Текст книги "Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы"

Если в 1830-х – первой половине 1840-х гг. эти попытки успеха не имели, то со второй половины 1840-х влияние Булгарина постепенно снижается, а после его смерти в результате деятельности противников (прежде всего – сообщений о сотрудничестве с III отделением и публикации подготовленых для него записок) у Булгарина сформировалась одиозная репутация полицейского шпиона и гонителя Пушкина, которая, по сути дела, почти не изменилась и до наших дней.

На мой взгляд, настало время перейти от моральных оценок (типа порядочно / непорядочно) к историко-социологической интерпретации намерений и поступков людей Николаевской эпохи (в том числе и Булгарина), и в частности к осознанию неизбежности в подобных условиях симбиоза журналистики и секретной полиции (опыт советского времени в этом отношении еще более показателен).

1998 г.

«Поляк примерный» [474]474
  Впервые опубликовано: Булгарин и Польша // Русская литература. 1993. № 3. С. 72–82.


[Закрыть]

 
Булгарин – вот поляк примерный,
В нем истинных сарматов кровь…
 

П.А. Вяземский

Одним из ключей к пониманию Булгарина является, с нашей точки зрения, его польское происхождение. Однако этот вопрос всегда либо игнорировался пишущими о Булгарине, либо трактовался не с научных, а с идеологических позиций. В результате здесь царит невообразимая путаница.

Поляки обычно воспринимали Булгарина как изменника. Уже в опубликованном в польской газете некрологе он характеризовался как ренегат[475]475
  См.: Dziennik Literacki (Lwów). 1859. № 79.


[Закрыть], через полстолетия В. Чеховский отмечал: «[Булгарин] был поляком только по фамилии, по-польски не писал и не имеет никакого отношения к нашей литературе; он покинул страну, искал новую родину, посвятил свое перо иностранной словесности…»[476]476
  Ciechowski W. Na widowni petersburskiej. Tadeusz Bułharyn // Kraj. 1906. № 26.


[Закрыть], для современного исследователя он также только «ренегат и агент полиции»[477]477
  Dworski A. Pushkin w kręgu kultury polskiej. Wrocław, 1983. S. 21.


[Закрыть].

Русские современники Булгарина воспринимали его в 1820 – 1830-х гг. как поляка (а поляков обычно считали врагами русских). Приведем несколько примеров. А.А. Бестужев (друг Булгарина) в своем обзоре истории и современного состояния русской литературы в 1823 г. специально подчеркивал, что Булгарин – «литератор польский»[478]478
  Бестужев А.А. Взгляд на старую и новую словесность в России // Бестужев А.А.Соч. М., 1958. Т. 2. С. 537.


[Закрыть]. В 1834 г. он же писал К.А. Полевому: «Поляк Булгарин, поляк Сенковский – оба которые с утра до вечера смеялись над русскими и говорили, что с них надобно брать золото за то, чтобы их надувать!»[479]479
  Там же. С. 662.


[Закрыть] Для А.И. Тургенева в 1825 г. Булгарин – «польский паяц»[480]480
  Цит. по: Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 3. С. 117.


[Закрыть].Декабрист Г.С. Батеньков в 1825 г. говорит Булгарину: «Ты поляк, и чем для нас хуже, тем для вас лучше»[481]481
  Цит. по: Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1930. С. 450.


[Закрыть]. П.А. Вяземский писал в эпиграмме 1831 г., что он «поляк примерный», которого характеризует «злоба к русским»[482]482
  Цит. по: Русская эпиграмма. Л., 1988. С. 221.


[Закрыть]. В.Ф. Одоевский утверждал в 1864 г. (имея в виду издания Булгарина и О.И. Сенковского), что 1830-е гг. были эпохой «невежественного и вредного польского диктаторства в нашей литературе и журналистике», когда «в привилегированных журналах <…> проводилось враждебное России польское направление»[483]483
  Одоевский В.Ф. О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина // Русский архив. 1864. Стлб. 1021, 1020.


[Закрыть].

Чтобы проверить, насколько были обоснованны подобные претензии, попробуем суммировать основные сведения о «польскости» Булгарина.

Происходил он из занесенного в польские гербовники древнего шляхетского рода из Великого княжества Литовского[484]484
  См.: Niesiecki К. Herbarz Polski. Lipsk, 1839. Т. 2. S. 360–361; Boniecki A. Herbarz Polski. Warszawa, 1900. Cz. 1. T. 2. S. 249–250.


[Закрыть]. Имя получил в честь польского патриота Тадеуша Костюшко, родился в 1789 г. в поместье матери (урожденной Бучиньской) Перышево на территории, принадлежавшей Великому княжеству Литовскому, которое в союзе с Польским королевством составляло Речь Посполитую. Лишь после второго раздела Речи Посполитой в 1793 г. эти земли отошли к России. Детство он провел в польском окружении, а русский язык знал плохо. В 7 лет его привезли в Петербург, и он поступил в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, потом служил в русских войсках. Казалось, что он полностью обрусел. Однако в начале XIX в. Наполеон перекраивал карту Европы и дал полякам надежду на восстановление независимости Польши. В то время они «увлеклись Наполеоном, увлеклись до мистицизма, до фантастической религии, до веры в наполеоновскую “идею” <…> – это была соломинка, за которую хватался утопающий»[485]485
  Пыпин А. Польский вопрос в русской литературе // Вестник Европы. 1880. № 2. С. 714.


