Текст книги "P.S. Люблю тебя"

22

Я сплю плохо, просыпаясь трижды за ночь: сначала оттого, что моя сорочка насквозь промокла от пота, затем – от усилившейся боли в макушке, и в последний раз, ближе к утру, – от кошмара. Мне снилось, что на меня несётся волна величиной с небоскрёб и мне совсем негде укрыться. Когда я в следующий раз открываю глаза, в палате по-дневному светло, а на стуле рядом с моей койкой сидит Айзек.

– Проснулась? – он дёргает уголки рта в подобии улыбки, сосредоточенно наблюдая за моим лицом. – Ты стонала во сне.

Я облизываю губы: они сухие и шершавые. На языке вкус медикаментов, жутко хочется пить.

– Для чего ты снова здесь? Я сказала, что не хочу тебя видеть.

Щека Айзека дёргается, глаза полны раскаяния, которые не находят в моей душе ни малейшего отклика. Всё, чего я хочу, – это никогда его больше не видеть.

– Я не спал всю ночь… Случившееся кажется мне ужасным сном, Таша. Я думаю о тебе каждую минуту и хочу, чтобы ты поверила, что мне очень жаль. Я должен был держать себя в руках.

– Ты можешь повторить это сотню раз, но это ничего не изменит. Я никогда не прощу тебе того, что случилось, и, как только выйду из больницы, подам на развод.

Айзек в течение нескольких секунд смотрит на меня, словно не веря в то, что я говорю серьёзно, и прячет лицо в ладонях. Я отворачиваюсь и разглядываю потолок, мечтая избавиться от навязанного спектакля.

– Вчера мне звонила Эмми и спрашивала о тебе, – глухо произносит он, подняв голову. – Твой телефон выключен, и она начала беспокоиться.

– И что ты ответил?

– Сказал, что ты сама с ней свяжешься. Я не стал говорить о больнице, так как не был уверен, что тебе этого хочется. На работе начнут обсуждать твоё состояние, а ты ведь этого не любишь.

Я беззвучно усмехаюсь.

– А ты можешь быть очень заботливым, когда тебе это выгодно. Отвези Сэма к моим родителям и скажи ему, что у мамы возникла срочная командировка, – перед глазами всплывает красивое лицо сына, и грудь атакует острый приступ тоски по нему. Сколько я пробуду здесь, прежде чем смогу его увидеть? Неделю? Больше? Мы никогда так надолго с ним не расставались. – И ещё передай, что я очень по нему скучаю и привезу подарок.

– В офисе тоже сказать про командировку? Твои сотрудники и Эверли будут спрашивать.

Я даю себе время на раздумья и согласно киваю. Сочувствие и жалость нужны мне ещё меньше, чем разговоры.

– И предупреждаю в последний раз: я не желаю тебя здесь видеть. Ещё один визит, и я соглашусь на дачу показаний.

Айзек выглядит так, словно хочет возразить, но вместо этого плотно сжимает губы и поднимается со стула.

– Мне нужно слетать в Орландо на неделю: решить вопросы с закрытием офиса. Надеюсь, к тому времени ты смягчишься, и мы сможем спокойно всё обсудить.

Я ничего не отвечаю, потому что не хочу тратить скудные остатки энергии на переубеждение. Моё решение не изменится, а Айзек в силу своего характера будет открещиваться от реальности до последнего. Его проблема, не моя.

Муж топчется возле моей кровати ещё несколько секунд, после чего раздаётся его прерывистый нервный вдох и стук удаляющихся шагов. Когда дверь за ним закрывается, я тянусь к тумбочке за стаканом воды и замечаю букет цветов. До нелепости огромный, до отвратительности дорогой и до омерзения стильно оформленный. Если бы я умерла, Айзек наверняка скупил бы целую флористическую лавку, и мои похороны превратились бы в карнавал.

