Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 2"

Отсталые страны демонстрируют, что революционное движение разворачивается в них даже при отсутствии классических для марксизма предпосылок, при сохранении традиционных форм организации социально-экономической жизни. В первую очередь речь шла о России, о возможности использовать общину как ячейку, исходный пункт социализма. Здесь среди немарксистских социалистов была распространена точка зрения, согласно которой община создает условия для перехода к социализму, минуя капитализм. Положительный ответ на этот вопрос означал бы существенный пересмотр учения об общественно-экономических формациях. В последние десять-пятнадцать лет своей жизни Маркс обратился к этой проблеме, стал изучать русский язык, работал с российскими статистическими материалами. В его бумагах сохранились некоторые интерпретация не только несостоятельна, но к тому же нарушает смысл закона Маркса» (Шумпетер Й. История экономического анализа. Т. 2. С. 903).

размышления по данному поводу. Характерно, что большинство из них не было предано гласности при жизни автора. В них он признает, что через развитие общины возможно в принципе прийти к социализму. Выясняется, что к социализму ведут несколько путей. Опыт западного капитализма не универсален. Маркс возражает против превращения его «очерка возникновения капитализма в Западной Европе» в некую «историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются». Он призывает вместо построения универсальных исторических законов «изучать каждую из этих эволюций в отдельности» и затем сопоставлять их друг с другом[173]173
  См /.МарксК. Письмо в редакцию «Отечественных записок»// Соч. Т. 19. С. 120, 121.


[Закрыть].

Из этого вытекает ряд далеко идущих выводов. Применительно к отсталым странам вообще и к России в частности приходится признать, что Марксова схема может в них действовать только в том случае, если страна пойдет по пути разрушения традиционных форм развития капиталистических отношений. Сохранение общины позволяет перейти к социализму, минуя буржуазную эксплуатацию. В определенной ситуации сохранившаяся община – это «элемент возрождения русского общества и элемент превосходства над странами, которые еще находятся под ярмом капиталистического строя»[174]174
  Маркс К. Наброски ответа на письмо В.И. Засулич. Первый набросок // Соч. Т. 19.С. 401.


[Закрыть]. «Анализ, представленный в “Капитале”, не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные исследования, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако, для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития».

В черновике эта мысль нашла такое уточнение: «Жизни русской общины угрожает не историческая неизбежность, не теория, а угнетение государством и эксплуатация проникшими в нее капиталистами»[175]175
  Маркс К. Наброски ответа на письмо В.И. Засулич. Второй набросок. С. 415. Несколько иная точка зрения излагается в предисловии к «Манифесту Коммунистической партии»: возможность развития социализма из общины обусловливается синхронизацией русской революции с пролетарской революцией на Западе (там же. С. 305).


[Закрыть] (курсив наш. – Е.Г., В.М.).

Понимание нелинейности общественного развития в поздние годы жизни заставляет Маркса внести коррективы в теорию общественных формаций. Впоследствии «Краткий курс истории ВКП(б)», написанный под руководством И. Сталина, сведет эту теорию к пресловутой «пятичленке», по которой мир развивается, переходя последовательно от одной формации к другой, более высокой. У Маркса все обстоит сложнее. Он выдвигает гипотезу о существовании трех фаз развития общества: первичной (архаической) общественной формации, основанной на общественной собственности, наиболее развитой (и последней) формой которой является земледельческая община; вторичной формации, основанной на частной собственности; и формации, вновь основанной на общественной собственности, напоминающей архаичную, но уже предполагающей более высокую фазу развития производительных сил[176]176
  См.: Маркс К. Наброски ответа на письмо В.И. Засулич. Третий набросок. С. 419.


[Закрыть]. Из этого тезиса следует ряд выводов принципиального характера:

– формации могут развиваться не только последовательно, сменяя одна другую, но и параллельно; различные страны, находящиеся примерно на одном уровне развития производительных сил, могут характеризоваться разными общественными формами (азиатский способ производства, рабовладение, феодализм);

– необязательно все страны должны пройти через одни и те же фазы развития общества (одни и те же производственные отношения), даже если их производительные силы находятся на сопоставимом уровне;

– существует множество факторов помимо экономических, оказывающих влияние на формы общественной жизни данной страны.

