Текст книги "Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы"

Идеал Булгарина – Россия «славная, сильная, с просвещением, без идей революционных»[192]192
  Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение / Публ., сост., предисл. и коммент. А.И. Рейтблата. М., 1998. С. 111. Далее ссылки на это издание даются в тексте, с указанием страницы.


[Закрыть]. Согласно Булгарину, «русские быстрыми шагами шествуют путем совершенствований и просвещения. Но пересаждая, постепенно, на русскую умственную почву все полезное, все здравое и душепитательное, Россия, ведомая к величию мудростию правительства, отвергает все ядовитое и вредное, выродившееся из европейской образованности. Пред нами блистательная участь, за нами спасительные уроки»[193]193
  Булгарин Ф. Россия в историческом, географическом и литературном отношении. Истории ч. I. СПб., 1837. С. XXII–XXIII.


[Закрыть].

При этом несомненно, что Булгарин – сторонник перемен; он никогда не идеализирует допетровскую Русь и всегда в панегирических тонах пишет о деятельности Петра I, который, «по воле Всевышнего, пересоздал» Россию: «…что было до Петра в России? Мрак, из которого должно было сотворить свет, нестройная масса, которой надлежало дать форму и жизнь»[194]194
  [Булгарин Ф.] Журнальная всякая всячина // СП. 1841. 5 нояб. О роли Петра I см. также: Ф. Наше положение и наш долг // СП. 1831. 15 июня.


[Закрыть]; «Мы обязаны Петру величайшим благом, какое только Провидение доставляет человеку, а именно просвещением»[195]195
  Булгарин Ф. О новом издании «Деяний Петра Великого», сочинения Голикова, и об отечественных предприятиях вообще // СП. 1837. 25 июня. Булгарин постоянно рецензировал посвященные Петру I книги. См., например: Ф.Б. [Рец. на кн.: Строев Вл. История Петра Великого <…> для детей. Пб., 1837] // СП. 1837. 8 февр.; Ф.Б. [Рец. на: Никитенко А. Похвальное слово Петру Великому <…>. СПб., 1838] // СП. 1838. 1 апр.


[Закрыть].

В качестве движущей силы перемен в России он видит правительство. Заявив, что цель государств – «благо человечества, усовершение нашего бытия образованностию, мудрым законодательством, обеспечение существования на случай вражеского нашествия, победами и славою»[196]196
  Ф.Б. Взгляд на Россию в 1829 году // СП. 1830. 7 янв.


[Закрыть], он с похвалой отмечал деятельность царского правительства по каждому из этих направлений.

Единственной подходящей для России формой правления Булгарин считал самодержавие: «Взгляните на объем России, исчислите населяющие ее народы, рассмотрите многообразные потребности областей ее, столь различных между собою климатом, почвою, нравами, верою и языком жителей; сообразитесь, рассудите, и вы удостоверитесь, что Россия не может быть управляема как Англия и Франция, которых пространство можно сравнить с несколькими нашими губерниями и которых население, так сказать, сбито в плотную массу. <…> Все противное единству в управлении вредно и даже пагубно для России, ибо разделение воли ослабляет все ее части и замедляет ход ее»[197]197
  Ф.Б. Несколько мыслей об истинно-народном русском воспитании // СП. 1833. 8 дек.


[Закрыть].

Он писал, что «только одно монархическое устройство, с средоточением власти в одном лице, с большими недвижимыми имениями, с государственными (а не вольными) банками прочно и твердо <…>»[198]198
  Ф. Б[улгарин]. Журнальная всякая всячина // СП. 1846. 14 дек.


[Закрыть]. Задача монарха – обеспечение порядка и законности в стране, защита частной собственности. В стране должны существовать четкие, приведенные в систему законы[199]199
  См. также поданную в III отделение записку «Юридические соображения о единственном средстве к пресечению бесконечных процессов в России» (Видок Фиглярин. С. 99 – 101).


[Закрыть]. Осуществленную при Николае I кодификацию отечественного законодательства Булгарин называл «великим подвигом» (Видок Фиглярин. С. 484).

Понятно, что с похвалой писать о республиканском или конституционно-монархическом образе правления в России нельзя было. Однако, судя по всему, в своих похвалах самодержавию Булгарин был искренен. Наблюдения за революциями во Франции, за гибелью Польши и Польским восстанием 1830–1831 гг. породили у него отвращение к революциям и к попыткам рядовых членов общества определять судьбу страны и, напротив, уважение к порядку и единоначалию.