Через полчаса в палату приходит доктор Тернер, справляется о моем самочувствии, говорит о низких показателях гемоглобина и тяжелой анемии. На вопрос, когда меня выпишут, туманно отвечает, что нужно наблюдать за моим состоянием в динамике, после чего вновь оставляет меня одну. Мне приносят завтрак, и, когда санитарка возвращается, чтобы забрать поднос, я прошу её вынести из палаты помпезный пахучий букет. Недоумение и вопросы на её лице игнорирую и отворачиваюсь к окну. Мой телефон лежит на тумбочке вместе с зарядкой, в кресле стоит сумка, которую, очевидно, привёз Айзек. Нужно включить мобильный и набрать маме, но я говорю себе, что сделаю это позже, и вновь проваливаюсь в темный беспокойный сон.

В следующий раз я открываю глаза от позыва в туалет – первого за вторые сутки. Когда я прошу медсестру помочь подняться, то получаю категоричный ответ, что вставать мне запрещено и первое время придётся ходить в пластиковый лоток. Несмотря на её протесты, я предпринимаю самостоятельную попытку слезть с кровати, но голова мгновенно начинает кружиться, и приходится лечь. Женщина подкладывает под меня жалкое подобие унитаза и выходит из палаты, но даже после этого мне не сразу удается помочиться – слишком велико ощущение беспомощности и унижения. Когда медсестра уносит лоток, я несколько секунд борюсь с набежавшими слезами и в конце концов проигрываю: они скатываются по щекам, затекая под ворот больничной сорочки.

Не знаю, сколько я лежу, бесцельно разглядывая потолок, пока дверь не открывается, и в палату, благоухая свежими парфюмерными тенденциями, входит мама. Выглядит она, как всегда, безукоризненно, начиная от укладки, заканчивая туфлями от Валентино.

– Таша, – её голос звучит непривычно взволнованно, на переносице обозначился залом, которого я раньше не замечала. – Я приехала, как только Айзек нам рассказал… – она ощупывает взглядом моё лицо, и накрашенные губы начинают дрожать. – Ты такая бледная… Твой лечащий врач сказала, что тебе ничего не угрожает, но ты потеряла много крови. Это ужасно, ужасно… Я даже думать не хочу, что мы могли лишиться тебя.

Кажется, ещё никогда я не видела маму такой расстроенной, и дочерний инстинкт вынуждает меня подарить ей слабую улыбку.

– Опасность миновала. Доктор Тернер пообещала поднять меня на ноги. А где папа?

– Он очень хотел приехать, но тогда нам было бы не с кем оставить Сэма. Гордон завтра непременно заедет к тебе вместе с Кларком и Тайрой.

При упоминании имён последних в голове начинает гневно шуметь. Пусть родители Айзека не виноваты в том, что со мной произошло, я не испытываю ни малейшего желания их видеть.

– Если кто-то из них появится на пороге моей палаты, я буду настаивать на том, чтобы их выпроводили.

– Таша, да что с тобой? – даже моё нахождение на больничной койке не способно стереть недовольство в тоне мамы. – Они родители твоего мужа и наши друзья…

– Мне наплевать. Как только я выйду отсюда, я подам на развод.

Тонкая вена на её виске дёргается, шея неестественно вытягивается.

– Я даже не буду спрашивать, что натолкнуло тебя на подобную мысль, потому что ты явно не в себе. Тебе нужно отдохнуть…

Близость смерти многое расставляет по своим местам, и я слишком без сил, чтобы поддерживать чужую потребность зарывать голову в песок.

– По-твоему, почему я здесь, мам?

– Айзек сказал, что ты запнулась и неудачно упала.

Разумеется, он бы никогда не озвучил правду.

– Он забыл сказать, что залепил мне пощёчину, из-за которой я ударилась головой об угол журнального стола. Это падение едва не стоило твоей дочери жизни.

– Что за бред, Таша, – на лице мамы расцветает неподдельное изумление и возмущение. – Для чего ему тебя бить?

– Потому что он слабак. Думал, что я иду заниматься сексом с Джейденом Ридом, к которому сам же и отправил меня с мольбой спасти компанию, которую бездарно просрал.

