Текст книги "Завет воды"

– Где ты хранишь лук? – спрашивает Одат-коччамма, входя в кухню; говорит она половиной рта, чтобы не выронить табачную жвачку. – И дай мне нож. Всю жизнь молюсь, чтобы лук резал себя сам и прыгал в горшок, но знаете что? – косится она на каждого с убийственно серьезным видом, – до сих пор чуда так и не случилось.

А потом невозмутимая маска дает трещину, лицо разбегается мириадами морщинок, и за обезоруживающей улыбкой следует гоготанье настолько неожиданное и беззаботное, что оно разгоняет темные тучи над кухней. Малютка Мол в восторге хлопает в ладоши и смеется вместе с ней.

– Боже милосердный. – Заметив выкипающий рис, Одат-коччамма воздевает руки к небу, ну или пытается воздеть, но горб не дает поднять руки выше лица. – Кто-нибудь присматривает за этой кухней? – Выговор смягчают веселый огонек в глазах и добрые интонации в голосе. – Кто тут главный – кошка?

Она сбрасывает с плеча конец тхорта и подхватывает им, как прихваткой, горшок, снимает его с огня, потом высовывает голову за дверь, прикладывает два пальца к сжатым губам и выпускает струю табачного сока. Она возвращается как раз вовремя, чтобы засечь, как кошка ворует жареную рыбу. Застигнутая на месте преступления кошка замирает. Верхняя губа Одат-коччаммы выворачивается, и на свет появляются, будто грязные клыки, грубо вырезанные деревянные зубы – она вынимает протез. Это уже чересчур для бедной кошки, которая стремительно улепетывает, поджав хвост. Протез возвращается на место, и старуха опять весело хохочет.

– Кстати, – театральным шепотом произносит она, озираясь, не подслушивает ли кто чужой. – Это не мои зубы. Тот аппуппа́н[108]108
  Пожилой мужчина, старик (малаялам).


[Закрыть] бросил их на подоконнике.

– Что за старик? – недоумевает Большая Аммачи.

– Ха! Отец моей несчастной невестки! Кто же еще? Я ушла из их дома после того, как он назвал меня старой козой. Увидела зубы и подумала, аах, если я старая коза, то мне они нужнее, чем ему? Раз он их бросил, значит, они ему ни к чему, а́ле?[109]109
  Доволен, удовлетворен, ему хватит (малаялам).


[Закрыть] – с невинным видом поясняет старушка, но взгляд у нее ехидный.

Большая Аммачи безудержно хохочет. И все ее тревоги моментально испаряются.

Одат-коччамма становится тем целительным бальзамом, который так нужен Парамбилю. Старушка неустанно в трудах. Всего за неделю Большая Аммачи привыкает к тому, что над ней хлопочут, уговаривают присесть и отдохнуть или смешат так, что порой трудно не обмочиться. Единственное, что ей не нравится, это то, что после купания Одат-коччамма всегда надевает одно и то же заляпанное куркумой мунду, хотя сама она горячо отпирается:

– Да я только вчера приоделась!

Глубокой ночью до Большой Аммачи наконец доходит, и она злится на себя: у Одат-коччаммы только одна смена одежды. На следующий день она преподносит старушке в подарок два новых костюма со словами: “Мы с вами не виделись в прошлый Онам, эти подарки дожидались вас”.

Одат-коччамма возмущается, брови ее насуплены, пальцы теребят белоснежную ткань, которая никогда больше не будет такой белой, как сейчас. Но глаза выдают ее.

– Ого! Это что такое? Ты что, намереваешься выдать меня замуж, в мои-то годы? Аах, аах. Если б знала, ни за что бы к вам не пришла. Гони жениха прочь! Видеть его не желаю. Поди, урод какой-нибудь, раз мне ничего не сказали заранее. Он что, слепой? Припадочный? Хватит с меня мужиков. Да этот горшок умнее любого мужика! – приговаривает она, вроде как пытаясь всучить одежду обратно Большой Аммачи, но при этом крепко держит обновку, не выпуская из рук.

