Текст книги "Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы"

Именно конфликт между двумя этими типами литературной жизни (и, в скрытом виде, столкновение между отношением к литературе дворян-помещиков и «средних слоев») стоит за литературной борьбой писателей пушкинского круга («литературных аристократов») и Греча, Булгарина, Н. Полевого. Конечно, определенную роль играли тут дружеские связи и групповые интересы. Это очень точно сформулировал генерал-майор М.Ф. Орлов (декабрист, экономист и мемуарист) в письме П.А. Вяземскому 1827 г.: «…вы враги “Северной пчелы ”, а приятели “Инвалиду” [А.Ф. Воейкова]; не по достоинству сих журналов, но единственно по положению и отношениям вашим с редакторами. Однако ж дóлжно признаться, что в “Северной пчеле” известия приходят скоро и несколько портретов нравов очень удачно отделаны, как Зозо [персонаж очерка Булгарина “Рецепт, как разориться из приличия” в “Северной пчеле” (1827. № 31, 32)] и другие; а в “Инвалиде” первые сочинения – это сочинения И.И. Дибича, ибо, кроме приказов, нечего читать. Сверх того, Воейков, будучи в состоянии сделать гораздо лучше, не хочет трудиться и переносит все хорошие статьи в “Славянин” [журнал Воейкова], так что часто в “Инвалиде” вопрос, а в “Славянине” ответ, что и доказывает ясно его цель, стремящуюся единственно к принуждению читателей покупать оба журнала для получения целого. Таковой торговый оборот едва ли согласен с совестью. Против оного, однако же, никто не восстает. И вы продолжаете браниться с “Пчелой” и дружиться с хромым “Инвалидом”»[354]354
  Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963. С. 239.


[Закрыть]. Но главную роль играли вещи более принципиальные: ориентация на культурную (главным образом дворянскую) элиту или на «публику», т. е. значительно более широкие читательские круги (за которыми стояли социальные слои, промежуточные между дворянами и крестьянами).

Сравним программные заявления Булгарина и Вяземского.

Булгарин, имея в виду «литературных аристократов», утверждал: «…гораздо легче прослыть великим писателем в кругу друзей и родных, под покровом журнальных примечаний, нежели на литературном поприще в лавках хладнокровных книгопродавцев и в публике»[355]355
  Литературные листки. 1824. № 7. С. 282.


[Закрыть]. О себе он писал: «Для уловления оного (внимания публики. – А.Р.) я не употребляю никаких из известных средств: не читаю предварительно сочинений моих в рукописи в посещаемых домах; не ищу милости и покровительства людей, имеющих вес в обществе, и не выманиваю журнальных приговоров. Напротив того, в удалении от светских обществ, я пишу в тишине моего кабинета, печатаю и отдаю на суд беспристрастной Публики. <…> Публика очевидно благоволит ко мне – и вот вся награда, которой я желаю»[356]356
  Булгарин Ф.В. Полн. собр. соч. СПб., 1843. Т. 5. С. II.


[Закрыть].

П.А. Вяземский же в стихотворении «Литературная исповедь» утверждал противоположную стратегию литературного поведения:

 
В угоду ли толпе? Из денег ли писать?
Всё значит в кабалу свободный ум отдать.
И нет прискорбней, нет постыдней этой доли,
Как мысль свою принесть на прихоть чуждой воли!
Как выражать не то, что чувствует душа.
А то, что принесет побольше барыша.
Писателю грешно идти в гостинодворцы
И продавать лицом товар свой! Стихотворцы,
Прозаики должны не бегать за толпой!
…
И я желал себе читателей немногих,
И я искал судей сочувственных и строгих;
Пять-шесть их назову, – достаточно с меня,
Вот мой ареопаг, вот публика моя[357]357
  Вяземский П.А. Соч. М., 1982. Т. 1. С. 301, 302.


[Закрыть].
 

Собственно говоря, каждый получил, что публично просил. У Булгарина в 1830 – 1840-х гг. была массовая (для того времени) аудитория, у Вяземского и других «литературных аристократов» – «немногие» читатели. Другой вопрос – насколько искренними были декларации писателей пушкинского круга, ведь они постоянно возобновляли попытки создать печатный орган и бороться с Булгариным и его союзниками за подписчика. Симптоматичны и постоянные нападки на Булгарина, Греча и Сенковского с обвинениями в монополизме. Так или иначе, битву за читателя лет на двадцать Булгарин выиграл. Ситуация изменилась лишь во второй половине 1840-х гг., когда Булгарин «с каждым годом утрачивал свой авторитет, потому что поколение, веровавшее в него, старело, теряло вес и сходило со сцены. Его протекции и рекомендации потеряли всякую силу»[358]358
  Панаев И.И. Литературные воспоминания. М., 1950. С. 267.


