Текст книги "Серый морок дневного неба. Ad libitum, или От фонаря на коду. Маноромижор (сборник)"

Он где-то там, в зале, в его уютной темноте. Неопознанный, не идентифицированный. Не знаешь, в каком ряду, на каком месте. А тебе это и неважно. Знаешь, что он есть, тебе этого достаточно… пока.

– Не узнай меня, ну, конечно же, не узнай! Те, кто сидит с тобой в одном ряду, будут удовлетворены. Это вписывается в их жизненную концепцию, – Вика твердит это тихонько себе под нос с наивной девчоночьей верой: просишь одно – получишь другое:

«Думаешь, я сама себя узнаю? Кто-то похожий на меня смотрит из зеркала. И я должна поверить в реальность этого отражения? Это же не могу быть я. Знаешь, в этом месте задуман хохот такой… гомерический, но, увы, я так этому и не научилась.

Вот плакать – это пожалуйста. А еще сморкаться, ну то есть, конечно, сделать вид, что сморкаешься – закрыться платком и через губы выпускать воздух со звуком «п-ф…». Это вообще смешно. И губы щекотно… тут трагедия, а тебе щекотно.

Да, сейчас так уже никто и не делает, ну если только не играть какую старушку, вида бомжа. Мне еще пока такие роли не дают, но, как говорится, все еще впереди, можно и до этого искусства подняться. Это в жизни до этого образа опускаются или «докатываются». А на сцене эти персонажи из разряда «высоко»…

– Любой человек, находящийся в развитии, имеет право на ошибки и заблуждения.

Не торопитесь сказать, что вы, лично вы, свободны от них.

Стоит прислушаться к себе повнимательнее.

Главной же вашей заслугой будет терпеливая снисходительность и отсутствие менторства к тем, кто только еще собирается их совершить.

Оставьте каждому право на его собственный опыт, иначе мир заполнят душевные эмбрионы, из которых никогда не явится чудо личности», – Вика, сама не зная зачем, читает это своему партнеру по сцене вслух, в перерыве репетиции. Затем она выжидательно смотрит на него.

– Ты понимаешь весь этот бред? – обращается к Вике ее партнер.

Это неправильный вопрос. Ответь она «да», он сочтет ее слишком замороченной, а значит (тут Вика недоверчиво улыбается и качает головой), чересчур мудрой и слишком… взрослой.

Если она скажет «нет», он скорее всего ей не поверит. Поэтому она отвечает единственно возможным образом – она делает резкий разворот, больше присущий танцу, и отступает в кулису. Подол и рукава платья вздуваются вокруг ее тела и мягко опадают на него шелковистой тканью.

Если в ее теперешнем возрасте и есть преимущество, то оно состоит в том, что она знает абсолютно точно, как флер ее духов, попавший точно в нос ее партнеру, подействует на него, вкупе с мелькнувшими под юбкой ее стройными ножками, открывшимися благодаря такому резкому повороту тела. Все это направит его мысли совершенно в другое русло. Теперь он вряд ли будет настаивать на уточнении ее ответа… если он вообще вспомнит, о чем спрашивал ее только что….

«А ты, – не узнай меня. Только не сильно старайся. Давай, ты не узнаешь меня «как будто», ну, то есть понарошку. А то… я ведь выдохлась почти. Тяжело докричаться через расстояния, а еще тяжелей через время…» Нет, вслух она это не произносит.

Она просто стоит и смотрит в зал, а все ее слова звучат только в ее голове…

Он так близко. Стоит лишь сделать шаг.

Мы делаем столько шагов за свою жизнь. Интересно, кто-нибудь подсчитал, сколько? И с каждым шагом от нас остается все меньше… нас. Ты делаешь шаг, а следующий… Ты или это в следующем шаге, или, может быть, это уже кто-то другой.

А если летаешь, тогда шагов делаешь меньше?

…Тебе по какой системе будущее посмотреть? Есть гороскоп, распечатанный на принте, есть от руки писанный, по годам есть, по месяцам, есть по деревьям, друидский. Есть еще китайский, есть восточный, в чем разница непонятно, но спрашивать не надо, увидишь такую жалость в ответном взгляде, что и без слов поймешь, что ты непосвященная, а это значит – блуждающая во тьме, что в свою очередь значит – у тебя не раскрыты чакры, ямки на месте третьего глаза нет и никогда не было, ты «не врубаешься», и говорить с тобой не о чем.