Едва завидев отца, Малютка Мол сразу мчится навстречу. С ней он терпеливее, чем с ДжоДжо, который в любом случае благоговел перед отцовскими размерами и молчанием, а вот Малютка Мол – ничуть. Она показывает Большому Аппачену свои ленточки и кукол. Однажды дождливым днем, когда ливень не выпускает хозяина из дома, Малютка Мол останавливает нервное хождение отца по веранде и тянет его к своей скамейке:

– Садись! (Он покорно подчиняется.) Почему дождь падает на землю и не поднимается опять в небо? Почему…

Он, оторопев, молчит под канонадой вопросов. А Малютка Мол и не ждет ответов. Она влезает на скамейку, чтобы нацепить на отца шапочку, которую с помощью Одат-коччаммы сплела из пальмовых листьев. Удовлетворенная результатом, хлопает в ладоши. Потом обвивает отцовскую шею коротенькими ручонками и прижимается щечкой к его щеке, сплющивая их лица.

– Теперь можешь идти, – заявляет она. – В шляпе ты не намокнешь.

Он с благодарностью взмахивает шляпой. Большая Аммачи прикусывает губу, чтобы не рассмеяться при виде своего закопченного годами палящего солнца гиганта-мужа, увенчанного крошечной бесформенной шапочкой. Отойдя подальше, когда дочь его уже не видит, он снимает шапочку и внимательно разглядывает ее.

– Не представляла, что доживу до такого, – признается Большая Аммачи Одат-коччамме.

– Аах. Почему нет? Сердце отца всегда открыто для дочери.

Здесь есть и моя заслуга, думает она. Я помогла ему стать мягче. Помогла избавиться от бремени тайны.

Чемачча́н[110]110
  Служка в церкви, послушник, алтарник (малаялам).


[Закрыть], который однажды утром приходит собирать пожертвования, совсем мальчишка, растительность над его верхней губой такая жиденькая, что каждый волосок можно назвать в честь апостола. Голос у него еще ломается. В белой сутане не по размеру и черной камилавке, сползающей на лоб, он кажется актером школьного театра в костюме священника. Семья наверняка “посвятила” его церкви, чтобы мальчика воспитали (и прокормили) в семинарии, – большое подспорье, когда риса на всех не хватает. Таких мальчишек посвящают в сан без разбору, но Большая Аммачи не уверена в искренности их веры.

Бестолковый чемаччан сначала долго пялился на Дамо, пока Унни не отогнал его. А теперь неотрывно глазеет на Малютку Мол, позабыв, зачем он здесь, пока Большая Аммачи не окликает мальчишку, попросив гроссбух. Детские глаза недоуменно обращаются к ней.

– Эта штука у тебя под потной подмышкой, – показывает пальцем Большая Аммачи.

Протянув книгу, он заботливо интересуется:

– А чем больна малышка?

Она вздрагивает, последив за его взглядом. Малютка Мол сидит на своей скамеечке, качая ножками, как делает это часами каждый день.

– Что значит, чем больна? Ничем она не больна!

Прошло несколько секунд, прежде чем мальчишка сообразил, что сморозил ужасную глупость. Он испуганно пятится, потом вспоминает про свой гроссбух, осторожно тянется за ним, опасаясь, что получит книгой по башке, не успев сбежать.

Разъяренная Большая Аммачи внимательно изучает улыбающуюся дочь. Что такое углядел глупый мальчишка? Это из-за языка? В семье уже привыкли к манере Малютки Мол высовывать язык на нижнюю губу, как будто во рту ему места не хватало. Лицо у нее широкое, или так кажется из-за выступающего лба. Мягкий родничок, который пульсирует на голове у всех младенцев, до сих пор виден под кожей Малютки Мол, хотя ей уже шестой год. Черты лица у нее грубоваты, это верно. Нос, в отличие от родительских, широкий и плоский и на лице выглядит как картофелина на тарелке.

Большая Аммачи чувствует, как муттам уходит у нее из-под ног, и прислоняется к столбу веранды, чтобы не упасть. Ходить без опоры Малютка Мол начала в три года и только к четырем научилась складывать слова в фразы. Большая Аммачи была так довольна, что ребенок не стремится лазать по деревьям и качаться на лианах, что не обращала внимания на подобные вещи.

