Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

4

Очень скоро я понял, насколько Жанна была права.

Утренние занятия начались с черчения, – по мнению братьев Дюкруа, тушь и линейки способствовали пробуждению всех чувств. Потом настала очередь физики и геометрии. Во время этих уроков я понял, какие преимущества дает ученику наставник, который посвящает ему одному все свое время и усилия. А у меня их было целых два! Я ничего не смыслю в педагогике и потому не могу строго оценить их методику – скажу лишь, что братья особым образом сочетали строгость, снисходительность и проницательность.

Потом наступило время перерыва и порции лимонного сока.

– Пейте.

Это был приказ. Пока я не привык к этому напитку, братьям приходилось следить, чтобы я не вылил его в какой-нибудь цветочный горшок. Ибо под названием «лимонный сок» мне подавалась некая отвратительная, приторная и густая жижа. Вобан, обладая знаниями в самых разных областях науки, собственноручно создал рецепт этого снадобья из экстракта каких-то кореньев, пчелиного воска и соков различных фруктов. По его мнению, напиток пробуждал интеллект и давал силу мышцам. Убить он меня не убил – и на том спасибо!

Наверное, самым своеобразным упражнением в Базоше был урок, который назывался Сферическим залом. Название в данном случае гораздо больше соответствовало реальности, чем в случае с «лимонным соком», потому что проводился он действительно в комнате без единого угла, по форме напоминавшей скорлупу огромного яйца. Купол этот был выбелен известкой и будто светился белым матовым светом. Даже пол был вогнутым, поэтому, когда за тобой закрывалась дверь, ты оказывался внутри безукоризненно чистой сферы. Зал располагался на верхнем этаже башни замка, и в центре потолка было отверстие, через которое зал наводнял солнечный свет.

– У вас ровно пять минут, – сказали братья Дюкруа, когда втолкнули меня внутрь в первый раз.

В тот миг сердце у меня сжалось. И вовсе не от ожидания какой-то угрозы, а просто от неожиданности. Попав в замок Базош, я словно очутился в некоем зачарованном мире, где меня окружали старинные манускрипты, мудрые братья-близнецы и прекрасные женщины. И вот теперь этот белоснежный зал, залитый светом, и я сам под сияющим куполом, одинокий и оглушенный величественной тишиной его сводов.

Потом я разглядел какие-то предметы. С потолка свешивались десятки и сотни белых нитей, незаметных с первого взгляда на фоне белых стен. На нитях на разной высоте висели самые разнообразные предметы. Подкова, театральная маска, самый обычный гвоздь. А вот и парик! Гусиное перо сливалось со стеной, а рядом покачивались на цепочке золотые часы.

Ровно через пять минут дверь открылась.

– А теперь рассказывайте, что вы там видели? – велел Арман.

– Разные штучки на веревочках, – по-идиотски ответил я.

Зенон, стоявший за моей спиной, отвесил мне здоровый подзатыльник. Не желая терпеть подобного обращения, я развернулся к нему и закричал:

– Вы меня стукнули!

– Цель моего удара – разбудить вас, а не причинить вам боль, – оправдался Зенон.

– Кандидат Сувирия! – воскликнул Арман. – Вы слепы. Инженер, не умеющий видеть, – это не инженер. Если бы вы были наблюдательны, то смогли бы дать ответ более достойный, чем ваше туманное и смехотворное «разные штучки на веревочках». Какие штучки? Сколько их было? В каком порядке они подвешены, на какой высоте и на каком расстоянии друг от друга?

Они заставили меня вернуться в зал; точнее было бы сказать, что они меня туда впихнули. Я постарался удержать в памяти и на сетчатке глаз максимум предметов. Когда время кончилось, мне пришлось описать подробнейшим образом все увиденное и уточнить расположение каждой вещи. Я начал с предмета, который оказался прямо перед моим носом, и, взяв его за точку отсчета, попытался рассказать об остальных. Братья выслушали меня внимательно, не перебивая.

– Несуразица! – вынес свой приговор Арман. – В зале было двадцать два предмета, а вы описали лишь пятнадцать, и весьма неточно. Да, действительно, там висит подкова. Но сколько в ней отверстий? За какую ветвь она подвешена? На какой высоте?