– Ты слышишь себя со стороны? Как такое вообще могло прийти ему в голову? Это же полная нелепость.

Улыбка стоит мне пронзительной боли в макушке, но я всё равно улыбаюсь, продолжая потакать своему садистскому припадку. Не одной мне пора взрослеть.

– Потому что это правда. Сын нашей домработницы трахает меня по четвергам в своем гостиничном номере. Это было одним из условий того, что Джейден согласился вложить деньги в «Эванс&Фьюри». Безоблачная жизнь, твоя, отца, Тайры и Кларка, оплачена мной. Так что да, я имею полное право сказать, что их опостылевшие лица рядом с собой видеть не хочу. Нравится такая правда, мама?

Я почти вижу этот стеклянный колпак, который она натягивает на себя в попытке защитить свой идеальный мир от надвигающейся угрозы. Думаю, мама даже не осознает, что не прекращает быстро мотать головой и пятиться к двери.

– Это всё какая-то ерунда… Ты сильно ударилась, и это последствия травмы. Возможно, стоит перевести тебя в другую клинику и найти более квалифицированного специалиста.

Я вздыхаю.

– Тебе действительно пора, мам. Присмотри за Сэмом и ничего ему не говори.

– Таша, тебе лучше отдохнуть. Я заеду завтра и привезу вещи… Всё, что тебе будет нужно. Сейчас такие пробки, и нужно проследить, что Сэм собран в школу.

Я провожаю фигуру матери взглядом и, когда дверь за ней захлопывается, вновь закрываю глаза. Она никогда не признает правду, ведь это ознаменует конец привычного комфорта, а он важнее, чем я. Что я чувствую? Горечь от того, что не поняла этого раньше, а в остальном ничего из того, с чем бы я не могла справиться. И будто в насмешку, в голове всплывают его слова: «Мне нет никакого дела, что происходит между тобой и твоим мужем».

Не тебе одному, Джейден.

В понедельник приезжает отец, проводит в палате около получаса, развлекая меня рассказами о прогулках с Сэмом и старательно избегая темы моего нахождения в больнице. Рабочий день в самом разгаре, но мой телефон непривычно молчит: очевидно, Айзек оставил чёткие распоряжения насчёт того, чтобы меня не беспокоили. Вечером звонит мама с извинениями, что не смогла заехать, и обещает появиться завтра. Несколько раз заходит медсестра, чтобы принести еду, поставить капельницу и сменить повязку, после чего я вновь остаюсь предоставленной сама себе. Я комфортно переношу одиночество, но третий день, проведённый в изоляции от внешнего мира, начинает давить на меня. Я слабовольно думаю написать Эмми о больнице, но тогда расспросов избежать не удастся, а я ещё не решила, хочу ли предавать ситуацию огласке.

Я битый час смотрю дурацкое телевизионное шоу с полуголыми участниками и выключаю его, когда чувствую, что по щекам катятся слёзы. Доктор Тернер говорила, что нестабильное состояние нервной системы – одно из последствий сотрясения головного мозга, и сейчас я хочу верить, что так оно и есть. Отложив пульт, вызываю медсестру и прошу вколоть мне снотворное, которое в отсутствие Сэма остается моим единственным спасением от одиночества.

Просыпаюсь я лишь следующим утром с первыми лучами солнца, пробивающимися через неплотно закрытые жалюзи. Чувствую себя странно: макушка по-прежнему ноет, сил нет, но вместе с тем я взбудоражена. Осторожно кручу головой по сторонам, чтобы размять затёкшую шею, и на тумбочке замечаю вазу с белыми мимозами. Цветы без обёртки, будто бы собранные вручную, и от их запаха сердце начинает учащённо биться, за секунды перенося меня в родительский сад девятнадцатилетней давности, в котором Роза выращивала такие же.

Я и сама не замечаю, как жму на кнопку вызова медсестры, снова и снова, и продолжаю смотреть на букет, боясь, что если потеряю его из виду, то он исчезнет. Запыхавшаяся Пайпер появляется в дверях через несколько минут, и её пухлое лицо растягивается в беспокойстве.