Она с пристрастием допрашивает Одат-коччамму:

– Скажите честно – что вы думаете?

Та внимательно разглядывает Малютку Мол.

– Что-то тут не то. Голос у нее чересчур хриплый. И кожа неправильная, бледная какая-то.

Старушке неприятно это говорить, но Большая Аммачи понимает, что она права.

– Но что это значит? – продолжает Одат-коччамма. – Что она ангел!

Большая Аммачи пригласила ваидьяна, который, мельком глянув на пациентку, вытащил пузырек с микстурой.

– Давайте ей это, – произносит он торжественно. – Трижды в день, с теплой водой.

– Погодите-ка! Но что с ней, по-вашему? – настаивает она, не обращая внимания на пузырек.

– Аах, аах, это должно помочь. – Он отводит глаза, настойчиво протягивая лекарство.

– Но это та же самая микстура, которую вы давали, когда у нее был коклюш.

– И что? Коклюш ведь прошел?

Большая Аммачи прогоняет лекаря и срочно беседует с мужем. Он абсолютно спокоен. И после долгой паузы молча кивает.

Тем же вечером патриарх Парамбиля вызвал Ранджана и попросил его сопроводить Большую Аммачи и Малютку Мол в Кочин – из двух братьев он более опытный путешественник и хорошо знает Кочин. Долли рассказала, что с Благочестивой Кочаммой случился припадок, потому что муж был откровенно счастлив исполнить поручение – он ведь ускользнет из-под ее контроля. Праведная супруга заставила мужа преклонить колени, помолилась над ним, намазала освященным маслом и пригрозила содрать с него кожу заживо, если будет дурно себя вести.

Большая Аммачи упросила мать поехать с ними, надеясь, что путешествие поможет той взбодриться и исцелиться от апатии. Они пускаются в путь до рассвета – женщины в своих лучших нарядах, с зонтиками и упакованным ланчем. Радость Малютки Мол поддерживает во всех хорошее настроение. Лодочник везет их по реке, потом по петляющим каналам и заводям, пока они не добираются до озера Вембанад, берег которого Большая Аммачи в прошлый раз видела двенадцатилетней невестой во второй-самый-печальный день своей жизни. Лодка побольше перевозит их через озеро.

До Кочина они добрались в темноте и сразу отправились через весь город в гостиницу. Мама тут же легла отдыхать, но Большая Аммачи и Малютка Мол по настоянию Ранджана идут взглянуть на океан – впервые. Он шумно плещется о берег, словно Цезарь, пьющий из своего ведра, только в тысячу раз громче; океан, конечно, громаднее озера Вембанад. Корабль, стоящий на якоре в море, такой большой, что непонятно, как он держится на плаву. На улицах полно людей, а в больших магазинах светло как днем из-за электрического освещения. В своих вечерних молитвах Большая Аммачи говорит: “Господи, прости меня, но иногда мне кажется, что Ты Бог только моего маленького Парамбиля. Я забываю, как огромен этот мир, созданный Тобою и Тобою хранимый”. После смерти ДжоДжо она читала и перечитывала Книгу Иова, искала смысл в их бессмысленных потерях, но смысл ускользал. Сейчас она вспоминает, как Иов, несмотря на все свои страдания, восхвалял Бога, “делает великое, неисследимое и чудное без числа!”[111]111
  Книга Иова, 9:10.


[Закрыть].

Наутро в компании мучающегося похмельем и сонного Ранджана они посетили громадный рынок пряностей, помолились в Португальской базилике, гуляли по магазинам, мимо дворцов и долго сидели на берегу океана, глядя, как рыбаки управляются со своими странными рычажными сетями[112]112
  Визитная карточка Кералы – китайские рыболовные сети, известные здесь с XIV века. Они похожи на колодезный журавль, при помощи противовесов огромную сеть прямо с берега опускают в воду.


[Закрыть] прямо с берега. Когда к вечеру они возвращаются в гостиницу, то повидали уже так много белых мужчин – сахи́ппу – и даже белых женщин, что Малютка Мол больше не рвется потереть их слюной, чтобы проверить, не сойдет ли краска. Они умываются и отправляются в клинику в Маттанчерри; Большая Аммачи говорит Ранджану, что они сами найдут дорогу обратно, и тот с радостью сбегает. Большая Аммачи, ее мать и Малютка Мол встают в очередь возле клиники человека, который, говорят, самый умный врач во всем Траванкоре и Кочине. Большая Аммачи пытается прочитать вслух имя доктора, написанное на табличке, но это же язык можно сломать.

