Текст книги "Уснут не все"

В воскресную ночь маленькая фигура вернулась в нему в спальню. Но ее возбуждение и огорчение усилились, и он, проснувшись, обнаружил ее склонившейся над ним и зажавшей себе рот руками. Ему показалось, что он заметил блеск одного глаза, но других черт на лице этой женщины из его снов он не разглядел. Сквозь пальцы она издавала жуткое приглушенное рычание.

Фрэнк сел в кровати, сердце у него бешено колотилось, Он был убежден, что в комнату проник посторонний, но потом увидел, что фигура маленькой женщины растворилась в темных недрах платяного шкафа.

Он быстро включил свет и осмотрел весь дом, но никого не обнаружил.

В ночь понедельника с ним в комнате снова было нечто, похожее на фигуру старой женщины, только на этот раз оно перемещалось на четвереньках. Возможно, ему приснилось какое-то раненое животное, поскольку, проснувшись, он услышал под шторами чье-то мяуканье и возню. И на человека оно не походило. Существо кружило на четвереньках в течение нескольких секунд, в отчаянии ударяясь о стены. Фрэнк никогда не видел ничего подобного и просто сидел в кровати, оцепенев от ужаса.

В конце концов незваный гость покинул спальню и выскочил на площадку. Фрэнк увидел его лишь мельком и решил, что это собака, потому что человек не способен перемещаться на четвереньках так быстро. Напуганный, но вынужденный последовать за этим существом, Фрэнк заглянул в комнату для гостей и увидел фигуру старухи в грязном халате, стоявшую к нему спиной. Она рылась в коробках с фотоальбомами в виниловых обложках, пока не нашла то, что искала. Она поднесла предмет к лицу, и Фрэнку показалось, что она то ли пытается читать при плохом освещении, то ли кладет что-то в рот. Он не знал точно, но слышал тяжелое дыхание женщины, перемежающееся с животным рычанием.

Когда Фрэнк заговорил с ней, фигура быстро повернулась и показала ему пару молочно-белых глаз, вроде тех, что он однажды видел у дохлой овцы, и оскаленные зубы, которые не могли принадлежать человеку.

Фрэнк проснулся у себя в комнате под одеялом, с пальцами, засунутыми в рот.

* * *

Во вторник утром он перенес сломанную кухонную мебель обратно в дом и протер обломки посудным полотенцем. Сам акт возвращения казался столь же необходимым, как спасение тонущей кошки из канала.

В среду утром пришла почта от «Макмиллан Нерсес»[5]5
  Благотворительная организация, готовящая сиделок.


[Закрыть] и от службы транспортных перевозок, адресованная миссис Флорри Уайт. Фрэнк сложил письма в аккуратную стопку на кухонную стойку возле маленького тостера. Он починил стойку, как мог, и прислонил к стене, поставив под наклоном. Проку от нее было мало, но он бы не выдержал еще одну ночь, если б оставил сломанную мебель на улице. Стальные секции новой кухни были вынесены во двор. Конечно, такая расстановка будет не постоянной, но иначе успокоить свои нервы он не мог.

Дни со вторника по четверг он провел на диване, в апатии и меланхолии, дрейфуя по дневным телешоу ради той толики комфорта, которую они ему приносили. Также он подолгу дремал перед включенным газовым камином. Его свечение и легкое потрескивание успокаивало его больше всего. Но он часто просыпался от этой дремы, потому что маленькая фигура из его снов что-то бормотала себе под нос, стоя на вершине лестницы. Проснувшись, Фрэнк не помнил, что она говорила, и на площадке никого не было.