– Что случилось, миссис Фьюри? Почему вы плачете?

Я машинально трогаю щёки. Действительно плачу.

– Цветы… Этот букет. Кто его принёс?

– Когда вы спали, заезжал высокий молодой человек… Я забыла, как он представился. Он пробыл с вами в палате какое-то время, а затем уехал.

23

– Как вы чувствуете себя, миссис Фьюри? – коренастый мужчина средних лет, представившийся сержантом полиции, оглядывает меня так, словно меня подозревают в покушении на первое лицо государства.

– Вполне сносно, благодарю за беспокойство, – отвечаю я с лёгким сарказмом. – Моё самочувствие вы могли обсудить с лечащим врачом, поэтому давайте сразу перейдём к делу.

– Как вам будет угодно. Мне необходимо знать, как вы получили травму головы.

– Я запнулась каблуком в ворсе ковра и упала, – удерживаю его цепкий взгляд.

У меня было достаточно времени, чтобы взвесить все за и против, и я пришла к выводу, что не хочу предавать случившееся огласке. На решение по поводу развода это никак не повлияет, а видеть собственное лицо на интернет-порталах и принимать фальшивое сочувствие от знакомых – совершенно не нужный мне бонус. Если раньше решающим фактором в сохранении нашего союза с Айзеком было нежелание оставлять Сэма без отца, то теперь оно оттеснено боязнью того, что когда-нибудь он ударит меня на глазах сына. Человек, однажды перешагнувший грань допустимого, с вероятностью девяносто процентов повторит это снова. Ещё один суровый урок, который преподнесла мне жизнь.

– Не могли бы вы рассказать поподробнее, как это произошло, миссис Фьюри?

– Я разговаривала со своим мужем, развернулась, чтобы уйти, каблук запутался в ворсе ковра, и я упала головой назад.

– А откуда у вас синяк на правой щеке? – с прищуром уточняет полицейский.

Мне несложно сохранять невозмутимость. Это моя жизнь, и только я буду решать, нужна мне помощь представителей власти или нет.

– Возможно, я получила его при падении. Вам наверняка сообщили, что на момент приезда скорой я находилась без сознания.

– Мне сложно представить, как можно удариться щекой и затылком одновременно.

– У вас есть причины мне не верить?

Сержант вздыхает и, покачав головой, примеряет дружеское выражение лица.

– Я часто встречал женщин, пытающихся оправдать домашнее насилие, миссис Фьюри. Они надеялись, что этого больше не повторится…

– Детектив Поулсон, оставьте свои потёртые истории для других несчастных. Я не склонна оправдывать людей и редко питаю иллюзии на их счёт.

– Хорошо. Тогда желаю вам поскорее поправиться. Если вы передумаете…

– Я не передумаю.

Мужчина уходит, а я осторожно приподнимаюсь на локтях и опираюсь на подушку. Голова по-прежнему плывёт, но не так сильно, и это даёт мне надежду, что к вечеру я смогу ходить в туалет самостоятельно. Я стягиваю с тумбочки карманное зеркало и вновь разглядываю своё отражение. Со вчерашнего дня оно нисколько не изменилось: кожа имеет мраморный оттенок, губы бескровные и сухие, синяк на щеке налился выразительной желтизной. Временный дефект внешности – сущая ерунда, если учесть, что я могла бы никогда не очнуться, но, с тех пор как я обнаружила в палате мимозы, надежда на то, что Джейден снова придёт, не покидает меня. Я не рассчитываю, что выгляжу привлекательно, но мысль о его жалости мне претит. С другой стороны, что ещё помимо жалости или любопытства могло побудить его прийти? И откуда он узнал, что я в больнице? Точно не Айзек ему рассказал.

– Пайпер, когда мне можно будет снять повязку?

– Лучше спросить у доктора Тернер. Мне таких указаний пока не поступало.

