Текст книги "Молодой Александр"

Посещение Диона Олимпийского стало ключевым моментом в формировании молодого Александра. Это был один из немногих случаев, когда все царство собиралось вместе с посольствами других городов и народов. Празднование 348 года до н. э. отличалось особой пышностью, царская семья выставлялась напоказ. Как часто бывает и на современных фестивалях, ландшафт заметно преобразился. Перед Олимпом возникло море палаток и людей, повсюду толпы и лавки, в тени орудовали воры, на каждом углу были устроены игорные притоны. Центром празднования Олимпии было святилище Зевса Олимпийского. В эллинистические времена его окружали стена и колоннады, но более ранняя версия классического периода была гораздо скромнее: она включала лишь священную рощу с алтарями для жертвоприношений. Одинокая металлическая башня высилась в западной части святилища, откуда с высоты птичьего полета открывался вид на плоское прямоугольное пространство, ныне частично заросшее ежевикой, дикой мятой и несколькими молодыми платанами, и на реку Бафира (Геликон), протекающую по его восточной границе.

Очевидно, праздник открывала царская процессия. Царь и его семья, Спутники и множество религиозных служителей вели жертвенный скот из города по священному пути к святилищу. Шествие сопровождали гимны, музыка и молитвы величайшему из богов. Войдя на территорию, древние паломники оказывались перед впечатляющей экспозицией, отсылающей к истории Македонии. Здесь были статуи царей, военные трофеи, вотивные дары, свисающие с ветвей дубов, и многочисленные каменные стелы с высеченными на них договорами и клятвами прошлых лет. Двигаясь дальше, процессия приближалась к величественному алтарю. Его прямоугольный фундамент длиной 22 метра был сложен из внушительных блоков известняка, пространство между которыми заполнял полусырцовый кирпич. Скромный вид противоречит важности этого сооружения, когда-то самого священного места в Македонии.

Перед алтарем археологи обнаружили несколько загадочных каменных оснований с большими бронзовыми крючками, некоторые из них были снабжены массивными бронзовыми кольцами. Как только их нанесли на план святилища, стало ясно, что основания выстроены правильными рядами, некоторые располагаются на расстоянии четырех метров друг от друга, остальные – с чуть большими промежутками. Всего таких оснований было тридцать шесть[256]256
  D. Pandermalis, ‘New Discoveries at Dion’ in M. Stamatopoulou and M. Yeroulanou (eds), Excavating Classical Culture, BAR 1031 (Oxford, 2002), p. 2002.


[Закрыть]. Близость к алтарю дала ключ к разгадке: они использовались для привязывания скота перед массовым забоем волов в честь Зевса Олимпийского. Александр вполне мог наблюдать, как его отец руководил ритуалом: рога каждого животного украшали гирляндами и лентами, а клок их шерсти бросали в пламя алтаря. С окроплением ячменных зерен и воды произносилась последняя молитва, и на жертву опускался двойной топор. Животных оглушали, затем их головы поднимали к небу, словно получая согласие на смерть. Женщины издавали пронзительный ритуальный клич, известный как ололиге, когда жрецы перерезали горло животным, а печальный звук флейты сопровождал потоки яркой крови, устремлявшиеся на землю. Потом туши тащили к монументальному алтарю, где снимали с них кожу и разделывали; бедренные кости и внутренности сжигали в качестве приношения богу, и столб едкого дыма поднимался в небесное царство Зевса. Остальное мясо, вероятно, варили в огромных котлах для последующего пира.

Когда солнце склонялось к закату, зажигали факелы и светильники, освещая царский шатер – центр всего пиршества. Филипп был верховным господином и хозяином, гостеприимство считалось священной обязанностью и средством демонстрации власти и престижа. Македонские праздники выполняли множество важных общественных задач[257]257
  О значении пиров в македонском обществе см.: M. Mari, ‘The Macedonian Background of Hellenistic Panegyreis and Public Feasting’ in F. Van Den Eijnde, J. H. Blok and R. Strootman (eds), Feasting and Polis Institutions, Mnemosyne Supplements 414 (Leiden and Boston, 2018), pp. 297–314.


[Закрыть] – прежде всего они укрепляли связи между царем, его Спутниками и воинами, а также помогали налаживать отношения с высокопоставленными гостями. Дарение подарков было ключевым элементом любого собрания, предполагалось, что царь поделится своим богатством. Такой обычай помогал помогал скрепить новую дружбу. Диодор пишет, что Филипп был внимательным хозяином, участвовал во множестве бесед, подносил гостям чаши для питья, произносил тосты и раздавал подарки, его щедрость обильно подпитывалась олинфской добычей[258]258
  Diodorus Siculus, Library of History 16.55.1–2; Demosthenes, On the False Embassy 19.139 (рабы и чаши).


