Текст книги "Последний сёгун"

Далее он сказал, что возьмет с собой Катамори Мацудайру, князя Айдзу, и его брата Садааки, князя Куваны. Оставлять этих двоих тут чрезвычайно опасно, поскольку именно их отряды взвинчены более других. Как только Ёсинобу уедет, они, вне всякого сомнения, вместе со своими самураями займут круговую оборону в Осакском замке и возглавят борьбу с новым правительством в Киото. Единственный способ предотвратить это – взять их с собой в качестве своего рода заложников.

Послали за братьями Мацудайра. Итакура внимательно наблюдал за ними, желая увидеть реакцию на слова сёгуна. Что станут делать самураи двух княжеств без своих даймё? У них не останется иного выбора, как только бежать из Осаки, и бегство это будет трагическим.

Но братья Мацудайра заявили, что в столь грозный час они более всего желают защитить его превосходительство Ёсинобу. Беззаветно преданные сёгуну, они до самого последнего момента верили, что господин хочет взять их с собой в качестве охранников.

– Положитесь на меня. Я сам займусь разработкой плана отступления, – сказал Ёсинобу. В критических ситуациях он всегда думал и действовал с характерной для него четкостью.

Сёгун вскочил на ноги и направился в зал, где его решения ждали полководцы. Самураи толпились и в коридорах. Когда Ёсинобу начал прокладывать себе путь вперед, к залу, они заступали ему дорогу и чуть ли не дергали его за хакама, уговаривая повести армию в бой.

Наконец он остановился на пороге зала и выкрикнул:

– Да будет так! Если нам суждено вступить в бой, сделаем это безотлагательно. Всем приготовиться!

Стены замка содрогнулись, когда воспрявшие духом воины бросились готовиться к битве, каждый на свой пост, а Ёсинобу тем временем скрылся во внутренних покоях замка и незаметно выскользнул во двор, прихватив с собой человек восемь-девять, включая братьев Мацудайра. Все они были в простой одежде и беспрепятственно пересекли территорию замка – в толпе и темноте никто их не узнал.

Было уже десять часов вечера. Они добрались до ворот. Стражник поднял ружье и крикнул:

– Кто идет?

Ёсинобу невозмутимо ответил:

– Смена караула.

В сообразительности ему не откажешь. Способность быстро принимать решения в критических ситуациях – редкий дар, из-за которого, вероятно, люди и прозвали его мастером обмана. Как бы то ни было, он успешно обвел вокруг пальца целую армию.

Беглецы сели в лодку и плыли вниз по течению реки, пока не добрались до моря. Случилось это уже поздней ночью. В темноте было совершенно невозможно определить, где стоит «Кайё-мару». Прямо перед ними возвышался огромный американский линкор. Ёсинобу сказал, что можно передохнуть на борту этого судна до рассвета, и послал одного из своих людей на переговоры. Американский капитан с готовностью согласился принять нежданных гостей, велел разместить их по каютам, принести еды и спиртного. На рассвете японцы определили расположение фрегата бакуфу, группа забралась в небольшую шлюпку, предоставленную им американцами, и отправилась к своему кораблю. «Кайё-мару» не теряя времени даром покинул бухту под прикрытием утреннего тумана. Как раз в это время в Осакском замке стало известно об исчезновении сёгуна.

Ёсинобу расслабился только после того как корабль вошел в пролив Кии. Он послал за Итакурой и остальными и впервые поделился с ними своими истинными намерениями. По возвращении в Эдо он не собирается начинать сопротивление, а будет продолжать выказывать свою беззаветную преданность императору.

«Нас провели», – подумали его спутники. Со всех сторон окруженные морем, без единого вассала, Катамори и Садааки не имели возможности принудить Ёсинобу изменить решение.

– Вы же понимаете меня, не так ли? – с нажимом спросил сёгун, глядя на Катамори.

Тот уставился на стоявший перед ним стол, голова опущена, лицо посерело. Но, единожды поклявшись связать свою судьбу с Ёсинобу, он лишь кивнул в ответ.

«Кайё-мару» подошел к Синагаве и встал на якорь вечером одиннадцатого числа. Беглецы провели ночь на борту, а на рассвете двенадцатого сошли на берег и направились прямиком в замок на побережье. По топоту копыт местные жители поняли, что мимо пронесся верховой отряд, но у них, естественно, даже мысли не возникло, что это вернулся сёгун. Час был слишком ранним, и Эдо еще не проснулся. Хатамото пребывали в неведении.