[Закрыть].

В 1807 г. по Тильзитскому миру из польских областей, отошедших к Пруссии, было образовано независимое Герцогство Варшавское. Булгарин вспоминал, что «любовь к старой Польше и надежда, что край этот восстановится»[486]486
  Письма Фаддея Булгарина к Иоахиму Лелевелю. Варшава, 1877. С. 11.


[Закрыть], привели к тому, что он «во время существования Герцогства увлекся общим стремлением умов, страстию к путешествиям, блеском славы Наполеона и вступил (в 1810-м или 1811 г. – А.Р.) в службу под его знамена»[487]487
  Цит. по: Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение / Публ., сост., предисл. и коммент. А.И. Рейтблата. М., 1998. С. 43.


[Закрыть]. В 1811 г. в составе польского легиона французских войск он воевал в Испании, в 1812 г. в составе 8-го уланского полка под командованием Томаша Любеньского принимал участие в походе Наполеона на Россию. Участвуя в Наполеоновских войнах в составе польских легионов, Булгарин, по его словам, «заплатил свой долг родине и полностью с ней рассчитался»[488]488
  Цит. по: Skarbek F. Pamiętniki. Poznań, 1878. S. 182.


[Закрыть].

После окончания войны он оказался в Варшаве (в 1814–1815 гг.), где начал печататься. Ранние булгаринские публикации в польской прессе до сих пор не выявлены. В изданном под редакцией хорошо знакомого с Булгариным А.В. Старчевского «Справочном энциклопедическом словаре» (СПб., 1849. Т. 2) значилось, что в Варшаве Булгарин «написал несколько юмористических и поэтических произведений (после 1814 г.)». В письме П.С. Усову Булгарин вспоминал, «что издавал журнал (в словоупотреблении того времени – периодическое издание любого типа. – А.Р.) без цензуры в Варшаве»[489]489
  Цит. по: Исторический вестник. 1883. № 8. С. 313.


[Закрыть]. Близко знакомый с Булгариным В.К. Кюхельбекер называл его (в 1824-м или 1825 г.) «бывшим издателем “Варшавского свистка”»[490]490
  Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 500.


[Закрыть], другой его знакомый, Б.М. Федоров, также свидетельствовал (в своей эпиграмме), что Булгарин «в Варшаве издавал “Свисток”»[491]491
  См.: Русская эпиграмма. С. 286.


[Закрыть]. В библиографических справочниках польской периодики подобное издание за 1815 г. не значится[492]492
  См., например: Giełżyński W. Prasa warszawska: 1661–1914. Warszawa, 1962.


[Закрыть]. Однако, поскольку в польском языке слово «свисток» (świstek) употребляется и в значении «листок» для пренебрежительного обозначения газеты или других типов небольших печатных изданий, можно все-таки предположить, что Булгарин в 1815 г. в Варшаве издал (без подписи) несколько выпусков некоего непериодического издания, которое еще предстоит выявить (хотя нельзя исключать, что оно вообще не сохранилось).

В конце 1815 г. у его богатого и влиятельного дяди Павла Булгарина началось запутанное судебное дело по большому наследству, и он поручил племяннику выступать в качестве его поверенного в суде. Булгарину пришлось в 1816 г. поехать в Петербург. В начале 1819-го по делам процесса он оказался в Вильно, где некоторое время вольнослушателем посещал университетские лекции и сблизился с преподавателями университета. Он стал анонимно печататься в виленских периодических изданиях («Dziennik Wileński», «Tygodnik Wileński» и др.)[493]493
  Под своей фамилией он поместил лишь три стихотворных произведения: сатиру «Droga do szczęścia» (Tygodnik Wileński. 1819. № 134; перевод Рылеева см.: Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. М., 1934. С. 273–277), а также «Cuda» (Там же. № 135) и «Do Kaspra Kiełczewskiego» (Там же. № 138).


[Закрыть] и в 1819 г. был даже принят в «Товарищество шубравцев» – действовавшее в 1816–1822 гг. объединение университетских преподавателей, регулярно собиравшихся и высмеивавших польскую шляхту[494]494
  О шубравцах см.: Шолкович С. Сведения об обществе «Шубравцев» // Виленский вестник. 1869. № 114, 115, 118; Бархатцев С. Из истории Виленского учебного округа // Русский архив. 1874. № 5. С. 1177–1189; Hordyński Z. О Towarzystwie szubrawców. Lwów, 1883; Bieliński J. Szubrawcy w Wilnie. Wilno, 1910; Skwarczyński Z. Kaziemierz Kontrym. Towarzystwo szubrawców. Łódź, 1961. Об участии Булгарина в обществе см.: Skwarczyński Z. Tadeusz Bułharyn a wileńskie Towarzystwo szubrawców. Łódź, 1963.


[Закрыть]. В том же, 1819 г. Булгарин по делам процесса вернулся в Петербург и понял, что тяжба затягивается надолго[495]495
  Как следует из разысканного нами обширного (более 2000 стр.!) судебного дела, хранящегося в РГИА (Ф. 1347. Оп. 65. Ед. хр. 1070), Государственным советом оно было решено в пользу П. Булгарина в 1826 г., однако реально завершилось лишь в 1831 г.