Репетиция показа, что экзамен по режиссуре – самая бестолковая тянучка времени и нервов. Среди разбросанных по стульям театральных костюмов и партикулярного платья, жуткой суматохи и грозных выкриков педагогов: «Тихо!» и «Дотянули до последнего!», стараясь лишний раз не попасться на глаза и под горячую руку, группками сидят однокурсники и вполголоса обсуждают достоинство одних гороскопов перед другими, вперемежку с какими-то сиюминутными проблемами, таким образом снимая напряжение и волнение.

Тебе это не нужно. Да и что ты можешь прочесть в этих гороскопах. Ведь ты же отличаешься от всех ленмаринтаньлешсереж, трепетно листающих страницы гороскопов, словно драгоценные древние свитки. Ведь у тебя же совсем другая ситуация… Ты быстро сдаешься, пасуешь перед Его Величеством любопытством.

– На кого смотреть? На тебя, на него или на совместимость? – обладательница листочков, твоя однокурсница, так хорошо осведомлена о твоей жизни, что даже не считает нужным это скрывать? Нет. Показалось. Все-таки год и месяц его рождения она спрашивает.

– А ты, кстати, видела с кем Ирка пришла? – она произносит это, не отрываясь взглядом от страничек гороскопа, чуть наморщив лоб, одновременно ищет нужную информацию.

Репетиции «показов», из-за хронической нехватки места в здании института проходят на съемных «базах», на этот раз это Дом культуры на окраине города. Предприятие не режимное, в принципе, – проходной двор. На репетиции часто забредают праздношатающиеся люди или какие-нибудь кружковцы – так, глянуть для общего развития. Их, как правило, никто не выгоняет, если они сидят подальше от сцены и тихо. Иногда однокурсники приводят своих друзей с других факультетов, но это редкость. Все факультеты живут замкнутой на себя семьей и настороженно – враждебны к другим.

Ты оглядываешься в поисках Ирки. Она находится довольно-таки далеко от тебя, в другом конце зала, и о чем-то разговаривает с неизвестной тебе девушкой, поглядывая (или тебе так кажется) в твою сторону.

– И кто она, эта рыжая? – как еще тебе назвать незнакомую тебе особу с пышной «химией» на волосах медно-рыжего цвета.

– Ты что, не знаешь? – ради того, чтобы видеть твое лицо, однокурсница отрывается от гороскопа.

Теперь лучше бы она не продолжала, но ей невдомек разгадать твои пожелания, и она, конечно же, продолжает:

– Да, жена же она… твоего же … вашего же… – и, возможно, из чувства непонятной ей самой солидарности, а может из других побуждений, добавляет, кивая в сторону Ирки: – На подмогу вызвала! Сама с тобой справиться не может…

Ты, конечно, догадывалась, что все, что произошло между тобой и Иркой, недолго оставалось тайной, но не предполагала что все прозрачно до такой степени. Неужели за это время на курсе не произошло чего-нибудь более интересного?

Тебе может и кажется, но в этот момент ты уверена, что ваш с ней диалог не остается без внимания однокурсников, стоящих и сидящих рядом.

Ты просто всеми внутренностями ощущаешь, что они ждут твоего ответа, твоей реакции. Ты их явно разочаровываешь, никак не комментируя происходящее. Тут раздается голос Мастера курса:

– Ау! Народ! Я не понял, – там что за кучка великих? Народные все? А ну марш на сцену. Прогон!

Он резко хлопает в ладоши, все срываются с мест. Тебе под ноги летит тетрадь с гороскопами, из нее высыпаются отпечатанные листки. Ты перепрыгиваешь через нее и спешишь на сцену вместе со всеми.

…Этот день очень длинный. А все гороскоп виноват или пауза в репетиции показа.

Первая пауза – гороскопы.

Вторая пауза – …

Ты не успеваешь дойти до своего убежища, места среди кресел, где ты оставила свои вещи, как она подходит к тебе, шурша длинными пестрыми юбками костюма. Она – цыганка, по роли и без нее. (Хотя, когда она снимает этот костюм, никто не скажет, что она цыганка). Кому-то из девчонок она даже гадала.

Это не то чтобы тайна, но никто это не афиширует. Но, вообще, она просто твоя однокурсница, причем с недавнего времени – перевелась откуда-то или переводится, или что-то в этом роде:

– Вик, подожди минутку, сказать тебе кое-что хочу. Отойдем! – она ловко обходит нагромождение стульев, сумок, брошенных вещей.