Когда солнце поднялось над горизонтом, капитан военного корабля Такэаки Эномото отдал приказ салютовать из пушки в сторону Эдо. В своем особняке в Акасаке Кайсю Кацу, бывший уполномоченный по морским делам, молча подсчитал количество пушечных выстрелов и понял, что они производились в честь первого министра или сёгуна.

Должно быть, это Ёсинобу вернулся после поражения, подумал он. Вскоре в его резиденцию прибыл гонец.

Кайсю Кацу уже догадался о содержании послания. Ёсинобу ему никогда особенно не нравился, обласкан сёгуном он не был, высоких постов при нем не получал, а в данный момент был освобожден от занимаемой должности и фактически находился под домашним арестом. Очень странно, что Ёсинобу обратился к нему. Наверное, это потому, что он проиграл битву, смекнул Кацу. Из всех вассалов дома Токугава только он, Кацу, заслужил любовь и уважение патриотов Сацумы и Тёсю. Может, Ёсинобу решил призвать его к ответственности за поражение?

Кацу со всей поспешностью прибыл в прибрежный дворец, ступил за ограду и был препровожден на обширную лужайку, в центре которой высились два западных кресла. Вне всякого сомнения, несмотря на холодную погоду, эти приготовления были сделаны специально для его встречи с Ёсинобу, с тем чтобы гарантировать конфиденциальность беседы. Вскоре появился сам сёгун и уселся в кресло. Некоторое время он молчал, затем выражение его лица изменилось. Кацу пристально вгляделся в своего господина. Глаза Ёсинобу блестели. В следующее мгновение слезы покатились по его щекам. Впервые со времени ухода из Киото Ёсинобу открыто плакал перед своим вассалом.

– Они несли парчовое знамя, – проговорил он.

Битва началась 27 января 1868 года, а 29 января над станом врага взвилось парчовое знамя, которое означало, что кланы Сацума и Тёсю действуют по повелению Небесного государя и их войска состоят на службе императора. Ёсинобу таким образом превратился в мятежника, предателя трона. И клеймо это уже не смыть. В итоге его все-таки поставили в положение, которого он больше всего боялся. Как только Ёсинобу услыхал эту весть, он покинул Осакский замок, бросив своих самураев, и вернулся в Эдо. Он знал, что Кацу поймет все по одной-единственной фразе и дальнейших объяснений не потребуется.

– Примите необходимые меры, – отдал он приказ и поднялся.

Из прибрежного дворца Ёсинобу верхом отправился в Эдоский замок и вступил под его своды впервые с того дня, когда был официально объявлен сёгуном. Его путь лежал на женскую половину – Ёсинобу хотел отдать дань уважения своей родственнице Сэйкаку-ин, бывшей принцессе Кадзу, вдове сёгуна Иэмоти. Он назвал себя ее фрейлине, но в аудиенции было отказано. «Я не стану встречаться с врагом трона», – заявила бывшая принцесса.

Следующей на очереди была Тэнсё-ин, уроженка Сацумы и вдова сёгуна Иэсады, дочь его старинного друга Нариакиры Симадзу. Она приняла Ёсинобу в тот же день около четырех часов. Он рассказал ей все, что случилось, поведал о горестной битве при Тобе и Фусими, о том, как его войска двинулись на Киото в надежде вытеснить силы Сацума – Тёсю из императорского дворца, но их остановили на подступах к столице, где они и потерпели сокрушительное поражение. Он раскрыл перед ней все свои чувства и так искусно выразил их, что Тэнсё-ин даже забыла о трагизме ситуации, наслаждаясь музыкой его слов. Фрейлина вдовы, Ханако Миноура, которая надолго пережила свою госпожу, застав расцвет эпохи Мэйдзи, не уставала повторять, что в тот раз Ёсинобу превзошел красноречием даже известного актера Дандзюро и что ей хотелось бы иметь запись его захватывающего повествования. Вероятно, ни один полководец за всю историю войн не произносил столь блистательной речи о своем поражении. Однако рассказу Ёсинобу суждено было прозвучать один-единственный раз. Завершив беседу с Тэнсё-ин и откланявшись, гениальный лицедей больше не проронил о той битве ни слова. Он хранил молчание о прошлом всю оставшуюся жизнь.