[Закрыть]. В оставшееся от хождения по дядиным делам время он начинает заниматься журналистикой. С того же, 1819 г. и до прекращения этого издания в 1821 г. он печатается в польском варианте газеты «Русский инвалид» («Ruski invalid»)[496]496
  См.: Wołoszyński R.W. Polsko-rosyjskie związki w naukach społecznych. 1801–1830. Warszawa, 1974. S. 152–153.


[Закрыть], в литературной части помещавшей произведения польских авторов. В июне 1819 г. он подал прошение министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну о разрешении издавать «Дамский журнал» на польском языке, но получил отказ из-за отсутствия в Петербурге цензора, знающего этот язык[497]497
  Прошение см.: Русская старина. 1900. № 9. С 559–561.


[Закрыть].

Булгарин быстро сближается с русскими литераторами и активно приобщает своих новых знакомых к польскому языку, истории и литературе Польши. Так, он читал А. Бестужеву сатиры И. Красицкого и А. Нарушевича, а Бестужев писал ему в 1821 г. из Полоцка: «…учусь по-польски для тебя наиболее <…>. Воротясь в Питер, мы будем вместе рассиживать вечера, читая журналы варшавские, рассуждая, споря о ваших авторах, переводя хорошее на русский…»[498]498
  Русская старина. 1901. № 2. С. 394.


[Закрыть] Рылеев также выучил польский язык под влиянием Булгарина и в 1823 г. был принят в Вольное общество любителей российской словесности после представления перевода сатиры Булгарина «Путь к счастию». Сенковский в письме И. Лелевелю от 18 июня 1825 г. отмечал, что Булгарин, находясь среди русских, всегда подчеркивает, что он поляк, «что делает ему честь и в чем сами русские умеют ему отдать справедливость»[499]499
  Цит. по: Jabłonowski A. Pisma. Warszawa, 1913. Т. 7. S. 112.


[Закрыть].

Вот что писал из Петербурга один молодой поляк своему другу на родину в 1820 г.: «Я свел тут с некоторыми поляками близкое знакомство: среди них больше всего я подружился с Булгариным, которого никто не превзойдет в любви к родине и либеральности; ты, может быть, его знаешь по некоторым легким сочинениям, особенно сатирам, помещенным в “Тыгоднике Виленском”. Он написал на русском языке короткий очерк о польской литературе, работает над историей польской литературы, которая будет издана на французском (этот замысел не был реализован. – А.Р.) <…> он неукротимый защитник всего польского, и можно утверждать, что ему удастся поколебать дичайшие представления здешних людей о поляках <…>»[500]500
  Письмо В. Пельчинского И. Ежовскому от 17 ноября 1820 г. цит. по: Archiwum filomatów. Kraków, 1913. Cz. 1. Т. 3. S. 19–20.


[Закрыть].

Первой публикацией Булгарина на русском языке было «Краткое обозрение польской словесности», помещенное в «Сыне Отечества» (1820. № 31, 32), и несколько последующих лет он выступал преимущественно как переводчик с польского и автор произведений о Польше и польско-русских отношениях. Среди его произведений этого времени на польскую тему – обширный исторический очерк «Марина Мнишех, супруга Димитрия Самозванца»[501]501
  Северный архив. 1824. № 1. С. 1 – 13; № 2. С. 59–73; № 20. С. 55–77; № 21/22. С. 111–137.


[Закрыть], рассказ «Освобождение Трембовли»[502]502
  Полярная звезда на 1823 год. СПб., 1823. С. 357–369.


[Закрыть], историческая хроника «Бегство Станислава Лещинского из Данцига»[503]503
  Булгарин Ф. Соч. СПб., 1828. Т. 5, ч. 10. С. 79 – 139.


[Закрыть], статья об источниках для написания польской истории «Возражения на ответ г. Анастасевича, помещенный в 4 книжке Сына Отечества»[504]504
  Сын Отечества. 1822. № 45. С. 217–226.


[Закрыть]. Отметим, что существует большая вероятность, что Пушкин, характеризуя Марину Мнишек в «Борисе Годунове», использовал упомянутый выше булгаринский очерк о ней[505]505
  См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Л., 1937. Т. 7. С. 464 (комментарий Г.О. Винокура); Mocha F. Polish and Russian Sources of «Boris Godunov» // Polish Review. 1980. № 2. P. 45–51.


[Закрыть]. Булгариным были также переведены путевые записки Сенковского (снабженные комментариями и заметками об авторе)[506]506
  Сын Отечества. 1820. № 36. С. 129–134; № 37. С. 169–178; 1821. № 6. С. 260–270; Северный архив. 1822. № 1. С. 70 – 113; № 5. С. 421–443; № 7. С. 45–62; № 16. С. 301–320.


[Закрыть] и статья И. Лелевеля «Известие о древнейших историках польских и в особенности о Кадлубке, в опровержение Шлецера»[507]507
  Соревнователь просвещения и благотворения. 1821. № 5. С. 146–171.


[Закрыть]. В своем журнале «Северный архив» Булгарин поместил (нередко в своих переводах и с комментариями) много работ польских авторов[508]508
  См., например: Онацевич И. Отрывок из путевых записок (1822. № 24); Чацкий Ф. О татарах, живущих в Польше (1824. № 21–24); Маскевич С. Дневник (1825. № 1–3, 6, 7); Суровецкий Л. Исследование происхождения славянских народов (1826. № 7 – 18) и мн. др.