[Закрыть]. Конечно, дело обстояло не совсем так, просто читатель булгаринских книг стал другим – они (книги) «мигрировали» к простонародной и детской аудитории, чему есть масса мемуарных свидетельств[359]359
  См.: Паперна А.И. Из николаевской эпохи // Евреи в России. XIX век. М., 2000. С. 147; Лакида А. Читатели в уездном городе // Искра. 1867. № 26. С. 319; Вагнер Н. Как я сделался писателем? // Рус. школа. 1892. № 1. С. 31; Дмитриев Д. За четверть века // Московские ведомости. 1903. № 105; Засодимский П. Из воспоминаний. М., 1908. С. 134; Ясинский И.И. Роман моей жизни. М.; Л., 1926. С. 43; Русанов Н.С. На родине. М., 1931. С. 29; Мнения русских людей о лучших книгах для чтения. СПб., 1895. С. 20, а также воспоминания, указанные в примеч. 92 к статье «Видок Фиглярин», включенной в настоящий сборник.


[Закрыть].

Однако на высоких этажах литературы обновленные «Отечественные записки» (с 1839 г.) и особенно некрасовский «Современник» (с 1847 г.), совместившие пушкинскую литературно-эстетическую программу с практикой «промышленного направления» в журналистике, успешно вели с Булгариным борьбу за читателя.

1992 г.

Булгарин и III отделение [360]360
  Впервые опубликовано: Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение / Публ., сост., предисл. и коммент. А.И. Рейтблата. М., 1998. С. 5 – 40.


[Закрыть]

К числу наиболее болезненных вопросов истории русской литературы относится тесное и многолетнее сотрудничество Ф.В. Булгарина, одного из крупнейших, если не самого крупного журналиста второй четверти XIX в. и видного литератора своего времени, с III отделением, т. е. секретной полицией, или, выражаясь языком того времени, «высшим надзором».

В литературных кругах слухи об этом сотрудничестве стали циркулировать в 1829 г.[361]361
  См.: Вацуро В.Э. «Северные цветы». М., 1978. С. 180–181; Оксман Ю. Булгарин // Путеводитель по Пушкину. СПб., 1997. С. 75.


[Закрыть] Среди литераторов пушкинского круга Булгарин был «признан за шпиона, агента III отделения»[362]362
  Дельвиг А.И. Полвека русской жизни. М.; Л., 1931. Т. 1. С. 103.


[Закрыть].

Одиозная репутация Булгарина обусловила весьма специфическую судьбу его печатного и рукописного наследия. Несмотря на широкую известность Булгарина и популярность его книг у читателей 1820 – 1830-х гг., они после его смерти более ста лет не переиздавались, и лишь в последние годы, после сильной «встряски», которую получило общество, и вызванного этим снятия многих идеологических «табу», вышли многие из них. Записки и письма Булгарина в III отделение вызывали, напротив, повышенный интерес исследователей и широких читательских кругов и во второй половине XIX – ХХ в. постепенно вводились в научный оборот[363]363
  См.: Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 2 (в тексте ряда статей приведены письма и записки Булгарина, некоторые – без указания автора); Лемке М.К. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. СПб., 1909; Записка о цензуре и коммунизме в России // Голос минувшего. 1913. № 3. С. 222–228 (публикация В. Семевского); Шпицер С. Из архива Фаддея Булгарина // Наша старина. 1916. № 1. С. 70–72; Модзалевский Б.Л. Пушкин под тайным надзором. 3-е изд. Л., 1925. С. 35–54; Щеголев П.Е. Декабристы. М.; Л., 1926. С. 299–303; Нифонтов А.С. Россия в 1848 г. М., 1949. С. 130, 141; Киселев В. Поэтесса и царь // Русская литература. 1965. № 1. С. 149–150; Эйдельман Н.Я. Пушкин и его друзья под тайным надзором // Вопросы литературы. 1990. № 3. С. 130–132.


[Закрыть].

Однако все эти публикации весьма фрагментарно представляли его деятельность подобного рода, ни один из исследователей не ставил своей задачей создать полный свод булгаринских записок в III отделение. М.К. Лемке, который по замыслу своей работы был близок к этому, не получил доступа в Секретный архив III отделения и в результате не смог познакомиться со значительным массивом булгаринских записок. Б.Л. Модзалевский же, которому был доступен весь фонд, в том числе и Секретный архив, просматривал его только с целью обнаружения сведений о Пушкине, а другие материалы оставлял без внимания. В 1930-е гг. изучение сотрудничества Булгарина с III отделением было свернуто и, за немногими исключениями, не возобновлялось до наших дней.

Булгарин же имел репутацию «агента III отделения», о чем свидетельствуют определения таких держателей литературной нормы, как комментаторы[364]364
  См., например, издания в серии «Литературные мемуары»: Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1983. С. 660; Григорович Д.В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 315.


[Закрыть] и краеведы-популяризаторы[365]365
  См.: Зажурило В.К., Кузьмина Л.И., Назарова Г.И. «Люблю тебя, Петра творенье…»: Пушкинские места Ленинграда. Л., 1989. С. 119.


[Закрыть]. Правда, с конца 1980-х гг. делались попытки пересмотреть эту точку зрения. Так, М. Салупере полагала, что он не писал доносы, а просто старался «“быть полезным”. Однако об особых выгодах и покровительстве ему со стороны III отделения говорить трудно»[366]366
  Салупере М. Тайный надзор и доносы на журналистов в конце 1820-х гг. // Тезисы докладов научной конференции «Великая французская революция и пути русского освободительного движения». 15–17 декабря 1989 г. Тарту, 1989. С. 45. См. также ее статью: Неизвестный Фаддей // Радуга. 1991. № 4. С. 30–41.


