Текст книги "Завет воды"

Глава 24
Перемена сердца

1922, Кочин

Руни запирает амбулаторию в полночь. Сегодня вечером он поздно начал прием пациентов из-за двух подряд неотложных операций. Прошло уже десять лет, с тех пор как миссис Элеанор Шоу изменила его судьбу. Он приобрел привычку идти домой пешком вдоль каменистого берега форта Кочин, обычно с книгой под мышкой, и, если позволяет погода, выкурить последнюю трубку на бетонной скамье с видом на море, наслаждаясь бризом. Волны празднуют окончание своего долгого пути финальным всплеском о скалы. Луна висит в небе ярким фонарем, освещая угловатые рамы китайских рыболовных сетей, больше дюжины их расставлено у кромки воды. Шесты нависают над водой, как длинные шеи журавлей, а сети раздуваются, как паруса дау.

Руни считает себя счастливым. Один день не похож на другой. Ему всего хватает, у него отличные друзья и много интересов помимо медицины. Тогда почему, когда он сидит вечерами на этой скамье, на душе у него неспокойно? Смятение подступает столь же неизменно, как старик-мусульманин, который является в конце каждого месяца с потрепанной бухгалтерской книгой арендной платы и гримасой простите-что-потревожил-вас. Но это не то беспокойство, что бросало Руни из порта в порт, пока он не обрел дом в Кочине, оно не связано с географией. Он там, где должен быть. Но тогда что?

Мерный стук становится громче. На фоне луны вырисовывается силуэт шаркающей мимо фигуры, с посохом в одной руке. Сглаженный профиль и отсутствующий нос легко узнаваемы: лицо прокаженного. Культи, а не пальцы сжимают посох. Монеты звякают в жестянке, свисающей с шеи. Он напевает тихим голосом – возможно, мантры, лицо запрокинуто к небу и покачивается из стороны в сторону, исследуя невидимые выси. Призрак останавливается, голова перестает раскачиваться маятником, словно он почуял низко висящую луну. Он – статуя, неподвижная, если не считать поднимающихся и опадающих при каждом вдохе-выдохе плеч.

Непостижимым образом восприятие Руни вдруг смещается, он превращается в прокаженного: это он, Руни, смотрит сквозь изъязвленные непрозрачные роговицы; он, Руни, видит мутные, размытые образы без контуров; Руни, который не различает свет и тень, но помнит, каково это, когда лунный свет падает на лицо; это уродливые, разлагающиеся ступни Руни завернуты в окровавленный джутовый мешок, завязанный кокосовой веревкой… Мгновение миновало. Руни не может объяснить, что сейчас произошло, что это за чувство кратковременного воплощения в теле другого человека.

Фигура удаляется, поглощаемая ночью, стук посоха о камень стихает. Во вспышке откровения Руни осознает все, чего лишен прокаженный, – далекая линия горизонта, где море встречается с небом, небо с висящей луной и луна, окутанная шалью из звезд… Он растворился в безмерности Вселенной. Он стал и провисшей сетью, и слепым прокаженным, который вынужден спать под звездами… Перед беспредельностью космоса Руни ощущает себя ничем, иллюзией. Между ним и прокаженным нет никакой разницы, все они лишь проявления вселенского сознания.

И в этом новом осознании нескончаемая болтовня в его голове внезапно прерывается. Как океан проявляет себя в волнах и прибое, но ни волна, ни прибой не являются океаном, так и Творец – Бог или Брахма – создает образ Вселенной, которая принимает форму шведского доктора или слепого прокаженного. Руни существует. Прокаженный существует. Рыбацкие сети тоже существуют. Но все это майя[116]116
  Понятие в индийской философии, особая сила, или энергия, которая одновременно скрывает истинную природу мира и обеспечивает многообразие его проявлений.


[Закрыть], их разделенность иллюзорна. Все суть одно. Вселенная – это лишь клочок пены на безграничном океане, каковой есть Создатель. Руни в эйфории, он чувствует себя радостным и свободным – мир Божий, который превыше всякого ума[117]117
  Послание к Филиппийцам, 4:7.


[Закрыть].