В последние годы жизни Маркс стал скептически отзываться о «вечных, железных, великих законах»[177]177
  См.: Маркс К. Критика Готской программы // Соч. Т. 19. С. 23, 24.


[Закрыть]. Это означало существенную трансформацию исходной доктрины, ее усложнение, вызов «светской религии», которая не может быть сложной и многозначной и которая должна давать простые рецепты. Обозначилось противоречие. Развитие научных основ марксизма предполагало усиление внимания к нюансам, исключениям из правил. Но марксизм как «светская религия» требовал сохранения непоколебимости догм, минимизации исключений, выпячивания «железных законов». Дальнейшее научное развитие марксизма заставляло признать, что значительная часть исходных установок не соответствует долгосрочным трендам развития цивилизации. А «религия» требовала решительной борьбы против попыток пересмотра не только логических конструкций, но и самой буквы нового «писания».

Сам Маркс оказался в ловушке. Сложилась парадоксальная ситуация: марксизм стал заложником интеллектуальной мощи работ своего основоположника, его политического успеха. Маркс к концу жизни понял, что многое из написанного им перестает соответствовать действительности. Но предложенная им доктрина благодаря своей внутренней непротиворечивости и простоте уже «овладела массами». А как писал он сам, «идея, овладевая массами, становится материальной силой»[178]178
  Трудно переоценить влияние, которое оказали Маркс и его учение на осмысление логики и закономерностей мирового социально-экономического развития. Как воспринимали это учение его последователи, хорошо выразил признанный лидер марксизма в России конца XIX века Г. Плеханов: «Собственно говоря, до Маркса общественная наука была гораздо более лишена твердой основы, чем астрономия до Коперника. Французы называли и называют все науки, имеющие дело с человеческим обществом, sciences morales et politiques (моральные и политические науки), в отличие от sciences, “наук”, в собственном смысле этого слова, которые признавались и признаются единственными точными науками. И надо сознаться, что до Маркса общественная наука не была и не могла быть точной» (Плеханов Г. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. M.: ОГИЗ, 1938. С. 92).


[Закрыть]. Маркс пытается модифицировать некоторые элементы доктрины, но видит, что пересмотр отдельных фрагментов рушит все здание. А вокруг этого здания сформировались массовые партии, мировоззрение, цель жизни и судьбы сотен тысяч (и даже миллионов) людей. Все это может быть погребено под обломками, если здание рухнет. Да и соратники все менее склонны позволять потрясать основы учения, под знаменем которого строится их борьба и политическая карьера[179]179
  На конфликт между марксизмом как научной доктриной и политической идеологией обратил внимание еще Э. Бернштейн: «Социализм как воинствующее движение… не может ограничиться сферой науки и не заключать в себе элемента тенденциозности. Это положение создается самой природой вещей, так как первая цель социализма отнюдь не заключается в осуществлении научных постулатов» (Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм? «Ответ Г. Плеханова» / Философское общество СССР.М., 1991. С. 35).


[Закрыть].

Читая поздние работы Маркса, легко заметить, что в последние годы жизни он чрезвычайно осторожно относится к публично произносимому слову. Он пытается внести коррективы, не посягая на суть учения, добавляет новые фрагменты, но не выходит за рамки писем и черновиков. Все наиболее смелые гипотезы скрываются даже не в частных письмах, а именно в черновиках, не предназначенных не только для публикации, но даже для отправки корреспонденту. В дальнейшем эти наброски или остаются в столе («предоставляются грызущей критике мышей», как он сам однажды выразился по другому поводу[180]180
  Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие // Соч. Т. 13. С. 8.


