Текст книги "Новые страхи"

Это было во вторую неделю октября, менее чем за неделю до нашего ночного разговора о Робби, Дженни и наследственных особенностях Бек. Паучьи шелковые нити в матке, да ради бога! На глаза навернулись слезы. Ведь все могло бы быть иначе, если бы я поддержала Бек в ее решении бросить университет.

Мы тогда поссорились. До сих пор больно вспоминать об этом, хоть ее и нет в живых.

Я сказала, что она неудачница, что ей никогда не стать настоящим художником, что она саботирует собственное будущее.

Как объяснить это в воспоминаниях, которые я собиралась написать? Признаться, что я завидовала ее таланту? Благовидно, верно? Драматично и правдоподобно.

По-моему, это неправда, а если и правда, то не вся. Наверно, я боялась, что она встретит кого-нибудь другого, человека, которого полюбит больше меня. Так и вышло, разве нет? Она встретила Эйприл.

Но, может быть, и Эйприл – всецело моя вина.

В тот раз она позвонила мне из Берлина, когда поехала туда искать Марко. Она была пьяна, а я зла. Я сказала ей, взять себя в руки, что Марко, как ни крути, а всего-навсего член, что ей без него будет только лучше. С этими словами я положила трубку.

Последние воспоминания: мы с Бек сидим на камнях, обхватив руками колени, в саду возле коттеджа, вокруг крестовник и тысячелистник. Пахнет крапивой, над нами голубое небо. Погода жаркая до невозможности, каждое лето мечтаешь о такой, и все впустую. Бек, кажется, чувствует себя хорошо, она почти нормальна. Иногда легко забыть, что она больна.

– Сиди, не двигайся, – говорит она. – Вот он, смотри.

Она очень медленно поднимает палец, указывая на коричневого паука, только что показавшегося из-под листа. Он изготовил себе нить, позволившую ему плавно опуститься с огромного растения, которое я приняла за купырь лесной, но только Бек сказала, что это не лесной, а бутенелистный, что к концу июня лесной уже перестает цвести.

– Ты раньше не знала таких тонкостей, – сказала я.

– Откуда ты можешь это знать? – рассеянно возразила она. – Смотри, спрятался.

Паук сновал туда-сюда, натягивая опорную раму паутины. Это зрелище завораживало, но чем-то отталкивало.

Я, прикрыв глаза ладонью, посмотрела в небо.

«Какого черта я тут сижу?» – подумала я. Бек и ее чертовы пауки. Можно было бы вернуться в город и выпить пива с кем-нибудь нормальным.

4. «Святая Жанна д’Арк», 2012 год, 61 х 61 сантиметр, холст, масло. В 2009 году вслед за срывом, который последовал за вступлением Хэтауэй в брак, она переехала из квартиры в Фулхаме, которую давно занимала, в уединенную деревушку Хартленд на побережье северного Девона. В новой обстановке Хэтауэй обнаруживала все больший интерес к природе, заинтересовалась колонией пауков в заросшем саду позади коттеджа, который снимала. Наблюдения Хэтауэй отражены в сотнях рисунков, выполненных пером и чернилами или карандашом, а также в пятнадцати крупных полотнах, известных как серия, посвященная крестовикам, и впервые после смерти художницы выставленных в нынешнем году в галерее «Артемис» в Челси. Пауки обладают очень слабым зрением и ориентируются, главным образом, с помощью осязания и слуха. Такие элементы этих полотен, как стебли трав, древесная кора, стены, сложенные из камня без использования известкового раствора, и семена, сведены к абстрактным поверхностям с ярко выраженной текстурой, индивидуальные черты которых то растворяются, то объединяются в целое, по мере того, как мы сосредотачиваем на них свое внимание.

Письма Миты, хаотичные, бессвязные, совсем не такие, какие можно было бы ожидать от ученого с ее положением. Правда, в нерабочее время мы совершенно меняемся. Тут были страницы, посвященные воспоминаниям о времени, которое они провели в Берлине и о котором я знала мало, поскольку мы с Бек тогда не поддерживали отношений. Мита часто упоминала о студии, которую Бек снимала в Берлине. Вероятно, студия освободилась, и есть намеки – в двух или трех письмах – о том, что Бек может снова ее снять. Переезд туда так и не состоялся, но без писем Бек, в которых она бы описала ситуацию, причину этого понять невозможно.