Ранним утром его разыскал встревоженный сторож. В былые времена старик вытаскивал хозяина из кабака, где добрый доктор дремал, сгорбившись над столом. Но сейчас он находит его погруженным в грезы, словно садху, глядящим вдаль расфокусированным взглядом. Сторож ласково трясет доктора за плечо. Руни с улыбкой возвращается в иллюзию, которая сейчас является его миром.

К концу недели он раздал всю свою мебель, а инструменты и стерилизатор отдал на хранение Саломону Халеви, еврейскому купцу и банкиру. В Кочине теперь много врачей, выпускников медицинских школ Мадраса и Хайдарабада, и широкая система государственных больниц. Он будет скучать по своим пациентам, но они без него справятся.

Через две недели, обойдясь без официальных прощаний, Руни отправился в ашрам Бетель в Траванкоре. Эта монашеская обитель была основана священником по имени БиЭй Аччан[118]118
  Первые буквы степени бакалавра – ВА.


[Закрыть], который руководствовался писаниями Василия Великого о приверженности физическому труду, молчанию и молитве, дабы стать ближе к Создателю. Он был одним из первых священников, получивших степень бакалавра, и потому известен всем исключительно под именем БиЭй Аччан. Монах ободряет Руни тихим примером: служение, молитва и молчание. Спустя семь месяцев похудевший, почти неузнаваемый на свет родился новый Руни – как бабочка из куколки, уверенная в своем предназначении, даже если полет ее хаотичен. Борода, жизнерадостность и утробный смех остались прежними, но ныне он одержим мистической целеустремленностью. БиЭй благословил Руни перед уходом:

– Я верю, что Господь привел тебя сюда и открыл тебе твою жизненную миссию. Но главное, что ты ее принял. Помни, Бог обращался не только к Исаие, но к каждому из нас, когда сказал: “Кого Мне послать? И кто пойдет для Нас?” Исаия сказал: “Вот я, пошли меня”[119]119
  Книга пророка Исаии, 6:8.


[Закрыть].

Руни уговорил предприимчивого лодочника, снабжавшего монастырь рыбой, керосином, свечами и прочими продуктами, отвезти его до конца пути.

– Куда? Туда? Как это? Да зачем вам туда? – не верит лодочник. – Вы что-то забыли в тех местах? – Но, поняв, что Руни настроен серьезно, он вопрошает: – А что, если лодка застрянет? А что, если каналы пересохли? А может, там вообще больше никого не осталось?

И вот на рассвете двое отплывают вглубь континента – громадный белый человек и его темнокожий спутник. Каноэ скользит по череде каналов, стенки которых сложены из камней и глины. Днем они пересекают громадное озеро и входят еще в один узкий канал, который должен привести их к месту назначения. Они окликают парня, сидящего на верхушке пальмы и срезающего кокосы, и тот дает последние указания:

– Плывите вся время прямо – не оглядывайтесь ни налево, ни направо! Через фарлонг будет еще один канал. Сворачивайте туда. А потом увидите десять или сто ступенек вверх.

“Десять или сто ступенек” оказались четырнадцатью и так плотно заросли мхом, что они их едва не пропустили. Лодочник помог Руни донести пожитки до задней калитки, которая проржавела и свисала с петель, но дальше идти отказался.

– Еще одна просьба, – говорит Руни, отсчитывая столько банкнот, сколько лодочник за раз никогда в жизни не видел. – Продай мне свою лодку.

Его первая ночь проходит в единственном из шести полуразрушенных кирпичных домов, в котором сохранились две целые стены и клочья соломы наверху. На закате видно, как камень шевелится – змея грелась на солнце. Лежа на спине, прислушиваясь к шебуршанию мышей, Руни глядит в звездное небо и сомневается, в здравом ли он уме. Словом “лазарет” раньше называли карантинные пункты, где можно было изолировать инфекционных больных, но со временем в Индии так стали называть больницы для прокаженных. Здешний лазарет спрятан в самом дальнем углу этой земли заводей. Его построили и разрушили португальцы, восстановили и разрушили голландцы, вновь отстроили шотландские протестантские миссионеры. Клеймо неудачи легло на это место столь прочно, что и через десятилетия после того, как последняя миссия покинула его, никто не предъявил права на участок.