– А много волос сбрили? Это очень заметно?

– Нет, совсем немного. Вы молодая, миссис Фьюри, – они быстро отрастут.

Я протираю лицо лосьоном и наношу крем. С вожделением смотрю на косметичку, в которой лежит тональное средство, и заставляю себя о нём забыть. Во-первых, цветы могли быть просто актом вежливости, и Джейден больше не появится, а во-вторых, в стенах больницы накрашенной я буду выглядеть нелепо.

Но как я ни пытаюсь пришпорить надежду, что по какой-то причине ему не безразлично, что со мной произошло и где я нахожусь, она упрямо разрастается в груди. Всё моё существо настроено на ожидание чуда: что дверь в палату откроется и войдёт он. Такой мелодраматичный поворот не слишком вписывается в течение нашей противоречивой истории, но ведь в палате по-прежнему витает запах мимоз.

Через полчаса приходит медсестра, чьё имя мне никак не удаётся запомнить, и ставит мне капельницу. Чтобы не впадать в зависимость от ожидания того, чего может не произойти, я думаю о Сэме. Через полторы недели у него начнутся каникулы, и, если к тому времени меня не выпишут отсюда, я уйду сама. Буду проводить каждую свободную минуту рядом с ним: тоннами есть мороженое и посещать все мультипликационные премьеры. Жаль, что сейчас он слишком взрослый, чтобы мы могли спать вместе, потому что я бы не хотела расставаться с ним даже во сне. Я слежу за монотонным падением капель раствора в трубку, представляю перепачканное шоколадом лицо сына и незаметно для себя засыпаю.

Открываю глаза от ощущения тёплого покалывания на коже. Несколько раз моргаю отяжелевшими веками, чтобы склеить изображение, и чувствую волнообразный толчок в левой половине груди: рядом с моей кроватью сидит Джейден. Ворот его рубашки расстёгнут на две пуговицы, брови напряжённо сведены к переносице, взгляд задумчивый, и я думаю, что он самый красивый человек из всех, кого я знала. И что он все-таки пришёл.

– Привет, – выходит из меня сухим шёпотом. Сердце колотится быстро и громко, и, если бы не наброшенное одеяло, Джейден наверняка мог бы его услышать.

– Здравствуй, Таша, – его голос звучит ровно и немного хрипло, будто бы он давно сидит молча. – Как ты себя чувствуешь?

Я быстро сглатываю подступающие к горлу эмоции и пытаюсь улыбнуться.

– Я в порядке. Как ты узнал, что я здесь?

Глаза Джейдена дымчато-серые, и, как я ни стараюсь, мне не удаётся прочесть его мысли.

– Ты не пришла на работу.

– Для всех я в командировке.

– Ты бы никогда не уехала без предупреждения и не убедившись, что всё работает так как надо.

От этого утверждения у меня перехватывает дыхание. Я слишком уязвима, Джейден слишком близко, а в палате слишком пахнет нашим детством, чтобы я могла владеть собой.

– А оно не работает? Мне никто не звонил.

– Твой муж об этом позаботился перед отъездом, – в его тоне безошибочно режется сталь. Мне это не нравится, поэтому я спешу сменить тему.

– Так как ты узнал, что я именно здесь?

– Ты забыла, кем я был в прошлом? Находить людей было частью моей работы.

Я не удерживаюсь от ироничной улыбки:

– Боюсь, я пока не в состоянии вернуть тебе долг и придётся немного подождать.

– Не надо, Таша, – Джейден хмурится сильнее и морщится, словно ему больно. – Как это произошло?

Он смотрит на меня так, будто ему необходимо услышать правду; будто ему действительно не всё равно, и от нахлынувших чувств я начинаю задыхаться. Невидимая нить, привязывающая моё сердце к нему, натягивается, выкручивая грудь наизнанку. Я больше не могу удерживать его взгляд и, превозмогая боль, отворачиваюсь, чтобы посмотреть в потолок. Глаза зудят влагой, в носу колет, и я изо всех сил впиваюсь ногтями себе в ладонь, чтобы отрезвить самообладание. В его голосе нет сочувствия и нет намёка на жалость – в этом проблема. Джейден ведёт себя так, словно мне ещё есть место в его жизни.

