Текст книги "О науках и знании"

Познание как профессиональная деятельность

Такое познание в значительной мере отличается от того, что описано мною выше. Если человек по профессии должен получить новое знание, то он не только знакомится с тем, что было сделано по поводу изучаемой им проблемы ранее; на основе достигнутого другими учеными он должен выстроить что-то совершенно новое, чего еще нет. На такое способен только тот, у кого развиты интуиция и воображение. Без этих качеств ничего принципиально нового изобрести невозможно. Сочетание существующего знания с творческим мышлением – единственная платформа для изобретений и открытий. Таких людей мало, но они все же существуют; и мы каждый раз приходим в изумление по поводу достигнутых ими высот. Одной из важнейших задач образовательных учреждений, по-моему, является развитие именно такого рода мышления у учащихся, оказание им всевозможной поддержки и помощи, чтобы сохранить и развить их творческие склонности и устремления.

На плечах таких гениев поднимается человеческая цивилизация, но есть еще масса рядовых ученых, профессионально занимающихся исследовательской работой, и они должны строить свою деятельность на основе научной организации труда. Для них-то и существует наука, которой посвящена настоящая книга, – теория познания. Она, в частности, предусматривает традиционную схему организации работы ученого. Я не буду подробно описывать стандартную основу такой организации – она есть в моей последней книге. Ограничусь приведением схемы, которая наглядно показывает этапы научной работы на современном этапе цивилизации[47]47
  Соломоник А. Опыт современной философии познания. СПб., «Алетейя», 2019.


[Закрыть]:

Лестница познания

Глава 11. Инерция признанного знания

К сожалению, научные прорывы, особенно радикальные по своему содержанию, встречаются обычно с недоверием, а то и с откровенной недоброжелательностью. Обратите внимание на последнюю верхнюю клеточку моей «лестницы познания» (предыдущая страница). Там отмечено «общественное одобрение научного прорыва». Разумеется, многие открытия и изобретения, которые можно воплотить в опытном образце, достаточно убедительны; их принимают и охотно внедряют в практику. Но на стадии возникновения сложной для внедрения идеи и лабораторной её разработки многие прорывные вещи постоянно подвергаются критике, иногда весьма резкой и нелицеприятной.

Вот несколько примеров такого недоверия со стороны даже самых выдающихся ученых, высказывания которых собрал Каку Митио в одной из своих научно-популярных книг: «Лорд Кельвин, возможно, самый выдающийся физик Викторианской эпохи (он похоронен в Вестминстерском аббатстве рядом с Исааком Ньютоном), уверенно заявлял, что летательные аппараты “тяжелее воздуха”, такие как самолеты, никогда не взлетят. Он считал рентгеновские лучи обманом и был уверен, что у радио нет будущего. Лорд Резерфорд, открывший атомное ядро, отрицал возможность создания атомной бомбы и сравнивал любые попытки такого рода с “погоней за солнечным зайчиком”. Химики XIX века объявляли поиски философского камня – легендарной субстанции, способной превратить свинец в золото, научным тупиком. Химия XIX века базировалась на фундаментальном принципе неизменности химических элементов, в том числе и свинца. Но мы сегодня можем в принципе превратить атомы свинца в атомы золота при помощи мощного ускорителя»[48]48
  Каку Митио. Физика невозможного. В: https://www.rulit.me/books/fizika-nevozmozhnogo-read-90641-1.html


[Закрыть].

Наивно было бы обвинять упомянутых выше ученых в зависти или в стремлении избавиться от конкурентов. Остается лишь одно объяснение: человек, уверовавший в неоспоримость своей точки зрения, которой он придерживался всю жизнь, не допускает иных мнений и продолжает до конца им сопротивляться. Нужны очень серьезные и убедительные доказательства, чтобы заставить его признать свою неправоту. Многие ученые просто проходят мимо публикаций, которые ставят под сомнение повсеместно принятые воззрения: «что тут думать, все уже сказано». Это явление я называю инерцией существующих научных знаний. Так же как инерция в механике, она противится переходам из одного состояния в другое. Сопротивление усугубляется еще и тем, что его оказывают люди, наделенные общественным уважением и заслугами в соответствующей области познания. Все это, вместе взятое, затрудняет продвижение новых научных идей на многие годы.