Еще Фрэнк проводил много времени, глядя на рисунок на кухонном столе и думая о комнатах, которые он снимал в студенчестве. В свои двадцать с небольшим он сожительствовал с двумя подружками, с которыми давно расстался. Делил дома с незнакомцами, с которыми сейчас не контактировал. Во все более расплывчатой массе его воспоминаний был алкоголик, который питался лишь особо крепким сидром и супом из пакетиков, и девушка с ожирением, которая ела, как ребенок на вечеринке в честь десятилетия, и часами просиживала, запершись, в ванной. Он уже не мог вспомнить ни их имен, ни лиц подружек. Какое-то время пытался, но потом перебрался в гостиную и заснул за просмотром «Обратного отсчета».

В четверг вечером он не стал отвечать на звонок Маркуса. С прошлого уик-энда их было четыре. Все остались неотвеченными. По какой-то причине Маркус и его звонки стали раздражать Фрэнка до такой степени, что он положил свой айфон в шкаф под лестницей, вглубь коробки с бельевыми прищепками. У него не хватало времени обдумывать изменения, которые он когда-то планировал сделать по дому. А спешку он терпеть не мог.

К концу недели сон у него стал спокойным, и он заметил, что смотрит с семи до девяти Ай-ти-ви, после чего идет спать. «Хэппи Шоп» продолжал снабжать его неисчерпаемым разнообразием воспоминаний и вкусов. И когда в субботу утром приехал Маркус, Фрэнк даже не стал открывать ему дверь. Вместо этого он лежал на полу гостиной, с зашторенными окнами.

К концу второй недели своего отпуска он позвонил в офис с таксофона возле «Хэппи Шопа» и сказал, что не вернется на работу.

* * *

В понедельник своей четвертой недели в доме Фрэнк, наконец, отправился за инструментами. Не для того, чтобы обновить дом, а для того, чтобы попытаться восстановить кухню. Эту задачу нельзя было больше откладывать.

Сам акт выхода из дома был мучительным.

Дважды за предыдущую неделю, когда Фрэнк готовил на разрушенной кухне себе еду, он поднимал глаза, уверенный, что кто-то наблюдает за ним из двери. У него было чувство, будто его застигли за чем-то неправильным или за поеданием того, что ему запрещено было есть. Воображаемое присутствие кипело угрюмым разочарованием и источало темную враждебность. Это помещение стало эпицентром беспокойного присутствия, интенсивность которого нарастала с субботы, когда они с Маркусом подвергли нападению шкафы. Кухня была сердцем этого дома, а он разбил его.

С ним в доме никого не было и быть не могло. Но повторяющийся топот маленьких ног по линолеуму, пока он дремал днем в гостиной, говорил – обращаясь к области воображения, которую он мало использовал, – о том, что некое обездоленное присутствие снова и снова изучает кухню. В первый раз, когда он услышал шарканье, он встревожился, что прежняя хозяйка сбежала из интерната для престарелых. И что еще хуже, решила вернуться в дом, который по-прежнему считает своим.

Фрэнк быстро оправился от внезапных опасений. И в пределах уютного чрева этого дома он, наконец, счел это контролирующее присутствие приемлемым, и даже желанным. Он не мог придумать ни одной причины, чтобы усомниться в своем порыве возместить ущерб. Это было вполне осуществимо.

Но мысль о том, что придется выйти за пределы дома, в мир, который уже не казался ему знакомым, угнетала его. Когда Фрэнк отправился за инструментами, он был буквально изнурен своим походом по Першор Роуд еще до того, как добрался до автобусной остановки перед кегельбаном.

Непредсказуемые приливы энергии и пристальные взгляды пешеходов и автомобилистов, казалось, разрывали его мысли на части, а его самого превращали в бормочущую неподвижную статую. Он думал о слишком многих вещах одновременно и постоянно терял ход мысли.

Он ощущал на себе давление города. Неуютное, как хлесткий ветер на вершине холма. У него было чувство, будто он зацепился карманом пальто за дверную ручку. Нигде за пределами дома или «Хэппи Шопа» он не мог найти себе места, и у всех путался под ногами. Поэтому его новая жизнь свелась к коротким вылазкам. Он уже не справлялся ни с чем другим, и нигде и никогда не был нужен. Дом раскрыл ему глаза. А теперь еще с ногой было что-то не то. Начало болеть бедро. Поэтому приходилось воздерживаться от прогулок.

