской и латиноамериканской «периферии», восточное общество обладало гораздо более сбалансированной и стабильной социальной инфраструктурой. Экономическая, политическая, мировоззренческая эмансипация личности на Востоке наталкивалась на сильное сопротивление традиционного уклада жизни и прочной ментальной основы общества. Религиозный фактор – ключевой в коммуникативной культуре любой традиционной цивилизации – на Востоке не обладал той внутренней противоречивостью и изменчивостью, которые были характерны для христианства (особенно западного). Специфика восточного феодализма, в том числе вассально-ленных отношений, положения духовного сословия, земельной собственности и городского уклада также способствовала формированию более консолидированного и инерционного в своем развитии социального пространства. Поэтому по мере включения в орбиту влияния ведущих западных держав страны Востока оказывались в ситуации не столько насильственной ломки традиционных институтов, сколько их медленной и сложной адаптации к новым условиям.

Таким образом, на рубеже XIX–XX вв. в мире активно развертывались модернизационные процессы, осуществлялся переход от традиционного к индустриальному типу развития. Однако существование разных моделей модернизации, неравномерность ее динамики в различных регионах мира, а также столкновение враждебных друг другу идеологических модернизационных проектов предопределили раскол мира на противоборствующие общественные системы. В их непримиримое соперничество было втянуто все человечество. Пережив коллапс двух мировых войн и более чем сорокалетнюю эпопею «холодной войны», мир в конце XX в. приблизился к более гармоничной и толерантной модели развития. Однако на пороге нового столетия надежды на преодоление системных и межцивилизационных конфликтов сменились новыми вызовами и рисками. Причиной многих из них стало противоречивое наследие прошлого – сосуществование общественных моделей со внешне схожими экономическими, а порой и политико-правовыми институтами, но совершенно разным историческим опытом, социокультурной и ментальной основой.

I раздел
Россия

Глава 1
НЕЗАВЕРШЕННАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ (КОНЕЦXIX – НАЧАЛО XX в.)

Отечественная индустриализация в контексте мировой экономики. В начале XX столетия Россия переживала грандиозную трансформацию, связанную со стремительным формированием в преимущественно крестьянской, во многом еще патриархальной стране индустриального общества. Импульсами к ней послужили промышленный переворот 1850—1890-х гг. и Великие реформы Александра II. В 1880-х гг. Россия вступила на путь «современного экономического роста». Данное понятие употребляется для обозначения существенного, длительного и устойчивого роста производства валового внутреннего продукта на душу населения, производительности труда на фоне глубоких и быстрых изменений в структуре экономики и жизни общества в целом.

Индустриальная модернизация в России происходила позднее, чем в большинстве европейских стран. Промышленный переворот начался на 70–90 лет позже, чем в Англии, и на 20–50 лет – чем в континентальных западноевропейских державах (Франции, Бельгии, Германии, Австро-Венгрии, Швеции, Дании). Но из-за стремительности процесса индустриализации завершился промышленный переворот всего на 30–60 лет позднее. Примерно на столько же Россия запаздывала и с переходом к «современному экономическому росту».

Вместе с тем на мировом фоне Россия отнюдь не выглядела аутсайдером. Она завершила промышленный переворот, вступила в эпоху «современного экономического роста» раньше, чем страны Юго-Восточной Европы, Латинской Америки, Азии и Африки.

Лишь Япония, начав модернизацию более чем на полтора века позднее, чем Россия (важным этапом модернизации которой явились реформы Петра I), к «современному экономическому росту» перешла примерно в то же время, что и наша страна.

Таким образом, в целом Россия вписывалась в исторический процесс перехода к индустриальному обществу, и особенно в контексте других стран «второго эшелона» развития капитализма. Примечательно, что эпоха Великих реформ в России совпала с Гражданской войной в США (1861–1865), которая смела рабство в южных штатах и способствовала завершению индустриальной модернизации страны, а также с началом периода реформ Мэйдзи (1868), знаменовавшим переход Японии к масштабной модернизации. Это совпадение, отражавшее глубинные тенденции общемирового развития, наглядно демонстрировало промежуточное (хотя и не равноудаленное) положение России между Западом и Востоком.

