Текст книги "В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле"

Тем не менее, теперь я ценю умение Владимира Сергеевича не только находить новые темы исследований, но и вовлекать в их разработку многих сотрудников. Правда, подчас помимо их желания. Кто-то втягивался, кто-то уходил, предпочитая независимость.

Общение с Владимиром Сергеевичем, работа под его управлением побуждали задумываться и решать для себя серьезные вопросы. Что важнее – методологическая установка или эмпирическое обобщение (по Вернадскому)? Следует ли искать конкретику для подтверждения универсальных научных положений, переносимых в сферу географии из других областей знания или даже из философских построений? Можно ли выводить конкретику из таких построений? Или же важнее в первую очередь просто искать любую новую конкретику, а уже потом выстраивать новые обобщения? Пожалуй, одного ответа не существует. Важны обстоятельства времени и специфика той или иной области науки, наличие достаточной массы эмпирики и появление новых концепций изнутри, а не только извне. Очень важны соотношения. Думаю, методология не должна преобладать и внедряться специально. Она должна развиваться органично, по мере необходимости.

Отдел смог восстановить Никита Федорович Глазовский. Вернулось его исконнее название – «отдел физической географии» – хотя и с прибавкой «и проблем природопользования».

Когда Н. Ф. только появился в Институте в роли заместителя директора и заведующего нашим отделом, нам казалось, нужно ждать быстрых и существенных перемен в направлении работ, в сложившейся структуре тематических групп, ждать появления людей Глазовского. Перемены постепенно происходили, но они были мягкими, ненасильственными и воспринимались как естественные и полезные. Вероятно потому, что прежде, чем что-либо переменить, Н.Ф. основательно изучал ситуацию, не полагаясь лишь на чужие суждения. Это требовало усилий, но результат приносило нужный. Так, оказалось, что приставка «природопользование» к традиционному названию отдела вскоре наполнилась серьезным содержанием. Ведь серия фундаментальных книг этой тематики, задуманная и начатая Никитой Федоровичем (первые два из четырех уже вышедших томов), способствовала вовлечению в это дело многих коллег и из наших отдела и Института, и из других организаций. Серия продолжается и после смерти Н.Ф. – значит, тематика продуктивна.

Как жаль, что ему и нам не хватило времени вполне обеспечить самоорганизацию нашей работы, основанную на глубоком анализе всех возможных перспективных сюжетов. Правда, внешние обстоятельства этому отнюдь не способствовали. Институту нужно было выживать, отделу тоже. Однако вместе с Никитой Федоровичем сделано очень много – какие темы возникли, какие изданы книги, как радостно было работать с ним вместе!

В отделе, конец 1990-х годов. Слева направо: А. Ф. Мандыч, Н. Ф. Глазовский, А. Д. Арманд, А. С. Шестаков.

Удивительно, как при его предельной занятости Н.Ф. всегда принимал нас в своем кабинете с любыми нашими делами – отдельскими, институтскими или личными, мелкими и весьма важными. Впрочем, «принимал» слово неподходящее. Он просто вместе с нами делал наше общее дело, серьезно и дружески, но без малейшего намека на панибратство. И хотя в нашу сводчатую комнатку № 35 заходил редко, нам всегда казалось – он рядом.

Теперь времена снова настают трудные. Так что нам есть о чем сейчас заботиться. Тем более, что видна угроза атомизации нашего отдела. Утрата внутренних связей, содержательного общения – не по необходимости, а для поиска и осмысления общих интересов – весьма опасна. Ведь такое общение иногда обогащает не менее, а даже более, чем чтение книг, журналов, рукописей. Нередко чье-то вскользь сказанное замечание, чей-то доклад служат импульсом для неожиданного и интересного поворота всего направления нашей работы.

Надеюсь, мы сможем сохранить наше физико-географическое сообщество, хотя и обращающееся сейчас (впрочем, как и двадцать или тридцать лет назад) к смежным с физической географией темам. Сохранить, не забывая наши корни и оберегая атмосферу, в которой мы вырастали. Именно о них я стремился рассказать.

Думаю, корни не утрачены. Однако жизнь отдела складывается сейчас так, что у нового поколения не так много возможностей эти наши общие корни ощущать. А ощущать их важно – для того, чтобы не распасться на мало связанные между собой ячейки, не утратить панорамное зрение и способность видеть нашу работу и наши объекты и частями, и целиком, в разных масштабах, и в ретроспективе, и в перспективе.