В тот день, когда Фрэнк отправился покупать инструменты, он почувствовал, что чем дальше он удаляется от дома, тем сильнее становится его физический и моральный дискомфорт. Фрэнк бесконечно курил сигареты «Силк Кат» ради того слабого утешения, которое они обещали. Он вновь закурил в прошлый уик-энд, после того как во время просмотра «Национальной лотереи» испытал непреодолимую тягу к сигаретам. На автобусной остановке жирные голуби сновали под ногами и смотрели на него янтарными глазами.

Сев в автобус, он поднялся на второй этаж. С больным бедром это было все равно что стоять прямо в гребной лодке. Сидя у окна, пока автобус катил к Селли Ок, где находился магазин стройматериалов, Фрэнк смотрел на прогуливающихся по улицам женщин в узких юбках и кожаных ботинках. Такое зрелище обычно вызывало у него головокружительное желание. Теперь и женщины, и их одежды казались чем-то обыденным, он был равнодушен к ранее возбуждающим образам. Ему даже не верилось, что раньше было как-то иначе.

У сидящей перед ним девушки в сумочке зазвонил мобильный телефон. Звук отвлек Фрэнка от мыслей, которые казались ему важными и полными смысла и которые через некоторое время он бы вряд ли вспомнил. Девушка разговаривала слишком громко.

– О господи, – простонал он. Ему хотелось выхватить телефон у нее из руки и выбросить в окно. Хотелось услышать, как тот шлепнется на асфальт.

Тихо бормоча, чтобы не дать себе разругаться вслух, Фрэнк был вынужден слушать разговор незнакомки. Он больше походил на подготовленную речь, произносимую поставленным голосом, чем на естественную беседу. Не было ни пауз, ни повторений, ни молчания. Только непрерывный словесный поток, адресованный всем в автобусе. Будто она держала не телефон, а микрофон. Наверное, самое досадное в старении, – подумал Фрэнк, – что по-прежнему приходится сталкиваться с ребяческими выходками и поведением. Этим завышенным самомнением и тщеславием, которое он наблюдал всякий раз, когда выходил из дома.

К тому времени, когда он добрался до Бристол Роуд, его уже тошнило от всего, что его окружало. К пылкому отвращению примешивались повышенное внимание и горькое отчаяние. В одно милосердно краткое мгновение ему захотелось сгореть дотла и чтобы были стерты все свидетельства его существования. Он был отребьем. Никому не был нужен. Фрэнк промокнул уголок глаза платком, и ему захотелось поехать домой. Вернуться домой.

Когда автобус проезжал Селли Ок, он спал. И проснувшись, обнаружил, что едет по незнакомым ему улицам. Он проспал свою остановку и оказался в унылой части Бирмингема, в которой никогда не был. Может, он где-то за Лонгбридж? В панике он сбежал вниз по лестнице. Вышел из автобуса и встал возле закрытой фабрики и оптовой фирмы по продаже сари.

Все здесь было негостеприимным. Самоотвращение душило его. Неужели я не могу выходить из дома без карты? Он прожил в городе десять лет, но не узнавал этот район. Будто, пока он спал в автобусе, улицы и здания переместились, чтобы сбить его с толку.

Он двинулся по главной дороге в ту сторону, откуда приехал автобус. Однако устал и, в конечном счете, повернулся лицом к деревянному забору, окружавшему стройплощадку. Там на него накатил приступ такой ярости, что она обернулась для него сломанным зубом и порезами на ладонях. Стиснув челюсти и скрипя зубами, он почувствовал, как на зубе сбоку хрустнула эмаль. Рот наполнился мелкой крошкой. Но когда зуб сломался, напряжение ушло из его тела. Сконфузившись, Фрэнк ждал, когда накатят волны боли. Но этого не случилось, и он решил не ходить к дантисту. Он не знал, где в городе есть дантисты. Затем он заметил маленькие кровавые полумесяцы на ладонях, оставленные его собственными ногтями. Он уже давно их не обкусывал. Его ногти были неприятно длинными и походили на женские. Как они так сильно отросли и он этого не заметил?