[Закрыть]), или лишаются наиболее интересных пунктов, когда оказываются переписанными набело[181]181
  Наиболее яркими примерами такого рода размышлений являются так и не отправленное письмо редактору «Отечественных записок», а также письмо В. Засулич в сравнении с тремя его черновыми набросками (МарксК., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 116–121, 250–251, 400–421). Стоит также обратить внимание на «Историю секретной дипломатии», так никогда и не опубликованную на русском языке.


[Закрыть].

Так возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма, который будет оказывать сильное влияние на интеллектуальные поиски XX века. Для стран, провозгласивших марксизм своей официальной идеологией («государственной религией»), этот конфликт будет иметь поистине трагические последствия, поскольку защита «чистоты марксизма» станет использоваться для оправдания политических репрессий и убийств.

Марксизм в эпоху зрелого индустриализма

В XX веке наметились две линии развития марксизма. Условно их можно определить как ревизионистскую и ортодоксальную, хотя нельзя говорить, что сторонники первой развивали Марксово учение, а сторонники второй – стремились сохранить его в первозданной чистоте. Развивали марксизм и те и другие. И те и другие вносили в учение модификации, которые, вероятно, вызвали бы бурное несогласие основоположников. Различие состоит в другом. Одна группа исследователей и политиков пыталась вносить в доктрину изменения по мере появления новых реалий, вызовов современного мира. Другая группа, сохранявшая в неприкосновенности каждую букву текстов основоположников, стремилась к такой интерпретации Маркса, которая обеспечивала бы приход и удержание власти партией, исповедующей марксистскую идеологию. Реализация обоих подходов была делом непростым.

«Ревизионисты» сосредоточили свое внимание на анализе новейших реалий, предлагали новые идеи, соответствовавшие логике изначального учения, но при этом учитывавшие происходящие в развитых странах перемены. Последние требуют пересмотра многих классических постулатов, включая главные: об обнищании широких народных масс и поляризации богатства и бедности («закон капиталистического накопления»), об обязательности захвата власти пролетариатом в результате революции и установлении диктатуры пролетариата, об отмене частной собственности («экспроприация экспроприаторов»), о ликвидации государства. Пересмотр этих установок провоцирует обвинения в оппортунизме и ревизионизме, однако позволяет сохранять влияние на широкие слои населения, реализовывать марксистские в своей основе идеи при формировании социалистического правительства. Ряды ревизионистов в конце XIX века расширяются, причем те, кто недавно обвинял коллег по партии в оппортунизме, позднее сами оказывались «врагами» в глазах ортодоксов. Классический пример подобной судьбы – К. Каутский, сначала под аплодисменты ортодоксов боровшийся с оппортунизмом Э. Бернштейна, а потом сам ставший жертвой аналогичных обвинений. Та же судьба ждала Г. Плеханова, многих других русских марксистов.

Ортодоксы в марксизме были склонны к его «творческому развитию» ничуть не в меньшей мере, но развитие это было продиктовано логикой борьбы за власть. Историю ортодоксального марксизма (или марксизма-ленинизма) можно разграничить на периоды – до и после захвата политической власти в 1917 году. Оппозиционная (подпольная) партия позиционировала себя как жесткого защитника марксизма в его неизменном виде. Большевики во главе с В. Лениным боролись с любыми попытками пересмотра марксистской доктрины в области философии, экономики или политической теории. Озабоченный интерпретацией очевидных фактов быстрого роста капиталистической экономики, Ленин доказывал, что этот рост не отменяет изначальных исторических выводов Маркса. Такой ход событий приводит к еще большему обострению противоречий и к загниванию быстро растущей системы[182]182
  «Монополии, олигархия, стремления к господству вместо стремлений к свободе, эксплуатация все большего числа маленьких или слабых наций… все это породило те отличительные черты империализма, которые заставляют характеризовать его как паразитический или загнивающий капитализм». Однако «было бы ошибкой думать, что эта тенденция к загниванию исключает быстрый рост капитализма… В целом капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растет» (Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма // Поли. собр. соч. Т. 27. М.: Политиздат, 1969. С. 422).


[Закрыть].