Доктор Руни Орквист появился в форте Кочин в 1910 году от Рождества Христова, выброшенный на берег, как Аск и Эмбла[113]113
  В скандинавской мифологии – первые люди, которых в виде деревянных заготовок нашли на берегу моря боги.


[Закрыть]. Как и первые люди скандинавской мифологии, Руни быстро обрел ноги, и они принесли его к еде, жилищу, выпивке, женщинам и шумной компании. Новоприбывший светловолосый бородатый иностранец, с его гигантскими размерами и гулким баритоном, производил впечатление оракула – такой же человек в апостольских одеждах с посохом в руках мог бы сойти с дау вместе с апостолом Фомой. И прибытие его овеяно почти таким же мифом, как и явление святого Фомы. Известно лишь, что Южная Индия была последней остановкой в путешествии, начавшемся в Стокгольме. По словам доброго доктора, однажды ночью, надравшись аквавита и “напевая себе под нос на Стура-Нюгатан[114]114
  Улица в Стокгольме.


[Закрыть], я был похищен. А очнулся уже корабельным врачом на судне, направлявшемся в Кейптаун!”. Врачебное ремесло привело Руни во все главные порты Азии и Африки. Но на пороге сорокалетия он сошел на берег в Кочине. Красота островов, образующих этот город в месте слияния бесчисленных водных путей, дружелюбие населяющих его людей, его храмы, его церкви, базилики и синагоги, мощеные голландские колониальные улицы и дома заставили могучего шведа навсегда бросить здесь якорь. Осев тут, он вскоре принялся за изучение малаялам с одним наставником и за изучение Вед, “Рамаяны” и “Бхагавад-гиты” – с другим. Его тяга к знаниям сравнима была с тягой к пуншу и женскому обществу – коктейль желаний, погубивший немало медиков.

У большинства западных людей раскатистое “ррхха” малаялам царапает нёбо и вызывает судороги языка, но не у Руни. Он запросто может подтрунивать над ребятишками, играющими возле его клиники, которые хихикают над скандинавскими нотками в его малаялам; он даже щеголяет несколькими фразами на иудео-малаялам, обращаясь к парде́зи – “иностранным” евреям. (После того, как он избавил жену раввина от громадной кисты яичника, пардези – прибывшие с Иберийского полуострова в обширную сефардскую диаспору – не желают обращаться ни к кому другому.) Старые дамы-христианки из общины Святого Фомы посещают его клинику столь же преданно, как и церковь; они рассказывают ему о своих болях и страданиях, которые зачастую оказываются суррогатами хронических семейных неурядиц, а он прописывает им плацебо и сочувственные пастырские наставления вроде “Муллу элайил виналлум, эра муллел виналлум, элакка насхтам” – “Шип ли падает на лист или лист падает на шип, страдает все равно лист”. “Аах, аах, как вы правы, доктор. Мой муж просто шип, что ж поделать?”