Если я серьезно намеревалась написать биографию Бек, мне следовало в какой-то момент связаться с Митой, выяснить, не сохранились ли у нее письма Бек и не даст ли она мне возможность с ними ознакомиться. Надо сказать, что такая задача не приводила меня в восторг, особенно ввиду того, что часть переписки, которая у меня уже была, наводила на мысль, что с Митой иметь дело так же трудно, как и с Бек. К такому мнению меня привели не только письма, хотя они производили довольно странное впечатление. Сердце у меня екало от ксерокопий газетных вырезок, часто сопровождавших письма. В одной говорилось о случае халатности, проявленной медиками в Анси на юго-востоке Франции. Семья женщины подала в суд на ее врачей, не сумевших диагностировать болезнь, оказавшуюся в дальнейшем редкой формой эндометриоза[16]16
  Распространенное гинекологическое заболевание, при котором клетки эндометрия (внутреннего слоя стенки матки) разрастаются за пределами этого слоя.


[Закрыть]. Половые органы этой женщины, а также брюшина зарастали фиброзной тканью с такой скоростью, что бесчисленные операции не могли ее избавить от нее. Женщина умерла от осложнений, последовавших за полным удалением матки.

Другая вырезка была из американской газеты, в ней рассказывалось о преподавательнице колледжа, заболевшей загадочным заболеванием, приведшим к тому, что кожа на предплечьях, ногах и в нижней части живота поросла густыми, чрезвычайно тонкими шелковистыми волосками. В третьей вырезке говорилось о женщине, жившей на территории нынешней Камбрии в 1660-х годах. Эта «женщина-паук из Уайтхейвена» с очень слабо развитой речью не выносила света и большую часть жизни провела в крошечной комнате, завернувшись в бесчисленные шали – так она стремилась скрыть жесткие черные волосы, покрывавшие, по слухам, все ее тело. Она жила и кормилась предсказаниями, этот дар обеспечил ей репутацию и положение среди горожан. Но затем по этому региону прокатилась чума, и к тому времени общественное мнение обратилось против нее, ее стали преследовать как ведьму.

Эта женщина покинула Уайтхейвен в 1670 году. По некоторым сведениям, она ушла по собственной воле, хотя один источник утверждает, что ее преследовала и захватила группа «бдительных граждан» и забила камнями до смерти.

Какой ужас, подумала я. Трудно было понять, что побуждало Миту заполнять голову и без того мнительной Бек сведениями такого рода. Внизу третьей вырезки о так называемой женщине-пауке из Уайтхейвена Мита подчеркнула и обвела ее фамилию, Чилкот. Я долго ломала над этим голову, но потом вспомнила, что Чилкот – девичья фамилия Дженни Хэтауэй.

Смешно. Есть люди – вроде Миты Бомберг, – которые берут простое совпадение и мигом раздувают из него бог знает что, но я к их числу никогда не относилась.

Бен уехал из Хартленда в пятницу после полудня. Еще до его отъезда приехали уборщики и сказали, сколько будет стоить вывоз мебели. Я помогла Бену упаковать книги и безделушки в несколько ящиков, которые он хотел по дороге домой завезти в магазин, торгующий подержанными вещами и отдающий выручку на благотворительные цели.

Я сказала Бену, что планирую пожить немного в Хартленде, по крайней мере недели две, может быть, больше, но вскоре передумала. С отъездом Бена в коттедже стало мрачно, хотелось выйти из замкнутого пространства, атмосфера в доме давила, в ней ощущалась неясная угроза.

«Воспоминания, – думала я, – чувство утраты, обычные банальности».

И да, и нет. Не сомневаюсь, отчасти это было просто сожаление, что при жизни Бек я не приложила больше усилий, не потратила на нее больше времени. Но прошел один день, потом другой, и я поймала себя на том, что без нужды все больше думаю о странности всей этой истории: об одиночестве Бек в этом коттедже, об ужасной и безжалостной природе ее болезни, о смятении, которое должно было охватить ее в самом конце.

Коттедж, когда я осталась в нем одна, казалось, пропитан всем этим, окутан страхом и безнадежностью настолько, что мне часто приходилось выходить, было жутко.

Я стала понимать, что призраки – это просто запоздалое понимание.

В конце концов я признала поражение. Сказала себе, что работа по каталогизации архива Бек пойдет быстрее в Лодноне, где все привычное у меня под рукой. Я договорилась об уборке дома, как мы и решили с Беном, два дня лихорадочно паковала бумаги Бек и заворачивала холсты на подрамниках в пленку с воздушными пузырьками.

Что я могу сказать о том последнем, что сделала перед отъездом? Вероятно, обычно такие действия называют безумными. Видимо, я не настолько рациональна, как думала.