Пытаясь повторить маршрут автобуса и найти какой-нибудь ориентир, Фрэнк безнадежно заблудился. Он зашел в дешевую женскую парикмахерскую, которая была единственным местом, где он смог бы найти хоть что-то знакомое и спросить дорогу. Девицы с аляповатым макияжем переглянулись, когда он обнаружил, что не может произнести ни слова. Он просто стоял и дрожал перед ними. Вскинув руки вверх в немом отчаянии, он покинул лавку, красный от стыда. Дар речи вернулся к нему лишь у обочины, где он встал, что-то бормоча. Кто-то пялился на него. Домой его отвезло такси.

Подобного никогда раньше с ним не случалось, но он считал, что потенциал для таких перемен всегда присутствовал. В заднем отсеке такси он спрятал лицо лацканом пальто и кусал нижнюю губу, пока глаза не наполнились слезами.

* * *

Два дня спустя, а может, три или даже четыре, кто-то постучал во входную дверь, причем довольно настойчиво. Поэтому Фрэнк спрятался, улегшись на полу комнаты для гостей. Он слышал голоса в соседском саду. И знал, что посетители пытаются заглянуть в дом через задние окна.

Остаток дня он непрерывно курил сигареты «Силк Кат» и расслабился, лишь когда стемнело и гостиную огласила музыкальная тема из «Улицы коронации». От мысли о том, чтобы выйти и купить еды, его затошнило, поэтому он прогнал ее от себя.

Фрэнк снова попробовал прикрепить сломанные шкафы к стенам кухни, но только изранил пальцы. Он пошел наверх, чтобы промыть ранки, но оказавшись на площадке, не смог вспомнить, зачем туда поднялся. Поэтому пошел в спальню и лег на кровать. Вокруг него стоял запах духов, старой мебели, пыльных ковров и фритюрного масла. С бульканьем включились радиаторы. Он почувствовал себя в безопасности и закрыл глаза.

Где-то посреди ночи в комнату на четвереньках пришла Флорри и забралась на кровать. Села Фрэнку на грудь и засунула ему в рот тонкую, холодную руку.

Об этих ужасах: заметки к рассказам

«Куда приходят ангелы» очень похож на мой более ранний рассказ «Материнское молоко» в том смысле, что я попытался рассказать страшную историю с точки зрения ребенка или человека, по-детски непосредственного. В нашей жизни есть время, когда большинство из нас, вероятно, пережили самые страшные ужасы, рожденные воображением. И для меня первый набросок рассказа такого рода бывает не запланированным, а предвосхищенным в виде каких-то образов и зачастую составляется на основе нескольких строк, озвучиваемых чьим-то голосом. Я слабо представляю, во что выльется эта история. И еще такие рассказы для меня экспрессионистичны, я стараюсь найти образ, который произведет на меня впечатление, каким бы странным он ни казался. И я не подхожу к этим историям рационально. То, что получается в первом наброске, нуждается в тщательной переработке, но я стараюсь сохранить стиль и голос, которые присутствовали в нем с самого начала.

Этот рассказ, как и «Материнское молоко», также является поводом для сожалений, поскольку я жалею, что не написал гораздо больше таких историй, когда тот голос чаще всего звучал у меня в голове. Мне хотелось бы написать целый сборник рассказов в этом стиле. Раньше я никогда не делал ничего подобного. Но хотя этот подход кажется инстинктивной и естественной частью моего творчества, в моих романах он играет меньшую роль, а они всегда были для меня приоритетом. Раздвигая границы, стараясь более смело использовать голос и воображение и одновременно борясь с более традиционными, ожидаемыми и более широко ценимыми формами выражения, я постоянно сталкивался с напряжением, которое не только преследовало меня, но и, возможно, даже помогало мне на протяжении всей моей писательской карьеры. От подобных столкновений могут появляться искры и, может, даже новые формы, сочетающие в себе лучшее из двух.