[Закрыть]. Царя кольцами окружали приближенные и пажи, воплощая ту иерархию, вершиной которой он был. Мужчины, с венками на головах и в парадных одеяниях, возлежали на деревянных ложах с мягким покрытием, фасады этой мебели инкрустировались драгоценными материалами и миниатюрными сценами из слоновой кости. К ним присоединялись прекрасные гетеры, искусные в разговоре и возбуждении желания. Царские жены и их дети, возможно, тоже в какой-то момент являлись на пир, но, скорее всего, они собирались отдельно от мужчин. Мясо жертвенных животных распределялось между тысячами других посетителей, расположившихся лагерем вокруг царского шатра[259]259
  Diodorus Siculus, Library of History 17.16.3–4.


[Закрыть].

В IV веке до н. э. актеры часто становились послами, поскольку умели красноречиво говорить и играть любые роли. Представители этой профессии легко приобретали друзей, и Сатир, знаменитый комедийный актер, был одним из тех, кто, как известно, присутствовал на том празднике. Однако, несмотря на окружавшее его веселье, вид у него был мрачный. Филипп спросил, что его удручает, и Сатир ответил, что хотел бы попросить царя об услуге, но боится его реакции. Филипп развеял его опасения, пообещав предоставить все, что гость пожелает. Сатир согласился и сказал, что знает двух пленниц из Олинфа, которых послали работать на царские виноградники. Они были из хорошей семьи и брачного возраста, и он хотел бы помочь им, предоставив приданое и подобрав женихов. Филипп согласился. Это было прекрасное проявление его благожелательности, и многие жаждали его дружбы[260]260
  Diodorus Siculus, Library of History 16.55.3–4, Aeschines, On the Embassy 2.156 (Сатир).


[Закрыть].

Звук трубы служил сигналом к серьезной попойке[261]261
  Athenaeus, Learned Banqueters 4.130b – c.


[Закрыть]. Македония в те времена, как и в наши дни, производила много прекрасных вин, и распределение дара Диониса требовало определенных церемоний. Вино приносили в специальных кувшинах, а затем переливали в небольшие ведерки, стоявшие у основания каждого ложа. Участники могли решить, сколько воды или других ингредиентов – фруктов, меда или специй – следует добавить, чтобы коктейль пришелся им по вкусу. Слуги и царские пажи разливали смеси в чаши из драгоценного металла. Такие чаши были обнаружены в македонских гробницах и часто оказывались маленькими и изощренно украшенными, демонстрируя вкус к афинским формам и одновременно к варварской яркости декора. Во время Олимпийских праздников вместо отдельных ведерок мог использоваться большой кратер или кувшин для смешивания вина. Один очень крупный и прекрасный образец (почти метр высотой и весом 40 килограммов) был найден в гробнице в Дервени, к северу от Салоник. Украшенный сценами дионисийских пиршеств, он намекает на великолепие питейных собраний, которыми могли сопровождаться торжества, посвященные богам[262]262
  B. Barr-Sharrar, The Derveni Krater: Masterpiece of Classical Greek Metalwork (Princeton, 2008); P. Themelis and J. Touratsoglou, The Tombs of Derveni (in Greek with English summaries) (Athens, 1997).


[Закрыть].

Македонские пиршества и симпосии (питейные собрания) были столь же разнообразны, как и круг их участников или обстоятельства, которые становились для них поводом[263]263
  О значении симпосия в Македонии см.: E. D. Carney, King and Court in Ancient Macedonia: Rivalry, Treason and Conspiracy (Swansea, 2015), pp. 225–264; A. Kottaridi, ‘The Symposium’ in D. Pandermalis (ed.), Alexander the Great: Treasures from an Epic Era of Hellenism (New York, 2004), pp. 65–88, and ‘The Royal Banquet: a Capital Institution’ in Heracles to Alexander the Great: Treasures from the Royal Capital of Macedon, a Hellenic Kingdom in the age of Democracy (Oxford, 2011), pp. 167–180; N. Sawada, ‘Social Customs and Institutions: Aspects of Macedonian Elite Society’ in Roisman and Worthington (eds), A Companion to Ancient Macedonia, pp. 392–399.