Характерно его отношение к Наполеону. Тут уж цензура не влияла на его оценки, а он всегда превозносил Наполеона как человека, который смог справиться с хаосом революционной Франции, установил порядок и законность в стране и обеспечил ее процветание[200]200
  Подробнее см. в статье «Булгарин и Наполеон» в настоящем сборнике.


[Закрыть].

Булгарин неоднократно подчеркивал патерналистский характер царской власти, заботу царя о своих подданных и ответную любовь народа к царю; по его словам, россияне – члены одной семьи, управляемой отцом-царем. В то же время он считал, что правительство должно учитывать общественное мнение и действовать не насилием, а убеждением. Особую роль при этом он уделял прессе. В записке для III отделения он писал, что нужна «некоторая гласность», что главная цель «Северной пчелы» «состоит в утверждении верноподданнических чувствований и в направлении умов к истинной цели, то есть: преданность к Престолу и чистоте нравов» (Видок Фиглярин. С. 46, 75).

Весьма показательно для характеристики взглядов Булгарина его отношение к Западу. Всегда подчеркивая неприменимость в России западных политических взглядов и концепций, он в то же время настаивал на необходимости заимствовать научные и практические знания, знакомиться с литературой и искусством Запада и т. д. Булгарин так наставлял театрального рецензента «Северной пчелы»: «Ради бога не ругайтесь, не насмехайтесь над французами, немцами и вообще иностранцами! Они выше (на 100 000 000 градусов) нас образованностью и литературою и нам смешно быть их судьями! <…> Дух “Пчелы”: честный и благородный европеисм – без гнусных революций и дерзости – но общая толеранция и уважение к иностранному просвещению»[201]201
  Письмо Ф.В. Булгарина Р.М. Зотову от 27 мая 1843 г. цит. по с. 302 настоящего издания.


[Закрыть].

Рассуждая на темы экономики, он постоянно апеллировал к опыту Англии в промышленности и торговле и указывал на необходимость по возможности следовать ему.

Булгарин много писал о необходимости промышленного развития России и всячески приветствовал деятельность правительства в этом направлении. Во-первых, он ценил промышленное развитие само по себе, поскольку «машины суть настоящий скипетр власти человека на Земле. <…> Машины сохраняют нам драгоценнейший дар неба, время, и увековечивают нашу опытность и совершенствования»[202]202
  Ф.Б. Мысли на выставке // СП. 1839. 8 июня.


[Закрыть]. Во-вторых, он подчеркивал необходимость промышленного развития России для достижения экономической независимости от других государств. Булгарин отмечал, что Россия вывозит сырье, а ввозит разные товары, нередко произведенные из российского сырья. Он мечтал о том времени, когда «вместо того, чтобы продавать свое за границу и выписывать чужое из-за границы, не иначе, как чрез посредство иностранных конторщиков-комиссионеров, и торговать на иностранных кораблях, русские купцы будут иметь голос в коммерческой европейской аристократии, имея своих русских мастеров, свои русские купеческие корабли и свои банки»[203]203
  Ф.Б. Путевые заметки и впечатления // СП. 1840. 10 июня.


[Закрыть].

Когда в российской печати стал дискутироваться вопрос о том, нужно ли и возможно ли строить железные дороги в России, Булгарин после недолгого периода колебаний стал одним из самых горячих сторонников строительства железных дорог. Его многочисленные статьи о железных дорогах – пламенный панегирик этому техническому новшеству: «Пусть на меня гневаются все противники железных дорог, но я твердо убежден, что это изобретение есть венец гениальности и самое верное средство к обогащению, образованию и усовершенствованию рода человеческого. <…> Железная дорога и паровоз сокращают время и пространство, следовательно, раздвигают пределы жизни человеческой, сосредоточивая опытность, ум, пользу, разлитые на необъятном пространстве. <…> Железные дороги сожмут Россию в одну компактную массу; сосредоточив все ее силы, сольют вместе все ее богатства <…>. Железные дороги сделали бы из Петербурга и Москвы один город, которого предместьями были бы Астрахань, Одесса, Казань, Пермь, Рига и Варшава!»[204]204
  Ф.Б. Мысли на выставке. См. также: Булгарин Ф. Патриотический вопрос: могут ли существовать в России чугунные дороги и будут ли они полезны? // СП. 1836. 12 окт.