Этот рассказ также нашел отклики у некоторых читателей и редакторов. И Эллен Датлоу и Стивен Джонс переиздавали его в своих ежегодных «коллекциях лучших ужасов». Эллен Датлоу даже повторно включила «Куда приходят ангелы» в свою антологию «Призраки». Журнал Nightmare недавно перепечатал этот рассказ, а мексиканское министерство культуры перевело его на испанский для сборника ужасов, финансируемого государством. Подобная реакция на эту историю часто заставляла меня задумываться: что же я сделал такого правильного?

Рассказ был написан в 2004 году, после моего первого конвента «Фэнтезикон», на котором издатель и писатель Гэри Фрай попросил меня сочинить что-нибудь в духе М. Р. Джеймса для его антологии «Потомки Эдгара По». Мой энтузиазм был настолько велик, что я написал два рассказа: сперва «Исконный обитатель», а затем «Куда приходят ангелы». Гэри Фрай использовал оба, включив их в разные сборники. «Исконный обитатель» позже был опубликован в «Маниакальном секстете Берни Херрманна».

Однако образ, лежащий в основе этой истории, возник у меня, когда я прогуливался между двумя длинными рядами георгианских террас в Холланд-парке, в Западном Лондоне, недалеко от того места, где я прожил семь лет. Мне показалось, что я мельком увидел в окне верхнего этажа старческое лицо – слишком бледное, истощенное и осунувшееся, чтобы принадлежать живому человеку, – которое быстро исчезло в темноте комнаты. Я запомнил этот образ, и когда в следующий раз прибыл в отель «Мэйфэр», где работал швейцаром, то начал писать рассказ. Первый набросок вышел за один присест, и я помню, как написание рассказа погрузило меня во что-то вроде транса.

Хотя по смыслу и образам эта история целиком выдержана в стилистике М. Р. Джеймса – в ней даже встречаются призраки из некоторых его рассказов, – она отличается тем, что в ней я избегал любого намека на социальный фон и эрудицию его мира, возраст рассказчиков и время, в котором происходит действие. В конце концов, редактор попросил сымитировать дух Джеймса, а не склепать банальную подделку. Начиная с «Банкета для проклятых», я находился под огромным влиянием, которое М. Р. Джеймс оказал на мое воображение, и всегда пытался отразить его подход к сверхъестественному и некоторые стилистические приемы, при этом без какого-либо прямого копирования.

Рассказ «Исконный обитатель» являлся еще одной попыткой использовать особенный, отчетливый голос, хотя и гораздо более старый, более традиционный, присущий образованному аристократу. Голос, который доминировал в классическую эпоху историй о привидениях. Я больше почти не использовал этот голос и не был уверен, стоит ли вообще включать эту историю в сборник. Хотя для меня важна, поскольку ее идеи и место действия поучили развитие в моем более позднем романе «Ритуал». Для моего уха этот манерный голос в «Исконном обитателе» похож на некое ухищрение. Это средство выражения могло бы оттолкнуть меня как читателя, если б показалось неестественным. Это не мой голос, и я не разделяю его социального фона, и зачастую он кажется частью консенсуса в английской литературе, неотъемлемым компонентом классовой структуры. Как читатель я долгое время выступал против этого голоса.

В отличие от всех моих романов ужасов, большая часть моих рассказов написана от первого лица. Я упоминаю об этом, поскольку данный рассказ с самого начала был полем для экспериментов с голосом. Думаю, именно поэтому мне часто говорят, что все мои книги отличаются друг от друга. Ни до, ни во время и даже после написания рассказа или романа я не перестаю размышлять над тем, как должно строиться повествование. Обычно я задаю себе вопрос, правильно ли это? И еще один: так кто же на самом деле рассказывает эту историю? Есть писатели с длинной карьерой – я не критикую их и зачастую завидую их последовательности, – которые, кажется, пишут все книги одинаково, с помощью одного и того же голоса. Думаю, я не способен на такую приверженность единому стилю и подходу.