Судьба доктора неожиданным образом изменилась в 1912 году благодаря миссис Элеанор Шоу, даме среднего возраста с дивертикулитом, рефлюксом и желчнокаменной болезнью – совокупность не связанных между собой расстройств, которые он называет “триадой Орквиста”, потому что они, по-видимому, всегда встречаются вместе у таких женщин, как миссис Шоу, – белая, в перименопаузе, с избыточным весом. Руни удалил ей желчный пузырь, вылечил рефлюкс и отрегулировал работу кишечника, но Элеанор Шоу не почувствовала облегчения. В момент божественного озарения Руни задал ей деликатный вопрос, который не приходилось задавать беднякам, чья сексуальная жизнь никогда не страдала, несмотря на болезни и лишения: “Миссис Шоу, возможно, супружеское ложе перестало вас привлекать в последние годы? Или даже вызывает болезненные ощущения?” На его певучие шведские интонации невозможно было обижаться. “Элеанор, – могу я вас так называть? – эти органы жизненно важны для организма и не могут ржаветь без тяжелых последствий”. Руни догадался, что проблема в недостатке смазки, а вовсе не в недостатке либидо. Он выдал ей тридцать две унции защитной маслянистой жидкости и прописал шестнадцать унций свежего пальмового вина – которое должно настаиваться не меньше восемнадцати часов, чтобы обрести нужную крепость, – с максимальным усердием растолковав, какое снадобье для какого отверстия предназначено. Муж Элеанор, мистер Бенедикт Шоу, был советником махараджи Кочина и главой крупного британского торгового концерна. Вмешательство Руни в личную жизнь его супруги оказалось столь успешным, что благодарный Бенедикт Шоу поручил своему торговому дому отремонтировать старый голландский особняк, реконструировав его в лечебницу для доктора Руни, с полноценной операционной, отделением на десять коек и амбулаторией. Случай миссис Шоу стал превосходным подтверждением того, как благотворно влияет на всю семью правильное лечение и как единственный пациент может изменить судьбу врача.

И вот в 1913 году однажды вечером в амбулаторию являются Большая Аммачи, ее мать и Малютка Мол; скамья для дожидающихся приема уже полна, и им приходится стоять. Руни Орквист вбегает, сжимая под мышкой немыслимых размеров стопку только что купленных книг, и улыбается собравшимся пациентам. Гонорары Руни символические для бедных и довольно чувствительные для богатых. Семейная пара пардези – он в белом костюме, с вышитой кипой на голове, она в длинном платье, застегнутом до подбородка, – смущенно сидит бок о бок с полуголыми “черными евреями”; община последних осела в Кочине еще во времена Соломона, и они недолюбливают “новичков” пардези за их высокомерие по отношению к своим темнокожим сородичам. На той же лавке сидят грузчик, массирующий околоушную опухоль, суетливый полицейский, англичанин с расстройством желудка и дама-брамин в золотых цепях, таких здоровенных, что можно пришвартовать баржу.

Когда наконец подходит их очередь, доктор Руни Орквист приветствует Большую Аммачи обезоруживающей улыбкой. У доктора-сахиппу на шее висит стетоскоп. Отполированный камень пресс-папье прижимает стопку бумаг на столе перед ним. Взгляд доктора останавливается на Малютке Мол, и он как будто узнает ее. Когда доктор протягивает свою громадную руку, Малютка Мол, которая в жизни никому не пожимала руки, с радостью протягивает в ответ свою.

– И кто эта такая красивая юная леди? – приветствует он на идеальном, хотя и с легким акцентом, малаялам.

– Я Малютка Мол!

– У меня есть для тебя красная конфетка или зеленая. Какую ты хочешь?

– Обе! – звонко отвечает Малютка Мол. – Одну для Кунджу Мол, – показывает она свою куклу.

Веселый смех доктора заполняет комнату. Он вручает малышке лакомство.

И поворачивается к Большой Аммачи, которая все не может прийти в себя от потрясения, что доктор говорит на малаялам. Она неуверенно начинает с Недуга, утонувшего ДжоДжо, родословного древа – она уверена, что все это имеет значение, – прежде чем перейти к Малютке Мол. Доктор внимательно слушает.

А выслушав до конца, говорит:

– Очень интересно. Я не знаю, как объяснить череду утопленников в семье. Но, – наклонившись, он теребит щечку Малютки Мол, – не думаю, что эта проблема касается вашей милой девочки…

– Слава Богу! Мой муж тоже так не думает.

– Но я знаю, что происходит с Малюткой Мол.

– Правда? – в ужасе переспрашивает Большая Аммачи.

– Да. Вы же видели, я ее сразу узнал.

– В каком смысле? Вы разве встречались с ней раньше?

– Можно и так сказать. – Он разглядывает ладошки Малютки Мол. – Полагаю, у нее есть припухлость, грыжа вокруг пупка, верно?

Он приподнимает рубашонку девочки, и, как и сказал, там выпуклость, о которой Большая Аммачи никогда и не задумывалась, поскольку это никак не беспокоило ее малышку. Малютка Мол хихикает. Доктор просит девочку походить, высунуть язык.