Тут всегда было много пауков – я хочу сказать, когда я приезжала к Бек. На этот раз мне потребовалась куча времени, чтобы найти хотя бы одного. Я приписала это погоде, хотя понятия не имею, так это или нет. Как пауки относятся к холоду? Я не знала. Паук, которого я наконец нашла, был как раз из тех пухлых, коричневых с полосатыми ногами, которых Бек называла крестовиками.

– Из-за креста на спине. Видишь? Это точно крестовик.

«Ну, давай же, иди», – думала я, загоняя паука в спичечный коробок. Время сменить место жительства. Он забрался туда неохотно, потыкался туда-сюда, затем забился в уголок, собрал ноги вокруг тела, выстроив забор из перевернутых букв V. Явно обиделся. Я не винила его за это, честно говоря.

Я положила коробок в сумку и попыталась забыть о нем, но всю дорогу домой мне казалось, что паук ползет у меня по шее, сзади. В поезде, идя в вагон-ресторан, я подумала, не оставить ли коробок как бы по рассеянности на прилавке, но потом поняла, что его утрата будет так же беспокоить меня, как если бы он лежал у меня в сумке.

Вернувшись домой, я выпустила паука в месте, показавшемся мне безопасным для него: возле стены гаража под навесом. Он побежал вверх по стене, расставив ноги, как радиально расходящиеся кинжалы, затем исчез в трещине за желобом.

После этого мне стало лучше. Глупо, я понимаю.

[Это эссе впервые было опубликовано в антологии «Жизнь и волшебная жизнь после смерти Ребекки Хэтауэй, художницы», вышедшей в свет ко второй годовщине ее смерти. В интервью, сопровождавшем это эссе, его автор Изабель Хэмптон называла его «фантазией на тему воспоминаний» и подчеркивала, что описанные ею события не соответствуют действительным, что действующих лиц не следует отождествлять с ныне здравствующими друзьями и родственниками художницы и даже с ней самой. Изабель Хэмптон – историк искусств и критик. В настоящее время она работает над подробной биографией Ребекки Хэтауэй, которая была ее близким другом на протяжении более тридцати лет.]

Укрыться на месте
Брайан Кин

Полиция появилась быстро. К этому времени дым от выстрелов и от взрыва бомбы все еще густо висел в воздухе, клубясь у вентиляционных отверстий в потолке. Бомба была не фугасная, а дымовая, белое маслянистое облако дыма должно было вызвать панику. Эхо выстрелов еще отдавалось в зоне выдачи багажа. Люди кричали и плакали. Дым застилал все. Он обжег мне слизистую носа и горла, от него слезились глаза, из-за звона в ушах я едва слышал, что происходит вокруг. Видели фильм «Спасение рядового Райана»? Помните, в начале, когда пытаются взять Омаха-Бич, совершенно отрешенный Том Хэнкс сидит и смотрит, как разворачивается побоище, вокруг хаос, в ушах у него звенит, кроме этого звона он ничего не слышит. Вот именно так чувствовал себя и я.

Полицейские бросились через терминалы с оружием в руках, приказали всем лечь. Я слышал как-то по телевизору, что так делают не без причины. Предполагается, что стрелок останется на ногах, а оказавшиеся на месте теракта граждане сразу же повинуются приказу. Кажется, так сейчас и получилось. Я сразу бросился на колени, затем лег на пол и оказался на мертвом бизнесмене. Что он бизнесмен, я понял по одежде, по дорогим часам на запястье, стекло которых разбилось, и по портфелю, ручку которого он все еще сжимал в руке. Что он мертв, я понял потому, что у него не было затылка. Я лежал на плитках пола в его еще теплой крови и смотрел на его рану. С такого расстояния я видел его мозг. Чувствовал его запах. Он напоминал розовато-белый прессованный творог, покрытый местами красным желе.

– Всем лежать! Лежать, лежать, лежать!

Звон в ушах постепенно стихал. Плач и крики сделались громче. Я осторожно поднял голову. В это время раздалось еще три выстрела. На этот раз стрелял один из полицейских. Я повернул голову и, посмотрев направо, увидел человека, отлетевшего к стене. Он медленно осел, оставив на ней кровавый след, потом повалился на пол.

– Это стрелявший? – захныкал кто-то позади меня. – Его уложили?

Полицейские продолжали кричать. С моего места трудно было определить, все ли в зоне получения багажа им подчинились. Я изо всех сил старался лежать неподвижно и сохранять спокойствие. Не хотел стать следующим подстреленным. Я лежал, уставившись в отсутствующий затылок лысого бизнесмена, и вдруг мне ужасно захотелось помочиться. Я извивался, прижимался низом живота к полу. Кровь убитого бизнесмена впиталась в ткань брюк и рубашки.