В то время Ёсинобу действительно испытывал духовную потребность в общении с дамами киотоского высшего света, однако не забывал, что в этом есть и политическая необходимость. Он надеялся, что Тэнсё-ин, дочь клана Сацума, проведет дипломатические переговоры с императорской армией от его имени. Ему также хотелось снискать расположение Сэйкаку-ин, которая была тесно связана с семьей императора. После того, первого, отказа в аудиенции вдова Иэмоти все же согласилась на встречу с ним – благодаря вмешательству Тэнсё-ин – и, услышав из уст Ёсинобу рассказ о сложной ситуации, в которой он оказался, приняла его сторону, а впоследствии даже попыталась отстоять бывшего сёгуна перед киотоским двором. Такова была магическая сила слова Ёсинобу.

Отныне всем своим поведением ему предстояло выказывать благонамеренность, смирение и преданность, причем не столько властителям мира сего – придворной знати, даймё и государственным мужам, – сколько истории будущего, для того чтобы развеять вокруг себя отвратительный бунтарский ореол, стереть позорное клеймо предателя. Другого пути противостоять новой власти у него не было.

Для своего появления в новом акте спектакля Ёсинобу выбрал беспроигрышное амплуа. Японцы любили театральные зрелища, обожали драмы и питали особую слабость к трагическим героям. Есицунэ из рода Минамото,[57]57
  Минамото-но Ёсицунэ(1159–1189) – младший брат Ёритомо, основателя первого в истории Японии сёгуната. Под командованием Ёсицунэ войска клана Минамото одержали победы в ряде важных сражений с домом Тайра. Впоследствии он поднял против Ёритомо восстание, которое было подавлено, и покончил с собой.


[Закрыть] блистательный, но неудачливый воин эпохи Хэйан, был национальным героем. И Ёсинобу старался представить свою жизнь в том же свете. Пока ему это удается, общество будет видеть в нем неудачника, а пока он остается героем-неудачником, Сацума и Тёсю в умах общественности будут рисоваться бессердечными злодеями. Это была последняя уловка из арсенала хитроумного фокусника Ёсинобу.

В стремлении обелить себя перед историей Ёсинобу без зазрения совести приносил в жертву других людей. Вассалам бакуфу он объявил:

– Покиньте Эдо. Те из вас, у кого есть поместья, удалитесь туда, постройте себе новую жизнь.

Слова его были встречены в штыки и вызвали всеобщую неприязнь. Больше всех стоит, пожалуй, посочувствовать братьям Мацудайра, которые не щадили сил, чтобы защитить Ёсинобу. Объявленные врагами императора, ненавидимые кланами Сацума и Тёсю, в Эдоский замок они допущены не были. Братьям пришлось покинуть город – их фактически выставили оттуда вон. Катамори вернулся в Айдзу, а младший Мацудайра, Садааки, который не мог появиться у себя в Куване, поскольку княжество было оккупировано армией императора, отвел остатки побежденных войск в Этиго (ныне префектура Ниигата). Им, уже покрывшим себя позором в глазах Небесного государя, а теперь брошенным кланом Токугава на произвол судьбы, ничего не оставалось, как только бороться и умереть среди холмов и болот Этиго.

Полный горечи от того, как обошелся с ними Ёсинобу, Катамори нашел отдушину в поэзии, написав скорбные строки:

 
Великое древо сбросило листья,
Само преломило ветви свои.
Как же так?
 

День ото дня Ёсинобу все глубже вживался в новую роль, неустанно демонстрируя покорность и преданность. 6 марта он оставил Эдо и удалился в Канъэй-дзи, родовой храм Токугава в Уэно, замкнулся в его стенах от внешнего мира, а 3 мая заставил Кайсю Кацу сдать Эдоский замок войскам императора. В утро того дня, когда должна была состояться окончательная капитуляция, он покинул храм и отправился в Мито, свое родное княжество, где ему надлежало безвыездно пребывать после отставки.

На следующий год, в октябре 1869-го, Ёсинобу получил свободу. Примерно в то же время он переехал из Мито в Сидзуоку, поместье Токугава, после чего окончательно исчез со страниц истории.

В Сидзуоке Ёсинобу поселился в особняке, некогда принадлежавшем судебной управе. Он был слишком молод для человека, ушедшего в отставку, ему исполнилось всего-навсего тридцать два года.

В день приезда в Сидзуоку он сказал:

– Теперь мне придется прожить бесконечную череду дней.