Нас сейчас в отделе немало, мы разные люди с разными интересами, но если все вполне обособимся – едва ли уцелеем как сообщество.

Т. Г. Нефедова
Об отделе экономической и социальной географии, 1978–2011 гг.

Я пришла в Институт географии в конце 1978 г. Как выяснилось впоследствии, в разгар плавной, но заметной смены поколений. Незадолго до этого трагически погиб лидер экономикогеографов А. А. Минц, старела и постепенно уходила «старая гвардия»: И. В. Комар, И. М. Помус, О. Р. Назаревский и другие. Их заменила целая плеяда новых сотрудников, которые определяют лицо отдела и по сей день: Сергей Артоболевский, Павел Полян, Андрей Трейвиш, Вячеслав Шупер, Сергей Тархов, Ирина Волкова, Татьяна Бородина. Все мы были молоды, но не совсем зелены. Большинство успели где-то поработать, некоторые готовили диссертации, имели публикации. Поэтому такое обновление свежей кровью позволило расширить тематику отдела и дать новые импульсы старым темам.

Тогда отделом руководил Георгий Михайлович Лаппо, а его сотрудники группировались вокруг трех крупных направлений, хотя глухих заборов между ними, конечно, не было. Главное среди них под руководством Г. М. Лаппо было связано с исследованием проблем расселения, городов и агломераций. В нем блистали Ю. Л. Пивоваров, Г. А. Гольц, П. М. Полян, а впоследствии Г. Иоффе, В. Шупер, Н. Барбаш, Т. Бородина, Н. Петров и другие. Привлекались и аспиранты Г. М. Лаппо, например, О. Б. Глезер, потом тоже пришедшая в отдел.

Другое направление, изучавшее территориальную организацию хозяйства, было представлено Г. А. Приваловской, О. А. Кибальчичем, чуть позже – Э. Б. Алаевым. В конце 1970-х оно пополнилось «упертым» в транспортные сети С. А. Тарховым и «многостаночником» А. И. Трейвишем, которого первоначально взяли в Институт для изучения последствий переброски стока северных рек в Среднюю Азию.

Наиболее сплоченным и организованным было направление ресурсно-экологических исследований, которое базировалось на достижениях школы А. А. Минца и И. В. Комара. Руководил этим направлением женский триумвират: Г. А. Приваловская, Т. Г. Рунова и И. В. Канцебовская. В рамках этого направления тогда набирало силу сотрудничество стран СЭВ. С нашей стороны научное руководство осуществляла Татьяна Григорьевна Рунова, главным организатором и душой всего СЭВского сообщества была Инга Вениаминовна Канцебовская. Меня брали именно в эту группу, как человека, умеющего делать карты с опытом четырехлетней работы в Комплексной Восточной экспедиции геофака МГУ.

Я хорошо помню «смотрины», почему-то не в отделе, а в комнате парткома в главном здании. Мне было немного страшно, ведь Т. Г. Рунова и И. В. Канцебовская были для нас недосягаемыми авторитетами. К тому же я побаивалась дамского руководства. Но, разложив свои карты и рассказав о себе, я сразу почувствовала симпатию со стороны Татьяны Григорьевны. Эту взаимную симпатию мы пронесли через все время нашего общения, и я благодарна судьбе за то, что она подарила мне такого научного руководителя и такого начальника. Трудоголик по природе, Т.Г. всегда ценила работу своих сотрудников, умело и ненавязчиво ее направляя. А если ты получал какой-то интересный результат, то умела похвалить так, что хотелось горы свернуть.

С первых же дней меня подключили к СЭВской теме и Курскому стационару. Мы разделили сферы деятельности с Ириной Волковой: она занималась влиянием на среду промышленности, я – фоновыми видами природопользования, сельским и лесным хозяйством. Было сделано множество карт, которые вместе с итогами работы в МГУ, легли в основу моей кандидатской диссертации о картографическом моделировании воздействия человека на природу.

Плотная работа в группе вовсе не мешала мне ощущать себя членом всего коллектива отдела. На рубеже 70–80-х в двух небольших комнатах на втором этаже дома № 27 (где теперь помещаются картографы) на всех не хватало не только столов, но даже стульев. Кстати, эта теснота отражена в юмористическом рассказе, который мы написали с Андреем Трейвишем в стиле Зощенко к очередному капустнику (прилагается). Раз в неделю проходили общие заседания, на которых я поначалу боялась раскрыть рот, так силен был пиетет перед известными учеными. Но обстановка была очень демократичная и раскрепощавшая. После заседаний все собирались вокруг маленького столика у входа и пили чай.