[Закрыть]. В примечаниях и вводных заметках к публикуемым материалам он демонстрировал начитанность и компетентность во многих вопросах истории Польши и России.

Большой шум и бурную полемику вызвала заказанная Булгариным и квалифицированно переведенная им же обширная рецензия Лелевеля на «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина[509]509
  Лелевель И. Рассмотрение «Истории государства Российского» г. Карамзина // Северный архив. 1822. № 23. С. 402–434; 1823. № 19. С. 52–80; № 20. С. 147–160; № 22. С. 287–297; 1824. № 1. С. 41–57; № 2. С. 91 – 103; № 3. С. 163–172; № 15. С. 132–143; № 16. С. 187–195; № 19. С. 47–53. Переписку Булгарина и Лелевеля по поводу рецензии см.: Русская старина. 1878. № 8. С. 633–656. О реакции на публикацию рецензии см.: Galster В. О Lelewelowskiej krytyce «Historii» Karamzina // Galster В. Paralele romantyczne. Warszawa, 1987. S. 24–48; Козлов В.П. «История государства Российского» Н.М. Карамзина в оценках современников. М., 1989. С. 40–42, 104–112.


[Закрыть].

Своей деятельностью в 1820-е гг. Булгарин внес большой вклад в укрепление контактов русских ученых и писателей с их польскими коллегами, пропаганду польской культуры в России. Правда, при этом он не забывал о себе, стремясь укрепить репутацию, причем не всегда благовидными способами. Характерен случай с изданием «Избранных од Горация с комментариями» (СПб., 1821). Подобное издание было подготовлено польским ученым И. Ежовским и выпущено в России на польском языке[510]510
  См.: Horacjusza ody celniejsze stosownie do użytku szkół objaśnione przez Józefa Jeżowskiego. Wilno, 1821. T. 1.


[Закрыть]. Булгарин перевел его комментарии, но в предисловии об авторстве Ежовского упомянул глухо, так что у читателей создавалось впечатление, что они в значительной части написаны самим Булгариным[511]511
  См.: Błaszczyk L.T. Jeżowski and Bulgarin: a case of plagiarism or collaboration? // Polish review. 1980. Vol. 25. № 2. P. 15–43; Ципринус [Пржецлавский О.А.]. Калейдоскоп воспоминаний // Русский архив. 1872. № 9. Стлб. 1769.


[Закрыть]. Аналогичным образом, статья «Нечто о переводчиках Гомера»[512]512
  Сын Отечества. 1821. № 30. С. 145–160.


[Закрыть], одна из первых публикаций Булгарина на русском языке, в основном представляла собой изложение статьи на эту тему польского литератора Ф.К. Дмоховского, о чем Булгарин не счел нужным упомянуть[513]513
  См.: Błaszczyk L.Т. Op. cit. P. 42.


[Закрыть].

В своих беллетристических произведениях, как связанных, так и не связанных тематически с Польшей, Булгарин пытался перенести опыт и литературные достижения польской литературы на русскую почву. В очерках нравов и нравоописательных романах сказалось влияние шубравской юмористики и польских романистов (И. Красицкого и др.)[514]514
  См.: Kucharska E. Literatura polska w Rosji w latach 1830–1848. Opole, 1967. S. 104; Skwarczyński Z. «Wiadomości brukowe» a pierwszy rosyjski romans moralno-satyryczny «Iwan Wyżygin» // Z polskich studiów slawistycznych. Ser. 2. Nauka o literaturze: Prace na V międzynarodowy kongres slawistów w Sofii. Warszawa, 1963. S. 77 – 104.


[Закрыть], в исторических романах – соответствующих польских опытов «вальтер-скоттовского романа». Отметим также, что в «Иване Выжигине» сатирически изображены некоторые поляки: под именем Скотинко – И. Ботвинко[515]515
  См.: Alkar [Kraushar A.]. Bajkow. Lwów, 1893. S. 48.


[Закрыть], под именем Дурачинского – стряпчий В. Рачинский[516]516
  См.: Видок Фиглярин. С. 399.


[Закрыть].

Не исключено, что и название для своей газеты «Северная пчела» он выбрал исходя из польского аналога – во Львове выходил журнал «Польская пчела» («Pszczola polska», 1820).

Булгарин добился признания в среде польских ученых и литераторов. Историк С. Сестренцевич-Богуш писал о его эрудиции в сфере славянской истории[517]517
  См.: Siestrzencewicz-Bohusz S. Précis des recherches historiques sur 1’origine des slaves. St. Pétersbourg, 1824. S. 130.


[Закрыть]. Его исторические работы ценили историки И. Лелевель и И. Онацевич[518]518
  Cм.: Wołoszyński R.W. Op. cit. S. 155.


[Закрыть]. В 1828 г. при поддержке Лелевеля[519]519
  См.: Северная пчела. 1829. № 6; Kraushar A. Towarzystwo warszawskie przyjaciół nauk. Kraków; Warszawa, 1905. T. 3. S. 150–151.