Такэо Симмуру, его слугу, поразил столь несвойственный Ёсинобу мрачный тон, и при мысли о том, что даже этот человек несгибаемой силы духа способен поддаваться тоске и сожалениям, у него сдавливало горло – пока он не понял, что ошибается. Ёсинобу хотел сказать, что, поскольку дни будут тянуться бесконечной чередой, ему придется хорошенько постараться, чтобы развлечь себя.

С тех самых пор Ёсинобу все свободное время, которого у него было предостаточно, посвятил своим увлечениям. Излюбленными его занятиями были стрельба из лука, поло, соколиная охота. И в каждом он достиг совершенства. Ежедневно отставной сёгун тренировался выпускать сокола со своей руки, затем наступал час для песнопений школы Хосё и рисования масляными красками. Ёсинобу обожал рисовать и, еще будучи главой дома Хитоцубаси, изучал традиционную технику пейзажа под руководством мастера Танъэна Кано, но живопись маслом давалась ему еще легче.

«Бывает, я радуюсь тому, что оставил пост сёгуна, и радость эту порождают во мне занятия живописью», – писал в своем дневнике не ведающий скуки Ёсинобу.

Он обучился основам живописи у своего бывшего вассала по имени Сётаро Накадзима, который немного разбирался в искусстве, но необходимых для этого материалов в Сидзуоке не было, поэтому приходилось пользоваться подручными средствами. Полотнами ему служила пропитанная квасцами марля, а поскольку раздобыть масляные краски было также весьма проблематично, он их готовил сам.

Фотография тоже всегда завораживала его. После отставки он всерьез взялся за изучение этого искусства и частенько ночи напролет пропадал в темной комнате, проявляя снимки. Особенно он был неравнодушен к пейзажным съемкам и заснял на пленку чуть ли не каждый уголок природы в Сидзуоке и окрестностях.

С вышивкой было то же самое. Он шил кошелечки и тому подобные вещицы и вышивал на них стилизованные пионы, китайских львов, бабочек, а потом дарил их своим слугам. Однажды он начал вышивать большое полотно, сказав, что хочет преподнести его семье принца Арисугавы, родственникам по материнской линии, но, когда работа была завершена, ему не понравился результат, и он потратил несколько дней, распарывая свое творение.

– Почему бы не оставить все как есть? – спросил его один из слуг.

Ёсинобу покачал головой, пояснив, что если он так поступит, то после его смерти вышивку представят миру как творение рук последнего сёгуна, а этого допустить нельзя. И что с того? Это же всего-навсего вышивка, подумал слуга, но Ёсинобу прекрасно осознавал свою роль в истории, и его очень заботило то, как последующие поколения отнесутся к нему.

Он наотрез отказывался встречаться с бывшими своими вассалами. Ведь в беседах со старинными друзьями не избежать воспоминаний о днях минувших – Ёсинобу боялся, что его слова начнут передавать из уст в уста и истолкуют неверно, а то и вовсе переврут. Принимал он только верного Эйити Сибусаву, а также Кайсю Кацу, который поддерживал его при дворе Мэйдзи. Когда Сибусава приехал в Сидзуоку году эдак в 1877-м и привез с собой Наомунэ Нагаи (бывшего генерального инспектора, которого Ёсинобу сделал своим личным секретарем в Киото), отставной сёгун согласился повидаться только с Сибусавой, а Нагаи аудиенции не получил. В то время как Сибусава занимался теперь бизнесом и официального поста не имел, Нагаи служил в новом правительстве в качестве главного секретаря парламента. По-видимому, Ёсинобу не желал, чтобы в умах чиновников сложилось о нем неверное представление.

«Неужели ему не хочется повидаться со мной просто так, в память о прошлом?» – удивлялся Нагаи. В Киото, после убийства Итиносина Хары, он сделался советником сёгуна, стал одной из центральных фигур бакуфу и решал многие важные проблемы своего господина.

Более всего Ёсинобу, вне всякого сомнения, было бы приятно поговорить о временах минувших с двумя соратниками – Кацукиё Итакурой и Наомунэ Наган. Но он боялся этих разговоров. Стоит ему открыть рот, многое из того, что он скажет, неизбежно будет пропитано горечью. Люди услышат об этом и решат, что он полон сожалений и ропщет на судьбу. По этой причине Ёсинобу и отказывался принимать кого бы то ни было, кроме Сибусавы и Кацу.

