Текст книги "Хемингуэй. История любви"

Часть XI
Палата в лечебнице Святой Марии

– Сеньор Пекас! – приветствовал меня Эрнест. Он вошел вместе с медсестрой Сьюзан в палату и, увидев меня, широко улыбнулся.

– Сьюзи, принесите-ка нам с Эль Пекасом чаю, – сказал он сестре.

– Мистер Хемингуэй, вам пора отдыхать, тихий час, – напомнила та.

– Бежать мне отсюда пора, однако начнем с чая, тихий час потом. Кстати, тихий час устраивают в детском саду, да и вам там тоже место.

Сестра Сьюзан ушла за чаем.

– Вы, Пекас, садитесь на стул, он один. А я сяду на кровать. Видели бы вы этих двух врачей, как они без конца измеряли мое скачущее давление, пытались подсчитать, сколько еще сеансов электрошока я выдержу. Вы уже почти разрушили мою память, сказал я им, валяйте и дальше, чтобы я и вас забыл.

– Они не собираются их прекратить?

– Да разве эти мозголомы понимают, что за люди писатели и что такое чувство вины и раскаяние? Всем психиатрам непременно следует проходить курс литературного творчества, тогда они начнут хоть как-то понимать писателей. Но сменим тему. Вы видели в Голливуде Купа?

– Да, был у него дома.

Эрнест спрашивал меня о кинозвезде Гэри Купере, который стал его добрым другом еще в те времена, когда снимался в роли лейтенанта Генри в первой версии фильма «Прощай, оружие!». Купер сыграл также главного героя в «По ком звонит колокол», фильм имел большой кассовый успех, но Эрнесту не понравился: он считал, что героиня-крестьянка, которую играла Ингрид Бергман, – вылитая Элена Рубинштейн[38]38
  Элена Рубинштейн (1872–1965) – основательница косметической линии и сети магазинов в США, Франции и Великобритании.


[Закрыть] в одежде от «Аберкромби энд Фитч». И еще Эрнест был ужасно недоволен, что в знаменитой любовной сцене в спальном мешке у Купера была застегнута куртка. И все же Эрнест захотел, чтобы Купер снимался в главной роли в фильме «За рекой, в тени деревьев», над сценарием которого мы с ним начали работать, но оставили, узнав страшный диагноз, который поставили Гэри: неоперабельный рак предстательной железы. Когда я приехал навестить его, он, весь истаявший, лежал в спальне с задернутыми шторами.

– Я звонил Купу дня два назад, – сказал Эрнест. – Совсем все хреново, да? Он сказал, что обскачет меня и первым встретится с курносой. Вот что значит настоящий мужчина! Мы со всех сторон слышим: ах, мужество, ах, чувство собственного достоинства, ах, сила духа! – Чушь все это собачья, дерьмо! Чтобы прилично умереть, нужно просто быть настоящим мужчиной.

Я знал, что Эрнеста всегда глубоко волновало то, как человек умирает, и тем более сейчас. Когда его упрекнули в том, что он заигрывает со смертью, он гневно ответил: «Все только и твердят, что я всю жизнь играю со смертью. Если ты всю жизнь только и делал, что пытался перехитрить смерть и в то же время не позволял ей вступать с тобой в препирательства и изучал ее, как красивую шлюху, способную погрузить тебя в вечный сон, в котором нет никаких проблем и нет необходимости работать, – что ж, тогда о тебе можно сказать, что ты изучал смерть. Но что ты с ней заигрывал – прошу прощения. Уж что-что, а это мы все знаем: стоит только начать с ней флиртовать, и она тут же ляжет с тобой в постель, а репутация этой дамы известна: она обязательно наградит вас неизлечимой болезнью. Так какой смысл за ней гнаться? Она всего лишь продажная девка».

Вернулась медсестра Сьюзан с подносом, на котором были две кружки с чаем и два коржика. Эрнест сказал, что припрятал бутылку водки к полднику, но она ее нашла. Сьюзи – шпионка. Сестра улыбнулась и ушла.

Мы стали пить чай и есть коржики.

Я сказал Эрнесту, с каким волнением читал последнюю главу, которую он мне оставил, где он с такой любовью и благодарностью пишет о Хэдли.

– Я не знаю другого мужчину, который бы любил женщину так же сильно и писал бы о ней с такой любовью и нежностью, – сказал я. – Как бы мне хотелось когда-нибудь встретить женщину, которую я полюбил бы так же сильно.