[Закрыть] он был избран членом-корреспондентом Варшавского общества друзей наук. Роман «Иван Выжигин» был переведен в Польше и пользовался успехом. В частности, Ю. Немцевич в специальном письме Булгарину отмечал «великое достоинство сочинения»[520]520
  Цит. по: Лемке М.К. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. 2-е изд. СПб., 1909. С. 272.


[Закрыть].

Особенно деятельно пропагандировал Булгарин творчество А. Мицкевича. В редактируемом им (совместно с Н.И. Гречем) журнале «Сын Отечества и Северный архив» в 1829 г. были помещены подстрочные переводы «Фариса» (№ 5) и «Трех Будрисов» (№ 28), по всей вероятности принадлежащие Булгарину. Там же (в № 24) был опубликован стихотворный перевод «Фариса» П. Манассеина. К рецензии М.А. Яковлева на «Невский альманах», где был положительно оценен перевод фрагмента «Дзядов», Булгарин сделал примечание, в котором писал, что эта поэма – «гениальное создание, которое сделало бы честь Байрону, Шиллеру, Гёте. Вымысел, философия и слог сей пиесы на польском языке – совершенство, chef-d’oeuvre!»[521]521
  Северная пчела. 1829. № 10.


[Закрыть]. В анонимной (и, по всей вероятности, принадлежащей Булгарину) рецензии на книгу «Poezje Adama Mickiewicza», вышедшую в 1829 г. в Петербурге, говорилось, что «в Мицкевиче все новость, занимательность, прелесть!» и что, кроме «необыкновенной пылкости и плодовитости вображения, гармонии языка, обширного взгляда на предметы, сочинения Мицкевича отличаются глубоким чувством, любовью к человечеству, которые согревают душу читателя»[522]522
  Там же. № 41.


[Закрыть].Высокую оценку творчества Мицкевича можно было найти и в других публикациях «Северной пчелы» (см., например, «Смесь» в № 2 за 1829 г.).

Мицкевич во время пребывания в Петербурге в конце 1827 – начале 1828 г. сблизился с Булгариным, часто встречался с ним, в том числе на обедах у Каспара Жельветра[523]523
  См.: Ципринус. Указ. соч. Стлб. 1900.


[Закрыть] и несколько раз у него дома. 11 декабря 1827 г. он с Малевским обедал у Булгарина[524]524
  См. письмо Булгарина М. Конарскому: Pamiętnik Towarzystwa literackiego im. A. Mickiewicza. Lwów, 1888. R. 2. S. 242.


[Закрыть], 27 декабря 1827 г. Булгарин дал торжественный обед в честь Мицкевича, на котором присутствовали многие члены польской колонии Петербурга[525]525
  См.: Мицкевич А. Собр. соч. М., 1954. Т. 5. С. 623.


[Закрыть]. В конце того же месяца Мицкевич был на обеде, который Булгарин давал в честь М.П. Погодина[526]526
  См.: А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974. Т. 2. С. 33.


[Закрыть], и, наконец, 8 января 1828 г. Мицкевич вместе с Пушкиным был у Булгарина на завтраке[527]527
  См.: Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 74.


[Закрыть]. Булгарину очень понравилась поэма «Конрад Валенрод», и он принимал активное участие в ее издании[528]528
  См.: Pamiętnik… S. 242–243; а также письмо Булгарина Н.А. Полевому от 19 февраля 1828 г. // Русская старина. 1871. № 12. С. 679.


[Закрыть]. По свидетельству К. Полевого, «Мицкевич находил его добряком и только смеялся над комическими его сторонами»[529]529
  Цит. по: Николай Полевой: Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. Л., 1934. С. 274.


[Закрыть]. Мицкевич в январе 1829 г. с похвалой писал Лелевелю о Булгарине, после отъезда из России дважды в мае того же года писал самому Булгарину, называя его «истинным другом» и уверяя: «…свидетельства твоей дружбы глубоко запечатлелись в моем сердцe», а в феврале 1830 г. в письме Ф. Малевскому просил передать Булгарину, что «Иван Выжигин» имеет за рубежом успех у русских читательниц[530]530
  См.: Mickiewicz A. Dzieła. Warszawa, 1955. Т. 14. S. 452, 487, 493–494, 514.


[Закрыть].

Итак, тот факт, что Булгарин активно пропагандировал в России польскую культуру, не вызывает сомнения. Гораздо труднее дать оценку политической позиции Булгарина, его отношению к польскому национально-освободительному движению.

Булгарин считал бесперспективной борьбу за восстановление польского государства. События 1808–1815 гг. убедили его в правоте наставлений дяди, приора доминиканского ордена, который считал «Польшу умершею и все счастье польских провинций полагал в сближении поляков с Россиею и беспредельной преданности к русскому престолу»[531]531
  Булгарин Ф.В. Воспоминания. СПб., 1847. Ч. 3. С. 114.


[Закрыть].

Ф. Булгарин полагал, что нужно «польское юношество воспитывать в том духе, что Россия благо для них, что братство с русскими для них честь, слава и материальная выгода, что одно средство загладить прошлое есть быть полезным России службою и талантом»[532]532
  Письмо Булгарина А.Я. Стороженко 4 февраля 1837 г. цит. по: Стороженки: Фамильный архив. Киев, 1907. Т. 3. С. 27.