Утром, взяв в руки палку покрепче, Руни изучает обширные владения. Он обошел периметр, обследовал каждое разрушенное здание, прозондировал колодец и осмотрел сохранившиеся, но ржавые парадные ворота. Выйдя за ворота, он обнаружил ухоженную гравийную дорогу, которая проходит прямо перед лазаретом; в одну сторону она ведет обратно к хижинам и домам деревушки, чей канал он проплывал накануне и где они встретили сборщика кокосов. В другом направлении дорога идет прямо, как пробор, через бескрайние пыльные равнины, потом медленно ползет вверх, а потом резко петляет туда-сюда, превращаясь в горную тропу, похожую на извилистый шрам у подножия призрачных, далеких, титанических, окутанных туманом гор, – Западных Гхатов.

Вернувшись на свою территорию и прикинув стоящую перед ним задачу, Руни падает духом.

– Реальность всегда неприглядна, Руни, – вслух констатирует он. – Когда вскрываешь брюшную полость, она всегда выглядит иначе, не так аккуратно, как на странице учебника.

Взгляд цепляется за белое пятно у парадных ворот. Высокая трава скрывает выцветшие кости человеческого скелета, разбросанные животными. Череп и таз относительно целы, пришпиленные к земле лианами. Это женщина, судя по тазу, и определенно прокаженная, что подтверждает эрозия над скулами. Руни представляет, как она пришла в это место, обессиленная, возможно в лихорадке, надеясь на помощь и облегчение, а вместо этого нашла руины. Она лежала тут, одинокая, без еды и воды. И она умерла. Отполированные кости навевают чудовищную печаль. “Это знак, да, Господь?”

Ночью Руни снится сестра Бригитта из приюта в Мальме, где он вырос. Раньше ему было жалко ее, посвятившую жизнь месту, из которого сам он стремился как можно скорее вырваться. Но сейчас он понимает. В его сне сестра Бригитта вяжет, сидя под лампой, свет которой становится все ярче и ярче, слепит глаза.

А проснувшись, Руни видит в нескольких дюймах от себя две жуткие физиономии, их черты подчеркнуты пламенем свечи, которую они держат под подбородками. Руни испуганно вкрикивает. Они отшатываются с воплем. Две напуганные фигуры прячутся в углу. Руни зажигает лампу.

– Я не хотел напугать вас, – говорит на малаялам Руни, справившись с шоком.

– Мы думали, ты умер, – отвечает мужчина с дырой вместо носа.

Его зовут Шанкар, а женщину – Бхава. Они вернулись с храмового праздника. Бывают такие праздники, где прокаженные собирают милостыню.

– Сюда идти далеко, – признается Шанкар. – Но зато есть стены и крыша, под которой можно спать.

– Всего две стены и не так уж много крыши, – хмыкает Руни.

– Лучше, чем в открытом поле, где нападают дикие собаки, – вступает Бхава, при каждом вдохе она издает свистящий звук. Ее гортань поражена инфильтратами проказы, догадывается Руни. – Люди не подпускают нас даже к своим хлевам.

– Ты же не прокаженный, – замечает Шанкар. – Зачем ты здесь?

– Колодец забит илом, – говорит Руни. – Сперва надо его очистить. Потом починим остальное, потихоньку. – Он обводит рукой запущенный участок, кучи кирпича, которые прежде были зданиями.

– Ты и кто еще? – интересуется Шанкар.

Руни указывает пальцем в мерцающее звездами небо.

На рассвете двое прокаженных желают Руни удачи и ковыляют прочь по утреннему холодку. Свисающие с их шей помятые жестянки, предназначенные для еды или монет, наполнены кофе, который сварил для них Руни.

Но через час, когда Руни вытаскивает из кучи мусора уцелевшие кирпичи, он видит, как они возвращаются.

– Мы решили, что тебе не помешает помощь, – объявляет Шанкар. Он со смехом показывает Руни свои руки: – Когда-то я был плотником.