После захвата власти большевиками марксистская доктрина претерпевает разительные превращения. Большевики как жесткие прагматики, не желающие повторить трагическую судьбу якобинцев, идут на любые политические шаги, чтобы удержать политическую власть. Позиции меняются быстро, подчас на противоположные. Подтверждается тезис Энгельса: «Как это обычно бывает, когда власть попадает в руки доктринеров, и те, и другие делали, по иронии истории, как раз обратное тому, что им предписывала доктрина их школы»[183]183
  Энгельс Ф. Введение к «Гражданской войне во Франции» // Соч. Т. 22. С. 197–198. О прагматизме революционных радикалов вообще и о прагматизме большевиков в частности см.: Стародубровская И., May В. Великие революции. От Кромвеля до Путина. М.: Вагриус, 2001. С. 133–136 (наст, издание: Т. 3. С. 186–204).


[Закрыть]. Все это происходит с использованием словесной эквилибристики («пары фокуснических фраз»). Комбинация цитат позволяла доказывать, что основоположники вовсе не возражали бы против новаций своих последователей. Это видно из отношения большевиков к ключевым политическим вопросам, среди которых:

– аграрная реформа – принятие эсеровской программы в 1917 году, отказ от нее, затем фактическое возвращение к ней в 1921 году, насильственная коллективизация в 1929 году;

– организация промышленности – от фактического анархо-синдикализма в 1917 году (попытка построить управление промышленностью через фабрично-заводские комитеты) к его критике в 1920 году в дискуссии на IX съезде РКП(б);

– национализация – отказ от нее в конце 1917 года, национализация в 1918–1919 годах, частичная денационализация в 1921–1922 годах, тотальное огосударствление в 1928–1929 годах;

– товарно-денежные отношения – их признание в переходный период в 1917–1918 годах, отказ от них в 1919–1920 годах, их признание в 1921 году, фактическая ликвидация системы в 1929 году, а затем постоянные колебания по вопросу о «действии закона стоимости при социализме»;

– тезис о победе пролетарской революции в отсталой стране и построении социализма в одной отдельно взятой стране;

– тезис об отмирании государства при социализме; об этом писали не только основоположники марксизма, но и В. Ленин: когда выяснилось, что советский строй не может существовать без государства, подавляющего инакомыслие, коммунистические власти в программе КПСС 1961 года предложили «диалектическое» решение – отмирание государства будет происходить через его всемерное развитие.

Список можно продолжить. Но главное в ином – несмотря на борьбу за «чистоту» марксизма, ортодоксы, как и ревизионисты, были готовы пересматривать его суть. Вплоть до изобретения термина «реальный социализм», смысл которого заключался в простой идее: социализм – то, что существует в СССР и его сателлитах, никакого другого социализма нет, да и быть не может.

Первая половина XX века стала эпохой торжества марксизма как политического учения, идеологической доктрины и «светской религии». Хотя многие детали прогноза развития, содержавшиеся в работах Маркса и Энгельса, оказались неточными, генеральное направление социально-экономической динамики вроде бы пролегало вполне «по Марксу». Отчасти это было связано с реальными процессами, отчасти – с приходом к власти в ряде стран партий, провозглашавших себя марксистскими.

Развитие марксизма в этот период проявляется прежде всего в двух различных, хотя и взаимосвязанных процессах. Происходят революции, ведущие политические силы которых объявляют себя последователями марксизма. Революции осуществляются не там, где предсказывали классики, и не совсем так, как это должно было быть по теории. Они случаются в неразвитых, отсталых странах мира. Наиболее яркие примеры – Россия, а затем еще менее развитые Монголия, Китай, Вьетнам, Куба. В ряде стран компартии приходят к власти при силовой поддержке извне (прежде всего из СССР и КНР). Правители ряда слаборазвитых стран заявляют о своих намерениях строить социализм. Однако кто будет обращать внимание на эти детали, когда коммунистическая идеология победоносно шествует по миру, а с коммунистическими режимами уже нельзя не считаться, они слишком сильны в военном и политическом отношении!