Темпы роста и перспективы развития. В 1890-е гг. по темпам индустриального развития Россия опережала все ведущие державы. За десятилетие объем промышленного производства более чем удвоился, в то время как в Германии он вырос на 62 %, в США – на 38 %, в Великобритании – на 27 %. Тяжелая индустрия росла быстрее, чем легкая. Железнодорожная сеть увеличилась более чем в 1,7 раза. В начале XX в. из-за войн и революций социально-экономическое развитие страны шло крайне неравномерно. Поскольку российский «деловой цикл» определялся в основном европейским, в 1900–1903 гг. с Запада в страну пришел конъюнктурный кризис. Сильные удары по отечественной экономике нанесла неудачная война с Японией 1904–1905 гг.[1]1
  Затраты на нее превысили 3 млрд руб. золотом, что было почти вдвое больше всех бюджетных доходов государства в 1900 г.


[Закрыть] и особенно революция 1905–1907 гг. Новый экономический подъем начался только в 1909 г. Он отличался значительными масштабами (в определенной степени это явилось следствием столыпинских реформ), но был прерван Первой мировой войной. Тем не менее за 13 лет российская промышленность более чем удвоила выпуск продукции. (Для сравнения: даже в быстро развивавшейся Германии за 21 предвоенный год объем промышленного производства вырос лишь в 1,5 раза.)

В целом с пореформенного времени по темпам экономического развития Россия опережала ведущие европейские державы и уступала лишь США, Канаде, Австралии, Швеции и в отдельные периоды – Японии. Промышленное производство увеличилось за 1860–1913 гг. более чем в 12 раз, а национальный доход – в 3,8 раза. Россия широко привлекала иностранные кредиты и являлась крупнейшим на мировом рынке заемщиком (ее доля доходила до 11 %). Внешние долги составляли в 1913 г. 7,1 млрд руб. – 35 % национального дохода. Финансовое положение страны, особенно после введения золотого стандарта рубля в 1897 г., укреплялось. Ежегодный приток иностранных инвестиций вырос в 4,4 раза. Несмотря на разрушительную революцию и проигранную войну с Японией, доходы государственного бюджета за 1900–1913 гг. увеличились вдвое (более доходов все еще давала казенная винная монополия), расходы – в 1,8 раза. Дефицитный в XIX – начале XX в. суммарный (обыкновенный и чрезвычайный) бюджет в предвоенные годы стал сводиться с профицитом. Доля платежей по займам сократилась с 18,3 до 13,7 %. Рубль стал одной из самых твердых европейских валют.

Уровень благосостояния народа заметно повышался. В 1894–1913 гг. национальный доход на душу населения увеличился примерно в 1,5 раза (и это при самом высоком в Европе демографическом росте!); товаров в расчете на душу населения стало потребляться вдвое больше. Средняя продолжительность жизни выросла на 2 года (с 30,4 до 32,4 лет).

Иностранные экономисты, посещавшие Россию, дружно пророчили стране захватывающие перспективы, сопоставимые с теми колоссальными изменениями, которые происходили в США в последней трети XIX в., и предсказывали ей к середине XX в. экономическое и политическое доминирование в Европе. Некоторые современные исследователи также полагают, что если бы экономика царской России продолжала развиваться после Первой мировой войны на прежних основах, то страна сегодня входила бы в число крупных экономических держав, а уровень жизни населения был близок к европейскому.

В Первую мировую войну Россия оказалась в неблагоприятных условиях из-за того, что, в отличие от нее, другие воюющие державы уже перешли к индустриальному обществу. Если в России национальный доход на душу населения составлял 46 долл., то в Германии – 146, во Франции – 185, в Великобритании – 243 долл., а военные расходы страны были сопоставимы с Великобританией и уступали лишь Германии. К тому же война более чем втрое сократила экспорт, перекрыла иностранные инвестиции, что нанесло сильный удар по экономике.