– Насчет твоего номера? – у тебя, как и почти у всех девчонок с курса, тоже есть такая пестрая юбка. Ты тоже, как и все, принимаешь участие в ее номере, и тебе, как и всем без исключения, это нравится. Весь курс уже запел и затанцевал по-цыгански.

– Насчет тебя, – она улыбается, внимательно глядя тебе в глаза.

Слишком внимательно. Тебя мгновенно пробирает неприятный холодок. Ты отворачиваешься:

– Может потом?

– Можно и потом. Только я хотела тебя предупредить… Ко мне Ирка приходила вчера… не одна, как ты понимаешь… Ты понимаешь. Ты же видела. Так вот. Они просили на тебя порчу навести. Я отказала. Но… думаю, они к кому-то другому пойдут. Не успокоятся.

– А ты почему отказала? – вырывается у тебя, прежде чем ты соображаешь, что это звучит как оскорбление.

Она смотрит на тебя и вздыхает, будто разговаривает с неразумной дитятей:

– Потому что. Потому что у тебя дети, вот… да и… Это все!.. Я тебе сказала.

Она поворачивается, чтобы уйти. Ты забегаешь перед ней и останавливаешь ее:

– Погадай мне!

– Не могу.

– Ну, пожалуйста. Теперь… после того, что ты мне сказала, ты же не можешь мне отказать! Я с ума сойду.

– Представляешь, когда все это закончится? – она взмахом руки показывает на переполошенный репетицией зал: – А еще в общагу добираться сколько… Не, я не могу.

Но ты продолжаешь ее уговаривать, и она соглашается.

…Когда она собирает черные карты обратно в колоду, на тебя находит ступор, а потом охватывает необъяснимое веселье. Все, что она сказала – это… этого просто не может быть! Если бы она знала, как все обстоит на самом деле!

Да что это? Не стоило и гадать. Это все было не про тебя, не про… Ты кладешь на стол деньги. Небольшие деньги, столько стоит такси от института до метро. Чисто символически. Так положено.

Червь сомнения пробирается в тебя на пути к метро в замерзшем троллейбусе.

Ты еще думаешь об этом, уже открывая дверь и попадая в тепло квартиры – в его, или вернее сказать, – в ваш мир.

Сказать? Не сказать?

Ты молчишь, не произносишь ни одного слова и не знаешь, куда спрятать глаза, в которых он сейчас может увидеть беззащитность и уязвимость, так ты изъела сама себя по дороге. Сказать! Он посмеется? А вдруг не посмеется, а вдруг окажется, что права она, а не ты? Не будешь ты прятать глаза! Тебе необходимо смотреть в лицо. В его лицо.

И отчего же ты всегда готова к поражению? На вопрос ответить легко, гораздо труднее изменить нечто внутри себя – остановить часовой механизм бомбы замедленного действия, которую ты сама же в себя и заложила.

И в итоге не выдерживаешь и рассказываешь ему про визит его жены на репетицию. Он улыбается: «Только-то и всего? Из-за этого ты такая перевернутая?» Ты не знаешь, как на это реагировать: радоваться, успокаиваться, и вообще какие на этот счет существуют правила. Ждешь от него каких-то слов, которые расставят все по местам.

– Ты была без косметики? – он необычайно серьезно задает этот вопрос.

– Я и не красилась сегодня. Не успела просто, – вздыхаешь ты.

И почему у тебя не получается быть идеальной?

– Ну тогда, я думаю, она все поняла, – видя твое недоумение, он продолжает: – Я имею ввиду свою жену, которая приходила на тебя посмотреть.

– И что же она поняла?

– Она поняла, что ты… счастлива, – он говорит это со вздохом, впрочем, тут же расплывается в улыбке, и ты понимаешь, что он пытается пошутить.

Глядя на твое растерянное лицо, он меняет свой шутливый тон на мягкий проникновенный тембр голоса:

– Только счастливой женщине наплевать на то, как она выглядит!

Ты уже перестаешь контролировать свои ощущения и заниматься расшифровкой подтекста. Собственно у тебя и нет возможности этим заняться, потому что ты тут же попадаешь в кольцо его рук и в момент, когда твоя голова прижимается к его груди, ты ощущаешь: устала и… счастлива.

Сказать про гадание? Нет, ты не скажешь. «Не было его», – решаешь ты твердо. Ты закрываешь глаза. Черные карты, рыжие волосы, смятая купюра… пауза.