– Нам с Хэдли повезло. Мы с ней идеально подходили друг другу. Хэдли верила в меня, и этого было более чем достаточно, чтобы переносить удары, которые мне наносили бесконечные издательские отказы. Рассказы свои я писал мучительно трудно, но получить отказ было и вовсе невыносимо. Когда вам возвращают рассказ, в который вы вложили столько труда, души и надежд, с печатным бланком стандартного отказа, на голодный желудок это трудно переварить. «Дорогой сэр, сообщаем Вам, что, к сожалению, предложенный Вами материал не соответствует высоким требованиям нашей редакции». Да поди они все!.. Сообщаю, что, к сожалению, Ваше уведомление об отказе не отвечает моим высоким требованиям!

Увидев скомканный бланк, Хэдли начинала убеждать меня, что я не должен отчаиваться, что она восхищается моими рассказами и что однажды их кто-нибудь обязательно напечатает и они будут иметь огромный успех, а в витринах всех книжных магазинов будут выставлены мои фотографии – я улыбаюсь с трубкой в зубах. Она брала мое лицо в ладони, привлекала меня к себе и обнимала, и я чувствовал, что у нас есть что-то такое, чего нет больше ни у кого на свете, и оно поможет нам добиться всего, чего мы хотим.

– Это очень ясно ощущается в вашей замечательной книге, – сказал я. – Кто был рыбой-лоцманом, приведшей к вам богачей?

– Дос Пассос. Он желал мне добра, но уж лучше бы не желал.

– А кто были богачи?

– Сара и Джеральд Мерфи.

– Но ведь они стали вашими преданными друзьями.

– Слишком уж преданными.

– Но Париж, о котором вы писали, сослужил вам добрую службу.

– Лучшее из всего, что вы сейчас читали, я написал давно. Если бы я только мог закончить! Одно ясное, точное предложение, которое бы все завершило. Я день за днем стою у этой конторки и пытаюсь его сочинить, но ничего не получается. Эти проклятые врачи взрывают мне мозги. Какая же это зверская боль! Они меня раздавили, стерли память, не оставили сил.

– Они пытаются удержать вас от самоубийства.

– А что они мне дали, чтобы я хотел и дальше жить? Мне шестьдесят один год, и я опустошен. Романы и рассказы, которые я обещал себе написать, так никогда и не будут написаны. Что нужно человеку в моем возрасте? Быть в добром здравии. Получать удовольствие от работы, которую умеешь делать. Есть и пить в компании добрых друзей. Спать с женщинами, путешествовать по любимым местам. А мне во всем этом отказано. Так на кой черт мне торчать на этом свете? Как платить эти окаянные налоги, если я не могу написать ничего, за что бы мне самому заплатили? В телефоне в холле жучок, и эта палата тоже прослушивается. Сестра Сьюзан постоянно посылает донесения в ФБР.

– Папа, это безумие, вам надо от него избавиться.

– Я безумен? Когда она в палате, следите за каждым своим словом.

– Да зачем бы ФБР…

– Я пишу подозрительные книги, действие которых происходит в чужих странах: во Франции и в Италии, на коммунистической Кубе и в фашистской Испании. Все эти годы я жил среди кубинских коммунистов. Я стреляю из ружья. Говорю на языках, которых Джон Эдгар Гувер не понимает. Все с ними в сговоре – и мой адвокат, и мой врач, и мой банкир. Они меня ограбили, на моем банковском счету почти ничего не осталось. Может быть, я даже не смогу оплатить свой больничный счет. Они требуют, чтобы я погасил задолженность по налогам. Я пытался жить правильно, но они хотят, чтобы я жил по их правилам, а мне такая жизнь не нужна. Пусть возьмут ее и подавятся. Пожалуйста, пущу себе пулю в лоб. Этого они хотят? Ну так получайте, ваша взяла!

Все те же фобии, страхи, навязчивые идеи, та же мания преследования, что и раньше. Все эти слова я слышал уже много, много раз.

– Перестаньте, Эрнест, вы нужны нам здесь, нужны миллионам людей.

– Поздно, Пекас. Моя выездная виза уже оформлена.

В глазах у Эрнеста стояли слезы. Стемнело, за окном зажглись фонари, их свет освещал палату. Эрнест опустил голову на грудь и закрыл глаза. Из коридора доносились больничные звуки. Ворвался вой сирены – это во двор больницы въехала карета «Скорой помощи», в окне мелькнула красная мигалка. Было слышно, как далекие динамики вызывают врачей. Сердце у меня сжалось. Эрнест, такой близкий мне и родной человек, вот уж именно Папа, безмерно страдает, но врачи не облегчают его мучений, это не в их силах. И не в моих.

Эрнест поднял голову и несколько раз кивнул, словно соглашаясь с какой-то тайной мыслью, утверждаясь в каком-то желании, признавая что-то.