Я стоял с открытым ртом, не в силах произнести ни слова.

– Вы что, не в состоянии понять самые элементарные истины? – подключился к разговору Зенон. – Когда вы будете идти в атаку на бастион врага или защищать свой, у вас будет лишь несколько секунд, чтобы оценить ситуацию. Как вы с вашими способностями сможете отвечать за сотни доверенных вам жизней?

– Вы должны всегда быть начеку, – сказал Арман. – Везде и всегда, в любую минуту. В противном случае вы не сможете вовремя увидеть что-нибудь важное, а коли вы не умеете видеть, эта профессия не для вас. С этого момента вы будете начеку всегда, во сне и наяву. Вам все ясно?

– Кажется, да.

– Вы уверены?

– Да.

– Вы уверены, что все поняли?

– Да! – завопил я скорее от отчаяния, чем от уверенности.

Не успели последние ноты этого крика сорваться с моих губ, как Зенон снова набросился на меня:

– Опишите пряжки на моих туфлях.

Сам того не желая, я опустил голову, чтобы посмотреть на его ноги, но Зенон вовремя подставил палец под мой подбородок.

– Отвечайте.

Я не смог ничего сказать.

– Со дня вашего приезда я всегда ходил в одних и тех же туфлях. И за все это время вы не успели заметить, что пряжек на них нет.

В Базоше я начал отдавать себе отчет в том, насколько люди слепы. Заурядные человеческие существа, точно дети, умеют лишь бросать быстрые и узконаправленные взгляды, подчиняющиеся примитивным инстинктам: вот это мне нравится, а то – нет. Братья Дюкруа делили род человеческий на две категории: кроты и маганоны. Из каждой сотни людей девяносто девять были кротами. Настоящий маганон за один день видел больше, чем целое скопище кротов за год. (Ну-ка, толстая кротиха, отвечай быстро: сколько у меня пальцев? Убедилась? Мы провели вместе столько времени, а ты и не заметила, что на одном мизинце у меня не хватает фаланги. Ее унес осколок картечи во время осады Гибралтара[11]11
  В 1727 году испанцы пытались отвоевать Гибралтар у англичан, получивших эту территорию по Утрехтскому мирному договору в 1713 году, но им это не удалось.


[Закрыть]. И мне ее не жалко: их планы провалились, а я был счастлив насолить Бурбону.)

В тот день братья повесили в зале двадцать два предмета. В другие дни их было тридцать, сорок или пятьдесят. Иногда – только один, чтобы поиздеваться надо мной всласть, требуя уточнения самых ничтожных деталей. Моим рекордом стало описание ста девяноста восьми объектов, каждый из которых висел на своей собственной белой ниточке. И от меня требовалось запомнить абсолютно все: сколько отверстий было у флейты? сколько бусинок нанизали в ожерелье? сколько зубцов насчитывалось у пилы? Вы когда-нибудь пытались произвести подобную операцию? Попробуйте, попробуйте, и вы обнаружите в самых заурядных предметах невероятную сложность окружающего нас мира.

Курс моего обучения был бы простым набором более или менее забавных и побуждающих человека мыслить упражнений, несмотря на всю их эксцентричность, если бы не предмет, который назывался «Полевая практика». Мне казалось, что речь шла о каких-то физических тренировках на свежем воздухе. И я почти попал в точку!

Дюкруа отвели меня на прямоугольный участок земли, который давно не обрабатывался, в пятистах метрах от замка. Когда мы оказались посередине этого поля, братья предались своему любимому делу – начали обсуждать красоты окрестного пейзажа. Педагогические опыты были неким дополнительным развлечением в их жизни, которое отнюдь не могло отвлечь братьев от главной ее цели: наслаждаться наблюдением за полетом птицы или видом прекрасного заката.

– Ну что ж, кандидат Сувирия, – произнес Арман, поворачиваясь ко мне. – Представим себе на миг, как бы это ни было трудно, что вы стали офицером инженерных войск. И вообразим, что вам надо вырыть траншею. С чего вы начнете?

– Ну, наверное, я прикажу саперам рыть землю, – ответил я, не вполне понимая, куда они клонят.

– Очень остроумно! – заметил Зенон, издевательски аплодируя.