[Закрыть]. Н.Н. Львова вообще, не затрудняя себя доказательствами, утверждала, что «Булгарин никогда не был агентом III отделения» и что, «когда родилась эта сплетня и как она укоренилась, уже никто не помнит»[367]367
  Львова Н.Н. Каприз Мнемозины // Булгарин Ф.В. Сочинения. М., 1990. С. 18.


[Закрыть].

Кто же прав? Для нас очевидно, что для ответа на этот вопрос необходимо по возможности полно выявить и критически проанализировать архивный и печатный материал по данной проблеме. Только анализ фактов позволит приблизиться к ее решению.

* * *

Сотрудничать с III отделением Булгарин стал после поражения восстания декабристов. К тому времени он из никому не ведомого новичка превратился в одного из ведущих литераторов[368]368
  См.: [Письмо М.Т. Каченовского Булгарину 1823 г.] // Русская старина. 1903. № 12. С. 608; [Письмо М.Н. Загоскина Булгарину 1825 г.] // Русская старина. 1905. № 4. С. 204; Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 467; [Полевой Н.А.] Обозрение русской литературы в 1824 году // Московский телеграф. 1825. № 3. С. 250; Дмитриев И.И. Соч. СПб., 1895. Т. 2. С. 287; [Письмо Н.В. Путяты С.Д. Полторацкому 1823 г.] // РНБ. Ф. 603. Оп. 1. Ед. хр. 175. Л. 9 об.


[Закрыть].

Сблизившись с редактором журнала «Сын Отечества» Н.И. Гречем, он стал печататься в его издании, познакомился со многими литераторами (братья Бестужевы, А.О. Корнилович, В.К. Кюхельбекер, К.Ф. Рылеев, А.С. Грибоедов и др.). С 1822 г. Булгарин издавал исторический журнал «Северный архив», а с 1825 г. совместно с Гречем стал издавать газету «Северная пчела», имевшую политический отдел.

Булгарин скептически относился к проектам революционного переустройства русской жизни. Придерживаясь умеренно-либеральных взглядов, он делал ставку на царя и царское правительство как инициаторов прогресса в России. При этом, хотя он не входил в тайное общество, среди декабристов было много его близких друзей. Поэтому после восстания декабристов и прихода к власти Николая I положение, которого он смог с трудом добиться, оказалось под угрозой.

За два дня до восстания на обеде у директора Российско-американской торговой компании, в которой служил Рылеев, Булгарин ораторствовал и острил «в самом либеральном духе», в том числе и над императором[369]369
  Штейнгель В.И. Записки // Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. С. 220.


[Закрыть]. По слухам, Булгарин был на Сенатской площади и, стоя на камне, кричал: «Конституцию!», а когда начался разгром восстания, бросился в типографию Греча и стал разбирать набор, по всей вероятности, революционных прокламаций[370]370
  См.: РГБ. Ф. 233. К. 162. Ед. хр. 1. Л. 95 об. – 96.


[Закрыть]. Неважно, достоверен этот слух или нет, в любом случае он мог спровоцировать арест Булгарина (сотрудник его газеты О.М. Сомов был арестован, поскольку жил в одном доме и был близок с Рылеевым и А. Бестужевым, и был выпущен с оправдательным аттестатом лишь через три недели).

В конце декабря 1825 г. А.Ф. Воейков рассылал анонимные подметные письма с обвинениями Греча и Булгарина в причастности к заговору, в марте 1826 г. он же представил в полицию (незадолго до создания III отделения) старое частное письмо Булгарина с резкой филиппикой против российских порядков, проставив на нем дату «15-е декабря 1825 г.»[371]371
  См.: Николай Полевой: Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. Л., 1934. С. 220–222; Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 659–661. Греч в своих мемуарах приводит распространяемую Воейковым записку Булгарина по памяти. В делах III отделения нашлась ее копия: «La rage me consume… [гнев меня снедает. – фр.]. Ад в душе, вражда в сердце, мщение на уме!! Да будет проклят год, в который я переступил обратно за Реин; да будет проклята мать моя, что оставила меня в юности в России; да будет проклято желание писать и быть полезным стране, где надобно быть шарлатаном или иноземцем, чтобы иметь право шептать на ухо панам в аудиенц-зале. – Я не знаю, что писать более? О люди! О Рассея!!» (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Ед. хр. 3169. Л. 111).


[Закрыть]. Наконец, среди лиц, находившихся под следствием, были его друзья (К.Ф. Рылеев, А.А. Бестужев, А.О. Корнилович) и сотрудники (В.К. Кюхельбекер, О.М. Сомов), имя Булгарина нередко звучало в показаниях[372]372
  См.: Восстание декабристов. Т. 1. М.; Л., 1925. С. 338, 358, 450; Т. 2. М.; Л., 1926. С. 60, 141; Т. 14. М., 1976. С. 198, и др.


[Закрыть]. Возникло подозрение, что Булгарин принадлежал к числу заговорщиков, и на допросах подследственных спрашивали, не входил ли он в тайное общество (правда, ответ обычно был отрицательным)[373]373
  Там же. Т. 12. М., 1969. С. 324, 328; Т. 18. М., 1984. С. 138.