– Всем лежать, – снова приказал полицейский. – Укрыться на месте. Никаких резких движений. Не вставать. Если вы ранены, потерпите. Помощь уже в пути.

Я подумал, эти полицейские – сотрудники аэропорта, управления транспортной безопасности или службы национальной безопасности? Скорее всего, первое, судя по форме. Оглядываясь в прошлое, могу сказать, что их реакция произвела сильное впечатление. Сколько же прошло времени между первым выстрелом и появлением полиции? Казалось, несколько минут, но на самом деле… может быть, сорок пять секунд? Может быть, самое большее, минута? Сколько бы народу погибло, если бы они не оказались на месте так быстро? И в самом деле, сколько же погибло? Из-за дыма трудно было сказать.

Выстрелы сделались тише, крики прекратились, но возникли новые звуки. Плач, конечно, но также и молитвы, шепот, маленький ребенок звал маму. Я не мог понять, мальчик это или девочка, но вставать и смотреть не собирался. Многие теперь кашляли, наверно, из-за дыма. Кого-то, судя по звукам, рвало. Я слышал английскую и испанскую речь, а также то, что могло оказаться швейцарским французским. Кто-то бормотал на непонятном языке, судя по лицу, выходец из Азии. Понимаю, это неполиткорректно, но повторяю, ради того только, чтобы определить национальность пассажира, я не собирался рисковать и получить пулю от полицейского. Многие стонали явно от боли. Один, вернее, одна, судя по голосу, убеждала человека по имени Джон:

– Дыши, просто дыши.

Я осторожно повернул голову налево и заметил еще одного мертвого. Молодая женщина в розовых брюках для занятий йогой и в черном балахоне с капюшоном. На одной ноге сандалия. Другая – босая. Пуля попала ей в горло, и концы ее длинных светлых волос, собранных в конский хвост, от крови стали клубничного цвета. Рядом с нею неподвижно лежал, раскинувшись, человек с открытыми невидящими глазами. Одну руку он закинул на молодую женщину.

«Знали ли они друг друга? – подумал я сначала, а потом: – Как он погиб».

Его не подстрелили. Я не видел ран. Может быть, сердечный приступ? От потрясения?

Конвейерная лента продолжала двигаться. Поскрипывали шкивы и блоки. Чемоданы, рюкзаки проплывали мимо, описывая круг за кругом.

«Почему никто не выключит конвейер?» – подумал я.

– Кто-нибудь видел стрелявшего?

Задавший этот вопрос стоял прямо передо мной. Я чуть поднял голову и увидел парня в гавайской рубашке. Я видел его и раньше в зоне получения багажа. Странно, как он оказался по эту сторону от конвейера.

– Я ни хрена не видел, – ответил кто-то.

– Наверняка гребаный террорист, – пробормотал человек в гавайской рубашке. – Фанатики хреновы.

– По-моему, это как раз тот, которого застрелили полицейские, – послышался женский голос.

– Нет, – пискнул кто-то еще. – Этот парень был не мусульманин.

– Кто сказал, что стрелок должен быть мусульманин? – прозвучал сердитый женский голос.

– Тихо, – приказал полицейский. – Всем сохранять спокойствие. Помощь уже в пути.

Из переговорного устройства полицейского донесся свист и затем треск. Диспетчер произнес что-то очень быстро, но сообщение сопровождалось такими помехами, что я ничего не понял. Громкоговорители аэропорта напомнили, что не следует оставлять багаж без присмотра, принимать вещи для перевозки от незнакомых лиц, и попросили сообщать о подозрительных действиях сотрудникам безопасности аэропорта. Как ни странно, это вызвало смешки лежавших на полу.

Вдруг стали звонить и пищать сотовые телефоны. Первые сообщения о стрельбе, вероятно, были переданы средствами массовой информации и появились на новостных порталах. Озабоченные люди пытались связаться с друзьями и близкими. Я подумал, что у аэропорта скопилось много людей, которые не могут попасть в здание. К этому времени власти уже наверняка заблокировали входы.

– Не двигаться, – напомнил нам полицейский. Голос звучал пронзительно, как гитара, струны которой натянуты слишком сильно. – Пусть звонят. Сначала надо зачистить эту зону.

– Мой муж ранен, – закричал женский голос. – Помогите ему, пожалуйста.

– Оставайтесь на месте, мадам. Мы делаем все, что в наших силах. Мы…

– Ни хрена вы не делаете, – закричала женщина. – Он тут умирает!