Тем не менее в 1916 г. промышленное производство по сравнению с 1913 г. выросло по меньшей мере на 9,4 %. Было построено до 10 тыс. км железных дорог. Это означало, что царская Россия в Первую мировую войну имела положительную динамику общего объема промышленного производства. (СССР потребовалось 3 года после завершения Великой Отечественной войны, чтобы восстановить довоенный уровень.) С некоторым запозданием, но удалось перевести экономику на военные рельсы и обеспечить армию всем необходимым (разве что кроме тяжелой артиллерии). Продукция оборонных отраслей в 1916 г. превысила уровень 1913 г. в 2,7 раза, металлообрабатывающей промышленности – в 3, химической – в 2,5 раза. Таким образом, Россия сделала значительный шаг по пути дальнейшей индустриализации. Удельный вес тяжелой промышленности существенно вырос, уменьшилась технико-экономическая зависимость от западных держав.

И все же нагрузки войны оказались слишком велики для российской экономики. С 1915 г. под их влиянием стала быстро расти инфляция, начались перебои на железнодорожном транспорте и в продовольственном снабжении городов. Однако развал экономики, острый экономический кризис начался лишь в 1917 г., после Февральской революции.

Структурные особенности российской экономики. Доля страны в мировом промышленном производстве увеличилась с 3,4 % в 1881–1885 гг. до 5 % в 1896–1900 гг. и до 5,3 % в 1913 г. Накануне Первой мировой войны Россия по объему промышленного производства занимала 5 место в мире, а сельскохозяйственного – 1 место в Европе. В целом по совокупному объему производства она находилась на 4 месте в мире, значительно опережая Францию, лишь немногим уступая Великобритании и примерно на ¹/₅ не дотягивая до Германии.

Однако если по абсолютным масштабам российская экономика являлась одной из крупнейших в мире, то по среднедушевым – относительно слаборазвитой. Из-за высокого естественного прироста населения среднегодовые темпы роста производства на душу населения вдвое уступали абсолютным приростам (3,25 %), составляя более 1,6 %. Это соответствовало мировым показателям, но не позволяло быстро ликвидировать отставание. В 1913 г. производство на душу населения составляло примерно 40 % французского и немецкого, 20 % английского и ¹/₆ американского. По этому показателю из стран «второго эшелона» модернизации Россия превосходила лишь Японию, серьезно отставая даже от Испании, Италии и Австро-Венгрии.

Как и в развитых странах, в России росла концентрация производства и капитала. С последней четверти XIX в., и особенно с 1890-х гг., стали возникать монополии, главным образом в форме синдикатов. К 1914 г. их было уже более 150. Двенадцать банков сосредоточивали до 80 % всех банковских капиталов (по этому показателю Россия лишь немногим уступала Германии, где 9 берлинских банков контролировали 83 % банковского капитала). Концентрация рабочей силы в российской промышленности по некоторым параметрам превышала даже уровень США.

Вместе с тем индустриализация страны еще не завершилась. Ведущей отраслью оставалось сельское хозяйство, его доля в структуре национального дохода была почти вдвое больше, чем промышленности. Тяжелая индустрия развивалась быстрее легкой, но составляла примерно 40 % общего объема промышленного производства. Производительность труда среднего российского фабрично-заводского рабочего в 1908 г. в 3,5–4 раза уступала американскому. По объему внешнеторгового оборота страна занимала 7 место в мире, опережая Австро-Венгрию, Италию, но уступая даже Бельгии и Голландии.