[Закрыть]. В середине марта 1826 г. в Комитет для следственных изысканий соучастников злоумышленного общества по распоряжению Николая I была препровождена найденная в кабинете Александра I рукопись статьи Булгарина «Взгляд на нынешнее состояние дел в Греции» (представленной им в 1821 г. для публикации в журнале «Сын Отечества») и подготовленная тогда же в связи с ней (судя по всему, статья вызвала подозрения) небольшая справка о занятиях Булгарина («находится в отставке капитаном польской службы») и его адресе[374]374
  См.: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Ед. хр. 12 («Дело о рассмотрении в Комитете бумаг, найденных в кабинете покойного государя»).


[Закрыть]. Комитет не нашел в статье повода для беспокойства, однако вновь имя Булгарина привлекло внимание нового императора.

Так или иначе (конкретный повод неясен), но 9 мая 1826 г. петербургский генерал-губернатор П.В. Голенищев-Кутузов получил рапорт дежурного генерала Главного штаба А.Н. Потапова. Тот извещал: «Государь Император высочайше повелеть соизволил, чтоб Ваше Превосходительство имели под строгим присмотром находящегося здесь отставного французской службы капитана Булгарина, известного издателя журналов, и вместе с тем Его Величеству угодно иметь справку о службе Булгарина, где он служил по оставлении российской службы, когда и в какие вступал иностранные и когда оставлял оные. О Высочайшей воле сей имея честь донести Вашему Превосходительству, покорнейше прошу справку о службе Булгарина доставить ко мне для предоставления Государю Императору»[375]375
  Цит. по: Н. Д[убровин]. Ф.В. Булгарин после 14-го декабря 1825 года // Русская старина. 1900. № 9. С. 576.


[Закрыть]. Поскольку никто, естественно, дать информацию о зарубежной службе Булгарина не мог, обратились к нему самому, и 12 мая он подал Потапову обширную и очень умело составленную автобиографическую записку, где утверждал (вразрез с истиной), что не участвовал в войне 1812 г., писал, что своими «сочинениями старался посеять в сердцах любовь и доверенность к престолу и чистую нравственность», и просил вместо «звания французского офицера» дать ему «статский чин»[376]376
  Видок Фиглярин. С. 43–44. Далее ссылки на это издание даются в тексте в круглых скобках.


[Закрыть].

Свое сотрудничество с новой властью Булгарин начал в середине мая написанной для императора обширной запиской «О цензуре в России и о книгопечатании вообще», основная идея которой, во многом новая для России, заключалась в том, что «как общее мнение уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять им посредством книгопечатания, нежели предоставлять его на волю людей злонамеренных» (с. 45). Записку передал Николаю I начальник Главного штаба барон И.И. Дибич, и, судя по всему, она была сочувственно встречена царем.

Ободренный Булгарин вскоре представил (уже в учрежденное 3 июля 1826 г. III отделение) записки о Царскосельском лицее и «Арзамасе», где конкретизировал свои наблюдения и выводы, находя у лицеистов и арзамасцев «несносный тон, <…> фрондерство всего святого, доброго и злого, в смеси, без различия, по одним страстям» (с. 142) и предлагая для истребления этого духа действовать на юношество «нравственно», уговорами, а не угрозами и насилием. 7 августа 1826 г. Булгарин подал записку о том, «каким образом можно уничтожить пагубные влияния злонамеренных людей на крестьян», утверждая, опять-таки, что «такую огромную и непросвещенную массу народа трудно всегда удержать одною силою в пределах долга. Надобно действовать на них нравственно», прежде всего – дав возможность принять присягу (с. 60). По крайней мере часть подготовленных им записок писалась в ответ на конкретно сформулированный запрос, например записка о влиянии иностранных держав на политический образ мыслей в России. Запросы эти поступали к нему от Максима Яковлевича фон Фока, директора Особенной канцелярии Министерства внутренних дел, а с июля 1826 г. – директора канцелярии III отделения.

Не совсем ясно, когда Булгарин познакомился с ним. Булгарин вспоминал позднее, что его «знал М.Я. фон Фок еще в детстве, в родительском доме, быв сам молодым человеком и офицером в легко-конном Харьковском полку…»[377]377
  Северная пчела. 1854. № 175.


[Закрыть], однако Греч в своих мемуарах утверждает, что познакомил их 25 июня 1826 г.[378]378
  Греч Н.И. Указ. соч. С. 713.


[Закрыть] В записках Фока А.Х. Бенкендорфу за 1826 г. первые упоминания Булгарина встречаются в июле 1826 г.[379]379
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Ед. хр. 3174. Л. 85, 97–98.


[Закрыть] В том же месяце появляется и первая, по всей вероятности, подготовленная им записка для III отделения. Однако в письме Фоку от 7 августа 1828 г. Булгарин пишет, что записку о цензуре он представил через Фока, а это произошло, как мы уже указывали, в мае 1826 г.

Познакомившись (или возобновив знакомство) с Фоком, Булгарин сразу стал с ним очень близок, по свидетельству Греча, «водворился у него в доме и посещал его ежедневно»[380]380
  Греч Н.И. Указ. соч. С. 714.


[Закрыть]. Фок, со своей стороны, также нередко бывал у него, о чем свидетельствует в своем дневнике М. Малиновский[381]381
  См.: Malinowski M. Dziennik. Wilno, 1914 (по указ.).