[Закрыть]

Понимая, что пока отечественная промышленность не может конкурировать с западноевропейской, Булгарин писал о необходимости запретительных тарифов и поддерживал меры, предпринимаемые правительством в этом направлении[205]205
  См.: Наблюдения в отечестве // СП. 1835. 17 янв.


[Закрыть], но при этом он отмечал, что нельзя совершенно лишить отечественную промышленность конкуренции зарубежной, поскольку такая конкуренция будет стимулировать повышение качества отечественных товаров[206]206
  См.: Булгарин Ф. О переменах в русском тарифе // СП. 1837. 10 февр.


[Закрыть]. Он полагал, что «запретить вещь к привозу можно тогда только, когда свой товар будет совершенно равен по доброте и цене иностранному и когда своего товару будет достаточно для потребления в государстве»[207]207
  Мысли профессора здравого смысла в неучрежденном поныне университете на Мысе Доброй Надежды, Харитона Брандскугеля, о всякой всячине // СП. 1829. 20 июня.


[Закрыть].

Показательно и отношение Булгарина к крестьянскому вопросу. Вскоре после воцарения Николая I Булгарин в записке для III отделения сетовал, что «для крестьян еще ничего не сделано <…>. Кажется, надлежало бы постановить что-нибудь общее в обеспечении этого класса людей, многочисленного и сильного братством с солдатами» (Видок Фиглярин. С. 168). Он полагал, что постепенно нужно освободить крестьян. В 1840-х гг. он писал в III отделение, что еще в 1820-х подавал записку[208]208
  Эта записка либо не сохранилась, либо Булгарин излагает ее очень вольно, имея в виду размышления о крестьянах, посланные М.Я. Фоку 7 августа 1826 г. (см.: Видок Фиглярин. С. 60–62).


[Закрыть], в которой высказывал мнение, что «крестьяне не могут всегда оставаться в нынешнем положении – и рано или поздно дойдет до топорной экспликации. <…> Для каждого сословия: дворянского, среднего и крестьянского – должен быть особенный, но один закон, т. е. права. <…> я полагал, что начать надобно с того, чтоб все хорошее, существующее в обычаях, сделать законом, т. е., разделив Россию по климатам, на три полосы, северную, среднюю и южную, все благоустройство (т. е. избрание в рекруты, барщину или оброк, сельское управление), существующее в образцовых имениях, – ввести законом во все имения. Это был бы первый шаг на этом поприще <…>. Объявить свободу вдруг – страшно, но можно действовать исподволь, так что чрез 50 лет дело сделается легко. Но начать когда-нибудь надобно» (Видок Фиглярин. С. 563). Булгарин продал родовое имение в Белоруссии и купил новое под Дерптом, поскольку не хотел владеть людьми, а в Прибалтике крестьяне уже получили свободу[209]209
  См.: Ф.Б. Журнальная всякая всячина // СП. 1858. 25 окт.


[Закрыть].

Подведем итог этого краткого обзора. Булгарин – не консерватор, а сторонник реформ, но реформ, постепенно проводимых центральной властью. Американский исследователь Дональд Тумим справедливо писал в своей диссертации, защищенной в Гарвардском университете, что «Булгарина можно назвать либералом-государственником; это означает, что он осознавал необходимость и неизбежность реформ, но верил, что инициатива их проведения должна исходить от правительства»[210]210
  Thumim D.A. In the Spirit of the Government: Faddei Bulgarin and the Formation of the «Middle Class» in Russia, 1789–1859: A thesis… for the degree of Doctor of Philosophy in the subject of History. Harvard, 1995. P. 7.


[Закрыть]. В качестве наиболее важных реформ Булгарин видел просвещение народа, совершенствование законодательства и судопроизводства, а также развитие промышленности и торговли.

Как видим, в основных пунктах Пушкин и Булгарин близки: они высоко оценивают преобразования Петра и стоят за политическое и экономическое развитие России, которое должно происходить постепенно, по воле правительства, без бунтов и революций. Оба выступают за реформы: облегчение положения крестьянства, а потом и его освобождение; законность (хорошие законы и их исполнение); смягчение цензуры и возможность открыто обсуждать существующие в государстве и обществе проблемы; привлечение в государственный аппарат способных и достойных людей. По их мнению, задача просвещенных и образованных людей – по мере сил содействовать этим усилиям, прежде всего – с помощью печатного слова.