Он даже с Сюнгаку Мацудайрой не общался. После Реставрации Сюнгаку занял один из самых высоких постов в правительстве Мэйдзи и перебрался из Киото в Токио – так теперь стали называть Эдо. Во время переезда он останавливался в Сидзуоке, однако, подчиняясь веянию времени, даже не пытался повидаться с Ёсинобу. И другие чиновники – старые приятели бывшего сёгуна, которые часто путешествовали по делам из Токио в Киото и обратно, старались держаться от Сидзуоки подальше, чтобы избежать кривотолков. Ёсинобу такое отношение нисколько не обижало. Напротив, он был даже рад этому. Ему хотелось как можно надежнее отгородиться от внешнего мира.

Наомунэ Нагаи позиция Ёсинобу была ясна, но вот отсутствия ностальгии он ни понять, ни принять не мог.

Нагаи слышал, что репутация Ёсинобу среди бывших вассалов сёгуната в Сидзуоке не слишком высока. Перед этим новое правительство провозгласило Камэноскэ, отпрыска рода Таясу, новым главой дома Токугава, положив ему доход в 700 000 коку и переселив из Токио в Сидзуоку. За ним последовали примерно пять тысяч бывших вассалов бакуфу, которые прекрасно понимали, что для них никакого жалованья не предвидится. По прибытии оказалось, что жить им тоже негде – они были расквартированы по домам торговцев и земледельцев, прозябали в нищете. В разгар этих событий Ёсинобу, страстный любитель всего нового и необычного, катался по городу на велосипеде, вызывая в душах старых подданных сёгуната волну возмущения и негодования. За спиной у него сердито перешептывались – мол, у высокородных людей совсем нет чувств.

После того как Наомунэ Нагаи проделал долгий путь до Сидзуоки, чтобы повидать Ёсинобу, и все понапрасну, он тоже решил, что в эмоциональном плане этот вельможа сильно отличается от людей, воспитанных в обычных условиях.

Ёсинобу провел тридцать долгих лет в добровольной изоляции в Сидзуоке. В 1888 году неподалеку от его дома была построена железнодорожная станция, и шум стал настолько невыносимым, что он переехал. Похоже, Ёсинобу делал все возможное, чтобы скрыться от людей, и терпел общество только самых близких родственников. Уйдя в отставку, он, судя по всему, решил посвятить себя отцовству. В 1881 году родились его первый и второй сыновья. На следующий год оба они умерли, и появился на свет третий. Через год, когда умер и этот третий ребенок, родилась дочь. До совершеннолетия дожили десять мальчиков и одиннадцать девочек. Дел было невпроворот – само собой, одна мать с подобной задачей не справилась бы, и отец принимал деятельное участие в воспитании детей.

В 1897 году, когда Ёсинобу исполнилось шестьдесят, в его резиденцию проникли двое грабителей, уничтожили все ценности в доме и украли часть богатств Токугава. Преступников вскоре поймали, но после этого инцидента Ёсинобу не мог более оставаться там. В ноябре того же года он вернулся в Токио, поселился в Сумаго и впервые после Реставрации стал столичным жителем. Он по-прежнему стремился вести существование замкнутое и тихое, но принц Арисугава пожалел его и стал настойчиво зазывать в замок со словами: «Вот ты снова в Токио живешь, а в гости к нам не заходишь. Почему же?»

Ёсинобу упорно отказывался от приглашения, объясняя свою позицию так: однажды его заклеймили как врага трона, и, хотя с тех пор много воды утекло и его давно простили, он все еще блюдет волю Небесного государя и не имеет права наведываться в замок.

Принц Арисугава понял его неправильно. Или, вернее, уловил самую суть: он решил, что Ёсинобу до глубины души уязвлен тем, что его объявили предателем. Вероятно, так оно и было. Бывшего сёгуна крайне возмущал тот факт, что к нему отнеслись подобным образом после того, как он добровольно отрекся от власти. И это пропитанное горечью возмущение распространялось не на сам двор, а на Окубо и Сайго.

Злость на кланы Сацума и Тёсю накрепко засела в нем. Однажды он признался своему слуге:

– Люди Тёсю с самого начала видели в бакуфу врага, так что про них я ничего дурного сказать не могу. А вот народ Сацумы не таков. Сперва они были очень близки с бакуфу, и мы вместе нанесли поражение Тёсю. Но как только обстоятельства переменились, они сделали вид, будто остались на стороне бакуфу, а на деле начали плести против него интриги, после чего и вовсе нагло пошли на обман.