[Закрыть], проживавший в 1827–1828 гг. в квартире Булгарина.

В конце 1829 или начале 1830 г., когда Гоголь в поисках службы обратился за содействием к Булгарину, тот сразу же попросил за него Фока, который «охотно согласился помочь приезжему из провинции и дал место Гоголю в канцелярии III отделения»[382]382
  Булгарин Ф. Журнальная всякая всячина // Северная пчела. 1854. № 175. См. также статью «Гоголь и Булгарин: к истории литературных взаимоотношений» в данном сборнике.


[Закрыть]. В 1830 г. в дарственной надписи на своем романе «Димитрий Самозванец» Булгарин называл Фока «истинным другом человечества, поборником истины, добрейшим и благороднейшим…»[383]383
  Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 1011.


[Закрыть], а в опубликованном в «Северной пчеле» некрологе Фоку, написанном, по всей вероятности, Булгариным, говорилось, что «Государь не имел вернейшего слуги, Россия – усерднейшего сына, человечество – пламеннейшего друга. Кого лишились в нем родные, подчиненные, друзья – никакое слово и выразить, никакое перо описать не в состоянии»[384]384
  Северная пчела. 1831. № 194.


[Закрыть]. Позднее, в 1851 г., после смерти вдовы Фока, Булгарин обращался в III отделение с просьбой о денежной помощи оставшимся его незамужним дочерям и писал при этом о нем как о своем друге (с. 580).

Отмечу также, что младший брат М.Я. Фока, Петр Яковлевич фон Фок, который также служил в III отделении, но на скромной должности экспедитора, подрабатывал переводами в булгаринской «Северной пчеле» и, как явствует из дневника Малиновского, нередко обедал у него в доме.

Свидетельство о своей близости с Булгариным оставил и М.Я. Фок. В конфиденциальной записке об организации негласного наблюдения в России, предлагая для этого «выбирать доверенных среди лиц, пользующихся безупречной репутацией», которые «могут быть употреблены с пользой», он называл в их числе и Булгарина, «который стремится лишь к устойчивому положению»[385]385
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Ед. хр. 761 (пер. с фр.).


[Закрыть]. В 1831 г. он писал А.С. Пушкину: «[Булгарин и Греч] – единственные из всех литераторов, которые иногда навещают меня и с которыми я иногда обмениваюсь литературными мнениями»[386]386
  Пушкин А.С. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1941. Т. 14. С. 427 (цит. перевод с фр.).


[Закрыть].

Сведения о Фоке в научной литературе очень скудны[387]387
  См.: Лемке М.К. Указ. соч. С. 27; Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Л., 1989. С. 468; Оржеховский Н.В. Самодержавие против революционной России. М., 1982. С. 20.


[Закрыть]. Даже год его рождения под вопросом (у Черейского – 1777, у Оржеховского – 1773, согласно обнаруженному нами его формулярному списку от 29 февраля 1828 г., ему в то время было 54 года, т. е. родился он в 1774 или 1775 г.[388]388
  См.: ГАРФ. Ф. 109. 2 эксп. 1827. Ед. хр. 112. Л. 41–50. См. также сведения в примеч. 3 на с. 268.


[Закрыть]). Отец его, Я.М. Фок, служил в армии фельдмаршала П.А. Румянцева, потом был комендантом Переяславля и затем главноуправляющим гомельского имения Румянцева[389]389
  См.: [Дараган П.М.] Воспоминания первого камер-пажа великой княгини Александры Федоровны // Русская старина. 1875. № 4. С. 770–771.


[Закрыть]. Службу М.Я. Фок начал в лейб-гвардии Конном полку в 1793 г., в 1795 г. был произведен в вахмистры, по болезни уволен в 1799 г. В 1802 г. поступил на службу в Министерство коммерции (с переименованием в коллежские асессоры), с 1804 г. был по поручению министра ревизором в Москве, с 1806 г. служил в милиции Московской губернии. В 1811 г. он стал помощником правителя Особенной канцелярии Министерства полиции, в 1813 г. возглавил эту канцелярию (в 1819 г. она была присоединена к Министерству внутренних дел). В апреле 1826 г. получил чин действительного статского советника, а с 15 июня того же года перешел в III отделение.

По свидетельству хорошо знавшего его Ф.Ф. Вигеля, Фок «был немецкий мечтатель, который свободомыслие почитал делом естественным и законным и скорее готов был вооружаться на противников его»; он «хотел, чтобы просвещенный по мнению его образ мыслей не совсем погиб в России, и людей имеющих его намерен был защищать от преследований. Вообще же, надобно отдать ему справедливость, он совсем не был зол и <…> ничьей не искал погибели»[390]390
  Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 258, 277.


[Закрыть].

Архивные материалы подтверждают мнение Вигеля. В фонде III отделения сохранился ряд записок Фока с рассуждениями философического характера о задачах «высшего надзора», да и многочисленные письма его Бенкендорфу содержат обширные фрагменты с мыслями и наблюдениями по разным вопросам[391]391
  Публикацию писем за период с 18 июля по 25 октября 1826 г. см.: Петербургское общество при восшествии на престол императора Николая по донесениям М.М. (так! – А.Р.) Фока – А.Х. Бенкендорфу // Русская старина. 1881. № 9 – 11. См. также подготовленные Фоком ежегодные отчеты III отделения: Гр. А.Х. Бенкендорф о России в 1827–1830 гг. // Красный архив. 1929. Т. 6. С. 138–174; 1930. Т. 1. С. 107–147.