Для того чтобы продемонстрировать наличие у Булгарина и Пушкина общей системы координат, близости в постановке социальных проблем и в предлагаемых путях их решения, сравним два текста – записку Пушкина «О народном воспитании», подготовленную в 1826 г. по указанию Николая I, и записку Булгарина «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного», также, по-видимому, созданную по заказу властей в 1826–1827 гг. (скорее всего – в конце 1826 г.)[211]211
  Записка Булгарина цитируется по сборнику «Видок Фиглярин».


[Закрыть].

Поводом для создания записок послужили размышления о причинах восстания декабристов. Для обоих авторов просвещение является необсуждаемой ценностью; оба считают, что не оно виновато в восстании. Булгарин: «…не науки и не образ преподавания оных виновны в укоренении либерального духа между лицейскими воспитанниками» (с. 108), Пушкин: «…одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия» (XI, с. 44). И Пушкин, и Булгарин полагают, что и знаний юношество получало недостаточно, и, главное, неверно было поставлено воспитание: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек молодых людей в преступные заблуждения» (XI, с. 43); Булгарин также отмечает неудачное и малоэффективное обучение в отечественных учебных заведениях и пишет, что в русских университетах «молодые люди утопали в разврате и вовсе не учились» (с. 106), «ныне наступил век убеждения, и чтобы заставить юношу думать, как должно, надобно действовать на него нравственно» (с. 109).

Пушкин пишет, что лет 15 назад «воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний» (XI, с. 43), и Булгарин утверждает, что тогда «продолжались различные благие начинания в отношении к воспитанию, к просвещению и государственному управлению» (с. 106).

По характеристике Пушкина: в 1820-х гг. «мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные» (XI, с. 43). Близок к нему Булгарин: «Молодые люди, будучи не в состоянии писать о важных политических предметах, по недостатку учености, и желая дать доказательства своего вольнодумства, начали писать пасквили и эпиграммы противу правительства, которые вскоре распространились, приносили громкую славу молодым шалунам и доставляли им предпочтение в кругу зараженного общества» (с. 108–109).

Оба автора предлагают меры по защите молодого поколения от вредных идей. Меры эти сводятся к ужесточению контроля за молодежью.

По мнению Пушкина, чтобы усилить роль государства в воспитании, следует решительно «подавить воспитание частное» (XI, с. 44) и обучение за рубежом, а также затруднить службу (увеличить срок получения чина) тем, кто не учился в государственных учебных заведениях.

В государственных учебных заведениях Пушкин предлагает усилить контроль за учащимися, в частности в кадетских корпусах создать «полицию, составленную из лучших воспитанников» (XI, с. 45), за «возмутительные» рукописи – исключать из учебного заведения, и т. д. Булгарин тоже предлагает усилить контроль, но, в отличие от Пушкина, он больше полагается не на репрессивные меры, а на умелое «направление умов» – убеждение, ласку и справедливость. Показательно, что если Пушкин считает, что занятия литературой, публикации учащихся в журналах и т. п. «отвлекает от учения, приучает детей к мелочным успехам и ограничивает идеи, уже и без того слишком у нас ограниченные» (XI, с. 46), то Булгарин, напротив, предлагает «давать занятие умам, забавляя их пустыми театральными спорами, критиками и т. п.». Запреты театральных рецензий и споров приводят к тому, что «юношество обращается к другим предметам и, недовольное мелочными притеснениями, сгоняющими их с поприща литературного действия, мало-помалу обращается к порицанию всего, к изысканию предметов к порицанию, наконец, – к политическим мечтам и – погибели» (с. 110–111).

Любопытно сравнить эти две писательские записки, посвященные отечественной системе образования, с третьей, принадлежащей тоже перу писателя, А.А. Перовского (писавшего прозу под псевдонимом Погорельский), который одновременно был и крупным чиновником – попечителем Харьковского учебного округа. Она тоже написана в 1826 г. по повелению Николая I, но по тону резко отличается от записок Булгарина и Пушкина.