Примеров сказанному пруд пруди: великое открытие Грегора Иоганна Менделя (1822-1864), заложившее основы генетики, игнорировалось более полувека; выдающийся вклад Барбары МакКлинток (1902-1992) в ту же науку был воспринят «с недоверием, скепсисом и раздражением». Она сама говорила об этом, откликаясь на жалобу известного биолога Мелвина Грина, что его открытие остается вне внимания коллег: «Не волнуйтесь. Нет ничего необычного в вашей статье о транспозиции. Люди просто к этому не привыкли. Я прекратила публиковать мои результаты в генетических журналах в 1964 году, поскольку никто не читал то, что я писала». А, ведь, Барбара МакКлинток «ко времени открытия ею мобильных внутриклеточных элементов в начале 1950-х годов была признанным авторитетом в области цитогенетики, членом Американской академии наук, вице-президентом Американского генетического общества»[49]49
  Цитируется по: Голубовский М. Причуды концептуальной истории генетики. В интернетовском журнале «Семь искусств», номер 12 (69), декабрь 2015.


[Закрыть].

Дело осложняется тем, что новаторские открытия часто сопровождаются сомнениями самих изобретателей, поскольку в основе открытий и изобретений часто лежат не только рациональные компоненты сознания, но и интуиция. Никто не может сказать что-либо внятное по поводу интуиции, кроме того, что она существует и оказывает заметное воздействие на наши мысли и поступки. Для меня абсолютно ясно, что интуиция, какой бы ни была ее природа, должна возникать на базе предшествующего погружения в рассматриваемую проблему. Только предварительное и всестороннее изучение стоящей перед тобой задачи, упорное ее продвижение, несмотря на возможное сопротивление со стороны, может закончиться внезапным озарением и триумфальным возгласом «Эврика!».

Об озарении следует сказать несколько слов: интуитивный контекст озарения зачастую приводит к ложным результатам, и тогда мы просто отбрасываем наше исследование; но оно же может привести и приводит к прорывным открытиям в науке и технике. Начиная примерно со второй половины XX века этой стороне дела стали посвящаться многочисленные труды в различных отраслях науки. Главным адептом изучения интуиции как толчка к научным прорывам следует считать Майкла Полани (1891-1976), английского физика, социолога и философа. Он признавал два способа получения нового знания: явно выраженный в общих для всех знаках, и неявный, плохо поддающийся анализу даже самого ученого. Полани считал, что познание в целом обязательно включает обе указанные стороны, и одна невозможна без другой. При интуитивном способе познания ученые создают расплывчатые образы либо иные знаки, опираясь на которые они постепенно добиваются результата.

Он характеризует этот неясный тип познания так: «I know these matters even though I cannot tell clearly, or hardly at all, what it is that I know» («Я знаю эти вещи, хотя не могу толком сказать, что же такое то, что я знаю»)[50]50
  Там же, см. предыдущую страницу.


[Закрыть]. Но если и сам создатель нового зачастую не уверен в своих умозаключениях, как можно говорить о немедленной поддержке его взглядов другими людьми, даже если они кажутся неопровержимыми?

Устойчивость инерции существующих в науке воззрений отмечалась многими учеными. Так, создатель термина кибернетика и один из пионеров этой науки Норберт Винер (1894-1964) подробно описал в своей книге, как происходила адаптация новых идей к устоявшейся математической парадигме уже в наше время внедрение в математику векторного исчисления: «Созданная Фреше общая теория перехода к пределу и дифференцированию применима ко многим различным пространствам и в том числе ко всем векторным пространствам. Однако она вовсе не требует, чтобы элементы пространства обязательно рассматривались как “отрезки со стрелкой” (т. е. как векторные. – А.С.).