[Закрыть]. Фок выступает в них и как социальный мыслитель-утопист, теоретик просвещенного абсолютизма, и как высококвалифицированный профессионал-практик, мастер по организации сбора агентурной информации о различных сторонах жизни общества.

Фок тактично поучал Бенкендорфа (а через него – и царя), что «искусство управлять людьми, особенно же толпой, – состоит в том, чтобы каждому указать подходящее место, предупреждать столкновения и быть всегда беспристрастным»[392]392
  Русская старина. 1881. № 10. С. 326 (пер. с фр.).


[Закрыть]. Основную роль в управлении при подобном подходе играет не насилие, а хорошее знание нужд и желаний управляемых, умение найти с ними общий язык и завоевать их любовь. Он считал, что «надзор должен обеспечить правительство достоверными знаниями о людях, вещах и событиях так, чтобы оно могло, опираясь на эти данные, предотвращать зло <…>»[393]393
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Ед. хр. 761 (пер. с фр.).


[Закрыть]. Надзор должен «держать в руках все нити; видеть, оставаясь невидимым; сопоставлять противоположные интересы; действовать, опираясь на доверие и честность; поражать, не раня»[394]394
  Там же. Ед. хр. 762 (пер. с фр.).


[Закрыть]. Особую важность он придавал общественному мнению, утверждая, что оно «не навязывается; за ним надо следовать, так как оно никогда не останавливается. Можно уменьшить, ослабить свет озаряющего его пламени, но погасить это пламя – не во власти правительства»[395]395
  Русская старина. 1881. № 11. С. 550 (пер. с фр.).


[Закрыть]. Для деятельности Фока характерно, что в собираемой и передаваемой им «наверх» информации преобладают сведения не о конкретных поступках или преступных замыслах, а о циркулирующих в публике слухах, о мнениях и настроениях различных слоев общества.

В реализации подобной программы важную роль должны были играть литераторы – и как выразители общественного мнения, и особенно как его руководители, проводники точки зрения правительства. Отсюда следовали частые у Фока указания на лояльность литераторов и борьба за более либеральную цензурную политику.

По воспоминаниям О.А. Пржецлавского, Фок «был человек прекрасной души, умный и образованный, в исполнении своих обязанностей он соединял строгую справедливость с возможною снисходительностью». Известны и другие положительные оценки Фока, принадлежащие людям самых разных взглядов, например Гречу и Пушкину. В 1816 г. Фок был избран почетным членом Вольного общества любителей российской словесности[396]396
  Пржецлавский О.А. Воспоминания // Русская старина. 1874. № 12. С. 381; ср.: Греч Н.И. Указ. соч. С. 712; Пушкин А.С. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1949. Т. 12. С. 201; Базанов В. Вольное общество любителей российской словесности. Петрозаводск, 1949. С. 409.


[Закрыть].

«Программа» Фока была близка Булгарину (не исключено, впрочем, что его взгляды оказали, в свою очередь, определенное влияние на Фока). Они очень подходили друг другу и образовали идеальный «тандем». Сразу после знакомства Булгарин «включился в работу», действуя очень интенсивно. Его старания были оценены главным начальником III отделения А.Х. Бенкендорфом. Человек умный, честный, беззаветно преданный царю и пользующийся полным его доверием, он сыграл важную роль в создании III отделения и определении основных направлений его деятельности, но в текущей работе во всем полагался на опытного в делах полицейской службы Фока[397]397
  Об А.Х. Бенкендорфе см.: Русский биографический словарь. Том «Алексинский – Бестужев-Рюмин». СПб., 1900. С. 695–697; Лемке М.К. Указ. соч. С. 19–27; Рац Д. «Отрицательно-добрый человек» // Факел. М., 1990. С. 42–57; Андреева Т.В. А.Х. Бенкендорф, его предки и потомки // Ежегодник / Санкт-Петербургское общество историков и архивистов. СПб., 1997. С. 261–290; Олейников Д.И. Бенкендорф. М., 2009; Бибиков Г.Н. А.Х. Бенкендорф и политика императора Николая I. М., 2009.


[Закрыть]. Он познакомился с Булгариным еще в годы учебы того в кадетском корпусе[398]398
  См.: Булгарин Ф.В. Воспоминания. СПб., 1847. Ч. 3. С. 368.


[Закрыть], а теперь быстро осознал пользу от булгаринского сотрудничества. Бенкендорф ходатайствовал за него перед царем, и 22 ноября 1826 г. желание Булгарина исполнилось – по высочайшему именному указу в уважение его литературных трудов он был причислен к Министерству народного просвещения с переименованием из капитанов французской службы в восьмой класс.

Однако за что же Фок так ценил Булгарина? Неужели только за названные выше и подобные им записки? Ответить на эти вопросы не так-то просто.