В просветительной идеологии присутствуют идеи счастья подданных и просвещения как средства достичь его. В российском изводе просвещенческой идеи абсолютная монархия выступает как лучшее средство достижения этой цели. У Перовского же слово «просвещение» полностью выхолащивается и теряет свой смысл. «Истинная цель народного просвещения, – согласно Перовскому, – должна состоять в воспитании настоящего поколения соответственно системе того государства, которому, по определению провидения, оно принадлежит. В России же при образовании юношества надлежит в особенности избегать всего, что только, каким бы то ни было образом, может ослабить приверженность к престолу, сему краеугольному камню всего огромного здания»[212]212
  Погорельский А. <О народном просвещении в России> // Погорельский А. Сочинения. Письма / Изд. подгот. М.А. Турьян. СПб., 2010. С. 370.


[Закрыть]. Тут уже преданность престолу выступает как самоцель.

Соответственно, в отличие от Булгарина и Пушкина, в целом положительно оценивающих сложившуюся систему государственного образования, Перовский считает, что «наружный блеск <…> подал повод к ложному мнению, будто бы в самом деле Россия просвещается»[213]213
  Там же. С. 368.


[Закрыть], а на самом деле все обстоит неудовлетворительно. Он предлагает 1) редуцировать преподавание гуманитарных дисциплин, уделив основное внимание точным наукам (Пушкин, напротив, основное внимание уделил преподаванию истории), 2) отменить запрет на телесные наказания (Пушкин же предлагал его подтвердить), 3) не давать чины и дворянство за научные степени и заслуги, и т. д. Записку Перовского можно назвать консервативной, поскольку в ней совершенно отсутствует идея развития, совершенствования, прогресса на основе просвещения, из которой исходят Булгарин и Пушкин.

Взгляды Пушкина были более сложны и диалектичны, чем прямолинейные рассуждения Булгарина. Например, одобряя реформы Петра I, Пушкин отдает отчет в их драматических последствиях для населения. Но по большей части эта неодномерность пушкинских взглядов находила выражение в его художественном творчестве, а не в публицистике, исторических сочинениях и переписке. В целом же, на наш взгляд, исходные пункты и логика рассуждений у Пушкина и Булгарина схожи.

Разумеется, между ними были определенные различия, прежде всего в трактовке вопроса, на кого должно опираться правительство. Для Пушкина это – старинное родовое дворянство. Основной причиной оскудения дворянства он считал дробление имений между наследниками и полагал полезным ввести майораты в качестве предпосылки создания экономически и политически независимой аристократии, способной составить оппозицию абсолютизму и содействовать освобождению крестьян[214]214
  См.: Боровой С.Я. Об экономических воззрениях Пушкина в начале 1830-х гг. // Пушкин и его время. Л., 1962. Вып. 1. С. 246–264; Driver S. Puškin and Politics: The Later Works // The Slavic and East European Journal. 1981. Vol. 25. № 3. P. 1 – 23; см. также: Благой Д. Социология творчества Пушкина. 2-е изд., доп. М., 1931. С. 5 – 50.


[Закрыть]. Булгарин же опору монархии видел прежде всего в «народе» и средних слоях общества[215]215
  Тот факт, что Булгарин резко выступал против «литературной аристократии», дает основание для предположений, что он резко отличался от Пушкина в подходе к данному вопросу. Однако это не совсем так. Иногда Булгарин высказывался в близком Пушкину духе: «Убедившись, что государство не может существовать без сословий и степеней, мы ныне почувствовали цену дворянства, которого обязанность состоит в том, чтобы быть бессменною стражею благодетельных монархических установлений. Теперь неприлично, mauvais genre, смеяться над древними хартиями, свидетельствующими о старинном дворянстве, потому что древность дворянства возлагает на нас обязанности древних добродетелей» (Ф.Б. Относительные черты нравов в наше время). Подобно Пушкину, Булгарин гордился древностью своего рода, известного с XVI в. (см.: Гербоўнiк беларускай шляхты. Мiнск, 2007. Т. 2. С. 420–425).


[Закрыть]. В случае осуществления хотя бы первоочередных реформ – освобождения крестьян, укрепления законодательства, смягчения цензуры и т. п. – их пути бы во многом разошлись. Но в ситуации николаевского царствования, когда реформы шли медленно и со скрипом, у них были общие цели.

В рамках обрисованного выше спектра идеологических позиций Пушкин и Булгарин находились примерно в одной нише умеренных реформаторов, располагавшейся несколько левее центра, если считать таковым правительственную идеологию.

Взгляды подавляющего большинства населения, по крайней мере свободной его части, хоть в какой-то степени являвшейся субъектом исторического процесса (крепостные крестьяне становились таковыми только в случае бунтов), были более консервативными, чем правительственные.