[…] Мне удалось построить полную систему аксиом, определяющую всевозможные векторные пространства. Работа понравилась Фреше, но не произвела на него особенно сильного впечатления. Однако через несколько недель, увидев в польском математическом журнале статью Стефана Банаха, содержавшую точно те же результаты, он страшно разволновался… В результате в течение некоторого времени изученные мной и Банахом пространства стали называться пространствами Банаха-Винера. С тех пор прошло тридцать четыре года, на протяжении которых теория этих пространств не переставала привлекать внимание исследователей. Но хотя за это время появилось немало относящихся к ней работ, только сейчас (sic! – А.С.) начинает полностью выявляться ее значение в разнообразных разделах математики»[51]51
  Винер Норберт. Я – математик. Нью-Йорк, 1956. Русский перевод: Москва – Ижевск, Р&В, 2001, с. 50–51.


[Закрыть].

Рассказ Винера о злоключениях его новой теории может быть многократно приумножен. Я дополню его лишь еще одним примером – из моих собственных исследований по семиотике. Еще в начале 90-х годов прошлого века я начал строить здание общей семиотики так, как я его понимал. Впервые мои рассуждения появились в незавершенном виде в книге «Язык как знаковая система»[52]52
  Соломоник Абрам. Язык как знаковая система. Москва, «Наука – главная редакция восточной литературы», 1992.


[Закрыть]. Затем я неоднократно возвращался к своему определению сущности семиотики, уточняя и отшлифовывая формулировки. За прошедшие почти тридцать лет многие ученые положительно отозвались о выдвинутой мною новой семиотической теории. Публикации о ней появились на разных языках. Тем не менее, большинство семиотиков до сих пор, рассуждая о природе знаков и знаковых систем, вовсе не касаются моих рассуждений, а описывают эту науку так, как было принято тридцать лет тому назад.

Так что, обращаясь к новаторам в разных областях накопления человеческих знаний, могу призвать их лишь стиснуть зубы и надеяться на признание их новаций в будущем – далеком либо близком. Причем никаких гарантий того, что такое признание обязательно наступит, нет. Мы можем себе представить поле научных достижений не только как триумфальный парад множества новых прорывных открытий, но и как скрытое от глаз кладбище не нашедших признания идей.

Глава 12. Что происходит после внедрения новаций в жизненную практику

Давайте назовем процесс использования новых материалов и подходов в онтологии или новых правил в семиотике процессом внедрения. Этот термин мне не слишком нравится, потому что процесс этот фактически никогда не заканчивается, но лучшего термина я подобрать не смог. Если же касаться существа вопроса, то можно сказать, что:

а) только после массового (а не опытного) внедрения образца в обиходную практику начинается подлинное, а не воображаемое существование данной инновации;

б) повороты в использовании новых открытий становятся сюрпризами не только для сторонних свидетелей происходящего, но и для самого автора изобретения либо открытия. Новый продукт подвергается воздействию множества внешних влияний, которые не удается предусмотреть заранее, и тогда, естественно, в него приходится вносить поправки. Изменения эти тесно связаны с оригинальной идеей зачинателя новшества, но можно смело сказать, что они не менее важны для будущей его судьбы, чем первоначальное видение автора в его незамутненном виде.

Для начала наших рассуждений все происходящие изменения можно разбить на две большие группы: а) модификации продукта в той сфере онтологических либо семиотических явлений, для которых продукт был задуман; б) перенос использования инноваций в иные сферы жизни.

Так, когда мы придумываем грамматические правила для того или иного языка, то их практическое использование «внезапно» затрудняется возникающими на практике фонетическими или логическими препятствиями, и мы вынуждены дополнять наши правила исключениями. Например, не существует родительного падежа во множественном числе для слова «мечта» в русском языке (нет слова «мечт», хотя родительный падеж вполне четко работает для массы иных аналогичных слов, как-то: «мачта» или «почта»). Нам приходится каким-то образом обходить это затруднение (скажем, используя слово «мечтание» либо иным способом). Это – пример использования новации грамматического плана в семиотически цельной конструкции склонения существительных. Обратитесь к любой полной грамматике в любом языке; и вы увидите в большинстве случаев такую конструкцию: правило → исключения из него → исключения из исключений и т. д.