Через пять лет после завершения этой истории я приступил к работе над «Ритуалом» (хотя этот роман написан совсем по-другому, отчасти в нем меньше литературности и больше кинематографичности). Именно столько времени мне может потребоваться, чтобы достаточно полно реализовать идею и развить ее до размеров романа. Генерировать идеи никогда не бывает проблемой, но то, как они должны быть написаны, – вечная загадка. Но этот рассказ был попыткой сбалансировать ужас; рассказывать истории внутри историй, от лица трех персонажей – повествователя, записи бесед и переписки; но основной рассказчик всегда приводит лишь слухи. Это было сделано для того, чтобы отдалиться от реального ужаса прежде, чем показать его в самом конце.

В то время я серьезно подумывал об эмиграции в Швецию или Норвегию. С 2000 по 2005 год я много раз бывал в Скандинавии и путешествовал по ней. Моей изначальной безумной целью было пожить в «фритидсюзе», чтобы посмотреть, что я смогу сочинить за двенадцать месяцев изоляции в лесной глуши. К счастью, я вовремя одумался.

Рассказ «Материнское молоко» относится к середине 90-х и является единственным из моих ранних произведений, которому я позволил выжить.

Когда в 1997 году я получал степень магистра писательского мастерства, мои преподаватели настолько критично отзывались о моих работах, представленных на мастер-классах и семинарах, что я до сих пор не забыл, какое чувство безнадежности и искреннее отчаяние по поводу своих писательских устремлений я испытывал. Это был единственный раз, когда я подумывал сдаться (хотя и вскользь!). Но преподаватели были абсолютно правы насчет бессвязности моих работ на том этапе и не хотели по-настоящему меня обидеть. На самом деле они практиковали очень мягкий, умелый подход, но молодые писатели могут быть очень ранимыми.

Чтобы начать ползать, прежде чем я смогу ходить, а не пытаться нестись галопом, как более искушенный писатель, которым я, конечно же, не являлся, я решил «инфантилизироваться». Поэтому вернулся к своим истокам и пересмотрел раннюю версию этой истории, появившуюся в 1997 году; рассказ, который я написал очень простыми предложениями, озвученными детским голосом. Меня больше всего интересовали ясность, голос и эффект. Поэтому я перерабатывал историю до тех пор, пока каждый образ не обрел правдоподобность, пока я не смог слышать, чувствовать и видеть то, что описывал. До 1997 года я был слишком самоуверенным и чересчур плодовитым автором, и к середине 90-х написал сборник рассказов и новеллу. Даже продал небольшому издательству популярный эротический роман. Но кроме «Материнского молока» ничего из того периода я не считаю пригодным для спасения. Таким образом, 1997–1998 годы, когда я проходил официальное обучение писательскому мастерству, стали для меня поворотными.

Рассказ «Материнское молоко», представленный на мастер-классах этого курса, был первым произведением, получившим широкое признание среди тех, кто его прочитал. Во-первых, одному моему другу пришлось убеждать меня включать эту историю в мастер-класс; меня смущал странный голос повествователя и гротескные темы, обрисованные в данном рассказе, особенно в таком месте, как Сент-Эндрюс. Но про себя я признавал, что история была подлинной жемчужиной, выловленной из глубин моего воображения. В конечном счете то, как был воспринят рассказ, стало одним из самых обнадеживающих для меня, как начинающего писателя, событий.