В этот момент со стороны замка к нам приблизились четверо слуг, нагруженных кольями, бечевками и мешочками с известью. Кроме того, они несли большие цилиндрические корзины – как я узнал позже, они назывались «габионами», – железный шлем, которому было на вид лет двести, некое подобие кожаной кирасы и даже ружье. Потом они сложили в стороне целую кучу лопат, колотушек и несметное количество всяких приспособлений для земельных работ. В тот день я обнаружил, что в мире существует больше видов кирок, чем бабочек.

– Чего же вы ждете? – спросил меня Арман.

– А при чем тут ружье? – поинтересовался я, испытывая некоторое беспокойство.

– О, ружье вас заботить не должно, – сказал Зенон и, взяв ружье, удалился от нас и стал его заряжать.

Я уже получил несколько уроков по планировке военного лагеря и потому смело взял один из колышков и вбил его глубоко в землю. Потом я привязал к нему у самой земли конец бечевки, отошел метров на двадцать, разматывая клубок, и привязал другой конец к следующему колышку. Сразу после этого я посыпал бечевку известкой, чтобы излишки белой пыли, падавшие по обе ее стороны, могли служить мне ориентиром при рытье траншеи. В эту минуту я услышал выстрел: пуля, жужжа точно шмель, пролетела мимо, едва не задев мой шлем.

С моих губ сорвался визг:

– Уй!

Это было невероятно. Зенон выстрелил в меня! Он стоял метрах в тридцати и снова заряжал ружье.

– Поступайте наоборот, – сказал мне Арман. – Сначала бечевку надо хорошенько натереть известью, а потом уж разматывать. И не жалейте извести: когда веревка натянется, с нее упадет достаточно пыли, чтобы вы могли видеть след. Таким образом вам не придется лишний раз бегать по полю и подставляться под вражеские пули. Зенон стреляет каждые две минуты, – продолжил он. – И вам еще повезло, потому что молодой и ловкий стрелок мог бы сократить это время как минимум вполовину. На вашем месте я бы копал поживее.

Я схватил первую попавшуюся кирку, которая оказалась такой тяжелой, точно была сделана из свинца, и принялся копать с бешеной скоростью.

– Будьте любезны подтянуть ремни на шлеме и подогнать по себе кирасу, – посоветовал мне Арман.

– Но почему ваш братец в меня стреляет? – завопил я.

– Потому что была его очередь. А сейчас я его сменю. – И он направился к Зенону, который уже протягивал ему заряженное ружье.

Шлем, которым меня снабдили, казался частью доспехов XV века. Он был снабжен забралом и длинными металлическими наушиями и страшно давил мне на голову. Не успел я разобраться с завязками кирасы, как раздался новый выстрел, от которого я подскочил на месте.

– Поклянитесь, что стреляете холостыми!

Они только рассмеялись мне в ответ.

– Давайте заключим договор! – предложил я, подняв руки. – Я перестаю копать, а вы, вместо того чтобы стрелять, растолкуете мне все, что надо знать об этом самом Mystère.

– Вы воображаете, что понимаете значение этого слова? – спросил Арман.

Раздался новый выстрел, и я заработал киркой еще быстрее. Если яма окажется достаточно глубокой, мне, по крайней мере, не будут грозить пули. Разрыхлив киркой землю, я схватился за лопату.

– Не так, кандидат! – закричал мне Арман. – Землю надо откидывать лопатой в сторону врага, тогда за получившейся насыпью вы быстрее окажетесь под укрытием.

Я было замер на минуту, чтобы переварить полученный урок, но тут раздался еще один выстрел, и моя лопата заработала с удвоенной быстротой.

Человек не знает, как трудно вырыть яму, в которую может поместиться все его тело, до тех пор, пока перед ним не встанет такая задача. Из-под земли показались корни в руку толщиной.

– Тут корни! – закричал я в отчаянии. – Что мне с ними делать?

Все мои замечания чрезвычайно их забавляли.

– Совершенно естественно, где же им еще быть! Представьте себе, такова странная особенность французской почвы: корни в ней всегда под землей, а не над ней, – проговорил, сдерживая смех, Арман, снова заряжая ружье шомполом.