Слова эти стали широко известны и достигли ушей Арисугавы. Полагая, что причина отказа Ёсинобу посетить дворец кроется в этой обиде, принц сказал ему:

– Уже двадцать лет минуло с тех пор, как эти люди (он имел в виду Окубо и Сайго) сподобились на предательство. Многие свидетели тех событий уже сошли в могилу, прошлое давным-давно мхом поросло. Какой прок бередить застарелые раны, к чему твердить об одном и том же?

Ёсинобу вежливо возразил, что ненависти к Сайго и Окубо не питает, напротив, они являются великими государственными деятелями, – и вдруг замолчал. У него кончились аргументы, он не знал, чем оправдать свой отказ.

– У меня нет подходящей западной одежды, чтобы явиться во дворец, – выдвинул он, наконец, совершенно ребяческий довод.

Принц Арисугава лишь руками развел. Церемониальное кимоно вполне сгодится, и вообще, зачем ему понадобилось западное платье?

Между тем у принца имелась веская причина зазвать его во дворец. У Ёсинобу до сих пор не было ни чина, ни титула. Он не являлся ни членом палаты советников в новом парламенте, ни рядовым верноподданным, был связан с семейством Арисугавы кровными узами и, более того, находился в родстве с нынешним императором. Старым даймё, в том числе братьям Мацудайра, было даровано высшее аристократическое звание с правом заседать в палате советников, а их бывший предводитель, Ёсинобу, вообще никак не отмечен. Ситуация сложилась весьма странная и неловкая.

Кроме того, со времени Реставрации уже тридцать лет прошло, и события тех дней действительно стали историей. Теперь, когда страсти улеглись и японцы получили возможность объективно взглянуть на дни минувшие, стало понятно, что могло произойти, не откажись Ёсинобу от власти добровольно. Открыто об этом в правительстве Мэйдзи предпочитали не высказываться, но многие полагали, что наибольший вклад в установление нового режима внес не кто иной, как Ёсинобу Токугава. Людям хотелось, чтобы в награду он получил какой-нибудь титул, а для этого ему надлежало сначала принести дань уважения императору.

Однако Ёсинобу продолжал упорствовать. Он лишь пообещал посоветоваться с Кацу. Кацу, в свою очередь, повел себя осторожно – воздержался от того, чтобы открыто подтолкнуть его к этому шагу, но сказал, что в общем-то вреда в том никакого не видит.

В конце концов Ёсинобу появился-таки при дворе. Шел 1898 год, ему исполнился шестьдесят один. Нарочно воздержавшись от положенной случаю западной одежды, он облачился в черное кимоно с фамильным гербом – цветком мальвы – и поднялся по ступенькам замка, в котором некогда жил.

Его препроводили в покои, обустроенные в японском стиле. Эти покои, а не зал западного образца, выбрали отчасти потому, что Ёсинобу был одет соответствующим образом, а также из-за того, что император Мэйдзи желал встретить гостя в неофициальной обстановке, как члена своей семьи.

Ёсинобу принимали император и императрица. Она сама поухаживала за гостем, налив ему в чашечку сакэ. Ёсинобу уже встречался с ней раньше, в Киото, когда, бывало, наведывался в дом Итидзо, и помнил ее маленькой девочкой. Она, должно быть, тоже помнила его, поскольку в то время он был верховным правителем Японии.

Встреча прошла благополучно.

На следующий день император вызвал премьер-министра Ито Хиробуми и шутливо произнес:

– Вчера я наконец-то смог хоть как-то проявить свою благодарность Ёсинобу. Я ведь должен быть ему благодарен – как-никак я отобрал у него страну!

Это высказывание, столь типичное для императора Мэйдзи, произвело благоприятное впечатление на всех, кто его слышал, и разнеслось по всем закоулкам государства.

Через день после этого Кайсю Кацу явился во дворец в качестве бывшего вассала сёгуната и выразил императору свое почтение.

Четыре года спустя, для того чтобы Ёсинобу смог основать новую ветвь рода Токугава, ему, как того требовал закон, было даровано звание советника и титул маркиза.