На правой руке у него не хватает двух пальцев, а остальные скрючены. Мягкие ткани ладони атрофировались, от чего рука похожа на обезьянью. Пальцы левой руки сохранились, но указательный и средний торчат неподвижно в жесте папского благословления. Но он все равно подгребает с земли кирпич и прижимает к себе. Бхава, чьи руки выглядят лишь немногим лучше, следует его примеру. Эти двое, понимает Руни, ангелы, посланные ему на пути.

Так совершены небо и земля и все воинство их[120]120
  Бытие, 2:1.


[Закрыть].

К вечеру Руни варит рис и чечевицу и слушает их рассказы. Шанкар был молодым отцом, когда заметил рубец у себя на лице, а в следующие месяцы появилось еще несколько. Руки у него стали неметь.

– Не мог удержать плотницкий карандаш. Брат жены прогнал меня. Вся деревня швыряла в меня камнями. А жена смотрела. – Чувства в голосе Шанкара не отражаются на лице, навеки застывшем в уродливой бугристой львиной маске.

Кожа на лице Бхавы постепенно уплотнялась, становилась неестественно гладкой, у нее выпали брови. Муж запер ее в доме.

– “От тебя даже собаки разбегаются”, – сказал муж. Аах, это не мешало ему взбираться на меня по ночам. “В темноте ты по-прежнему хорошенькая”, – говорил.

Когда же пальцы ее свернулись крючком и вонзились в ладонь, муж выгнал ее, не дав попрощаться с детьми. При этом воспоминании Бхава хихикает, единственный зуб торчит у нее во рту, как одинокое дерево на кладбище. Шанкар вторит ей.

Руни озадачен их странным смехом. Должно быть, разум несчастных поврежден горем – от того, что их отвергли столь жестоко. Эти двое умерли для своих любимых и для общества, и это ранило страшнее, чем провалившийся нос, отвратительное лицо или утрата пальцев. Проказа убивает нервы, и потому больной не чувствует боли; но подлинная травма, единственная боль, которую они ощущают, это боль отверженности.

Вот для чего нужен лазарет, думает Руни. Дом на краю мира. Место, где мертвые могут жить с себе подобными и где дух может воспарить. Он уставился на свои ладони в мозолях. Один лишь большой палец может служить доказательством существования Бога. Рабочая рука – это чудо; его собственные руки способны удалить почку или сложить кирпичи. Господи, что, если я потеряю возможность ими пользоваться? Руни учили, что проказой редко заражаются. Болезнетворная бактерия живет в окружающей среде, по большей части в условиях антисанитарии, но заболевают исключительно те, кто обладает особой восприимчивостью. Он вспоминает, как профессор Мерр в Мальмё перевязывал раны прокаженных, приговаривая: “Опасайтесь других болезней, которые вы можете подцепить от ваших пациентов, только не проказы”. И в самом деле, один из однокурсников Руни умер от туберкулеза, а другой – от сепсиса после пореза скальпелем. Мысленно Руни сейчас спорит с профессором Мерром. А как же отец Дамиен, годами работавший с прокаженными в Молокаи? Он заразился и умер от проказы! И мысленно слышит ответ Мерра: Но вспомните сестру Марианну, которая ухаживала за отцом Дамиеном. Вспомните всех остальных сестер, которые работали в Молокаи, – они все здоровы.

Руни решает, что он просто не будет бояться заразиться. Не полагайся на разум твой[121]121
  Книга Притчей Соломоновых, 3:5.


[Закрыть]. Доверься Богу.

Через месяц на парадных воротах появляется табличка на двух языках: ЛЕПРОЗОРИЙ СВЯТОЙ БРИГИТТЫ. “Сент-Бриджет” по-английски. Название в честь его любимой сестры Бригитты из приюта в Мальмё. Так вышло, что одновременно и в честь святой – покровительницы Швеции, и, возможно, это поможет получить поддержку от шведской миссии. Они восстановили два здания и вычистили колодец. Продукты Руни покупает в деревне в магазине у Мудалали. Матхачен, тот самый сборщик кокосов, который подсказал лодочнику дорогу, – толковый посредник, он оставляет прочие покупки – солому, доски, инструменты, койру – перед воротами или на ступеньках со стороны канала. Если у жителей деревни имеются сомнения по поводу трудов Руни, против его денег у них нет возражений. Вскоре в придачу к лодке у него появляется и велосипед. К первым двум ангелам присоединяются Тамби, Эсау, Мохан, Рахель, Ахмед, Намбьяр, Наир и Патрос. Подобно тиковому лесу с подземными корнями, прокаженные имеют свою скрытую сеть; слух о возрождении лазарета быстро распространяется.