И прежде в МГУ, и в Институте географии я работала, в основном, дома. Эта привычка так закрепилась, что теперь я уже просто не могу думать и писать при народе. Но институтское начальство требовало «дисциплины», которую оно понимало как заполнение небольшого числа сидячих мест. Поэтому дважды в неделю по очереди мы отсиживали в отделе. Это были, в основном, дни отдыха от работы. Мы гоняли чаи, иногда делали тупую счетную работу, но больше болтали, обсуждая и личные дела, и научные проблемы. Это очень помогало, с одной стороны, налаживать неформальные отношения в отделе, а с другой – давало возможность обсудить волнующие тебя научные вопросы с коллегами. Именно эта возможность делового, но притом дружеского общения больше всего способствовали нашему росту.

В 1980-х гг. отдел залихорадило. Он был разделен на две части: география населения во главе с Г. М. Лаппо и экономическая география под руководством сначала О. А. Кибальчича, потом Э. Б. Алаева, затем Г. В. Иоффе. Наша группа природопользования попала во вторую часть. Однако формальный раздел мало что изменил. Мы все сидели в тех же комнатах и точно так же общались. С самого начала у меня было ощущение причастности к единому сообществу институтских экономикогеографов.

В 1980-х гг. по СЭВской теме мы стали ездить за границу. Поначалу только начальство: В. С. Преображенский, А. М. Грин, Т. Г. Рунова, И. В. Канцебовская. Это было время общих деклараций, планов и весьма разношерстных международных сборников, хотя и объединенных общей шапкой. Молодежь стали выпускать после 1985 г. Я хорошо помню эти семинары в ГДР, Венгрии, Чехии, на которых мы делали доклады за круглым столом, торжественно украшенным флажками наших стран, с непременными познавательными экскурсиями и заключительными банкетами. Рабочим языком был русский. Не все наши коллеги знали его хорошо, многие говорили с ошибками, используя лишь общие славянские корни. Иногда мы сами повторяли эти ошибки, чтобы нас лучше и быстрее поняли. Так выработался некий «сэвский язык» – всем понятный, но ужасающий для стороннего слушателя.

Здесь мы работаем.

Γ.Μ. Лаппо.

Как только стали выезжать непосредственные исполнители, появилась возможность конкретной совместной работы. И. В. Канцебовская и чешские коллеги задумали создать единую карту природопользования Восточной Европы. Начиналось, как всегда, с общих семинаров. Но постепенно в каждой стране определилась «рабочая лошадка», которая отвечала за свою территорию. Координация работы выпала на меня, что оказалось чрезвычайно сложно, так как в «братских» странах к концу 1980-х уже начались изменения в экономике, административном делении, статистике. А методические подходы и раньше различались. Совместить все это было почти невозможно. Зато выезд в страны СЭВ сильно облегчился, на рубеже 1990-х вообще наступил недолгий период фантастической свободы передвижений: визы не требовалось, а билеты на поезд стоили недорого. Два-три раза в год, договариваясь по телефону, я выезжала на встречи уже узкой рабочей группы или в какую-то страну для согласования с исполнителем. После развала СЭВ финансирование этих работ прекратилось. Однако к нам присоединились коллеги из Австрии, которые взялись издавать карту. Работа облегчилась в 1989–1990 гг., когда я год прожила в Польше по академическому обмену, откуда ездила в Брно, где находился координационный центр. И карта «Природопользование и проблемы окружающей среды Центральной и Восточной Европы» все-таки была издана в 1992 г. в Вене. Более того, наша международная рабочая группа настолько сдружилась, что на чистом энтузиазме, по инерции мы продолжили работу, и в 1994 г. там же была издана вторая карта «Первые результаты социально-экономической трансформации в Центрально-Восточной Европе».