Понимая, как и большинство «либеральных» идеологов того времени, что резкие перемены в стране невозможны, и Пушкин, и Булгарин стремились подтолкнуть правительство к постепенным переменам и, одновременно, подготовить общественное мнение к поддержке этих перемен.

Сравним теперь их практическую деятельность в этом направлении.

Если до восстания декабристов и Пушкин, и Булгарин (хотя в разной степени) принадлежали к лагерю «либералистов», поддерживали тесные связи с будущими декабристами и вызывали недоверие у правительства, то с приходом Николая I к власти оба они быстро поняли, что теперь вне правительственных инициатив реформаторская деятельность невозможна, и заключили с правительством союз. Различия в их социальном статусе обусловили тот факт, что Булгарин сделал это через III отделение Собственной его императорского величества канцелярии, находящейся под управлением доверенного лица царя графа А.Х. Бенкендорфа, а Пушкин путем непосредственного общения с царем (хотя в итоге сношения часто шли, а решения зависели от того же Бенкендорфа).

Деятельность Булгарина как журналиста и агента III отделения проанализирована нами в других работах, к которым и отсылаем читателя[216]216
  См. статьи «Видок Фиглярин» и «Булгарин и III отделение» в настоящем сборнике, а также статью о Булгарине в словаре «Русские писатели. XIX век» (М., 1990. Т. 1. С. 123–125).


[Закрыть]. Там продемонстрировано, что сотрудничество с III отделением позволяло Булгарину и Гречу противостоять в ряде случаев цензуре (проводя, несмотря на ее сопротивление, некоторые материалы в печать), получать иногда эксклюзивную информацию, а также (и это главное) защититься от репрессий за уже опубликованные материалы из-за недовольства императора, крупных сановников и других влиятельных лиц. Издатели «Северной пчелы», со своей стороны, во-первых, публиковали в газете материалы, нужные правительству; во-вторых, помещали в «Северной пчеле» или в зарубежных изданиях статьи, полемизирующие с негативными по отношению к России зарубежными публикациями; в-третьих, снабжали в ряде случаев III отделение информацией, почерпнутой из переписки с читателями, поступивших в редакцию, но не публикуемых статей, бесед с посетителями, наблюдений во время поездок и т. д.; в-четвертых, писали по заказу III отделения экспертные записки по ряду вопросов.

Для сопоставления дадим здесь краткую характеристику попыток Пушкина выступить в качестве журналиста и связанных с этим его контактов с властями.

Сосланный Александром I в имение родителей в Псковской губернии, Пушкин после восстания декабристов сделал попытку (при посредничестве В.А. Жуковского) наладить отношения с новым царем и вернуться в столицу. Он утверждал в письмах, что никогда «не проповедовал ни возмущений, ни революций – напротив» и что «желал бы вполне и искренно помириться с правительством» (Письмо А.А. Дельвигу в начале февраля 1826 г. (XIII, с. 259)). В прошении Николаю I (поданном во второй половине мая или первой половине июня 1826 г.) он пишет об «истинном раскаянии», взывает к «великодушию» и просит разрешить поехать в Петербург, Москву или за рубеж (XIII, с. 283–284).

В конце августа Николай приказывает привезти Пушкина в Москву, где в это время проходили коронационные торжества. Приехавшего 8 сентября в Москву Пушкина сразу привели к Николаю, и между ними состоялась долгая беседа[217]217
  Детальный ее анализ см.: Эйдельман Н.Я. Пушкин: Из биографии и творчества. 1826–1837. М., 1987. С. 16–64.


[Закрыть]. Пушкин и Николай заключили «некий договор. По-видимому, это был договор не выступать против правительства, за что Пушкину предоставляется свобода и право печататься под личной цензурой Николая I»[218]218
  Вацуро В. Пушкин в сознании современников // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1974. С. 15.


[Закрыть].

30 сентября Бенкендорф проинформировал Пушкина о том, чего ждет от него Николай – прославления России: «Его величество совершенно остается уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на предание потомству славы нашего Отечества, передав вместе бессмертию имя ваше» (XIII, с. 298).