Да и в западном мире проявляются тенденции к концентрации и централизации производства. Бумы сменяются тяжелыми, невиданными экономическими кризисами. Пиковым стал кризис 1929–1933 годов. О важности централизованного регулирования производства и распределения все чаще говорят далекие от марксистской идеологии руководители капиталистических стран. В некоторых из них социалистические партии расширяют свое представительство в парламентах, формируют правительства (лейбористы в Великобритании, социалисты во Франции и т. п.).

Видные буржуазные политические деятели начинают относиться к марксизму как к серьезной научной доктрине, с которой нельзя не считаться. Они признают справедливым тезис о наличии «железных законов» истории, о реальности социалистической альтернативы. В конце XIX века обер-прокурор российского Синода К. Леонтьев писал: «Все эти нации, все эти государства, все эти [европейские] общества сделали за эти 30 лет огромные шаги на пути эгалитарного либерализма, демократизации, равноправности, на пути внутреннего смешения классов, властей, провинций, обычаев, законов и т. д. И в то же время они много “преуспели” на пути большего сходства с другими государствами и другими обществами. Все общества Запада за эти 30 лет больше стали похожи друг на друга, чем были прежде… Все идет к одному – к какому-то среднеевропейскому типу общества и господству какого-то среднего человека»[184]184
  Леонтьев К. Национальная политика как орудие всемирной революции: Письмо к О. Фуделю. М., 1889. С. 17, 22.


[Закрыть].

Представление о «железных законах истории», которые задают тенденции в общественном развитии, становится весомым аргументом в принципиальных политических дискуссиях. Обосновывая историческую необходимость даровать народу свободу, С. Витте в 1905 году писал Николаю II: «Ход исторического процесса неудержим. Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформы, то путем революции… Попытки осуществить идеалы теоретического социализма – они будут неудачны, но они будут, несомненно, – разрушат семью, выражение религиозного культа, собственность, все основные права»[185]185
  Витте С. Записка о необходимости реформ, представленная императору Николаю II 9 октября 1905 года // Красный архив. 1925. № 4–5. С. 51–61. С. Витте воспринимал марксизм как основательную научную теорию.


[Закрыть].

Популярность марксизма в этот период связана с достижением капиталистической системой зрелой индустриальной фазы развития. Для индустриализма характерны широкое развитие массового производства, его концентрация и централизация, рост масштабов производства при сохранении относительной простоты потребностей, которые оно призвано удовлетворять.

Развитому индустриальному производству присущи:

– простота и однородность потребностей, которые можно удовлетворить, увеличивая выпуск товаров и выравнивая их распределение между населением;

– наличие машин, работу которых призван обслуживать человек;

– широкое развитие конвейерной формы организации труда, когда сотни и тысячи людей подчиняются ритму работы машин;

– экономия на масштабе, при которой концентрация производства обеспечивает сокращение издержек и удешевление продуктов труда.

Общественную систему, в основе которой лежат индустриальные технологии, легко сочетать с социально-политическими новациями марксизма. Рабочий класс здесь становится одной из ведущих сил общественной жизни и прогресса. Усиление централизованного контроля за производством позволяет избежать потерь ресурсов, неизбежных в результате конкуренции. Менее развитым странам концентрация ресурсов на приоритетных направлениях развития производства дает возможность преодолеть отсталость, осуществить технологический прорыв.

Конкуренция и инновационный поиск предпринимателей представляются неразумной экзотикой вчерашнего дня. Кажется, что прогресс производительных сил позволяет сделать экономические отношения прозрачными, легко контролируемыми и оптимизируемыми. Все сложности привносятся в общество искусственно, вследствие существования товарно-денежных отношений («превращенных форм», по Марксу) и частной собственности. В случае обобществления (национализации) производительных сил отношения между людьми скинут вещную оболочку и станут прозрачными и понятными любому человеку Представление об упрощении общественной организации как генеральном направлении его развития позднее переносится и на сферы интеллектуальной деятельности, что должно было свести всю сложность общественных отношений к организационным (техническим)[186]186
  Наиболее последовательно и полно идеи упрощения разрабатывались выдающимся марксистом России А. Богдановым. В своей знаменитой «Тектологии» он попытался дать синтез научного знания в единой «организационной науке», которая должна была заменить собой философию (см.: Богданов А. Тектология. Всеобщая организационная наука. М.: Экономика, 1989). На этой основе Богданов утверждал, что со временем будет разработана синтетическая наука, которая будет достаточно простой для понимания любым человеком, что будет способствовать достижению социального равенства (см.: Богданов А. Инженер Мэнни // Вопросы социализма. М.: Политиздат, 1990).