– Поговорим о любви! До сих пор все как-то не до этого было, – молодой актер, он же главный герой, он же ее партнер в этом спектакле, мотается по сцене, как первокурсник. «Нервничает!» – улыбается Вика и немного опускает голову, боясь расхохотаться…

Она делает глубокий вздох и вновь резко поднимает голову вверх. Это выходит заносчиво. Как и требует канва роли.

Вика почти физически ощущает его напряжение всякий раз, как их взгляды пересекаются. Она заметила это раньше, чем, возможно, он сам.

Вероятно, на это он не рассчитывал, а она-то уж и вовсе не ожидала или нет… ожидала.

Зачем она тогда распускала все эти свои воображаемые павлиньи хвосты и расставляла ему маленькие, малюсенькие такие, ловушки, созданные из милого ненавязчивого кокетства и прочих приятных безделушек, которые есть в наборе ежедневного обольщения каждой или почти каждой женщины…

Она не делала это осознанно. Просто такова ее природа. Она уже давно с этим смирилась. Это существует помимо нее. Атавизм, скорее всего.

Был момент, в который она поняла, что партнер «ведется» на ее уловки, и решила приказать себе остановиться. Зачем ей это?

Это было на одной из первых репетиций. Она уж было собралась с духом, и уже тянула руку к воображаемой табличке с надписью «Старший товарищ и наставник», но… тут партнер как-то очень знакомо повернул голову и бросил на нее взгляд из-за спины зав. труппой.

Нет. Конечно, она не сошла с ума. И… просто бывают люди, похожие друг на друга чем-то неуловимым. Но вдруг это мимолетное сходство показалось ей приятным. Даже неслучайным. И она не стала останавливаться.

Она видела, конечно, кто перед ней, но она видела в нем и другого человека, прекрасно, впрочем, сознавая, что это лишь нарочито подтащенное за уши, дежавю. Но она развлекалась. Могут, в конце концов, у нее быть свои маленькие слабости.

Игра приятно увлекала ее и (или) отвлекла от всяких ненужных мыслей.

…Зал затаил дыхание на финал.

А Вике не хочется финала.

Ей не хочется ясности и определенности.

Здесь ее игра, ее территория. Она только вошла во вкус.

Случаются же, в конце концов, катаклизмы.

Вот, никто не ждет, все должно идти по плану, а вдруг какая-то одна, маленькая совершенно деталь, подобно бильярдному шарику, проскакивает не в свою лузу, выбивает все из системы, и вся система летит к черту. Все ломается там, где было не просто крепко сшито, а вообще запаяно намертво.

Вика вопросительно смотрит на потолок над зрительным залом – он явно не готов упасть, и ложе с обилием осветительных приборов тоже явно ничего не угрожает. Колосники не так давно меняли, а в кулисе, если что и готово выйти из строя так это самочувствие режиссера, который очень выразительно хлопает себя сейчас по нагрудному карману костюма и закатывает глаза. Режиссер не обязан быть хорошим актером, что режиссер этого спектакля вполне и подтверждает.

И все-таки Вику не оставляет чувство, что именно сейчас что-то произойдет, что освободит ее, да, именно освободит от предсказуемости финала.

…Если бы тогда ты знала, что скорый и нелепый финал вашей истории предсказуем, тебе было бы не страшно, или не обидно, или… как бы тебе было, если бы знала это тогда?

Может, тебе стало бы легче от этого знания, там, на грязных ступенях лестницы, где ты сидела, обхватив себя руками, словно ты могла ими удержать множество осколков тебя, находящихся внутри тебя, не в силах и не смея пошевелиться, боясь пропустить звук открывающегося замка – этот единственно желанный сейчас звук.

Сейчас откроется дверь, и он… позовет тебя, бросится тебя искать, сбежит по лестнице прыжками через несколько ступенек вниз. Со вздохом облегчения и раскаяния за свою минутную слабость опустится рядом с тобой, совершенно не обращая внимания на грязные ступеньки лестницы, возьмет твои руки в свои…

Мерный гул электрических ламп дневного света не нарушают никакие звуки. И это приговор, или насмешка, или пытка, или… Ты стараешься не думать о том, что происходит сейчас за той дверью, которую ты так быстро и безвозвратно захлопнула.

Уже поздно, и надо спешить, если ты хочешь попасть домой. А что ты еще можешь себе позволить? Заорать, заплакать, может быть напиться, поехать сейчас куда-нибудь, куда можно поехать ночью, и там делать что-то в компании случайных людей?

Это все не про тебя, это не ты.

Так бывает в кино.

В твоей жизни все будет ужасающе просто.