Предпринятая мной попытка подготовить по возможности полный свод писем и записок Булгарина в III отделение столкнулась с целым рядом технических и методологических трудностей. Прежде всего нужно отметить, что хотя в целом архив III отделения сохранился неплохо, но он оказался рассредоточен по разным архивохранилищам (основной массив дел – в ГАРФ, остальные – в РГИА и ИРЛИ). Кроме того, он весьма обширен, а имеющийся справочный аппарат скуп и в ряде случаев неточен. Учитывая, что Булгарин консультировал по чрезвычайно широкому спектру вопросов, его записки можно найти в делах на самые разные темы, что предполагает чуть ли не фронтальный просмотр дел фонда III отделения, по крайней мере за определенные периоды.

Но главная трудность связана, как оказалось, не с этим. Дело в том, что помимо записок, собственноручно написанных или хотя бы подписанных Булгариным, в делах III отделения ряд его записок сохранился в переписанном виде и без подписи. Попытки атрибутировать Булгарину такого рода тексты предпринимались уже не раз, например М.К. Лемке и Н.Я. Эйдельманом[399]399
  См.: Лемке М.К. Указ. соч. С. 255–259; Эйдельман Н.Я. Пушкин и его друзья под тайным надзором // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 128–129.


[Закрыть], однако каждый раз речь шла о той или иной конкретной записке. Мне представляется, что возможен и несколько иной подход, принимающий во внимание ряд как текстовых, так и внетекстовых моментов и позволяющий атрибутировать одновременно целый комплекс записок. Отправной точкой явились сведения о степени полноты корпуса известных исследователям писем и записок Булгарина, адресованных в III отделение. В архивах сохранилось примерно восемьдесят написанных рукой Булгарина или подписанных его фамилией подобных писем и записок. Они посвящены, как правило, либо вопросам, связанным с изданием «Северной пчелы», либо личным делам самого Булгарина (в том числе просьбы о защите или содействии), либо, наконец, являются обзорными записками, дающими целостное рассмотрение какой-либо проблемы. Однако есть среди них 10–15 текстов иного характера – характеристики чиновников и других лиц, выполненные, по всей вероятности, по заказу.

В то же время сам Булгарин признавался в 1844 г. Л.В. Дубельту: «Много, очень много бумаг написал я по поручению графа Александра Христофоровича в начале достославного нынешнего царствования и впоследствии, и весьма много важных вопросов предложено мне было к разрешению, по знанию мною местностей, предметов и лиц <…>» (с. 461). Незадолго до этого он писал тому же адресату: «В старые годы я всегда сообщал Его Сиятельству графу Александру Христофоровичу выписки из обширной моей корреспонденции, а равно и присылаемые мне статьи, когда находил в них что-либо такое, что бы могло быть важным или полезным правительству…» (с. 460). Даже если допустить, что часть этих записок не дошла до нас (при том, что именно за эти годы архив III отделени сохранился неплохо), то и тогда разрыв весьма велик.

Далее. Имеется целый ряд свидетельств тесных, можно даже сказать, повседневных контактов Булгарина с III отделением. Так, помимо широко известных «консультационных» записок о «лицейском духе», «Арзамасе» и «австрийской интриге» в делах сохранились собственноручные (написанные в спешке, с зачеркиваниями, дополнениями на полях и т. д.) записки его с изложением толков представителей разных сословий о Русско-турецкой войне, характеристиками деловых и моральных качеств чиновников разных министерств, ряда поляков, проживающих в Петербурге, и т. д. Более того, сохранился анонимный донос на французском языке на двух поляков, высланных в Петербург из Вильно, на полях которого Булгарин карандашом вписал (что демонстрирует высокую степень доверия к нему со стороны III отделения) по-русски развернутые положительные характеристики, опровергая предъявленные им обвинения[400]400
  См.: ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 2. Ед. хр. 321. Л. 13.


[Закрыть].

Чрезвычайно показателен и следующий эпизод, нашедший отражение в дневнике и воспоминаниях М. Малиновского. Когда в 1828 г. разгорелся скандал в связи с публикацией в варшавской газете «Gazeta polska» статьи о триумфальном чествовании в Петербурге высланного из Вильны А. Мицкевича и великий князь Константин Павлович прислал в связи с этим запрос в III отделение, Бенкендорф поручил Булгарину (по его собственному признанию) написать ответ[401]401
  См.: Malinowski M. Op. cit. S. 103–105; Idem. Księga wspomnień. Kraków, 1907. S. 76–81.


[Закрыть]. Содержание его (приводимое Малиновским) совпадает с содержанием письма Бенкендорфа великому князю.

Очевидно, что Булгарин в первые годы существования III отделения был теснейшим образом связан с этой организацией. III отделение было создано как «око государево» и должно было осуществлять надзор за разными сферами социальной жизни, в том числе и за деятельностью государственных учреждений. В круг его интересов входило все: политические дела, раскольники и сектанты, карточные игроки, фальшивомонетчики, крестьянские бунты, убийства, надзор за иностранцами, нравственность населения (пьянство, сексуальные отклонения и т. п.) и даже (с 1828 г.) театральная цензура.

Наблюдение осуществлялось как официальными сотрудниками – жандармскими офицерами в разных городах, так и негласными осведомителями из самых разных слоев общества. Число осведомителей было невелико (около 30 человек на обе столицы, в других городах информацию собирали жандармы), но выбирал их Фок очень умело. Особенно ценил тех, кому нужны были от надзора не деньги, а содействие «в получении милостей, возможность завязать связи», «популярность начальника, дающая беспредельные возможности руководства умами и покорения сердец»[402]402
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Ед. хр. 761 (пер. с фр.).