Тяжело опустив руки на стол, он чуть наклоняется вперед и говорит:

– То, чем страдает Малютка Мол, это хорошо известный недуг. Он называется “кретинизм” – впрочем, название не имеет значения. (Большой Аммачи оно в любом случае ни о чем не говорит.) Вот здесь, внутри шеи, есть железа. Щитовидная. Вы видели, как у некоторых людей она разрастается в зоб? (Да, она видела.) Эта железа производит жизненно важное вещество, благодаря которому тело растет, а мозг развивается. Иногда эта железа не работает с самого рождения. Тогда вырастают такие дети, как Малютка Мол. Язык. Широкое лицо. Хриплый голос. Тонкая кожа. Она неглупая девочка, но медленно учится тому, что другие дети в ее возрасте уже умеют. – Доктор перечислял все, что она отказывалась замечать в дочери.

– И вы все это знаете, просто посмотрев на нее? – Большая Аммачи все еще сомневается.

Доктор подходит к книжным полкам и, не колеблясь, вытаскивает толстый том. Он пролистывает страницы, как ее отец листал Библию, ему знакома каждая глава и каждый стих. Поворачивает книгу, показывая фотографию. Верно, Малютка Мол похожа на этого ребенка больше, чем на кровных родственников. Малышка тычет в картинку пальцем и весело хихикает, узнавая себя.

– От этого есть лекарство?

Доктор вздыхает и печально мотает большой головой.

– И да и нет. Существует вытяжка из щитовидной железы, но в Индии ее не достать. Но даже если найти, то принимать надо было с самого рождения. Сейчас никакая вытяжка не сможет изменить то, что уже случилось.

Большая Аммачи неотрывно смотрит на этого человека, чьи волосы и борода подобны золотым нитям, а глаза цвета океана. У многих малаяли светлые глаза, это влияние арабских и персидских гостей в древности, но никакого сравнения с глазами доктора. Гораздо больше, чем цвет, в них поражает доброта, но от этого еще больнее слышать его слова. Двери в будущее ее дочери распахнулись. И вид впереди сокрушительный. Ей хочется возразить. Доктор читает ее мысли.

– Она навсегда останется ребенком. Я обязан вам это сказать. Она никогда не вырастет, мне очень жаль. – Он улыбается Малютке Мол. – Но останется счастливым ребенком! Дитя Господа. Благословенное дитя. Я хотел бы сказать вам что-нибудь другое. Правда, хотел бы, – очень серьезно произносит он, и его добрые глаза печальны.

Мать растерянно смотрит на доктора, глаза ее полны слез, рука лежит на плече дочери. Малютка Мол безмятежно улыбается, слишком увлеченная доктором и его бородой и инструментами на столе, чтобы беспокоиться из-за разговоров.

– Благослови вас Господь, – с трудом выдавливает Большая Аммачи, голос ее срывается. Она поблагодарила человека, который только что сообщил ей ужасную новость, но привычка слишком сильна.

– Прошу вас, поймите. Это произошло еще до ее рождения. Она родилась такой. Ни вы, ни кто-либо другой в этом не виноваты. Понимаете? Это не ваша вина. Разве не говорит Господь в Книге пророка Иеремии: “Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя”?[115]115
  Книга Иеремии, 1:5.


[Закрыть]

– Говорит! – выдыхает она, пораженная тем, что слышит библейский стих от мирского человека.

Он разводит руками, словно говоря: “Дела Господни неисповедимы”.

Аммачи не может сдержать слез. Доктор кладет ладонь на ее руку, и она вцепляется в нее, склонив голову. Ничто не может оправдать меня, хочет она сказать. Чуть помедлив, поднимает голову.

– А как же с Недугом, с утоплениями, про которые я вам рассказала? Если у меня будут еще дети. У них тоже будет эта болезнь? Они тоже будут такими, как Малютка Мол?

– Насчет утоплений… – говорит Руни, – тут я ничего не знаю. Что-то явно передавалось из поколения в поколение. Просто я не могу сообразить, что это такое. Но того, что случилось с Малюткой Мол, со следующим ребенком точно не случится. Это я вам обещаю.

Они уже в дверях, когда доктор вдруг окликает:

– Минуточку, коччамма.