В полумиле по дороге от “Сент-Бриджет” находился обнесенный стеной участок, где традиционное крытое соломой жилище с резными фронтонами и деревянными стенами было со вкусом объединено с большим современным домом: беленые стены, красная черепичная крыша, высокие окна, широкая круговая веранда, большой навес над центральным входом, где стоял автомобиль, а к дому вела гравийная дорожка, обложенная по сторонам кирпичом. Вмурованная в каменную колонну ворот табличка гласила: ТЕТАНАТТ-ХАУС, это личное имя дома, и пониже имя владельца – Т. ЧАНДИ. Однажды, проезжая мимо на велосипеде, Руни мельком увидел, как обрюзгший мужчина курит на скамейке-качелях на веранде, на руке его поблескивали золотые часы. В другой раз этот же мужчина проезжал в автомобиле мимо ворот “Сент-Бриджет”, а рядом с ним сидела женщина. Руни как раз выходил и приветственно махнул им рукой, пара заулыбалась и помахала в ответ. Каждый раз, проезжая мимо их дома, Руни хотел заглянуть в гости, но впервые в его карьере врачебная деятельность, которой он занимался, могла вызвать у людей неловкость. Матхачен, сборщик кокосов, рассказал, что Чанди служил в Британской армии в Адене – “ковал деньги”. По возвращении Чанди приобрел поместье в несколько тысяч акров, расположенное далеко в горах, которые видно из “Сент-Бриджет”. На неделе Чанди остается в бунгало в поместье, присматривая за посадками и сбором урожая, по выходным едет в долину, три часа пути, в родительский дом, где живут его жена и престарелая мать.

Прошло уже три месяца, как Руни появился в лазарете. Сегодня у ворот возникает какая-то суматоха – кто-то зовет: “Доктор-ой! Доктор-ой!” Взволнованный слуга из Тетанатт-хаус стоит в десяти футах от ворот, у него сообщение: жена Чанди очень просит прийти срочно, потому что мистера Чанди хватил удар. Руни помчался на велосипеде на помощь. На веранде валялись мужские шлепанцы. Над пепельницей рядом с коробкой сигар “Стейт Экспресс 555” лениво струился дымок.

Из дома доносится стук падающей мебели. Чанди бьется на полу, его мунду съехало набок, крупные ноги подергиваются. Напуганная жена склонилась над лежащим телом. Она в сари, блестящих серьгах, с браслетами на обеих руках – супруги одеты для выхода в свет.

Руни опустился на колени, проверил, свободны ли дыхательные пути Чанди, пощупал пульс, сильный и частый.

– Что произошло? Расскажите.

– Благодарю вас, доктор, – отвечает по-английски женщина, заливаясь слезами. – Он сегодня вел себя странно. Не разрешил мне отвезти его в больницу. А потом вдруг вскрикнул и упал вот так на пол. А потом оцепенел – очень сильно, совсем замер – и потерял сознание. Водителя сегодня нет. Я не знала, что делать. Послала слугу за вами. А он вдруг как задергался.

Краем глаза Руни замечает пожилую женщину в чатта и мунду, с огромными золотыми шпильками в ушах; она бледная, руки, вцепившиеся в косяк двери, побелели, нижняя губа дрожит. Он обращается к ней на малаялам:

– Аммачи, не бойтесь, это просто припадок, скоро пройдет. (Судороги уже ослабевают, пока он говорит.) Но я хочу, чтобы вы присели, потому что, если вы упадете в обморок, это делу не поможет.

Она подчиняется.

Руни отмечает припухшие околоушные железы Чанди, его красные ладони, женственную грудь и свежелопнувшие кровяные сосуды на груди и щеках. Похоже, Чанди потребил в своей жизни столько спиртного, что большинству мужчин и не снилось. Аммиачный запах урины предшествует появлению желтого пятна, расплывающегося по первозданно-белому мунду.