– Не найдется ли у вас ножничек? – закричал Зенон, продолжая шутку брата. – Неужели нет? Какая жалость! Тогда вы понимаете, чем вам предстоит заниматься сегодня перед сном: точить лопату для выполнения этой священной задачи.

Я продолжал копать, стоя на карачках, чтобы хоть как-то укрыться от пуль. Выстрел за выстрелом. Одна из пуль коснулась земли так близко от моей головы, что на мой шлем обрушился град камешков. Наконец мне удалось вырыть воронку, в которой я кое-как помещался. Дыхание у меня перехватывало, сил больше не было. Арман подошел ко мне и сказал:

– Кандидат, переоденьтесь, вымойте лицо и подмышки и отправляйтесь в классную комнату.

Я обессилел, но в этот первый день моей учебы после «Полевой практики» мне пришлось вернуться к теоретическим материям.

Предмет «Подчиняться и командовать» был построен вокруг изречения кого-то из древних, то ли Энния, то ли Аппиана, то ли еще кого-то из этих римлян или греков: «Прежде чем начать командовать, научись подчиняться»[12]12
  Квинт Энний (239–169 до н. э.) – древнеримский поэт, Аппиан Александрийский (ок. 95 – после 170) – древнеримский историк. Изречение принадлежит Солону Афинскому, законодателю и поэту (ок. 640 – ок. 559 до н. э.).


[Закрыть]. Тема эта была неким приложением к занятиям полевой практикой. Мои наставники думали, что, только когда мои руки покроются волдырями от работы лопатой, я пойму, чего можно требовать от человека, а чего нельзя.

Что сказать об уроках истории? Для Дюкруа «всемирная» история ограничивалась историей Франции. Говорили ли мы о чем-нибудь еще? Ну да, конечно, – о Франции. А где-то там, вдали, за пределами королевства, оставался крошечный уголок, именуемый «миром», но его можно было и не принимать в расчет. Ему посвящалась лишь десятая часть курса, и интересовали моих наставников только некоторые эпизоды: например, когда парфяне осаждали Пальмиру или когда Катон в римском Сенате заявлял, что римляне соберут хороший урожай варварских смокв, лишь когда земли Карфагена будут засеяны солью. Сначала я попытался было им возражать, но, когда Зенон со всей серьезностью стал доказывать, что в венах Архимедекса[13]13
  Имеется в виду Архимед (287–212 до н. э.).


[Закрыть] (именно так они произносили и писали это имя) текла кровь галлов, я решил не тратить своих сил впустую. Большинство французов – люди более широких взглядов, чем принято думать. Но не стоит даже пытаться донести до их сознания мнение некоторых сведущих в своем деле картографов, согласно которому Париж, скорее всего, не является географическим центром планеты Земля. Они не станут даже с вами спорить, а просто сочтут вас несчастным идиотом.

Как истинные французы, они начали с осады Алезии[14]14
  Сражение при городе-крепости Алезии между римскими и галльскими войсками произошло в сентябре 52 году до н. э.; галлы потерпели поражение, Алезия сдалась, и на этом окончились Галльские войны.


[Закрыть]. Юлий Цезарь окружил город тридцатикилометровым частоколом и построил второе, внешнее кольцо осады вдвое длиннее первого, чтобы не позволить осажденным получить подкрепление. Ну на что мне сдались эта Алезия и Цезарь с Верцингеторигом?[15]15
  Верцингеториг (ок. 82–46 до н. э.) – вождь кельтского племени арвернов, объединивший галльские и кельтские племена в борьбе против Рима.


[Закрыть] Как я ни старался, после бесконечного дня глаза мои слипались, а руки налились тяжестью. О, как я был счастлив, когда моим мучениям настал конец! Прежде чем отправиться ужинать, я спросил:

– Вы что, по-настоящему в меня целились?

– Скажем так, – объяснил Зенон, – мы пытаемся представить себе настоящее поле сражения, покрытое дымом, который мешает солдатам ориентироваться. Мы целимся как следует не каждый раз.

– Но вы же могли меня убить! На расстоянии тридцати метров эти ружья могут подвести.

Братья пожали плечами и продолжили разговаривать между собой. Любопытные типы эти Дюкруа!