Резкие перемены 1990-х сказались и на нашем Институте. Отдел в это время возглавляла Г. А. Приваловская. Он вновь стал единым, но внутренние эрозионные процессы усилились. Ушли Т. Г. Рунова и И. В. Канцебовская. Я все больше дрейфовала в сторону экономической проблематики как наиболее актуальной. После отъезда Г. В. Иоффе в Америку, я постепенно заполнила нишу исследования изменений сельского хозяйства и сельской местности России. Спокойная академическая жизнь закончилась. Надо было выживать. Одни покидали Институт и науку. Другие стали подрабатывать в СМИ, в вузах и даже в школах, за счет внешних проектов и грантов.

В 1994 г. я затеяла социологический опрос сотрудников Института, результаты которого даже были опубликованы в «Известиях РАН, Серия географическая», № 5. Было опрошено 10 % сотрудников разных специальностей. Максимальная востребованность выявилась именно у экономикогеографов, половина которых ответила, что 50 % доходов дают дополнительные заработки вне Института. При этом 80 % всех опрошенных констатировали, что в 1990-х гг. стали работать больше. Две трети – что подрабатывают в науке же, и дополнительные темы пересекаются с академической и обогащают ее. Хотя большинство людей предпочитало не связываться с Институтом при заключении дополнительных договоров. Наиболее активным оказалось в начале 1990-х именно наше поколение. Старшим было трудно приспособиться к изменениям, а самые молодые еще не накопили научный багаж, чтобы быть востребованными. Впрочем, приток молодежи явно иссякал.

В аудитории имени Н. Н. Баранского. Поздравление коллегам. Слева направо: Т. Г. Нефедова, В. А. Шупер, О. Б. Глезер, А. И. Трейвиш, Т. Л. Бородина, С. С. Артоболевский.

Появились совместные проекты с иностранными коллегами, но уже из дальнего зарубежья. Мы стали выезжать во Францию, Германию, Голландию, США. Из бывших СЭВских связей сохранились связи с Институтом страноведения в Лейпциге, который возник на месте бывшего Института географии и геоэкологии ГДР, сократив персонал со 150 до 30 человек и кардинально обновив их состав. Кстати, в упомянутом выше опросе я спрашивала и об оптимальном размере Института. Ответы зависели от возраста работника. Старшее поколение ратовало за сохранение статус-кво или небольшие сокращения. Наше поколение видело Институт размером 100-300, а четверть – до 100 человек. Молодежь в большинстве считала, что необходимо сильное сокращение – до 100 человек, а треть – до 50 человек.

Институт географии устоял, как устоял и наш отдел, хотя сильно изменился. Мы защитили докторские диссертации. Каждый из нас ведет определенное научное направление, но не руководит, поскольку руководить некем. Хотя почти все где-то преподают и пытаются донести свои знания до молодого поколения. Но в Институте оно не задерживается. В далеком 1978 г., пополнение отдела было на 15-20 лет моложе ведущих сотрудников, в среднем 45-50-летних. Это оказалось оптимальным для смены поколений. Теперь нам всем 55–60, а молодежи нет. Есть аспиранты, успешно пишущие и защищающие диссертации, но не желающие оставаться в Институте при конкуренции других высоко оплачиваемых рабочих мест. Время нормальной смены поколений уже упущено. Через несколько лет академическая социально-экономическая география просто перестанет существовать.

Но пока наш отдел жив. И мы по-прежнему радуемся друг другу, встречаясь на заседаниях по пятницам. Хотя все чаще слушаем доклады чужих, а не друг друга. И даже не вполне представляем, кто чем занимается. Наш нынешний заведующий С. С. Артоболевский вот уже 14 лет пытается нас сплотить. Но при страшной занятости и востребованности вовне это довольно сложно. Помогают семинары, базирующиеся на энтузиазме отдельных сотрудников (Сократические чтения и методологический семинар, организуемые В. А. Шупером, исторический семинар В. Н. Стрелецкого, тематические ежегодные конференции, проводимые прежде Ю. Г. Липецом, которые ныне курирует С. С. Артоболевский), совместные сборники да аспиранты, предзащиты и т. п. Но по-прежнему главное – это неформальное общение с людьми умными и талантливыми, которых я знаю уже более 30 лет, и которых я не только уважаю, но искренне люблю.

А. Н. Маккавеев
Мое знакомство с Институтом. Не только геоморфология

Экспедиции составляли значительную часть жизни сотрудников Института географии, и по времени, и по затратам сил. Моя первая серьезная экспедиция была связана тоже с нашим Институтом.