Примером использования новой идеи на других полях, кроме первоначального и как бы очевидного для них пространства, могут служить рентгеновские лучи, которыми поначалу стали широко пользоваться в медицине, а потом в кристаллографии и космических излучениях. Сенсационный успех лучей, случайно открытых Вильгельмом Рентгеном 8 ноября 1895 года, во многом объясняется случайностью: тем, что в ходе самых первых опытов появился снимок, на котором были видны кости руки. Это произвело такое глубокое впечатление на публику и на медиков, что медицинские аппликации для нового типа излучений стали очевидными. Лишь впоследствии, в ходе направленного поиска, были найдены еще и иные возможности рентгеновского излучения.

Можно даже сказать, что такие переходы являются правилом, а не исключениями. Не успевают появляться новые разработки в одной области знания, как они тотчас же находят себе аппликации в иных сферах жизни. Декартовские оси координат были предназначены для определения местонахождения точек в пространстве, но они также стали использоваться в графиках анализа разнообразных событий и их динамики в абсолютно непространственных ситуациях. Прав был Федор Тютчев: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Я хочу сказать, что рамки знаковых систем, придуманных и используемых на практике, могут серьезно измениться по факту их расширения как в родительской системе, так и за счет внесенных ими изменений в иные науки. Это серьезный источник для увеличения суммарного знания человечества и еще одно доказательство того, что знание – единая материя, образующаяся из перекрестного опыления и взаимодействия его многообразных составляющих. Таким образом элиминируются опасения тех философов, которых огорчало появление множества наук, расщеплявших человеческое знание на не связанные между собой отдельные части. Такие опасения высказывал, например, Огюст Конт в своем упомянутом выше «Духе позитивной философии» и другие выдающиеся мыслители.

Думается, что мы достигли такого этапа созидания знаний, когда естественный процесс их специализации и разделения в рамках существующих наук сопутствуется его синтезом и интеграцией в едином массиве познанного человечеством материала. Создание информационных технологий, позволяющих объединение огромных объемов знания в одном месте и потоке, является достаточно убедительным доводом в пользу такого допущения.

Как лингвист, я чувствую это особенно отчетливо. Когда-то я составлял словари, пользуясь карточками, – одна карточка для каждой словарной единицы. Эти карточки складывались в продолговатые коробки; ими была заполнена моя комната. Сегодня я сижу у компьютера и получаю из него все, что мне нужно, – намного больше сведений о каждом слове или термине, чем раньше, все нюансы его изменений и связей. Я давно перестал покупать новые словари, поскольку те данные, которые нахожу в компьютере, превышают возможности любых печатных изданий. К тому же компьютерные словари всегда готовы к исправлениям и пополнениям, о чем их авторы просят всех будущих потребителей. Мы вообще быстро идем к исчезновению книг как физических объектов, ибо распространение литературы через Интернет оказывается гораздо эффективней и дешевле.

Когда-то изучение иностранных языков происходило либо в классе, либо самостоятельно с помощью учебников и иных наглядных пособий. Главным недостатком классного метода обучения языкам было то обстоятельство, что преподаватель – школьный или вузовский – обращался к разношерстной аудитории en masse, совершенно не имея возможности учесть индивидуальные особенности своих учеников. Компьютер может ориентироваться на такое разнообразие методических подходов, которое не снилось прежде ни в классном, ни в самостоятельном изучении языков. То же самое в принципе касается всех иных учебных предметов. Мы просто еще не знаем, как к этому лучше подойти, так как находимся в самом начале революционных преобразований всего учебного процесса познания. Думается, что опыт коронавирусного потрясения, когда дистанционное обучение стало единственной панацеей для отлученных от школы учащихся, показал, что именно дистанционные методы очень скоро окажутся в центре внимания методистов и преподавателей.

Глава 13. Этические проблемы процесса познания

Любая жизненная ситуация обременена своими нравственными осложнениями; не является в этом плане исключением и процесс познания. Сейчас, когда я пишу эти строки, мир находится в особо сложном положении, – под воздействием пандемии коронавируса. Бедствие это оказалось внезапным; и я не припомню более неприятного события в истории человечества на всем протяжении своей длительной жизни, за исключением Второй мировой войны. Природа напомнила людям, что, в конечном счете, именно она пока раздает карты и диктует правила игры, несмотря на то, что люди возомнили себя хозяевами-повелителями мироздания и вели себя соответствующим образом на планете Земля. Это обстоятельство послужило причиной того, что я включил в книгу настоящую главу, хотя и не думал этого делать по первоначально намеченному плану.