[Закрыть], а характеризуя себя, писал, что «исполнил идеал того, что требовалось от Польши: прилепился душою к русскому Престолу и к России, дал неоднократные доказательства своей верности, сделался народным русским писателем – высказал Польше великие истины…»[533]533
  Письмо А.Ф. Орлову от 5 января 1847 г. цит. по: Видок Фиглярин. С. 529.


[Закрыть]. Считая, что полякам не следует мечтать о политической свободе, бороться за воссоздание независимого польского государства, Булгарин полагал в то же время, что правительству следует отказаться от политических репрессий, действовать мягко и тактично, уважать обычаи народа и позволить ему развивать свою культуру. Ставку Булгарин делал на политическую автономию Польши и ее культурное возрождение. Можно по-разному относиться к этой программе, не следует только забывать, что Булгарин был не одинок в подобном решении «польского вопроса» – в Петербурге существовала значительная польская колония (военные, юристы, художники, музыканты и т. д.), состоявшая из нескольких тысяч людей, во многом разделявших точку зрения Булгарина[534]534
  См.: Bazylow L. Polacy w Petersburgu. Wrocław а.о., 1984. S. 91, 155–206.


[Закрыть].

Для понимания причин подобной, во многом прорусской позиции Булгарина следует учитывать, что он был не «коронным» поляком (т. е. из собственно Польши), а уроженцем Белоруссии (Булгарин уверял впоследствии, что его предки были православными[535]535
  См.: Булгарин Ф.В. Воспоминания. СПб., 1846. Ч. 1. С. 72. Ср.: Булгарин Ф. Русские письма // Северная пчела. 1843. № 254, 255.


[Закрыть]). В этих местах отношение к России было гораздо более лояльным, чем в исконно польских землях.

Любопытно отметить, что, несмотря на всю свою преданность интересам царя и России, Булгарин, будучи поляком, автоматически вызывал подозрения в пропольской и антирусской деятельности. Н.Н. Новосильцов, главный делегат при Правительственном совете Царства Польского, правая рука фактического правителя Польши великого князя Константина Павловича, занимаясь расследованием деятельности польских тайных обществ, еще в августе 1823 г. в адресованном великому князю рапорте отнес шубравское общество к числу вредных[536]536
  См.: ГАРФ. Ф. 1165. Оп. 3. Ед. хр. 34. Л. 24.


[Закрыть], а в ноябре того же года в аналогичном рапорте писал: «Из бумаг, которые в моих руках находятся относительно шубравцев <…> видно, что профессор Синковский (так. – А.Р.) и Булгарин, издатель “Северного архива”, нашли уже способ составить в С. – Петербурге некоторые довольно значительные связи. Таким образом, из сих бумаг оказывается, что Синковский и Булгарин ввели в здешнее общество шубравцев Греча и Глинку, издателей журналов, в доказательство чего имеются при делах собственноручные их письма»[537]537
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 2. Ед. хр. 21. Л. 113.


[Закрыть]. Рапорты были пересланы Константином Александру I, однако тот, судя по всему, не дал им хода. Поэтому Новосильцов через год написал специальное письмо временщику Александра I генералу А.А. Аракчееву. Это обширное послание[538]538
  См.: Русская старина. 1903. № 11. С. 334–337. Далее страницы этой публикации переписки указываются в тексте.


[Закрыть] содержало обвинения ряда поляков, живущих в Петербурге (в том числе Орды, Сенковского, Лобаржевской и др.), в пропольской, враждебной России деятельности. О Булгарине и Грече сообщалось, в частности, что они «принадлежали здесь к весьма вредному обществу, существовавшему долгое время под именем “шубравцев”, между коими они назывались рустиканами». В 1827 г. письмо это «всплыло» и было направлено в III отделение с целью проверки содержавшихся в нем сведений. Булгарину, который с 1826 г. сотрудничал с III отделением, там было поручено подготовить официальный ответ[539]539
  См. его текст: Видок Фиглярин. С. 135–140.


[Закрыть]. Великий князь Константин Павлович, познакомившись с ним, счел его удовлетворительным и распорядился прекратить расследование. Однако в апреле 1828 г. И.И. Дибич по указанию императора запросил Новосильцова, «не открылось ли с того времени вновь каких-либо подобных сведений или подробностей насчет Булгарина и Греча» (с. 337). Новосильцов ответил: «…доселе не оказалось никаких обстоятельств, которые заставляли бы предполагать, что вредные сношения вышеозначенных двух особ с Виленским университетом еще продолжаются. Между тем не могу умолчать при сем случае, что Булгарин в издаваемых им повременных сочинениях продолжает покровительствовать распространению и укреплению польских патриотических помышлений, в превратном и ложном их направлении столь противных тесному и откровенному соединению сего народа с россиянами» (с. 338). В дополнение Новосильцов переслал свой апрельский рапорт великому князю Константину Павловичу, где подробно аргументировал положение, что вышедшая в Петербурге поэма А. Мицкевича «Конрад Валенрод» – вредное издание, и упрекал Булгарина за похвалы ей в «Северной пчеле» (с. 338–344). Булгарину вновь пришлось писать обширное «Объяснение на представление г-на действительного тайного советника Новосильцова о вредном духе сочинения польского поэта Мицкевича, под заглавием “Конрад Валенрод”, и о вредном влиянии на Польшу журналиста Булгарина» (помечено 14 июля 1828 г.) (с. 344–351), где отводил все обвинения Новосильцова. В результате император дал указание «оставить сие дело без дальнейшего внимания» (с. 351).