[Закрыть]. В некоторых случаях они являли образцы эллинистической изощренности: собравшиеся рассуждали о философии, сравнивали строки Гомера или спорили о происхождении героев; в число изысканных развлечений входили музыка и танцы юношей и девушек. Однако это могли быть и шумные сборища, на которых вспыхивали жесткие конфликты и соперничество, особенно когда дело доходило до обильной выпивки. Произносились тосты, и участники пили неразбавленное вино, что считалось варварской практикой, хотя и составляло часть македонской культуры, в которой прославлялась мужская доблесть[264]264
  Об употреблении неразбавленного вина см.: Diodorus Siculus, The Library of History 16.87.1 (Филипп); Athenaeus, The Learned Banqueters 12.537 (Александр).


[Закрыть]. И Филипп, и Александр считались изрядными выпивохами, но этого требовала их роль как потомков Геракла, величайшего пьяницы в истории. Соревнования «кто всех перепьет» были обычным делом, победителю вручался венок, а в источниках даже упоминается смерть от чрезмерного возлияния[265]265
  Plutarch, Life of Alexander 70.1. Плутарх сообщает, как во время одного соревнования «кто кого перепьет», проходившего в Азии, умер 41 участник.


[Закрыть]. Свобода слова, прерогатива македонян также часто могла приводить к пьяным спорам и дракам, in vino veritas[266]266
  Polybius, Histories 5.27.5–7, см.: W. Lindsay Adams, ‘Macedonian Kingship and the right of petition’ in Ancient Macedonia 4 (1986), pp. 43–52.


[Закрыть]. Поскольку празднования продолжались до глубокой ночи, многие гости переходили на местные танцы, такие как карпайя, в ходе которой разыгрывалась сцена схватки между фермером и угонщиком скота, или боевой телесий, в котором участвовали вооруженные воины. Были и другие пляски, по рассказам античных авторов, имитировавшие половой акт[267]267
  Marsyas of Pella, frag. 11 (Athenaeus, Learned Banqueters 14.629d, 630a), Xenophon, Anabasis 6.1.1–16, Hesychius, Lexicon s. v. Karpaia.


[Закрыть]. Про Филиппа говорили, что он увлекался танцами и иногда водил пьяные шествия у царского шатра[268]268
  Diodorus Siculus, Library of History 16.87.1, Plutarch, Life of Demosthenes 20.3.


[Закрыть].

За грандиозными жертвоприношениями Зевсу Олимпийскому и сопутствующими пиршествами следовала программа состязаний и игр, длившаяся девять дней. Соревнования проходили на стадионе и в окрестностях и включали атлетические и конные выступления. Фрагментарная надпись из Диона упоминает пятиборье, пеший забег на длинные дистанции и, видимо, схватку с быком – такая практика имела место и в Фессалии: состязание походило на родео, участники спрыгивали с лошадей и пытались побороть разъяренного быка, повалив его на землю[269]269
  M. B. Hatzopoulos, Macedonian Institutions under the Kings (Athens, 1996), p. 129, No. 2; S. le Bohec-Bouhet, ‘The Kings of Macedon and the Cult of Zeus in the Hellenistic Period’ in D. Ogden (ed.), The Hellenistic World: New Perspectives (Swansea, 2002), p. 45.


[Закрыть]. Театральные представления / конкурсы также входили в эту программу празднеств, и традиция дожила до наших дней, превратившись в фестиваль Олимпос, который проходит каждое лето в Пиерии. В эти дни театр Дион снова наполняется людьми, многие из которых приносят собственные подушки, чтобы с удобством устроиться на жестких деревянных трибунах; в толпе распространяется запах духов и попкорна. С наступлением темноты актеры выходят на сцену и разыгрывают по-прежнему популярные трагедии великих драматургов прошлого – Эсхила, Софокла, Еврипида – или дерзкие комедии Аристофана. Старые истории обретают новый контекст. Посещение спектаклей вызывает особый трепет, ведь именно здесь, в театре Диона в его самом раннем воплощении, под руководством самого Еврипида ставились «Вакханки», «Ифигения в Тавриде» и «Архелай» – трагедии, написанные во время пребывания автора в Македонии. Последняя из них была посвящена его царственному благодетелю Архелаю[270]270
  G. Karadedos, ‘The Hellenistic Theatre at Dion’ in Ancient Macedonia 4 (1986), pp. 325–340; P. Adam-Veleni, Theatre and Spectacle in Ancient Macedonia (in Greek and French) (Thessaloniki, 2010), pp. 89–92; E. Moloney, ‘Philippus in acie tutior quam in theatro fuit…’ (Curtius 9.6.25): The Macedonian Kings and Greek Theatre’ in E. Csapo, H. R. Goette, J. R. Green and P. Wilson (eds), Greek Theatre in the Fourth Century BC (Berlin and Boston, 2014), p. 240; L. Polacco, ‘In Macedonia, sulle tracce di Euripe’ in Dioniso, Vol. 56 (1986), pp. 17–30. Видимая сегодня структура театра относится к правлению Филиппа V (ок. 200 года до н. э.), но расположена там же, где находился более древний театр, существовавший в V веке до н. э.