Обычно я ужинал на кухне в полном одиночестве. Когда я садился за стол, вся прислуга уже давно спала. В уголке для меня оставили фрукты и маленький горшочек. Мне пришлось самому налить себе похлебку в тарелку, и я почувствовал, как дрожат мои пальцы, натертые рукоятками лопат и кирок. От шлема кожу на голове так саднило, точно я несколько часов носил терновый венец. Ближе к полуночи, когда я спокойно жевал яблоко, вдруг появился Арман.

– Кандидат, отправляйтесь в поле.

– Вы, наверное, шутите, – вырвалось у меня. – Я смертельно устал!

– Мне кажется, что учебный план не вызвал у вас возражений, – сказал Арман. – Вы считаете, что неприятеля волнует ваше физическое или моральное состояние? – Он осмотрел мою голову. – Советую вам обвязывать голову тонким платком, прежде чем надевать шлем. Для этого изобрели шелковые платки. Allez[16]16
  Вперед (фр.).


[Закрыть].

И мы отправились в поле.

Я залез в траншею и снова взялся за кирку, стараясь следовать белой линии. Думаю, что мне не удавалось вырыть и метра за час. Кирка, лопата, шлем и эти плетеные корзины, которые я должен был называть габионами, а в противном случае меня в наказание оставляли без ужина. Один габион, второй, третий… И тут еще ружье братьев Дюкруа. Каждый раз, когда корзина с землей показывалась над траншеей, чтобы превратиться в защитный бруствер, Арман стрелял. И в этих условиях мне надо было орудовать! Я очень быстро научился прятать руки за корзиной, поддерживая ее сзади и снизу, чтобы стрелок не смог в них прицелиться.

На следующий день все повторилось снова. Черчение, теория, полевая практика, теория, полевая практика, отбой. Представьте себе, насколько я изматывался в первые недели моего обучения, если у меня не хватало сил даже приударить за Жанной. По вечерам я падал на кровать и спал как убитый. Разбудить меня могли только колокола замка, чей бой отличался особой звонкостью, а меня умышленно разместили поблизости от них. И это было лишь начало.

Таких наставников, как Дюкруа, стоило поискать, а их педагогическая методика основывалась на жестких требованиях. Внимание! Сферический зал. Будь всегда настороже – в зале и за его пределами! Геометрия. Баллистика. Минералогия. Полевая практика. Allez!

По прошествии двух недель я совершил попытку взбунтоваться. Весь день лил дождь, но это, само собой разумеется, не могло служить поводом для отмены полевой практики. Кирка вонзалась в стену траншеи, но завязала в мокрой, плотной земле. Сам я был покрыт толстым слоем грязи. Движения мои сковывали целые пуды налипшей со всех сторон глины. Дождь усилился, и с моего шлема вниз неслись бурные потоки воды. На дне траншеи образовалась довольно глубокая лужа, и ноги у меня промокли. А в довершение всех бед упражнение продлилось на полчаса дольше обычного. Мне вспоминается, что я поднял глаза к небу и устремил взгляд на эти омерзительно плаксивые тучи. О небо Франции, в его серости столько нежности и одновременно жестокости. Пуля, вонзившаяся в цилиндрический габион, вернула меня к реальности.

В результате я так обессилел, что не мог даже подтянуться на руках, чтобы выбраться из своей норы, которая с каждым днем становилась все глубже, шире и, главное, длиннее. Арман не снизошел даже протянуть мне руку. Сил у меня хватало лишь на то, чтобы высовывать из траншеи голову в тяжелом шлеме, по которому стучали крупные капли дождя, и махать руками.

– И это вы требуете от меня всегда быть начеку? – в раздражении закричал я. – Но будьте же милостивы! Неужели не ясно, что если я умру, то уже не смогу быть начеку!

Арман присел на корточки на краю траншеи, и его нос оказался прямо напротив моего забрала. Маленький хрупкий старичок, с которым я познакомился в первый день своего пребывания в замке, куда-то исчез. Даже ливень относился к нему с уважением. Капли осторожно стекали по сфере его лысины на щеки, а потом терялись в козлиной бородке.

Он сказал:

– Пока вы живы, вы должны быть начеку. И пока вы будете начеку, вы не умрете. Вылезайте из траншеи.