В далеком 1962 году я, вместо практики в Хибинах, которую проходили студенты первого курса географического факультета МГУ, отправился в экспедицию на Печору. Начальником был Борис Александрович Корнилов, научный сотрудник Института географии, незадолго до этого защитивший кандидатскую диссертацию.

Зачислили меня лаборантом. Первый визит в ИГАН был в канцелярию, где я заполнил анкету, написал заявление и получил направление за справкой о здоровье в академическую поликлинику «на Кировской». Стояла теплая погода конца июля. Институт был практически пуст и, может быть, поэтому мало запомнился.

В поликлинике очереди были небольшие, но неспешные. Времени сидения хватило на то, чтобы прочитать учебник «Геоморфология» М. В. Пиотровского, который «как толковый и не растянутый» рекомендовал мне папа. Дело было в том, что геоморфологию на первом курсе еще не проходили. Теперь я думаю, что косвенно эта книга повлияла на мою дальнейшую специализацию.

Впечатление произвел институтский склад в старом доме неподалеку от площади Дзержинского. Дом этот давно снесли. Сначала надо было пройти под арку, затем через темный подъезд, спуститься в подвал, где на обширных стеллажах стояло, лежало и громоздилось разношерстное снаряжение и оборудование. Работали там двое пожилых мужчин. С ними Борис Александрович был на дружеской ноге. Все снаряжение отвезли на квартиру к Корнилову, где еще раз проверили все вещи, особенно палатку. Мама нашего начальника покормила вкусным обедом.

Тут надо сказать и о нашем отряде. Задача экспедиции была связана с планируемой переброской части стока северных рек в мелевшее в то время Каспийское море. Кроме начальника и меня в отряде было еще двое: студентка пятого курса Ирина Авессаломова, потом она работала на географическом факультете, и знакомый Бориса Александровича Саша Саблин-Яворский, студент «Менделавки», как панибратски называют Московский химико-технологический институт имени Д. В. Менделеева – парень непоседливый, брюнет с маленькой бородкой из жесткой почти прямой щетины. О пятом участнике я еще не знал.

Несколько дней спустя мы были в поезде, шедшем до Сыктывкара. Оттуда на маленьком самолетике долетели до Курьи – небольшого поселка, расположенного там, где Печора выходит из Уральских гор на равнину и поворачивает к северу. По берегам быстрой и чистой реки стояла тайга. Мы поставили палатку недалеко от поселка, на берегу Волосницы – маленького левого притока Печоры.

Борис Александрович купил или, скорее всего, выменял за бутылку водки небольшой плот из толстенных бревен. На них были прибиты длинные доски. С обеих сторон плота мы сделали «гребли» – колоды, на которые укрепили большущие самодельные весла, представлявшие собой ошкуренные еловые стволики с прибитыми на них короткими досками. На одном конце плота прибили лист железа, уложили на нем круг из камней, отметив место для костра, но пользовались этим очагом редко. Большую часть плота заняла палатка. Закончив приготовления к плаванию, мы на шестах вышли из Волосяницы в Печору.

Река несла нас довольно быстро. Если нужно было что-то осмотреть, совершить маршрут по берегу или съездить в ближайшее селение в магазин или на почту, использовали маленькую двухместную лодочку, тоже добытую в Курье и привязанную у нас «за кормой». Плыли днем, на ночевку приставали к берегу, разводили костер, готовили ужин. Спать в палатке на плоту первое время мешали неровные стыки досок, один из которых оказался у меня под самым боком. Но, в конце концов, я так привык, что на протяжении некоторого времени по приезде в Москву этих стыков не хватало для нормального сна.

В мои обязанности входила подготовка завтрака. Надо было встать раньше всех, за час или больше, развести на берегу костер, что в дождь или ветер было сложно, особенно при моей неопытности. Готовить было довольно просто. В меню завтрака входили различные каши, причем пшенная и манная готовились на сгущенном молоке, а гречневая и рисовая с тушенкой. Но чаще, чтобы не затруднять себя замером нужного количества крупы и воды, использовал концентраты, продававшиеся тогда во всех сельских магазинах. Это были квадратные брикеты необычайной крепости, для размягчения которых подходили обух топора или тяжелый молоток. Большим успехом у нашей команды пользовались кисели, которые продавали тоже в брикетах. Довольно хороший хлеб можно было купить в каждом сельпо. С продуктами тогда было неплохо, что я оценил, только попав на Печору снова в 1964 году, памятном неурожаем, пустыми полками магазинов в провинции и смещением Хрущева.