Вторым по значимости событием на том этапе стала публикация рассказа Рэмси Кэмпбеллом в 2003 году, в антологии «Коллекция костей». Это был мой первый опыт в печати в качестве автора «хоррора» и «странной прозы (вирда)». До этого я отправил «Материнское молоко» в известный журнал ужасов, который тот вернул с комментарием, что он слишком образный и плохо написан. Я был обескуражен и лишь несколько лет спустя, в 2000 или 2001 году, показал эту историю моему редактору в Virgin, ныне покойному Джеймсу Марриоту, который был поклонником ужасов и хотел увидеть от меня что-нибудь в подобном ключе. Без моего ведома Джеймс передал рассказ Джону Култхарду, а тот – Рэмси Кэмпбеллу. Моя первая руна была брошена. Внезапно я получил электронное письмо от Рэмси, в котором тот объяснил, что ему нравится, что история содержит «фактуру кошмара», и что он хочет опубликовать ее в «Коллекции костей». Затем Рэмси помог мне в печати и как романисту, порекомендовав отправить мой первый роман в жанре сверхъестественных ужасов «Банкет для проклятых» его британскому издателю, PS Publishing (также он написал вступление к первому изданию романа, опубликованному в 2004 году).

Иногда я задаюсь вопросом, если б «Материнское молоко» разнесли в пух и прах на том курсе литературного творчества в 1997 году, научился бы я впоследствии писать так же открыто, как делаю это сейчас в своих произведениях ужасов.

Первый набросок «Желтых зубов» был написан где-то в 2004 году, но был переработан и дополнен через пару лет после того, как Тим Леббон, Джеймс А. Мур и Кристофер Голден предложили мне написать рассказ для их сборника «Британское вторжение», который издавали Cemetery Dance. Сочинение этой истории отразило трудный период моего существования в Лондоне, с 1999 по 2005 год, когда мои условия жизни и личные стандарты зачастую серьезно нарушались из-за нехватки денег и ночной работы. Это вынуждало меня жить в каких-то дрянных местах и соседствовать, откровенно говоря, с людьми, обладавшими самыми ужасными привычками и, возможно, даже страдавшими расстройствами личности. Весь этот период был водоворотом бессонницы, бедности, отчаяния, конфликтов с другими людьми в тесном жилом пространстве и серьезных тревог относительно моего будущего. Данный рассказ являлся отражением моего вдохновения во время душевного упадка (всегда можно обратиться к сочинительству). Но мой опыт первых лет жизни в Лондоне по-настоящему проявился в романе «Номер 16» (специалисты по психическому здоровью дважды спрашивали меня после его прочтения, не страдаю ли я шизофренией).

В те годы, работая швейцаром, сочиняя ежегодно по эротическому роману и добавляя последние штрихи к «Банкету для проклятых», я чувствовал, что большая часть моей энергии и способностей уходит на то, чтобы справляться с проблемами существования в Лондоне. И когда я начинал работать над этой историей, то был убежден, что напишу еще и роман. Проблема в том, что у меня уже было два романа в разных жанрах, поэтому я решил оставить «Желтые зубы» в виде длинного рассказа и когда-нибудь в будущем вернуться к идеям и персонажам. Это случилось в 2015 году в виде романа «Под неусыпным надзором» (это рабочее название), публикация которого запланирована на начало 2017 года.

Рассказ «Свинья» тоже был написан во время личного и профессионального отчаяния, когда я жил над старым пабом в Лондоне в 2000 году. Однажды вечером я попытался вспомнить счастливое детство, которое я провел в Новой Зеландии, и эта история вышла наружу. Не столько ужас с точки зрения ребенка, сколько история от всеведущего рассказчика, интерпретирующего опыт детей, находящихся в опасности. Думаю, что счастливые детские воспоминания о моем очаровании субтропической средой смешались с гнетущей тяжестью темной атмосферы, охватившей меня в Лондоне, и породили странную историю.