– Я запуталась в ворсе ковра, – мне приходится делать паузы, чтобы вернуть себе способность дышать. – Упала. Неудачно. Потеряла сознание и очнулась здесь.

Я несколько раз моргаю, позволяя влаге закатиться обратно, и, убедившись, что она надёжно заперта в слёзных каналах, поворачиваюсь к Джейдену. Он разглядывает мою щёку, и мне стоит огромных усилий слабовольно не прикрыть её рукой.

– Я не хотела давать повод для сплетен и сама попросила Айзека ничего не говорить в офисе.

– Кто знает, что ты здесь?

– Мои родители.

– А твои подруги?

– У меня их немного, как ты мог бы догадаться. Эмми не знает.

– Это он сделал?

Вот то, что страшило меня в его визите. Что Джейден меня пожалеет, как уличную собаку с перебитой лапой. Какая же я идиотка. Как и всем, мне тоже хочется верить в чудо.

– Не нужно жалеть меня, Джейден, – я смотрю ему в глаза, раненое эго заставляет голос звучать твёрдо. – Это не он. Если ты поэтому пришёл, то не стоило. Мне не нужна твоя жалость.

– Ты не вызываешь жалости, Таша, – тихо произносит он. – На этот счёт можешь быть спокойна.

– Добрый день, миссис Фьюри, – на пороге палаты возникает доктор Тернер и с лёгкой улыбкой оглядывает нас. – Плановый осмотр.

Джейден поднимается и касается рукой изголовья кровати, всего в нескольких дюймах от моего лица.

– Не буду вас отвлекать. Я заеду к тебе завтра, Таша.

24

– А как поживает та девочка, которая тебе нравится? Саманта, правильно?

– Она не приходит в школу вторую неделю, и теперь мне нравится Лора Эдвардс, – беспечно отзывается голос Сэма в трубке. – Когда ты вернёшься, мам? Я хочу вместе посмотреть «Короля Льва».

Тоска по сыну отдаётся болезненным эхом в каждой клетке моего тела: я скучаю по его запаху, по прикосновению ладони к густому ёжику волос, по нашим объятиям, по возможности увидеть, как его рот расплывается в озорной улыбке.

– Я постараюсь как можно скорее, но у меня очень много дел, милый. Тебе не стоит меня ждать, чтобы пересмотреть его. Обещаю, я не обижусь.

– Нет, – твёрдо произносит сын. – Я дал себе слово не смотреть «Короля Льва» без тебя.

Я и впрямь стала более сентиментальной, находясь в больнице, потому что сейчас это замечание трогает меня до глубины души. Впервые в жизни мои чувства полностью взаимны: Сэм предан мне настолько же, насколько я предана ему.

– Это очень мило. Расскажи, чем ты занимаешься в свободное время.

– Я много рисую. А ещё вчера тренер Джонс похвалил меня за отличный удар ногой. Он называется мая-гери. Карате – это куда интереснее, чем теннис, мам. Если Тодд ещё раз попытается дразнить Эдди очкариком, я разобью ему нос.

– Тодд – это тот рыжеволосый, который учится на два класса старше? Он тебя обижает?

– Нет, меня он не трогает, но задирает Эдди. Мне это не нравится.

– Может быть, стоит сказать об этом вашему учителю?

– Тогда я буду выглядеть как трус, – обиженно произносит сын. – Тодда все боятся, а я нет.

– Твое желание защитить друга похвально, но ты должен пообещать, что не будешь задираться первым.

– Обещаю. А ты пообещай, что не будешь ругаться, если из-за меня тебя вызовут в школу.

Я не могу не улыбнуться. Мне нравится, как мы с Сэмом выстроили свои отношения: он полностью доверяет мне, а я делаю всё, чтобы его доверие не обмануть. Это не всегда даётся мне просто: я и сама готова вырвать Тодду язык и ноги, лишь бы он никогда не подошёл к моему сыну, но пообещала себе, что не буду мешать ему жить.