Накануне Первой мировой войны в отечественной промышленности, строительстве, транспорте и связи было занято 11 % населения, в торговле, снабжении, общественном питании – 9 %, а в сельском хозяйстве – 75 %. Для сравнения: в ведущих западноевропейских странах такая доля занятых в сельском хозяйстве была в конце XVII в., а в канун Первой мировой войны она равнялась 37 % (в США – 27,5 %, в Японии – 60 %). Удельный вес работающих в промышленности в ведущих западноевропейских странах уже в конце XIX в. составлял от 30 (во Франции) до 51 % (в Великобритании), а в сфере услуг – от 21 (в Германии) до 40 % (в Великобритании).

Темпы и уровень урбанизации России в начале XX в. примерно соответствовали западноевропейским в XVIII – начале XIX в.[2]2
  К началу XXX в. по доле городского населения Россия едва достигала уровня Франции 1800 г. и не дотягивала до Англии середины XXVIII в. В XXVIII в. доля горожан в Европе, как правило, была менее 20 % населения. В 1800 г. она составляла: в Нидерландах – 35 %, в Англии – 23, во Франции – 13, в Германии – 10 %.


[Закрыть] Даже к Первой мировой войне в российских городах жило лишь 15 % населения. По этому показателю Россия была ближе не к развитым странам (Италия – свыше 26 %; США и Франция – более 41; Германия – 56; Великобритания – 78 %), а к Ирану (12–15 %), Турции (15–18 %) и Португалии (16 %). Причем из-за наплыва крестьян-мигрантов доля коренных горожан составляла в среднем менее 60 %, а в столицах – чуть более 30 %.

Важнейшими проблемами российской индустриализации являлись относительная узость внутреннего рынка (вызванная низкой покупательной способностью крестьян), а также нехватка капиталов, порожденная исторической молодостью отечественной буржуазии и масштабами задач «догоняющей» индустриальной модернизации. Чтобы преодолеть нехватку капиталов и быстрее ликвидировать технико-экономическое отставание от ведущих держав (которое становилось угрожающим в условиях роста международной напряженности), государство, во-первых, активно вмешивалось в развитие экономики, ускоренно строя железные дороги, поощряя развитие тяжелой промышленности и прибегая к жесткому таможенному протекционизму, а во-вторых, широко привлекало иностранный капитал.

Государственноерегулирование было очень важным, но не главенствующим фактором экономического развития России в пореформенный период. По доле государственных расходов в национальном чистом продукте (9,7 %) Россия опережала все остальные страны, включая Японию (8,8 %). Но если в Японии более половины всех капиталов образовывалось за счет государственных капиталовложений, то для российской экономики они имели гораздо меньшее значение (за исключением железнодорожного строительства) и концентрировались прежде всего в военной отрасли и сфере управления. Причем в России государство играло противоречивую роль: с одной стороны, оно всемерно способствовало индустриализации, а с другой – регламентировало, ограничивало и в какой-то мере сдерживало развитие частного предпринимательства, консервировало архаичные порядки в деревне, а отчасти и в городе.

Важнейшим социальным последствием большой роли государства в экономике явилась диспропорция между уровнями развития российского капитализма и отечественной буржуазии. Из-за мощного государственного вмешательства в экономику, направленного на скорейшую индустриализацию, господства в деревне общины (поддерживавшейся до начала XX в. государством) и важной роли иностранного капитала (поощрявшегося государством) степень развития капитализма в стране существенно опережала уровень развития его «естественного социального носителя» – буржуазии. Относительная слабость отечественной буржуазии, замедленность ее классовой консолидации (хотя и не в такой мере, как на Востоке) стали одними из ключевых факторов, сделавших возможным «прерывание» капиталистической модернизации в 1917 г. и победу антибуржуазной альтернативы.