Сотрудничая с III отделением, Булгарин выполнял там роль эксперта по Польше и Литве, где господствовала польская культура. Он писал обобщающие записки о Польше и поляках, в том числе «Замечания о Польше» и «О духе и характере польского народа»[540]540
  См.: Видок Фиглярин. С. 258–265, 348–357.


[Закрыть], регулярно давал информацию о настроениях поляков, живущих в Петербурге, в ответ на конкретные запросы характеризовал некоторых из них, сообщал о злоупотреблениях, провокациях и репрессиях в Царстве Польском и Литве, которые практиковали такие ярые русификаторы, как Н.Н. Новосильцов, виленский губернский прокурор И. Ботвинко, ректор Виленского университета В. Пеликан и др. Булгарин не боялся писать (в записке «Замечания о Польше»), что «история не представляет примеров подобного угнетения, в каком находится Литва», и что «Польша страждет под тягостию военного управления и привязчивой полиции и отдана на откуп Новосильцову и его партии». В своих записках Булгарин постоянно подчеркивал, что поляки верны русскому государю и любят его, и предлагал детально разработанную программу политики России в отношении к Польше, предполагающую усиление элементов автономии и замену преследований царскими милостями.

В период Польского восстания 1830–1831 гг. Булгарин старался всеми доступными средствами демонстрировать свою лояльность. Позднее он вспоминал в письме Л.В. Дубельту от 17 декабря 1839 г.: «Когда вспыхнул бунт в Польше, Государь беспокоился, что, объявив об этом гвардии на разводе, нельзя пустить объявления в народ. Точных и верных известий из Варшавы не было. Наконец, попалось к Государю письмо генерала жандармов графа Нессельроде и отрывок из варшавской газеты. По поручению покойного М.Я. фон Фока я из этих лоскутов сделал полный и цельный рассказ о бунте, и это мое объявление было напечатано и произвело эффект <…>. Государь был чрезвычайно доволен. Граф Александр Христофорович (Бенкендорф. – А.Р.) расцеловал меня и обещал награду. М.Я. фон Фок льстил меня надеждою, что я даже буду представлен Государю. Подлинник этой бумаги, с поправками Царскими, хранится у меня <…> когда фельдмаршал Дибич хотел ворваться силою в Варшаву с Праги, я первый предложил план переправиться чрез Вислу, при прусской границе, и, обойдя Модлин, атаковать Варшаву со стороны Воли»[541]541
  Там же. С. 456.


[Закрыть].

Булгарин утверждал, что все воззвания к польскому народу и войску и все письма к польским магнатам в период восстания были написаны (на польском языке) им же[542]542
  См.: Там же. С. 461.


[Закрыть]. В «Северной пчеле» печатались многочисленные материалы против восставших, в том числе и булгаринские (нередко анонимно или под псевдонимом). Эти публикации были призваны убедить читателей, как писали Булгарин и Греч в примечании к одной из них, что «гнусный поступок варшавских мятежников есть дело чуждое польскому народу, есть только местный бунт противу властей»[543]543
  Северная пчела. 1830. № 145.


[Закрыть].

Когда в январе 1832 г. Булгарин получил по почте воззвание эмигрантского польского комитета, он переслал «сие гнусное изделие бессильной злобы и безумства» (по его определению) шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу, утверждая в сопроводительном письме, что члены комитета, «наделав бездну зла своему отечеству, кончили свое поприще тем, что, быв злодеями, стали смешными»[544]544
  Видок Фиглярин. С. 433.


[Закрыть].

В 1834 г. он писал своему другу, занимавшему видный пост в польской администрации, по поводу восставших: «Ах скоты! Растерзал бы своими руками этих проклятых карбонаров и пропагандистов. Истые гиены и бешеные волки! Надобно убивать, где встретишь»[545]545
  Письмо Булгарина А.Я. Стороженко от 7 февраля 1834 г. цит. по: Стороженки… С. 21.


[Закрыть]. Однако такая реакция на восстание еще не означает, что Булгарин полностью отказался от Польши. Даже при «полонофиле» Александре I Булгарин опасался «перегнуть палку» в своих попытках приобщить русское общество к достижениям польской науки и польской литературы (он писал Лелевелю: «Я боюсь, чтобы меня не обвинили в излишнем поляцизме, тогда придется проститься с доверием публики…»)[546]546
  Письма Фаддея Булгарина к Иоахиму Лелевелю. Варшава, 1877. С. 14. Ср. его письмо В.А. Ушакову от 6 января 1828 г. (Русская старина. 1909. № 11. С. 351).


[Закрыть].

После восстания отношение к полякам сильно изменилось в худшую сторону. Внешне Булгарин стал все больше и больше идентифицировать себя с русскими. Однако в отличие от многих поляков он не до конца обрусел и продолжал интересоваться историей и культурой своей родины. Показательно, что он не перешел в православие и остался католиком, а всем сыновьям дал польские имена (Болеслав, Владислав, Мечислав, Святослав).

Он печатался в журнале «Bałamut peterburski» («Петербургский баламут»), выходившем в 1830–1836 гг.