[Закрыть].

Тактичный и умеющий всегда найти подход к собеседнику, Фок сам непосредственно поддерживал контакты со многими из агентов, они во многом были агентами не III отделения, а самого Фока. Так было и с Булгариным. В этой связи возникает вопрос: почему записок Булгарина сохранилось так мало? Может быть, они хранятся в фонде III отделения в переписанном виде и не атрибутированы Булгарину?

Просмотр дел III отделения показывает, что там не было заведено отдавать переписчику поступающие письма и записки. Даже если они переписывались (как это иногда случалось, например, с письмами Булгарина к Дубельту и Бенкендорфу по вопросам издания «Северной пчелы»), оригинал все равно оставался в деле. В фонде есть целый ряд дел, содержащих агентурные донесения, – как правило, в оригинале, нередко написанные архаичным почерком, с большим количеством грамматических ошибок и т. д. В то же время как в делах с агентурными донесениями, так и во многих других хранится большое число записок (в том числе и обобщающего характера: «Замечания о Польше», «О духе и характере польского народа», цикл записок об остзейских губерниях и др.), написанных характерным красивым почерком Фока. У историков литературы сложилась традиция считать Фока автором этих записок (на том основании, что они писаны им собственноручно)[403]403
  Модзалевский Б.Л. Пушкин в донесениях агентов тайного надзора // Былое. 1918. № 1. С. 9, 40, 45; Медведев М.М. Грибоедов под следствием и надзором // Литературное наследство. М., 1956. Т. 60, кн. 1. С. 484–496; Гиллельсон М.И. П.А. Вяземский. Л., 1969. С. 128; Вацуро В.Э., Гиллельсон М.И. «Сквозь умственные плотины». М., 1986. С. 11, 246.


[Закрыть]. Однако, как мне представляется, это отнюдь не очевидно. Сошлюсь на мнение самого Модзалевского, что «количество сохранившихся в архиве III отделения его писем, докладных и иных записок, справок, заметок, бюллетеней самого разнообразного характера, по самым различным поводам и вопросам – прямо изумительно»[404]404
  Модзалевский Б.Л. Пушкин в донесениях агентов тайного надзора. С. 9.


[Закрыть]. Почему бы не предположить, что Фок нередко выступал в роли простого переписчика? Попробую обосновать это положение. Известно, что целый ряд агентов, особенно высокопоставленные, в целях конспирации «выходили» только на Фока и были известны лишь ему и Бенкендорфу[405]405
  О структуре и характере деятельности III отделения см.: Троцкий И.М. III-е отделение при Николае I. Л., 1990 (впервые изд. в 1930); Ерошкин Н.П. Крепостническое самодержавие и его политические институты. М., 1981. С. 160–177; Оржеховский И.В. Указ. соч.; Чукарев А.Г. Тайная полиция Николая I (1826–1855): В 2 кн. Ярославль, 2002; Порох В.И., Рослякова О.Б. III отделение при Николае I. Саратов, 2010; Monas S. The Third Section. Harvard, 1961; Squire P. The Third Department. Cambridge, 1968.


[Закрыть]. Штат III отделения был невелик (при Фоке он не превышал 20 человек[406]406
  См.: Оржеховский И.В. Указ. соч. С. 29–30; Сидорова М.В. Штаты III отделения с.е.и.в. канцелярии // Из глубины веков. СПб., 1995. Вып. 4. С. 3 – 11.


[Закрыть]), специальных чиновников для секретной работы тогда не было. Чтобы, с одной стороны, выражаясь современным языком, не «засветить» своих агентов и, с другой, облегчить чтение их нередко малоразборчивых текстов Бенкендорфу и Николаю I, который зачастую знакомился с этими записками, Фок, по-видимому, сам переписывал их. Могло играть свою роль и желание Фока выдать эти записки за свои и тем самым «пожать лавры» компетентного и деятельного работника.

Помимо тематических, стилистических и прочих аргументов, которые будут приведены ниже, есть три характерных признака, свидетельствующих в пользу этой гипотезы.

Во-первых, Фок обычно писал Бенкендорфу (когда тот уезжал – на коронацию в 1826 г. или в действующую армию во время Русско-турецкой войны в 1828 г.) по-французски, а значительный массив записок написан по-русски.

Во-вторых, свои письма Фок подписывал, а многие записки, особенно на русском языке, не имеют подписи. Нередко они оформлены в своеобразные циклы, под названием «Секретная газета» или «Слухи и толки».

И, наконец, в-третьих, Фок нередко в самом тексте записок указывал, что выступает в роли переписчика, а не автора. Например, после написанного им довольно обширного текста (на русском языке) о неблаговидных поступках министра финансов Е.Ф. Канкрина идет следующее заключение на французском: «Я только переписываю слово в слово содержание записки, полученной из совершенно нового источника. В ней содержатся некоторые очень справедливые наблюдения. Я постараюсь укрепить это новое знакомство»[407]407
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Ед. хр. 3195. Л. 13 (пер. с фр.).


[Закрыть].