[Закрыть].

Во многих событиях мировой истории 1920-1930-х годов можно было видеть явное или неявное свидетельство торжества марксизма. Накануне Первой мировой войны идеи централизации и координации приобрели широкую популярность среди политиков и интеллектуалов отнюдь не только левого направления [187]187
  В России 1908–1913 годов нередко можно было слышать призывы к введению государственной монополии на производство или распределение отдельных товаров (хлеб, уголь), предостережения против доверия к закону стоимости и рыночному ценообразованию. И даже правительство в 1913 году поставило перед собой цель разработать «пятилетний план развития российской промышленности» (см.: May В. Реформы и догмы. М.: Дело, 1993. С. 13–35).


[Закрыть]. На волне Великой депрессии к тем или иным формам прямого государственного вмешательства в экономику приходят правительства большинства развитых стран. Экономическая политика таких различных систем, как СССР И. Сталина, Германия А. Гитлера и США Ф. Рузвельта, имела ряд схожих черт[188]188
  См.: Стародубровская И., May В. Великие революции. От Кромвеля до Путина. С. 333–350 (наст, издание: Т. 3. С. 466^190).


[Закрыть]. Более того, менее развитые страны пытались копировать экономико-политические решения, марксистскую фразеологию СССР для выработки и обоснования своей экономической политики.

В это время раздаются и критические голоса, сомневающиеся в долгосрочной эффективности централизованной (социалистической) экономики. Разрабатывается новая система аргументов в поддержку тезиса о том, что конкуренция и связанная с ней неопределенность не являются механизмом бессмысленного разбазаривания ресурсов, а, напротив, стимулируют инновационную активность индивидов[189]189
  См.: Бруцкус Б. Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе // Экономист. 1922. № 1–3; Мизес Л. Социализм. М.: Catallaxy, 1994 (1922).


[Закрыть]. Однако эти аргументы не привлекают широкого внимания: социализм более устойчив, чем прогнозировали его критики (не верившие, что эта система может существовать на протяжении многих лет). Марксистские и близкие к ним режимы демонстрируют успехи как в экономической сфере (ускоренная индустриализация), так и в политической (победа во Второй мировой войне, расширение границ советской империи). Количество жертв, принесенных на алтарь этих побед, во внимание не принимается.

Практическая реализация марксистской доктрины позволяла сделать четыре вывода:

– концентрация производства действительно имеет место, это ведет к переустройству систем регулирования и распределения в развитых странах;

– налицо социалистические революции; они, правда, происходят не в самых развитых (и это не соответствует учению), но все-таки в больших странах и под марксистскими лозунгами, а приходящие к власти партии стремятся к реализации идей, сформулированных Марксом;

– социализм продемонстрировал устойчивость, более того, позволяет достигать высоких темпов роста; страны, в которых господствуют марксистские партии, оказываются способными побеждать в тяжелых войнах;

– в развитых странах события развиваются не совсем по Марксу – обнищание прекратилось, положение трудящихся не ухудшалось, а, напротив, улучшалось, классовые антагонизмы преодолеваются, революция маловероятна, но и здесь происходит концентрация производства, сопровождающаяся усилением государственного регулирования экономики.