Частично эти пожелания были выполнены, Пушкин написал стихотворения «Стансы» («В надежде славы и добра…») (1826), «Стансы» («Нет, я не льстец…») (1828), «Герой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» (все три – 1830). Часть их была опубликована, часть распространялась в рукописи. Последние два сыграли важную роль в пропагандистской кампании правительства, связанной с оправданием перед Европой жестокого подавления Польского восстания. Они были изданы отдельной брошюрой (со стихотворением Жуковского), переведены на иностранные языки и т. д. Конечно, в доступной современникам литературной продукции Пушкина подобные произведения составляли небольшую часть, но тем не менее их появление было знаковым и имело широкий резонанс, поскольку они четко обозначали поддержку Пушкиным Николая I и его политики.

Но Пушкин не ограничивается чисто литературной деятельностью, он стремится стать историком и публицистом и осуществлять с помощью исторических трудов и журналистики воздействие на власть и на публику. Вступив на этот путь, он вынужден был принять существовавшие правила игры и трактовать III отделение и Бенкендорфа как кураторов литературы и искусства. Подобно Булгарину, он пытался опереться на III отделение, получить от него привилегии, использовать его в борьбе с другими государственными учреждениями. Так, письмом от 20 июля 1827 г. Пушкин признает за III отделением роль арбитра в литературно-издательской сфере и, столкнувшись с правовой коллизией, апеллирует (как многие другие литераторы до и после него) к III отделению как высшей инстанции. Речь идет о том, что в 1824 г., издавая перевод на немецкий язык «Кавказского пленника», Е.И. Ольдекоп включил в ту же книгу и подлинник поэмы, нанеся тем самым материальный ущерб Пушкину. Правового регулирования авторского права в России в то время не было (оно появилось только в 1828 г., с утверждением нового цензурного устава и приложенного к нему Положения о правах сочинителей), и юридическая возможность призвать Ольдекопа к ответу отсутствовала. Отец Пушкина жаловался тогда же, в 1824 г., министру народного просвещения, но ничего не добился[219]219
  См.: Оксман Ю.Г. Нарушение авторских прав ссыльного Пушкина в 1824 г. // Пушкин. Одесса, 1925. Вып. 1. С. 6 – 11.


[Закрыть]. И вот теперь, через три года, Пушкин направляет жалобу на Ольдекопа начальнику III отделения, признавая тем самым, что подобные дела входят в компетенцию этого ведомства. Изложив обстоятельства этого дела, он писал: «Не имея другого способа к обеспечению своего состояния, кроме выгод от посильных трудов моих, а ныне лично ободренный Вашим превосходительством (курсив мой. – А.Р.), осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность» (XIII, с. 333). Впрочем, успеха он не достиг. Бенкендорф в письме от 22 августа сослался на то, что это касается не его, а цензурного ведомства, и отказался содействовать Пушкину в этом деле (XIII, с. 335).

24 марта 1830 г., вскоре после памфлетного «Анекдота» Булгарина и его же рецензии на седьмую главу «Евгения Онегина», Пушкин пишет Бенкендорфу письмо, в котором просит защиты от Булгарина: «Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут. Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла» (XIII, с. 403).

В июле 1831 г. он пишет Бенкендорфу следующее прошение, показывающее, что он готов целиком и полностью, без всяких условий служить своим пером власти: «Если государю императору угодно будет употребить перо мое, то буду стараться с точностию и усердием исполнять волю его величества и готов служить ему по мере моих способностей. В России периодические издания не суть представители различных политических партий (которых у нас не существует) и правительству нет надобности иметь свой официальный журнал; но тем не менее общее мнение имеет нужду быть управляемо. С радостию взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, т. е. такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости. Около него соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению» (XIV, с. 256). Эта программа полностью тождественна той, которую реализовывали Греч и Булгарин.

В мае 1832 г. Пушкин подал Бенкендорфу ходатайство о разрешении на издание газеты с политическим отделом, где писал: «…направление политических статей зависит и должно зависеть от правительства, и в сем случае я полагаю священной обязанностью ему повиноваться <…>» (XV, с. 206). Разрешение на издание газеты Пушкин получил, но он прекрасно сознавал, что не обладает знаниями и умениями, нужными для редакционно-издательской деятельности. Хорошо знавший его П.А. Вяземский полагал, что Пушкин «на веку своем написал несколько острых и бойких журнальных статей, но журнальное дело не было его делом. Он не имел ни достойных качеств, ни погрешностей, свойственных и даже нужных присяжному журналисту. <…> Срочная работа была не по нем»[220]220
  Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб., 1879. Т. 2. С. 370.