– Не могу. – Я протянул ему раскрытую ладонь. – Помогите мне, у меня нет сил.

– Неправда, можете. Действуйте.

– Не могу! – по-детски закричал я.

Арман пожал плечами, выпрямился и повесил ружье на плечо.

– Поскольку вы упорствуете в своей лености, мне придется на время оставить свою роль наставника. Я могу приказывать мыслящему мозгу, но еще не научился отдавать распоряжения желудку или спине. И раз ваша утроба предпочитает ужину пост, а спина между удобной постелью и глиной выбирает последнюю, мне остается лишь пожелать вам доброй ночи, мой дорогой кандидат.

В небе блистали молнии, гремел гром. Арман удалился, а я остался дремать в моей грязной норе под проливным дождем. У меня не хватило сил даже для того, чтобы снять с головы шлем.

На следующее утро меня разбудили пинком, и начался новый день обычных занятий, словно за ночь я смог прекрасно выспаться и восстановить силы.

Черчение. Что это еще за клякса?! Подзатыльник. Будьте всегда и везде начеку, ma petite taupe![17]17
  Мой кротенок (фр.).


[Закрыть] Физика, математика, другие предметы – один за другим. Иностранные языки. Братья Дюкруа ненавидели сей предмет, но считали его необходимым, ибо некоторые бедолаги из Англии, Испании и Австрии, а вместе с ними невежды половины мира, как это ни странно, еще не выучили французский. Как всегда в Базоше, в названии этого предмета была зашифрована дополнительная информация, потому что в придачу к английскому и немецкому меня еще обучали языку инженеров.

У маганонов имелся специальный жестовый код, при помощи которого они могли переговариваться даже в присутствии других людей. Они передавали друг другу сообщения знаками, и язык этот отличался таким совершенством, что на нем можно было выразить любую мысль, какой бы специальной или, наоборот, повседневной темы она ни касалась. Поначалу это казалось большим занудством, но позже я понял всю полезность такого изобретения.

В пылу сражения, когда вокруг все грохочет, объясняться жестами весьма удобно. «Отступайте!», «Поднесите снаряды!», «Пригнитесь, слева от вас стрелок в укрытии». Дюкруа объяснили мне, что все началось с примитивной системы знаков, но постепенно язык достиг такого совершенства, что стал одним из главных секретов маганонов.

А теперь представьте себе, что одного такого инженера нанимают на службу. Инженер, под чьим началом новичку предстоит служить, представляет его военному коменданту крепости. Начальник инженеров заявляет во всеуслышание, просвещая новенького: «Генерал такой-то. Если бы ему была поручена осада крепостей в Армении, ему бы мог позавидовать сам Корбулон!»[18]18
  Гней Домиций Корбулон (ок. 7 – 67 н. э.) – римский военачальник, который в период правления Нерона командовал римскими войсками во время похода на Восток и в 58 году н. э. завоевал столицу Армении.


[Закрыть] Но пока он произносит эту речь, его руки и пальцы двигаются вверх и вниз и передают следующее сообщение: «Этот человек справа от меня всегда во все вмешивается, не вздумай следовать его указаниям. Если он прикажет тебе сделать какую-нибудь глупость, не возражай, но и не выполняй. Я сам тебе скажу, что к чему».

Мне надо было учить по двадцать знаков этого языка немых в день. Но это было только начало. Потом дело дошло до тридцати, сорока и даже пятидесяти. Что с вами такое случилось? Вы до сих пор не в состоянии передать под-роб-ней-шее сообщение на пороховой склад? Как же мы будем снабжать артиллерию? И именно сейчас, когда снаряды на исходе? Оплеуха! Проснитесь! В поле! В Сферический зал!

Мне думается, что подобное сочетание физических и умственных усилий, систематическое и беспрерывное, – самый верный способ покончить с человеком. В любой час и в любую минуту, даже когда глаза мои закрывались, я должен был оставаться начеку. Подзатыльник! Идите обратно в Сферический зал, вы все еще крот! Кандидат Сувирия, видеть не так уж сложно, когда вы этому научитесь?! В поле! Allez! Allez! И так день за днем, снова и снова.