– Пекас, – произнес он еле слышно, – скажите мне, как понять молодому человеку, который полюбил в первый раз в жизни, как ему понять, что это будет единственная настоящая любовь всей его жизни? Как узнать? Как угадать? – Он снял очки, положил их на тумбочку у кровати и вытер глаза уголком простыни, которая закрыла его лицо. И повторил, не опуская простыни: – Как угадать?

В палате наступила мертвая тишина, только с улицы доносились далекие звуки.

– Пекас, – сказал Эрнест из своего укрытия, – мне, пожалуй, стоит вздремнуть, а то сестра Сьюзи донесет на меня. И может быть, если вдруг повезет… я увижу во сне Париж.

Я еще посидел рядом с ним. Мне пора было уходить, иначе не успею на самолет, но оставить его в этой палате-тюрьме казалось мне предательством. Этот удивительный человек всю жизнь так щедро дарил всем себя, и как мало теперь от него осталось. Я бесконечно скорбел о нем, невыносимо было думать о том жалком существовании, на которое его обрекла в конце жизни эта нечестная игра.

Человек, который не отступал перед несущимся на него буйволом, который летал в бомбардировщиках, сбрасывающих бомбы над нацистской Германией, который отказался следовать господствующей литературной традиции и, борясь с нищетой и непониманием, утвердил свой собственный неповторимый стиль, – этот человек, мой самый близкий друг, сейчас боялся: боялся, что его преследует ФБР, что его тело заживо разлагается, что его друзья предали его, что жизнь не стоит того, чтобы жить…

Но тяжелее всего мне было оттого, что я был бессилен перед этим бушующим ураганом и не мог спасти Эрнеста.

Он заснул. Мне вспомнилось, как однажды весенним вечером мы сидели с ним в баре «Ритц» за коктейлями после особенно удачного дня на скачках в Отейле и он сказал:

Когда я представляю себе загробную жизнь в раю, действие всегда происходит в Париже, в отеле «Ритц». Чудесный летний вечер. Я захожу в бар со стороны улицы Камбон выпить пару мартини. Потом роскошный ужин под цветущим каштаном в «Ле Пети Жардин» – это скверик против ресторана «Грилл». После нескольких бренди я бреду к себе в номер и ложусь в гигантскую кровать, какими славится «Ритц». Там все кровати медные. В изголовье у меня лежит валик величиной с «Граф Цеппелин»[39]39
  Пассажирский дирижабль, построенный в Германии в 1928 году.


[Закрыть] и четыре квадратные подушки, набитые настоящим гусиным пухом, – две для меня и две для моей небесной возлюбленной.

Останься я с Эрнестом еще на день, на два, на три, я все равно не смог бы принести ему облегчение, только бесконечно отчаивался бы сам.

Я встал, преодолевая внутреннее сопротивление, и пошел к двери, чувствуя, что до конца дней у меня в ушах будет звучать его измученный голос и страстный вопрос: «Как понять, что она будет единственной, истинной любовью всей твоей жизни?»

Я открыл дверь. Коридор был пуст.

Я осторожно прикрыл дверь. Мне хотелось надеяться, что моему другу снится Париж, он в своем любимом номере в отеле «Ритц» окнами на скверик, в огромной медной кровати, и рядом с ним его небесная возлюбленная – конечно же, Хэдли.

Эрнест Хемингуэй на крыльце его дома в Кетчуме. (A. E. Hotchner’s personal collection.)

Послесловие

Через две недели после моего визита к Эрнесту врачи клиники Майо выписали его из лечебницы, не завершив назначенного курса электросудорожной терапии.

А еще неделю спустя Эрнест застрелился в своем доме в Кетчуме, штат Айдахо.

Через пятьдесят лет после смерти Хемингуэя ФБР рассекретило его досье по заявлению заинтересованных лиц в соответствии с Законом о свободе информации. И выяснилось, что Джон Эдгар Гувер приказал установить наблюдение за Эрнестом начиная с сороковых годов, потому что с подозрением относился к его деятельности на Кубе. Все следующие годы агенты писали о нем донесения и прослушивали его телефонные разговоры. Продолжали за ним следить и все то время, что он находился в больнице Святой Девы Марии. Вполне вероятно, что прослушивался и телефон в холле у его палаты, а сестра Сьюзан была агентом ФБР.

Книга, которую Эрнест писал как дань любви к Парижу и к Хэдли, была опубликована после его смерти. Я почтил его память, дав ей название «Праздник, который всегда с тобой».

Мое желание встретить когда-нибудь женщину, которую я полюбил бы так же сильно, как он любил Хэдли, исполнилось.