Позднее, в 1903 году, Ёсинобу предпринял свое первое долгое путешествие со времен Реставрации – поехал в Осаку. Он вошел в замок, который теперь находился под контролем 4-й армейской дивизии, поднялся на смотровую площадку главной башни и окинул взглядом окрестности. Его сопровождали два офицера, оба держались на почтительном расстоянии, не желая вставать на пути вихря воспоминаний, который наверняка обрушится на бывшего сёгуна. Потом они отвезли гостя на экскурсию на возведенный к востоку от замка артиллерийский завод, простиравший к небу свои многочисленные трубы. Офицеры знали, что сёгун в давние времена питал особую слабость к огнестрельному оружию. Однако, к их удивлению, Ёсинобу не проявил ни малейшего интереса к новомодным пушкам. Более всего он заинтересовался солдатскими походными рисоварками, которые производились там же.

– Как этим пользоваться? – спросил он, рассматривая одну из них. Ему подробно объяснили, куда закладывать рис, как заливать воду, и преподнесли рисоварку в дар.

Старик пришел в восторг и вдруг нахмурился:

– Прошу прощения, но не вреден ли алюминий для здоровья? – Он собирался пользоваться этой вещью в быту.

Офицеры не нашлись, что ответить.

С серебром точно проблем не будет, подумал Ёсинобу, который привык во всем добиваться своего, и, возвратившись в Токио, отправил на артиллерийский завод брусок серебра с просьбой изготовить для него рисоварку. Просьбу его удовлетворили, рисоварку прислали, и старик остался так ею доволен, что до самой смерти три раза в день готовил в ней рис.

В следующем году Ёсинобу стал свидетелем шумихи, поднявшейся вокруг Русско-японской войны, которая окончилась победой Японии, но остался равнодушен к ее последствиям. Однако, при всем этом, он вовсе не был равнодушен к текущим событиям и даже в старости ежедневно читал газеты.

В 1910-м, когда по подозрению в организации покушения на императора были арестованы глава анархистов Сюсуй Котоку и его одиннадцать последователей, Ёсинобу подумал, что и Небесного государя, и всю современную государственную систему ожидает та же участь, какая постигла когда-то его самого и сёгунат Токугава. Собрав вокруг себя всех своих детей, он предостерег их:

– В наши времена, чтобы не оказаться на обочине мира, надо всем вам, и женщинам в том числе, найти работу. – Это был его первый и последний отеческий совет.

В ту пору Ёсинобу уже разменял восьмой десяток. Он дожил до семидесяти шести и в ноябре 1913 года схватил легкую простуду. Вскоре у него началась лихорадка. Он снова и снова повторял своим врачам одну и ту же фразу:

– Если это пневмония, я готов умереть. Как вы думаете, это пневмония?

И действительно, подозрения оправдались: у него оказалось двустороннее воспаление легких.

Врач наклонился к умирающему и спросил:

– Вам больно?

Ёсинобу тихо ответил, точно описав свое состояние:

– Нет, я чувствую слабость. Боль ушла.

Это были его последние слова. Через несколько мгновений, в 16 часов 10 минут 21 ноября 1913 года Ёсинобу скончался.

Похороны состоялись тридцатого числа в семейном храме Токугава Канъэйдзи, что в Уэно. Со времен Иэясу похоронный обряд над сёгунами совершали буддийские монахи из сект Тэндай и Дзёдо, но похороны Ёсинобу прошли по синтоистскому ритуалу, как он сам того желал. Синтоизм был официальной религией Мито, и, похоже, Ёсинобу хотел, чтобы его проводили в последний путь как отпрыска этого рода.

На похоронах присутствовал представитель императора вместе с тремя сотнями бывших даймё. Собралось много скорбящих из семей бывших хатамото, но больше всего присутствующих поразило огромное количество представителей зарубежных держав. С их точки зрения, в мир иной отходил бывший глава государства, и они отдавали ему соответствующие почести. Президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон передал через своего посла в Японии официальные соболезнования. Большего знака уважения к бывшему сёгуну Японии и представить нельзя.

«Последний сёгун мертв», – говорили в народе, и люди выстраивались вдоль токийских улиц, по которым несли гроб покойного. Особо стоит отметить появление всей пожарной бригады города, в новеньких бриджах и камзолах, заказанных специально для этого случая. Они пришли отдать дань уважения последнему сёгуну, который проявил столько заботы и любви к одному из них – пожарному по имени Тацугоро Симмон.

Со смертью Ёсинобу Токугавы эпоха Эдо внезапно стала по-настоящему далеким прошлым. С того самого дня Ёсинобу прочно поселился в сердцах тех, кто с ностальгией оглядывается на ушедшие дни.