Внезапно возникшая ситуация самим фактом своего существования поставила перед нами нравственную дилемму – как бороться со смертельной болезнью? То ли принимать самые жесткие предупредительные меры, запирая людей на карантин и затрудняя активную хозяйственную деятельность, тем самым ввергая страну в состояние ступора и экономического кризиса, то ли позволить экономике в какой-то мере пережить сложившуюся ситуацию на малых оборотах. Появились модели, в которых указанные тенденции сочетались по-разному – с перевесом в ту или иную сторону. Очевидно, в каждой стране придется действовать по-своему, ориентируясь на местную специфику, что исключает возможность каких-либо сторонних советов и рецептов. Такой же характер имеют и иные нравственные коллизии, возникавшие и возникающие в ходе познавательной деятельности людей, – о чем и пойдет речь ниже. Эта проблема всегда будет решаться на основе сложившейся ad hoc ситуации, и поэтому она относится к неточным научным направлениям. Мне остается просто привести примеры некоторых нравственных ситуаций, характерных для познавательной деятельности людей.

Наиболее отчетливо нравственные коллизии, возникавшие в ходе познания человеком окружающего мира и самого себя, проявляются в семье биологических наук – остановимся на них. Мне представляется, что при таком обсуждении ведущими оказываются следующие постулаты:

1. В силу принадлежности к определенному биологическому виду люди относятся предпочтительней к своим сородичам, чем к представителям иных биологических классов и подклассов.

2. Как и все прочие виды живых существ, люди используют все имеющиеся у них средства для выживания и упрочения благосостояния своих сородичей и себя, одновременно считая возможным использовать в своих интересах любые остальные живые существа. Это проявляется, в частности, в проведении над ними научных экспериментов, когда животные служат расходным материалом в биологических опытах. Мне кажется это вполне нормальным и даже необходимым, если при этом исследователи стараются свести к минимуму страдания испытуемых и число смертельных среди них случаев.

3. Что касается людей, то на первых этапах развития цивилизации представители низших слоев населения столь же безжалостно использовались при изучении анатомии и физиологии, как и звери, но затем возобладали идеи эгалитаризма и гуманизма. Равенство людей перед законом повлекло за собой требование о том, что исследователи должны заручиться согласием подопытных на участие в проводимом эксперименте. Ныне это правило господствует повсеместно, и насильственные опыты над людьми караются по закону во всех цивилизованных странах. Немецкие изверги времен нацистского правления в Германии были заклеймены и наказаны в ходе Нюрнбергского процесса. Столь же резко сегодня люди относятся к патологическим проявлениям жестокости в некоторых странах, отставших в своем развитии.

4. Будучи представителями особого и разумного вида живых существ, люди в ходе своей истории осознали, что научные эксперименты должны базироваться на максимально щадящем режиме, который они создают для остальных представителей животного и растительного миров и даже для окружающей их неживой материи.

Как же эти постулаты реализовывались в истории биологических исследований?

История развития микробиологии и иммунологии полна примеров жертвенного поведения людей, занимавшихся искоренением болезней. Многие из них жертвовали своим здоровьем и даже жизнью ради нахождения рецептов исцеления недугов среди людей и животных. Так, исследуя в 1903 году в Натале (Южная Африка) массовое падение скота, которое называлось «нагана», Дэвид Брюс и его жена Мэри определили муху цеце как переносчика болезнетворной бактерии, позже названной в его честь brucella (а сама болезнь – бруцеллезом). Чтобы доказать свои предположения по поводу распространения этого заболевания, они сажали на себя мух цеце, не контактировавших ранее с больными животными. При этом они не заболели, что являлось свидетельством того, что мухи цеце лишь переносчики, но не изначальные носители болезни. Не зная этого заранее, они подвергали себя смертельной опасности заражения смертельной болезнью. Тем не менее, они сознательно пошли на такой риск.