На этом фоне тезис о верности Марксовых схем до середины XX века практически не подвергался сомнению. Не только восточные революционеры, но и западные интеллектуалы (и даже некоторые буржуазные политики) признавали его правоту Не во всем, конечно, но общая тенденция экономического прогресса, казалось, была Марксом предсказана правильно. Происходит концентрация производства и капитала, кризисы становятся все более разрушительными (причем кризисы не только экономические, но и военно-политические), общество требует усиления централизованного регулирования. В эти годы почти все соглашались, что необходимо государственное вмешательство в экономику для преодоления экономических кризисов, которые «широко воспринимались как признак конца капитализма»[190]190
  Barkai A. Nazi Economics: Ideology, Theory, and Policy. Oxford; N. Y.; Munich: Berg, 1990. P. 98. Многие авторы отмечают также распространенные в США (особенно в левых кругах) представления о том, что экономический кризис означает смерть капитализма (см.: Ekirch A. Ideologies and Utopias: The Impact of the New Deal on American Thought. Chicago: Quadrangle books, 1969. P. 66, 179).


[Закрыть]. За этим следовал вывод о «конце истории», в котором видели, правда, торжество не столько коммунизма, сколько тоталитаризма[191]191
  Дж. Оруэлл вспоминал об этом времени: «Помнится, я как-то сказал Артуру Кестлеру: “История в 1936 году остановилась”, – и он кивнул, сразу поняв, о чем речь. Оба мы подразумевали тоталитаризм» (Оруэлл Дж. Мысли в пути. M.: ACT– Ермак, 2003, С. 16).


[Закрыть].

Пиком триумфа марксизма можно считать выход в 1942 году работы И. Шумпетера «Капитализм, социализм и демократия». В ней выдающийся экономист и в последующем автор фундаментальной «Истории экономического анализа» признает правоту выводов Маркса почти столетней давности. У Шумпетера уже не вызывает сомнения, что все разумные люди теперь – за социализм[192]192
  И. Шумпетер писал буквально следующее: «Социализму перестали сопротивляться с той страстью, какую вызывает иной тип морали. Он стал тем вопросом, который обсуждают на базе утилитарных доводов. Остались, конечно, отдельные твердокаменные, но вряд ли они имеют достаточную поддержку, чтобы иметь политическое влияние. Это как раз и есть то, что висит в воздухе, – доказательство, что самый дух капитализма ушел в прошлое» (Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. M.: Экономика, 1995. С. 28).


[Закрыть]. Это не является более предметом серьезного обсуждения. Победы советских войск на фронтах Второй мировой войны добавляют материальный аргумент к такому теоретическому выводу. Но пик популярности идеи часто несет и зарождение глубокого кризиса. Символичен тот факт, что практически одновременно с книгой Шумпетера вышел памфлет Ф. Хайека «Дорога к рабству»[193]193
  См.: Хайек Ф. Дорога к рабству. М.: Экономика, 1992.


[Закрыть]. В данной работе, посвященной «социалистам всех стран», автор выдвигает стройную систему аргументов, подтверждающих, что социализм и марксизм обречены на поражение.

Выдвижение набора аргументов еще мало что значит в истории. В конце концов на протяжении 1920-1930-х годов время от времени появлялись работы, убедительно критиковавшие коллективистскую систему хозяйственной организации. В соответствии с марксистской философией истории для кризиса социалистической идеи должны были созреть материальные предпосылки. И действительно: подлинный и глубокий кризис марксизма как теоретической базы социализма и коммунизма наступил только с кризисом зрелого индустриального общества, с формированием новой технологической базы. Иными словами, сам кризис марксизма стал подтверждением правоты его историко-философской доктрины.

Формирование постиндустриального общества, марксизм и социализм

Послевоенный бум, охвативший примерно двадцатилетний период, заложил основы глубоких изменений в материальной базе современного общества. Некоторые явления, казавшиеся неотъемлемыми чертами капитализма, уходят в прошлое, глобальные потрясения и кризисы 1920-1930-х годов не повторяются. Ускоряются темпы экономического роста, расширяется мировая торговля. Продолжается быстрый рост благосостояния основной массы населения в развитых странах мира, увеличиваются расходы на социальные программы, вложения государства в «человеческий капитал» (прежде всего в образование и здравоохранение). Снижается доля доходов от собственности в ВВП развитых стран[194]194
  Подробная характеристика послевоенных тенденций современного экономического роста предложена С. Кузнецом (см.: Kuznets S. Modem Economic Growth. Rate, Structure, and Spread. New Haven; L.: Yave University Press, 1966. P. 186–190, 217–219, 424^26).