Инвестиционная привлекательность царской России и целенаправленная политика властей, прежде всего министра финансов С. Ю. Витте, обеспечили невиданный приток в страну иностранного капитала. Конкретная его доля все еще вызывает споры. По традиционным оценкам, примерно ¹/₃ всех капиталов в российской промышленности того времени были иностранными. (В Индии в конце XIX в. – ²/₃ акционерных капиталов.) Однако Витте в 1900 г. определял долю иностранных капиталов примерно в ¹/₂. Даже в 1909–1914 гг., по подсчетам некоторых исследователей, они составляли до 60 % капиталов тяжелой промышленности и давали 55 % всех капиталовложений. По последним оценкам, валовые иностранные инвестиции составляли около 20 % внутренних накоплений, и это не выглядело необычным на фоне Канады, Австралии и даже США (в ранний период). Иностранные капиталовложения имели принципиально важное, нередко ведущее значение для развития машиностроения, металлургии, химии и ряда других отраслей, особенно тяжелой промышленности, но говорить об их решающей роли в экономике в целом, по-видимому, будет преувеличением.

Таким образом, хотя в некоторых аспектах структура российской экономики походила на другие рыночные экономики со схожим уровнем развития, специфической чертой явилась большая роль государства и иностранного капитала, что в начале XX в. было характерно, скорее, для восточных держав. В еще большей мере к таким чертам относилась неукорененность в деревне частной собственности на землю.

Деревня. Россия являлась крупнейшим в Европе производителем сельскохозяйственной продукции и вторым после США экспортером хлеба, давая около ¹/₃ его мирового экспорта. Под влиянием развития капитализма в сельском хозяйстве происходили существенные сдвиги. Применение машин в 1911–1913 гг. по сравнению с концом XIX в. увеличилось в 5,2 раза! С 1864–1866 по 1909–1913 гг. годовой сбор зерновых хлебов вырос в 2,7 раза, чистый сбор зерна на душу населения – на 26 %. В 1900–1913 гг. доход на душу сельского населения увеличился с 30 до 43 руб. Вместе с тем сельское хозяйство отличалось низким уровнем агротехники, а следовательно, невысокой продуктивностью и неустойчивостью. Периодические неурожаи порой вызывали голод среди крестьян (чего уже давно не было на Западе). Сохранявшиеся в деревне многочисленные элементы традиционного общества (так называемые феодальные и полуфеодальные пережитки), а до 1906 г. и политика правительства, направленная на скорейшую индустриализацию при сохранении крестьянской общины и строившаяся в какой-то мере за счет перекачивания ресурсов из деревни в промышленность, затрудняли приток капиталов в сельское хозяйство, создавали определенную диспропорцию в развитии аграрной и индустриальной сферы экономики.

В итоге сельское хозяйство развивалось медленнее и болезненнее, чем промышленность. Сами крестьяне, представители социалистических партий (а затем и советские историки) корень многочисленных проблем российской деревни усматривали в помещичьем землевладении. Между тем крестьянам принадлежало около 80 % всех удобных земель, они производили 92 % сельскохозяйственной продукции страны. Для сравнения: в Германии прусским латифундистам принадлежало более 22 % обрабатывавшихся земель, в Англии к концу XIX в. лишь 14 % таких земель возделывалось их владельцами, остальные же – арендовались!

За пореформенный период дворянское землевладение сократилось практически вдвое. Крестьяне активно скупали помещичьи земли (приобретя в итоге более ¹/₃ всех частных земель), а также арендовали до ¹/₄ пашенных и сенокосных угодий, сохранявшихся еще у помещиков. В результате если в 1850-х гг. на долю помещиков приходилось до 22 % всех посевов, то в 1916 г. – более 11 %, а накануне Октябрьской революции – лишь 7,7 %! Таким образом, помещичье хозяйство играло второстепенную и быстро уменьшавшуюся роль в сельскохозяйственном производстве. (Схожая ситуация наблюдалась и во Франции накануне революции 1789 г., когда у аристократии оставалась лишь четверть земель.)

Помещичье землевладение эволюционировало. Отработочная система (порожденная не только эпохой крепостничества, но и нехваткой капиталов, затруднявшей переход части помещиков к собственному крупному хозяйству) в той или иной мере еще сохранялась, но уже не имела решающего значения. По уровню развития капитализма, агротехники помещичье хозяйство опережало крестьянское, урожайность была на 20–25 % выше, чем у крестьян.