Ты вернешься домой, скажешь, придумаешь какую-нибудь причину, почему ты вернулась, пожелаешь спокойной ночи домашним и ляжешь спать. Даже если ты не будешь спать, а просто будешь лежать с открытыми глазами без сна, ты не издашь ни звука и ничем не покажешь своего ощущения свободного падения, а может полета в бездну (непонятно, в бездну – это вниз или вверх?).

Утром ты отведешь детей в садик, потом поедешь в институт и будешь молчать, молчать, молчать и терпеть. В понятном тебе, привычном тебе пространстве нет места, где ты бы могла исторгнуть из себя боль, забиться раненным зверем, кляня все несовершенство мира и приговаривая себя к исключительной мере наказания – его отсутствию в твоей жизни.

Как нескладно все…

Как некстати все…

– Поговорим о любви? – рыжая шевелюра его жены появляется на пороге квартиры ближе к полуночи, и ее обладательница тут же заполняет собой, своими духами, этой странной косматостью головы и южнорусским говорком все пространство квартиры.

Тебе неприятно видеть, как он реагирует на ее приход. Что ж до него – он даже не пытается эту реакцию скрыть.

Обманчиво сладкие нотки в ее голосе, с которыми она произносит пожелания тебе и ему совместного счастья, он воспринимает как игру, так явно радуясь ее находчивости, как взрослые радуются на проказы шаловливого, но любимого чада.

Он подыгрывает ей интонацией, показывая вероятно этим, что он не купился на ее уловки.

Они будто дразнят друг друга.

В какой-то момент они становятся похожи на брата и сестру, которые бранятся, часто бранятся и… никогда всерьез.

За ней закрывается дверь, но ты ощущаешь запах пролитого ею яда.

– Что это было? – спрашиваешь ты.

Он не может смотреть тебе в глаза.

Он не хочет смотреть тебе в глаза, и он не станет успокаивать тебя и опровергать твои догадки.

Он не станет поддерживать тебя.

Нуждается ли он в твоей поддержке?… В тебе?

…Нет, он не примет ее от… тебя, – ты понимаешь это со всей ясностью. Во рту становится сухо. Слова… разве есть такие слова?

Разве так, враз, становятся чужими?

Ты протягиваешь к нему руки, со всей возможной осторожностью прикасаешься к нему, и… снова раздается резкий звонок в дверь.

Он рывком открывает ее.

– Я забыла варежки, – обладательница рыжей шевелюры плачет, стоя на пороге. Время замирает на перекрестке ваших взглядов. Ты никогда не видела его таким несчастным, нерешительным и… беззащитным.

А еще говорят, что ты не умеешь делать резких движений. Звук застегивающейся молнии твоей куртки и звук захлопывающейся за тобой двери сливается в один.

Он возможно даже его не слышит, и он… не пытается тебя остановить…

…Твое сердце завалено воспоминаниями, как пространство за сценой старыми декорациями.

Всю ночь и следующий за ней день ты методично наводишь в своем сердце порядок, жестоко расправляясь с его улыбкой, его нежными пальцами рук, его поворотом головы, движением его плеч под пуловером, который так ему идет, его голосом, и прочим, и прочим, совершенно хладнокровно отправляя все это в мусор.

Ты занята этим, даже увлечена, и испытываешь какую-то злобную радость от этого процесса весь день!

Вечером… звонит телефон, ты автоматически снимаешь трубку и… слышишь его голос.

Ну, так же нельзя! Нельзя так!

Твои ноги отказываются тебе подчиняться, они больше не служат опорой твоему телу, которое стекает медленно по стенке в прихожей, а руки начинают трястись мелкой дрожью, и ты пытаешься зажать свои ладони между колен, но твои колени, они словно сделаны из ваты, у них нет формы, они ничего не могут удержать.

Ты можешь только слушать, и ты слушаешь, говоришь в ответ на то, что слышишь: «Да, да…»

Он оставит ключи и деньги на столе, в кухне. Он, его жена… – они уезжают. Он сам найдет тебя… потом. Ты кладешь трубку и складываешься в позу эмбриона. Удивительно… а так почему-то легче. Тебе хочется полежать так совсем немного. Еще чуть-чуть, пока играющие где-то в комнатах дети не обнаружили твоего присутствия в квартире, и их маленькие ножки не затопали в твою сторону. Еще чуть-чуть…

Ты даже не можешь назвать его предателем. Ты еще никак не можешь назвать его. Все еще настолько… по живому, что тебе не до определений.

Поговорим о любви?