В 1846 г. он рекомендовал Дубельту А. Киркора, желавшего издавать газету для поляков на русском языке, утверждая при этом, что «все бедствия в Польше происходят от того, что поляки не знают России, и просвещение их в этом отношении было бы для них благодеянием»[547]547
  Цит. по: Видок Фиглярин. С. 478.


[Закрыть].

В издаваемых им газете и журнале он время от времени помещал материалы о польской культуре и переводы польских авторов, неоднократно апологетически писал о польском композиторе и скрипаче А. Контском[548]548
  См., например: Булгарин Ф. Аполлинарий Контский. 2-е изд. СПб., 1852.


[Закрыть]. В собственных публикациях 1840-х гг. он учитывал опыт польской литературы того времени[549]549
  См.: Jatczak G. Szkice i obrazki Tadeusza Bułharyna // Studia rossica posnaniensia. 1986. Z. 18. S. 52.


[Закрыть]. И хотя неоднократно высказывался в верноподданническом духе и писал о поляках «они», а о русских – «мы», все же к нему продолжали относиться с недоверием. Характерный случай произошел в 1846 г., когда Булгарин опубликовал в «Северной пчеле» балладу Е.П. Растопчиной «Насильный брак». Читатели сочли, что в бароне, герое баллады, изображен Николай I, а в его непокорной жене – Польша. Разгорелся скандал, и Булгарин был вынужден оправдываться перед III отделением и царем[550]550
  См.: Лемке М.К. Указ. соч. С. 331–333; Киселев В. Поэтесса и царь // Русская литература. 1965. № 1. С. 144–156.


[Закрыть].

Так он и балансировал между двумя народами, полуполяком-полурусским, оставаясь чужим и тем и другим. Как уже говорилось выше, среди поляков за ним закрепилась репутация ренегата и предателя польских интересов, а среди русских – проводника польского влияния или, в лучшем случае, человека, не знающего и не любящего Россию, а стремящегося лишь к личному благосостоянию.

Думается, что представленные в статье данные не подтверждают эти представления. От польской культуры Булгарин никогда не отступался и много сделал для ее пропаганды в России. Политические свои взгляды он также не менял после создания Царства Польского (до этого времени были совсем иная политическая ситуация и иной расклад сил) и всегда считал бесперспективными попытки добиться независимости. Поэтому нет оснований называть его ренегатом: он не переходил из одного стана в другой. Конечно, с моральной точки зрения активное сотрудничество с правительством в период восстания 1830–1831 гг. выглядит весьма неблаговидно, но Булгарин искренне считал, что восставшие ухудшают положение своего народа. Важно, как нам представляется, не «обелять» или «клеймить» Булгарина, а понять мотивы и смысл его деятельности как своеобразного «примирителя» двух славянских народов.

1993 г.

P.S. Недавно вышла содержательная книга польского исследователя П. Глушковского, посвященная интересной, но слабо изученной теме эволюции идентичности Булгарина[551]551
  Глушковский П. Ф.В. Булгарин в русско-польских отношениях первой половины XIX века: эволюция идентичности и политических воззрений. СПб., 2013. Далее ссылки на эту книгу даются в скобках в тексте.


[Закрыть].

По мнению Глушковского, после поступления в кадетский корпус в Петербурге у Булгарина начинает формироваться «имперская и российская идентичность» (с. 36; я бы все-таки их разделил и формирование российской идентичности отнес к более позднему времени, годам примерно к 1820 – 1830-м). К сожалению, П. Глушковский не «прописывает» механизм трансформаций идентичности Булгарина, поэтому неясно, почему Булгарин, которому «без особых проблем удалось включить свой образ польско-литовского мира в пространство России и, сражаясь за империю, оставаться патриотом своей родины» (с. 41), после этого покинул Россию, чтобы сражаться в составе французской армии, в надежде, что Наполеон восстановит Польское государство.

Согласно П. Глушковскому, даже после Польского восстания 1830–1831 гг. имперская и польская идентичности Булгарина не вступили в конфликт (с. 70). Правда, через страницу мы встречаем заявление, что у него «польско-литвинская идентичность все более оттеснялась имперской. После 1831 г. он считал себя, прежде всего, подданным Российской империи и русским в имперском смысле» (с. 72). Подобные заявления демонстрируют неясность авторской трактовки понятия «идентичность». Ведь одно дело – идентичность государственная, а другое – идентичность культурная. В плане политическом Булгарин после поражения Наполеона однозначно переориентировался на Российскую империю, полагая, что благосостояние поляков и польских земель возможно только в рамках империи. Культурно же он продолжал считать себя поляком, и польские история, литература, искусство продолжали вызывать у него живейший интерес, многочисленные примеры чего можно обнаружить в книге Глушковского.

Глушковский пишет даже о панславистских взглядах Булгарина и о его «славянской идентичности» (с. 85). В итоге оказывается, что «можно говорить о многоуровневой идентичности Булгарина: польско-литвинской и имперской, которая, в свою очередь, включала элементы лифляндской (поскольку у Булгарина было имение под Дерптом. – А.Р.), славянской и русской. Его “идеальное отечество” – Петербург, лифляндское Карлово, Литва, Царство Польское» (с. 90).

Нам представляется, что подобная трактовка термина «идентичность» может только помешать понять феномен Булгарина. Действительно ли у него была такая синтетическая идентичность? Или имел место конфликт идентичностей, о котором просто не осталось свидетельств?

2015 г.