Несколько человек вокруг меня ахнули. Я поднял голову и увидел молодого полицейского, наводившего оружие. Руки у него тряслись.

– Мадам, сейчас же лечь! Лечь на пол!

– Мой муж…

– Лечь на пол, мать твою!

Одни стали говорить этой женщине, чтобы легла, другие – ругать полицию. Женщина всхлипывала, но, видимо, подчинилась, потому что полицейский оружие опустил.

Бизнесмен с дырой в затылке завибрировал. Пол рядом с ним задрожал. Это звонил его телефон, переведенный на вибровызов. Я чувствовал потребность ответить. Телефон погудел еще секунд двадцать и умолк. В переговорных устройствах полицейских снова запищало. Я опять не смог разобрать, что говорилось.

Тут мне пришло в голову, что страх-то совсем прошел. Клубок напряжения, ощущавшийся в животе и тяжелый, как мешок с цементом, исчез. Просто рассосался. Такая стрельба с многочисленными жертвами в последнее время случается часто. Раз в месяц, иногда даже чаще, прерывают программы передач, чтобы сообщить о новом случае. Снова стреляют, снова жертвы. Школы, железнодорожные вокзалы, территории колледжей, кинотеатры, ночные клубы… аэропорты. Помню, как в первый раз услышал слова «укрыться на месте». После теракта на бостонском марафоне полиция, по существу, ввела военное положение и обходила квартиры в поисках террористов. Тогда СМИ сообщали, что жителям приказали укрыться на месте.

Я всегда пытался представить, через что приходится пройти людям в таких ситуациях. Что они думают? Что чувствуют? Теперь я знаю. Я не почувствовал ничего.

Но помочиться по-прежнему хотелось.

Лужа крови, в которой я лежал, стала остывать. Ладони и пальцы были покрыты ею, как кленовым сиропом. Как ни удивительно, из мертвого бизнесмена все еще текла кровь. Она непрерывно сочилась из головы, как из незакрытого крана. Это, наверно, должно бы показаться отвратительным, но мне не казалось. Казалось восхитительным.

На месте теракта появились спасатели. Полицейские собрались с ними в кучку, потом повернулись к нам. У всех было оружие наготове.

– Так, слушайте. Мы сейчас зачистим это помещение. Вас одного за другим обыщут. После обыска встаете и выходите через те двери. Все время выполняете приказы и держите руки над головой.

Я посмотрел в указанном направлении. За стеклом ярко сияло солнце. Погожий выдался денек.

– Без приказа не вставать и не двигаться. Если будете делать, что вам говорят, все закончится гораздо быстрее. Мы понимаем, что вы напуганы. Кто-то из вас ранен. Но мы не можем рисковать, пока не убедимся, что среди вас нет стрелка.

Он не спросил, поняли ли мы, но несколько человек пробормотали что-то, что можно было принять за согласие. Другие застонали от боли, придя в отчаяние при виде спасателей: помощь так близко и тем не менее так далеко.

Полицейские разошлись парами среди лежавших, которых стали обыскивать одного за другим. Один полицейский держит лежащего на мушке, другой обыскивает. Убедившись, что обыскиваемый не стрелок, давали команду встать. Людям, которые самостоятельно встать не могли, помогали. Затем направляли вставшего к двери, где стояли другие полицейские. Каждый из нас уходил из зоны получения багажа, высоко подняв руки над головой, как и было приказано.

Вскоре пришла моя очередь. Я лежал неподвижно, пока полицейский, похлопывая, ощупал мою одежду. Он стоял настолько близко, что я чувствовал исходившее от него тепло и запах одеколона. Его напарник держал наведенный на меня пистолет. Желание помочиться стало почти невыносимым. Закончив, мне велели встать, поднять руки над головой и идти к дверям, где ждали другие полицейские. Так я и сделал.

Они не заметили мой пистолет, подложенный под лысого бизнесмена, из трупа которого все еще сочилась кровь.

Не заметили они и ожога, оставленного дымовой шашкой у меня на пальце, когда я привел ее в действие.

Я поехал домой и напечатал все это, только сейчас закончил. Не знаю, сколько уйдет на это времени, но, думаю, поймут они довольно скоро. Поймут, что стрелок – это я. Может быть, просмотрят записи, сделанные камерой наблюдения, или кто-то сфотографировал меня на сотовый, когда я открыл огонь и когда все еще не было окутано дымом. Может быть, найдут мои отпечатки пальцев на пистолете.

Я сижу здесь, пытаясь понять, что делать дальше.

Выйти на улицу и продолжить начатое.

Или можно дожидаться их, сидя здесь, укрывшись на месте.