– Такое случалось раньше? – спрашивает Руни.

– Никогда! Вчера вечером он вернулся из поместья такой же, как обычно. Уставший после долгой дороги. – Она переходит на малаялам.

– Нет, не такой, как обычно, – подает голос пожилая дама. – Его как будто муравей укусил. Аах, ругался со всеми. – Смущенная жена бросает на нее сердитый взгляд, но старушка стоит на своем: – Муули, это же правда, доктор должен знать.

– В начале поста он всегда раздражительный, – признает жена.

– Ага, – хмыкает Руни. – Он отказывается от виски на сорок дней?

– Пятьдесят дней. Да. Не пьет бренди. Ради меня, – стыдливо опускает она глаза. – Он поклялся, в первый год после нашей свадьбы.

Пост начался накануне. Внезапное воздержание, вероятно, спровоцировало у Чанди “ромовый припадок”, приступ алкогольной абстиненции. Руни поднимается на ноги.

– Не тревожьтесь. (Чанди дышит шумно, но ровно.) Он скоро очнется, но будет плохо соображать. Я сейчас вернусь с лекарством.

Матхачен еще и варит нелегально арра́к – не тот североафриканский анисовый арак, известный Руни, а безвкусный дистиллят, который Руни использует в качестве антисептика.

У себя в “Сент-Бриджет” Руни смешал настойку опиума, аррак, лимон и сахар в аптекарском пузырьке и вернулся к пациенту.

Чанди лежал на полу, но уже в сознании, под головой у него подушка, испачканное мунду сменили. Он растерян, но, как ребенок, послушно глотает лекарство.

– Давайте ему по столовой ложке еще четыре раза до полуночи, – обращается Руни к Лииламме, так зовут жену мистера Чанди. – Завтра – три раза в день. Послезавтра – два раза, а потом один раз в день. Я все вот тут записал.

Заглянув к ним еще раз вечером, – к тому времени Чанди полностью пришел в себя, но был очень сонный – Руни объяснил, что в будущем Чанди нужно будет заранее сократить потребление бренди, еще до Пепельной среды.

Неделей позже у ворот раздается автомобильный гудок. И на территорию въезжает Чанди. Помимо самого Руни, он первый непрокаженный, появившийся в лазарете с тех пор, как там обосновался Руни. Теперь, когда он выздоровел и воспрял, видно, что Чанди – коренастый мужчина с бочкообразной грудью и могучими ручищами, вдобавок таскающий немалый лишний вес на талии. Он редкий тип малаяли без усов, волосы разделены на пробор и гладко зачесаны. В своей желтой шелковой джубе и грязно-белом мунду Чанди выглядит человеком, чувствующим себя непринужденно где угодно, даже в “Сент-Бриджет”. Его благодарность принимает форму бутылки виски “Джонни Уокер”.

– Мы почтем за честь, – говорит он, – если вы присоединитесь к нам за пасхальным обедом. Мы бы пригласили вас гораздо раньше, но Лииламма не хочет угощать вас простым рисом и зелеными бобами. А я хотел бы иметь возможность предложить вам выпить.

Руни принимает приглашение.

Чанди с интересом разглядывает окружающее, его не смущает любопытство столпившихся неподалеку обитателей лазарета. Руни предлагает показать владения, и Чанди с готовностью соглашается. Они обходят постройки, которые находятся в процессе восстановления. Руни надеялся использовать деревянные балки от одного из старых зданий, но Шанкар считает, что они изъедены термитами. Чанди присаживается на корточки, внимательно изучает бревно, потом говорит:

– Я согласен с вашим парнем. Термиты и еще последствия наводнения. Видите, как цвет отличается на другой половине?

Чанди разбирается в цементе и разных видах черепицы. В поле он несколько раз наклоняется, зачерпывает горсть земли и разминает ее в пальцах.

– Я надеюсь, когда-нибудь мы сможем сами себя кормить, – говорит Руни.

Чанди ничего не отвечает на это, но через несколько дней возвращается с шофером на автомобиле, у которого убрано заднее сиденье, а еще у машины есть платформа, приваренная к задней части. Шофер выгружает горшки с саженцами манго, сливы и банана, а также мешки с удобрениями – смесь костной муки и компоста. Чанди разворачивает начерченную от руки схему территории, на которой он отметил свои рекомендации – где лучше расчищать место для сада. Влажная низина возле канала идеально подходит для бананов.