Но его внимание привлекает не Малютка Мол, а бабушка девочки. Она сидела в кабинете вместе с ними, не вмешиваясь, хотя вовсе не безразлично.

– Позволите? – Он кладет пальцы на ее шею и задумчиво ощупывает.

Когда доктор убирает руку, Большая Аммачи видит шишку, которую он заметил у ее матери. Будет ли конец дурным новостям в этом кабинете?

– Ее глаза желтоваты, – говорит доктор.

– Она уже несколько месяцев очень слаба, – признается Большая Аммачи. – Ей трудно поднимать руки, а когда садится, потом с трудом встает.

Доктор подводит мать к кушетке. Ощупывает живот. Большая Аммачи замечает, что живот вздутый, несмотря на мамину худобу. Мать сконфужена и растерянна, но не протестует. А вот доктор откровенно подавлен.

– Коччамма, – обращается он к ее матери, – я дам вам лекарство. Вы не погуляете с Малюткой Мол в саду, пока я его приготовлю? Я отдам лекарство вашей дочери.

Когда лодка приближается к причалу, Большая Аммачи видит знакомый силуэт высоко на кокосовой пальме. К тому времени, когда красная земля родного дома касается ее ног, муж уже ждет. Малютка Мол потчует отца чудесами, которые она повидала: океан, электрический свет, доктор с кожей, выкрашенной в белый цвет, – сказка, которую она будет повторять всю оставшуюся жизнь.

Когда муж и жена остаются наедине в комнате, она, сидя на краю кровати, рассказывает ему все.

– Тело и разум Малютки Мол застыли во времени. Она всегда будет такой же, как и год назад. И годом раньше.

Могучая грудь приподнимается. Он вздыхает, повесив голову. После долгого, долгого молчания муж наконец хрипло произносит:

– Если, как ты говоришь, она всегда будет Малюткой Мол, ребенком, счастливым ребенком… это не так уж плохо.

– Нет, – сквозь слезы соглашается она. – Не так уж плохо. Ангел навсегда.

Он обнимает ее, притягивает поближе к себе.

– Это еще не все, – всхлипывает она.

И рассказывает про желтуху, которую доктор-сахиппу заметил в глазах ее матери, про твердую, как камень, шишку, которую он нащупал у нее на шее, а вдобавок и в животе, про увеличенную печень – вот чем объяснялась ее усталость и апатия. Доктор рассказал Большой Аммачи наедине, что рак из желудка распространился в печень и железу на шее. Оперировать уже слишком поздно. И нет никакого лекарства, кроме как создать матери покой.

– Я чувствовала себя так, будто тот же самый мул, что ударил меня десятью минутами раньше, опять сбил меня с ног, – плачет она.

– Она чувствует боль?

– Нет. Но доктор сказал, что скоро будет. Мы должны купить пилюли с опиумом, чтобы избавить ее от страданий, их нужно принимать до самого конца. Он сказал: “Некоторые христиане считают, что боль – это вознаграждение, что в боли есть христианское искупление. Но я так не считаю”. Этот доктор святой.

В вечерней молитве она говорит: “Ты ведь знал обо всем этом, Господь. Что мне Тебе сказать? Прежде чем мать моя появилась на свет и прежде чем появилась на свет Малютка Мол, Тебе известно было, что начертано у них на лбу. – Она понимает, что должна поблагодарить Бога за несколько счастливых лет, что прожила вместе с матерью. Но не сегодня. Это было бы не от души. – Молю Тебя, сохрани ее от страданий. Их уже достаточно было в маминой жизни”.

Она молится и о добром докторе. Какой он мудрый, как мгновенно сумел понять, что за болезнь у Малютки Мол, а потом увидел, что с матерью тоже беда. Впрочем, хотя он и назвал эти болезни, но лечения никакого не предложил. В этом смысле назойливый ваидьян со своим единственным бальзамом от всех хворей мог бы похвалиться, что он ничуть не хуже. Но ваидьян ничего не знает. “Господь, тот доктор знал все… но он не знал про Недуг. Заклинаю Тебя: если Ты не хочешь исцелить Недуг, пошли нам того, кто сможет”.