В первой версии рассказ обрывается, когда двое детей забираются в морозильник, чтобы спрятаться от свиноподобного существа, из-за которого они потеряли старшего брата и обоих родителей. Я никогда не отправлял эту историю куда-либо на удачу, но несколько лет спустя предложил ее двум небольшим издательствам, попросившим меня написать рассказ. Оба отвергли «Свинью». Для одного она была слишком невнятной, другое назвало ее рассказом «ни о чем». Спустя годы Дэнел Олсон предложил мне написать второй рассказ для его серии «Экзотическая готика». Поскольку «Свинья» была готичной по тональности и действие происходило в Новой Зеландии (сюжеты этой серии не могли иметь место в Великобритании или Франции), я показал ее Дэнелу. Он предложил мне написать вторую часть рассказа, чтобы сделать его длиннее, и я с радостью это сделал. История была опубликована в «Экзотической готике-4» в 2012 году, но я помещаю ее в начало этого сборника, поскольку фактически первая версия была написана в 2000 году. Впоследствии она также переиздавалась в двух ежегодных антологиях лучших ужасов и фэнтези.

Рассказ «Что за Бог сотворил это?» был первым из двух, которые я написал для Конрада Уильямса, когда тот редактировал сборники ужасов. Эта история была написана для вестерн-антологии «Пуля в живот», выпущенной издательством PS Publishing в 2011 году. В детстве я читал очень много вестернов и любил фильмы в этом жанре, особенно те, в которых участвовала армия США, поэтому ухватился за шанс попасть в тот сборник. Повзрослев, я также стал поклонником Кормака Маккарти и прочитал все его вестерны. Именно у него я черпал большую часть вдохновения для атмосферы этой истории, в то время как сам сюжет и действие во многом были обусловлены моим прежним знакомством с вестернами. Я хотел столкнуть бульварное чтиво с чем-то более лиричным, что предполагало бы, что за действием в этом рассказе стоит нечто более могущественное и эпичное.

Написание этой истории также совпало с масштабным исследовательским проектом, который я проводил для своего романа «Судные дни», в котором изучал культы разных эпох и культур, в том числе мормонскую церковь. Этот культ или движение имеет историю, идеально подходящую для «хоррора», из-за его слепой веры в сомнительного рода сверхъестественное. В его происхождении присутствуют моменты таких впечатляющих фантазий и очевидного мошенничества на доверии, что я до сих пор искренне изумлен, видя, как эта вера процветает и разрастается в современную эпоху. Полагаю, что эта история также является моим единственным вкладом в поджанр зомби, который был в моде в 2010 году, когда я писал эту историю.

Рассказ «Кукольные ручонки» получил начало после полуночи, когда я работал ночным сторожем в элитном многоквартирном доме в Найтсбридже. Это было во второй половине 1999 года или даже в 2000-м. В то время, в первые часы смены, я также начал записывать гротескные прозаические выражения, проникнутые одиночеством и ужасом, вылившиеся впоследствии в роман «Номер 16».

Я часто печатал на старом подержанном ноутбуке, в котором еще использовались дискеты. Некоторые из этих дискет, включая те, что содержали многие из самых ранних фрагментов «Номера 16» или «Здесь, где и все мы», как тогда назывался проект (еще не оформившись в роман), были утеряны во время одного из моих переездов из одной убогой лондонской комнаты в другую. Я до сих пор думаю о сцене с голодным котом и одноногим голубем и помню, с каким вдохновением писал ее, но она потеряна навсегда… Возможно эта утрата натолкнула меня на мысль о потерянных картинах, больше похожих на кошмары, чем на реальные артефакты, которая нашла воплощение в романе «Номер 16». Но ночью, сидя двенадцать часов в том здании, за конторкой портье перед входом, я видел в стекле парадных дверей свое слегка искаженное отражение. Моя лысая белая голова казалась большой и деформированной, с маленьким личиком над тощим тельцем, облаченным в серую форму. Этот образ буквально отражал мои болезненные мысли и скверное настроение. В нем будто заключалось все мое существование. Тогда и родился рассказчик для этой истории.