[Закрыть]. Поэтому Пушкин попытался привлечь к редактированию газеты Греча, а потом и вовсе отказался от своего замысла[221]221
  См.: Пиксанов Н.К. Несостоявшаяся газета Пушкина «Дневник» (1831–1832) // Пушкин и его современники. СПб., 1907. Вып. 5. С. 30–74; Пушкин А.С. Письма. М.; Л., 1935. Т. 3. С. 489–500 (комментарий Л.Б. Модзалевского); Рукою Пушкина. М.; Л., 1935. С. 761–764.


[Закрыть].

Вновь решив вступить на поприще редактора газеты в 1835 г., Пушкин оказался в той же ситуации, что и другие журналисты (например, Н.А. Полевой и Булгарин): недоброжелательство министра народного просвещения С.С. Уварова, угроза цензурных придирок и т. д. И показательно, что выход он видит в том, в чем видели его критикуемые им Булгарин и Полевой, – в обращении в III отделение за поддержкой. Около 11 апреля 1835 г. он пишет Бенкендорфу о желании «быть издателем газеты, во всем схожей с “Северной пчелой”», причем выражает желание, чтобы ее цензурировали в III отделении, объясняя это следующим: «…я имел несчастье навлечь на себя неприязнь г. министра народного просвещении [С.С. Уварова], так же как князя Дондукова, урожденного Корсакова. Оба уже дали мне ее почувствовать довольно неприятным образом. Вступая на поприще, где я буду вполне от них зависеть, я пропаду без вашего непосредственного покровительства. Поэтому осмеливаюсь умолять вас назначить моей газете цензора из вашей канцелярии; это мне тем более необходимо, что моя газета должна выходить одновременно с “Северной пчелой”» и я должен иметь время для перевода тех же сообщений – иначе я буду принужден перепечатывать новости, опубликованные накануне; этого одного будет довольно, чтобы погубить все предприятие» (XVI, с. 370).

Письмо это, правда, не было отправлено, так как Пушкин объяснился с Бенкендорфом устно, но, по всей вероятности, при личном свидании он воспроизвел те же положения, более подробно аргументировав их. На этот раз Пушкин разрешение на издание газеты не получил[222]222
  См.: Пушкин А.С. Письма последних лет. Л., 1969. С. 258 (комментарий Я.Л. Левкович).


[Закрыть].

И Пушкин, и Булгарин после восстания декабристов действуют в рамках логики просвещенного абсолютизма, претендуя на роль философа-советчика при монархе (Пушкин – подавая ему записки непосредственно: «Записка о народном воспитании», «Замечания о бунте» – дополнительная глава к «Истории Пугачевского бунта», а также историческими трудами; Булгарин – подавая записки в III отделение и тоже публикациями). В.Э. Вацуро писал о «просветительской социальной утопии, характерной <…> для Пушкина и Вяземского: писатели-эксперты социальной жизни должны влиять на культурную и даже шире – внутреннюю политику правительства Николая I»[223]223
  Вацуро В.Э. Пушкин в общественно-литературном движении начала 1830-х годов. Автореф. дис… канд. филол. наук. Л., 1970. С. 10.


[Закрыть]. Как мы пытались показать, близкие по характеру социально-утопические взгляды были и у Булгарина. Действия их различались по содержанию (разные стратегии просвещения и социальной политики), но формы деятельности (журналистика, записки с советами власти) – совпадали.

Булгарин и Пушкин хотели изменения существующего порядка (или, скажем, конфигурации власти), но при этом оба (по крайней мере, после восстания декабристов) рассчитывали не на революционный путь, а на постепенные реформы. Оба хотели сами войти в число доверенных лиц власти, ее наставников и руководителей. Оба стремились опираться на общественное мнение, но с акцентом на мнение разных слоев (Пушкин – аристократии и просвещенных людей; Булгарин – чиновничества и 3-го сословия). Оба готовы были сотрудничать с III отделением, но на разных условиях. Пушкин – независимого игрока, Булгарин – зависимого.

В результате Булгарин получил газетную трибуну для пропаганды своих взглядов (разумеется, с цензурными ограничениями) и делал это в многочисленных статьях, очерках, фельетонах, рецензиях и т. д. на протяжении 35 лет, одновременно пытаясь достичь тех же целей, подавая записки в III отделение.