Не столь счастливо закончился аналогичный эксперимент, который в ходе исследования так называемой желтой лихорадки на Кубе проводил Уолтер Рид со своими сотрудниками в 1900 году. Они предположили, что переносчиком болезни являются тамошние комары, отлавливали их и ставили с ними соответствующие опыты. В одном из экспериментов они выпускали комаров на добровольцев, среди которых были и члены команды исследователей.

Вот как описывает этот эксперимент Поль де Крюи в своей знаменитой книге «Охотники за микробами»: «13 сентября было несчастливым днем для Джесси Лэзира, потому что в момент, когда он занимался пустым делом кормления комаров, какой-то случайный комар со стороны уселся на тыльной поверхности его руки. “Ерунда!” – подумал он. – “Это даже не та порода комара”, – пробормотал он и дал комару напиться досыта, несмотря на то, что это было насекомое, летавшее по бараку, переполненному умирающими людьми!.. 13 сентября вечером… доктор Лэзир стал жаловаться на недомогание… В 6 часов у него появился озноб, – гласит история болезни госпиталя в Лас-Анимасе…”

“19 сентября, в 12 часов дня, – записано далее в этом скупом отчете. – Температура 38,9, пульс 112. Глаза инфицированы, лицо воспалено, – это означает: глаза налиты кровью, лицо красное. – 6 часов пополудни: температура 39,5, пульс 106. Желтуха появилась на третий день. Последующее течение болезни можно определить как прогрессирующий и не поддающийся лечению случай желтой лихорадки… Смерть нашего несчастного коллеги наступила вечером 25 сентября 1900 года”»[53]53
  Поль де Крюи. Охотники за микробами. В: http://loveread.ec/read_book.php?id=70915&


[Закрыть].

Судя по поведению медиков в период сегодняшней пандемии коронавируса, они тоже сознательно подвергают себя серьезной опасности заболевания, о котором известно еще очень мало. По состоянию на 19 марта 2020 года из-за пандемии коронавируса только в Италии умерли 13 врачей. Так что нравственный уровень человечества на сегодняшний день вовсе не такой плохой, как думают многие.

Что касается использования животных в качестве испытуемых объектов в биологических исследованиях, то и в этом вопросе постоянно происходят сдвиги, вызываемые сочувствием к судьбе подопытных живых существ. «В России первые этические протесты против экспериментальной практики в медицине были сформулированы уже в начале XX в. Тогдашняя председательница “Главного правления Российского общества покровительства животным” баронесса фон Мейендорф в 1904 г. выпустила доклад под заглавием “О вивисекции, как возмутительном и бесполезном злоупотреблении во имя науки”, результатом чего было формирование Комиссии по вивисекции в Военно-медицинской академии.

В этой истории принял участие, со своим особым мнением, профессор и будущий Нобелевский лауреат И.П. Павлов, который боролся за право медиков использовать высших животных в экспериментах, в частности, не связанных с вивисекцией. Признавая факты страданий животных в эксперименте, Павлов говорит о всеобщей практике эксплуатации т. н. “рабочих животных”, в первую очередь лошадей. При этом он решительно отвергает идею, высказанную в докладе баронессы фон Мейендорф о том, что опыты над животными вообще нецелесообразны…

В современной экспериментальной биологии более 40 лет назад был сформулирован принцип “трех R”: refine, reduce и replace. Согласно этому принципу следует постоянно стремиться к: refine – улучшению условий проведения экспериментов над животными, reduce – уменьшению числа животных в опыте и, в конечном счете, replace – замещению их в эксперименте беспозвоночными животными, клеточными или молекулярными тестами. С тех пор принцип “трех R” является основным направлением в работе с применением высших позвоночных в биомедицинском эксперименте»[54]54
  Тирас Х.П. Этика и практика биологического исследования: 200 лет эволюции. В: https://cyberleninka.ru/article/n/etika-i-praktika-biologicheskogo-issledovaniya-200-let-evolyutsii


[Закрыть].

Совершенно очевидно, что этические соображения будут и в дальнейшем играть важную роль, как в биологии, так и во всех иных областях человеческого познания. Ведь мы претендуем на звание не только рационально действующих, но и гуманных существ по самому своему названию – homo sapiens.