– А я когда-нибудь на тебя ругалась?

– Мммм… Нет.

– Потому что я всегда на твоей стороне. Бабушка не заставляет тебя переодеваться?

– Она пыталась, но я отказался. Брюки, которые она дала, ужасно колючие, и я стал чесаться.

Я представляю вытянувшееся лицо мамы и мысленно усмехаюсь. У неё нет рычагов воздействия на Сэма, поэтому я спокойна. Мой сын умеет отстаивать свои права, не испытывая при этом сомнений и угрызений совести, – я об этом позаботилась.

– Когда я вернусь, мы купим тебе много мягких рубашек и джинсов и съедим кучу мороженого.

– Скорее бы. Ты улетела вместе с папой?

– Нет, милый. Мы улетели по отдельности, и я вернусь…

Остаток фразы застревает в горле, потому что дверь распахивается и в палату входит посетитель, которого я ждала с того момента, как он покинул её вчера.

– Сэм, я перезвоню тебе вечером. Помни, что я очень по тебе скучаю и очень тебя люблю.

– Я тоже, мам. Я сейчас пришлю тебе фотографию своего рисунка.

– Хорошо, милый, я жду.

Я отключаюсь и смотрю на Джейдена, который устроившись на стуле возле моей кровати, изучает глазами содержимое тумбочки.

– Садовые цветы быстро вянут, – он кивает на вазу с мимозами, белоснежные лепестки которых слегка подёрнулись желтизной. – Их стоит выбросить.

– Мне нравится, как они пахнут, и я не хочу их выбрасывать. Рада, что ты пришёл.

Джейден поворачивается ко мне, оценивающе оглядывает свежую повязку у меня на голове, правую скулу, торчащий из вены катетер и сосредотачивается на глазах.

– Я же сказал, что заеду.

– Сейчас разгар рабочего дня, а у тебя наверняка много дел.

– Твой сын не приходит к тебе?

– Нет. Он не должен видеть меня в таком состоянии.

– Любишь его? – в глазах Джейдена играют тысячи оттенков серого, взгляд до предела серьёзен.

Я улыбаюсь и киваю. Улыбка – мой безусловный рефлекс, когда речь идёт о Сэме.

– Больше всего на свете.

Повисает пауза, в груди начинает знакомо жечь. Возможно, мне и правда стоит проконсультироваться с доктором Тернер на предмет успокоительных.

– Расскажи мне что-нибудь о себе, Джейден. Всё что угодно.

Он смотрит на меня, словно оценивает серьёзность моего предложения, и его взгляд постепенно проясняется.

– В прошлом году я ездил в Рейкьявик.

– Рейкьявик? Я никогда там не была. Расскажи мне.

– По меркам Лос-Анджелеса там прохладно и влажно. Я арендовал автомобиль и объездил все окраины Исландии. Особенно меня впечатлили водопад и вулкан, название которого я никогда не смогу выговорить.

Губы Джейдена трогает призрачный намёк на улыбку, а я вдруг испытываю небывалое чувство умиротворения. Словно не было лет, разделяющих нас, нет этой больничной койки, а мы лежим на траве возле нашего озера, где мой лучший друг делится со мной своими приключениями. Я готова слушать его вечно.

– Тебе понравилась Исландия?

– Я мало где бывал, поэтому у неё не было шансов мне не понравиться.

Я киваю, удовлетворённо отмечая, что хотя Джейден считается одним из самых успешных людей Лос-Анджелеса, претенциозность и желание казаться лучше, чем он есть, его не коснулись.

– Тебя посещали мысли там остаться?

– Вовсе нет. Там всё слишком по-другому: климат, люди, природа, ритм жизни.

– С кем ты ездил? – вырывается из меня до того, как я смогу обдумать этот вопрос.

– Я был там один.