Подготовка к маршруту.

Днем я дежурил у гребли, направляя плот на стрежень реки, подальше от берега и мелей. В одну из первых «вахт», увидев идущий навстречу пароход, я стал будить спокойно спящего в палатке начальника. Была получена команда: «Не препятствовать!» Больше к нему с подобной чепухой я не приставал, сообразив, что топить нас никто не собирается.

Борис Александрович на ходу ловил рыбу. На его спиннинг попадался даже хариус. На наши самодельные удочки клевали рыбы попроще.

Как-то под вечер, мы искали место для причаливания, но внезапно подошедшая гроза посадила наш плот на мель, и мы оказались под проливным дождем почти на середине реки. Тьму прорезали вспышки молний, сопровождаемые оглушительным грохотом. Мы забрались в спальные мешки, накрыв их спущенной палаткой, которую хотел унести ветер. Довольно быстро мешки и все их содержимое промокло. Утром стихия утихла. Несмотря на продолжающийся дождь, мы забрались в воду и, с помощью шестов спихнули плот с мели, подошли к берегу. Соорудили большой костер и долго сушили все вещи.

Саблин-Яворский был с нами недолго, уехал к началу учебного года. Похолодало. На фоне густой зелени елей быстро стали появляться золотые березовые листья. Неожиданно для меня нас стало опять четверо. Мы проплывали мимо крупного поселка, держась ближе к берегу. Оттуда послышались крики: «Боря! Боря!» Кричал и махал руками мужчина в шикарном, не только для тех мест, но и для столицы зарубежных плаще, шляпе и начищенных до блеска ботинках. Это был Константин Октавьевич Ланге, работавший тогда в ЮНЕСКО. Несколько дней назад он прилетел в Москву из Стокгольма и, по своей воле, отправился в места для ссыльных на Печору. Тогда почти в каждом селении этого края был маленький аэродром. Заграничный гость быстро переоделся в штормовой костюм, телогрейку и резиновые сапоги и оказался совершенно своим человеком.

На наши расспросы о зарубежной жизни он жаловался, что ему «там все так надоело». Зато Корнилов нашел собеседника. Разбирались достоинства и недостатки пока мне неизвестных сотрудников Института, пошли воспоминания об экспедициях, военной службе, войне. Обсуждение международного положения Борис Александрович заканчивал «жизнерадостной» тирадой: «… нам с тобой, Костя, еще придется повоевать, взять в руки оружие!». В ближайшую субботу мы отправились в один из поселков в баню. После бани я впервые попробовал спирт, который хранил начальник в зеленом сундуке – «вьючнике». Запивали его мы холодной печорской водой.

К середине месяца наш плот достиг протяженного отрезка реки, ориентированного на север. Печора становилась все шире. Холодный встречный ветер стал относить плот вверх по реке. Попробовали к плоту привязать срубленную ель. Дерево ушло в воду, и только часть веток торчало из реки. Некоторое время оно тянуло плот, но за день мы проплывали немного, и вскоре плот опять начало сносить вверх по реке.

Решили пристать к берегу в одном из крупных сел. Своими силами выгрести к берегу было очень трудно. Договорились с мотористом на катере. Катер рванул, плот почти встал на дыбы, при этом его передняя часть стала уходить под воду, но Борис Александрович успел перерубить буксирный канат. К берегу подошли на веслах, выбиваясь из последних сил.

Пребывание на берегу стало навевать тоску. Я малодушно запросился домой. Меня посадили на проходящий пароход, нагрузив кучей уже ненужных вещей, от спального мешка до телогреек и сапог. На вокзале в городе Печора я провел в очереди в кассу вечер и целую ночь, и наутро смог купить билет до Москвы. В вагоне забрался на полку и лег спать в своем спальном мешке. Проснулся утром следующего дня. Соседи рассказали, что ночью по поезду проходил патруль, проверявший документы и искавший беглых из лагерей, иногда видневшихся по сторонам железнодорожного пути. Осветив фонариком мою физиономию, они решили, что на беглого бандита я еще не похож и не стали будить.

Через пару дней после приезда я навестил склад на Дзержинской и сдал порученное мне снаряжение. При этом обнаружилось, что два высоких резиновых охотничьих сапога были из разных пар, и их пришлось нести домой. Сдал я их недели через две-три, когда приехали все остальные участники экспедиции.