[Закрыть]. Наметился радикальный поворот в характере производительных сил, в организации производства.

Можно выделить следующие важнейшие особенности новой технологической базы, сформировавшиеся во второй половине XX столетия:

– происходят глубокие структурные сдвиги в экономике, суть которых в сокращении доли промышленности, росте доли сектора услуг (как в производстве, так и в занятости). Доля производства услуг к концу XX века превышает половину объема национального производства в наиболее развитых странах мира. Это подрывает один из важнейших постулатов марксизма о «всемирно-исторической роли» промышленного пролетариата;

– усиливается динамизм развития производительных сил, технологий, ускоряется обновление технологической базы, состава выпускаемой продукции. Это повышает уровень неопределенности в организации технологического процесса. Важнейшие характеристики, тенденции развития производства оказываются принципиально непредсказуемыми. Концентрация производства, стандартизация производственных процессов перестают быть важнейшими факторами, повышающими эффективность экономики. Они уступают гибкости, способности быстро перестраивать производство, систему оказания услуг, переориентировать их на меняющийся потребительский спрос. Это подрывает еще одну фундаментальную черту (и в представлении многих – преимущество) коммунистической системы – возможность долгосрочного планирования и координации действий хозяйственных агентов;

– происходит насыщение спроса продуктами, необходимыми для обеспечения жизнедеятельности человека. Проблема бедности (или неравенства) перестает быть проблемой физического выживания индивида. Потребности выходят на новый уровень, их удовлетворение связано прежде всего с индивидуальными склонностями человека. Это предопределяет сдвиги как технологического, так и социального характера: кризис конвейера, диверсификация потребностей.

Во второй половине XX века становится ясно, как развитые общества адаптируются к новым вызовам. Главную роль в этом играет государство. В Марксовом анализе оно лишь «комитет по управлению общими делами буржуазии», инструмент классового господства. А теперь государство демонстрирует самостоятельную роль, способность находить формы разрешения острых противоречий нереволюционным путем. Революции оказываются уделом менее развитых стран с жесткими общественными формами, неспособными гибко реагировать на вызовы времени.

По мере роста благосостояния подавляющая масса граждан страны становятся собственниками, заинтересованными не в переделе созданного продукта, а в обеспечении стабильных условий роста благосостояния. Общество, достигшее благосостояния, в котором большинству граждан «есть, что терять», не любит нестабильности, тем более не склонно к революционным взрывам. Интерес к революционному марксизму, предполагающему радикальный передел собственности, ослабевает.

Начинается кризис системы советского коммунизма, официально основанной на марксистско-ленинском учении. Столкнувшись с вызовом постиндустриального мира, социалистические страны либо оказываются неспособными к нему адаптироваться, и тогда это приводит к кризису и краху (Советский Союз, страны Центральной и Восточной Европы), либо на индустриальной стадии начинают перестраивать свою экономическую систему, восстанавливают в ней рыночные элементы, отходят от автаркии, интегрируются в мировое хозяйство (Китай, Вьетнам). Лишившись поддержки со стороны СССР, терпят крах попытки «построения социализма» в слаборазвитых странах третьего мира.

Марксистское учение сталкивается с кризисом, который связан с двойственной природой марксизма, смешением в нем двух взаимоисключающих компонентов – социальной теории и «светской религии». Возникают общие вопросы: применимы ли Марксовы подходы к анализу социально-экономического развития в принципе? Является ли то, что происходит в последние десятилетия, кризисом марксизма или его крахом? В какой мере методология Маркса способна быть полезной для современного исследователя? Для ответа на них необходимо рассмотреть, как выглядят элементы марксистской философии истории сквозь призму опыта XX века.