Неприятное поскрипывание двери разбивает наше уединение, на пороге появляется мама. Ковёр из травы исчезает вместе с дуновением ветра и чувством умиротворения, и я возвращаюсь в больничные стены.

– Здравствуй, Таша, – мама бросает быстрый взгляд на сидящего Джейдена и, не удостоив его приветствием, царственной походкой идёт к моей кровати. – Раньше заехать не получилось, потому что выставка затянулась, а как организатор я не могла её покинуть. Как ты себя чувствуешь?

– Я в порядке. Ты помнишь Джейдена?

– Я помню его, – сухо замечает мама, глядя поверх его головы. – У меня не слишком много времени, и я бы хотела провести его наедине с дочерью.

Последние слова она явно адресует Джейдену и слегка задирает бровь вверх, демонстрируя ожидание. Мне не удаётся узнать, собирается ли он удовлетворить её завуалированное требование, потому что любой его ответ я опережаю:

– Нет. Джейден останется.

Мама поджимает губы, запирая свое молчаливое негодование, её взгляд соскальзывает с моего лица и спускается ниже. Я прослеживаю его направление до тех пор, пока не натыкаюсь на собственные пальцы, сжимающие запястье Джейдена. Очевидно, моё тело не смогло сдержать протест, и разумеется, для него он тоже не остался незамеченным.

– Вчера звонил твой муж, – мама отводит взгляд от замка наших рук и вновь смотрит мне в глаза. – Он очень скучает по тебе и по Сэму и просил передать, что заедет, как только вернётся.

Я знаю, для чего мама упоминает Айзека в присутствии Джейдена, но эта причина не является достаточным оправданием тому, почему она так упрямо игнорирует услышанное накануне. Все эти фальшивые скрепы, которыми она пытается перебить аромат мимоз, её вид, исполненный решимости исправить то, что, по её мнению, идёт не так, приводит меня в бешенство. На долю секунды я жалею, что рядом находится Джейден, и я не имею возможности облечь кипящий во мне яд в гневную тираду.

– Ты не опаздываешь ещё на одну выставку, мама?

– Что, прости?

– Тебе пора идти, – терпеливо поясняю я, глядя ей в глаза.

Я прекрасно осознаю, что сейчас нанесла матери серьёзное оскорбление, но не испытываю ни капли раскаяния за него. Если жизнь – это выбор, то я предпочту честный.

– Ты пытаешься унизить меня в глазах этого молодого человека, в этом дело? Хочешь что-то доказать ему?

– Не заставляй Сэма носить одежду, которую он не хочет, – этим ты добьёшься лишь того, что он откажется идти в школу, – игнорирую её попытку спровоцировать словесную потасовку. – И передай привет папе.

Мама одёргивает и без того идеально сидящий пиджак и поправляет волосы. Она поддалась эмоциям, и сейчас ей необходимо вернуть себе лицо.

– Я заеду к тебе завтра, Таша. Надеюсь, у нас будет возможность поговорить без свидетелей.

Отвечать мне не приходится, потому что вместо меня это делает Джейден:

– Имейте в виду, что завтра я буду здесь в первой половине дня.

Лицо мамы гневно вспыхивает, и она, грохоча каблуками, выходит из палаты. Я в течение нескольких секунд смотрю на дверь, прислушиваясь к шуму удаляющихся шагов, после чего вновь нахожу глазами Джейдена.

– Рейкьявик. Сколько ты там пробыл?

– Почти месяц.

– Там правда нет «Макдоналдса»?

– Чистая правда, Таша. Ни одного во всей Исландии.

Джейден уходит от меня через час, и ещё час я лежу в кровати с блуждающей улыбкой на губах. На душе тепло, словно её согревают солнечные лучи, и даже боль в голове почти стихла. Зашедшая на смену Пайпер ставит мне капельницу и через какое-то время возвращается в палату с букетом белых мимоз в руках.

– Передали на пост с просьбой заменить старые, – поясняет она, забирая с тумбочки вазу. – Пахнут и правда чудесно.