– Это удобрение, кстати, годится для ваших кокосовых и финиковых пальм. Не похоже, чтобы ими занимались. А вон тот участок между кокосовыми пальмами сохраните для скота, он легко прокормит пару коров. Да и курятник не помешает.

Пасха в Тетанатт-хаус знаменовала собой начало долгой дружбы. Руни стал постоянным гостем за обеденным столом по воскресеньям, наслаждаясь щедрым угощением от Лииламмы и бренди от Чанди. Летом, когда жара невыносима, семья на два месяца перебирается в поместье. Они приглашают Руни погостить в горах, хотя бы по выходным.

Саломон Халеви прислал Руни его хирургические инструменты, и теперь у них есть больница и простейшая операционная. Он может позволить себе больше, чем просто бинтовать раны и дренировать абсцессы. Руни выборочно оперирует руки, пытаясь сохранить функции или восстановить их путем устранения контрактуры. Чтобы собрать денег, Руни рассылает множество писем. Евреи пардези финансировали печь для обжига кирпичей, а лютеранская миссия в Мальмё оплатила пилораму и маленькую столярную мастерскую. На Рождество та же лютеранская миссия принимает решение выплачивать лепрозорию ежегодную пенсию; многословные письма Руни по-шведски публикуют в их информационном бюллетене. Мистер Шоу, чья супруга Элеанор была пациенткой Руни, передает в дар двух дойных коров и штабель древесины.

Через пятьдесят лет после того, как Армауэр Хансен[122]122
  Норвежский врач, открывший возбудителя проказы.


[Закрыть] увидел в микроскоп в тканях прокаженных палочковидную бактерию, mycobacterium leprae, все еще не существует лекарства от проказы. Руни может обеспечить жилище и осмысленную работу, но он огорчен и раздосадован тем, что почти бессилен предотвратить прогрессирующее разрушение рук и ног. На следующий день после открытия пилорамы он обнаруживает в стружках отрубленный палец. Владелец пальца продолжал работать, не заметив утраченного члена, пока Руни не указал на кровоточащий обрубок. Это событие побуждает Руни проводить еженедельные беседы по предотвращению травм. Он разбивает обитателей на пары для ежедневного осмотра рук и ног друг друга, перевязывает свежие раны. На поврежденный палец или ногу он сразу накладывает гипс, чтобы предотвратить дальнейшие травмы и чтобы рана заживала. К каждому инструменту в “Сент-Бриджет” прикреплен мягкий ремешок, чтобы помочь пальцам, которые плохо держат, и защитить кожу. Ведра и тачки снабжены сбруей, которую можно зацепить за шею.

В первый год работы лазарета во двор однажды вошел ухмыляющийся новичок, в блаженном неведении, что его лодыжка нелепо вывернута и кость торчит сквозь кожу. Любой, кроме прокаженного, визжал бы от боли, а этот пустомеля гордился, что целый день брел пешком в новый лазарет. Такую же извращенную гордыню Руни заметил и в местных обитателях: их “преимущество” перед теми, кто их отверг, состоит в том, что они могут ходить вечно; они могут часами стоять неподвижно, как статуи, не испытывая потребности даже переминаться с ноги на ногу, потому что не ощущают неудобства. Кумулятивная травма при ходьбе на поврежденных ногах и продолжительном стоянии приводит к воспалению, растяжению и в конечном счете разрыву связок, удерживающих кости стопы вместе. Когда таранная кость – седловидная кость, расположенная под большеберцовой, которая переносит вес тела на пятку, – окончательно разрушается, свод стопы становится плоским, как аппа́м[123]123
  Тонкие блинчики из рисовой муки.


[Закрыть], а затем выпуклым, как дуга кресла-качалки. Вес тела больше не распределяется равномерно на всю стопу, а концентрируется в одной точке, в результате чего образуется пролежневая язва. Если ее не лечить, язва разрастается и становится гангренозной, вынуждая Руни ампутировать конечность. Но это совсем не больно.