[Закрыть].

Александр был большим поклонником произведений Еврипида, изучение которых составляло важную часть его образования. Он мог прочитать наизусть много стихов и, по рассказам, во время последнего пиршества перед смертью даже разыграл сцену из «Андромеды». Исследуя внутреннюю Азию, он столкнулся с трудностями при поиске экземпляров классических произведений, поэтому попросил своего друга Гарпала, одного из Спутников, присылать ему книги. Именно поэтому на македонский фронт отправляли произведения великих трагиков[271]271
  Plutarch, Life of Alexander 8.2–3.


[Закрыть]. На протяжении всего царствования Александр старался найти время для своей страсти, разделяя ночи в соответствии с расписанием: отдых, государственные дела и музы[272]272
  Ammianus Marcellinus, History 16.5.4.


[Закрыть]. Наблюдая за развлечениями в Дионе, он начинал понимать важность торжеств в укреплении македонского единства, а также в репрезентации возвышающейся надо всем, как Олимп, царской власти. Это был способ вознаградить людей после напряженных военных кампаний, расслабиться и подвести итоги прожитых месяцев[273]273
  Про атлетические состязания в Азии, организованные Александром, см.: W. Lindsay Adams, ‘The Games of Alexander the Great’ in W. Heckel, L. A. Tritle and P. Wheatley (eds), Alexander’s Empire: Formulation to Decay (Claremont, 2007). Про театральные представления и музыкальные соревнования см.: B. Le Guen, ‘Theatre, Religion, and Politics at Alexander’s Travelling Royal Court’ in Csapo et al. (eds), Greek Theatre in the Fourth Century BC, pp. 249–274. См. также: L. A. Tritle, ‘Alexander and the Greeks: Artists and Soldiers, Friends and Enemies’ in W. Heckel and L. A. Tritle (eds), Alexander the Great: A New History (Malden, MA and Oxford, 2009), pp. 99–120.


[Закрыть]. Позже он назовет каждый день программы празднеств в Дионе именами муз, добавив новые конкурсы, посвященные непреходящей любви к искусству, в которой он воспитывался на протяжении всего детства и юности. Как и его отец, Александр умел преподнести себя и со временем стал главным актером на сцене империи.

За пределами Македонии стали ходить слухи о растущей роскоши двора Филиппа. Афиняне, ценившие возвышенные образцы утонченных званых обедов, описанные Платоном и Ксенофонтом, предпочитали взирать на всё с высот морали и оценивать северян пренебрежительно, высмеивая их излишества и разврат, хотя афинские пиршества тоже нередко заканчивались пьянством и оргиями. Все это было на руку Демосфену, который заявлял во второй Олинфской речи: «…если найдется какой человек воздержный или вообще пристойный, не расположенный сносить повседневный разврат, пьянство, бесстыдные пляски, такого он [Филипп] презирает и ценит ни во что ‹…› они в пьяном виде исполняют пляски, которые я не решаюсь назвать здесь перед вами»[274]274
  Demosthenes, Second Olynthaic (2) 18–19 (trans. J. H. Vince, Loeb 238). Русский перевод цит. по: Демосфен. Речи: в 3 т. / пер. С. И. Радцига, В. В. Вальченко. – М.: Памятники исторической мысли, 1995. Т. 3.


[Закрыть]. Но эти рассказы основывались на чужих свидетельствах. Вскоре Демосфен смог самостоятельно узнать правду.

КОГДА ВСТРЕЧАЮТСЯ ФИЛИПП И ДЕМОСФЕН

Примерно во время Халкидской войны пошли слухи, что Филипп готов заключить мир с Афинами. Однако разрушение Олинфа на время исключало такую возможность. Лишь полтора года спустя, когда актер Аристодем отправился в Македонию, чтобы договориться об освобождении афинских пленных, взятых во время войны, эта идея вновь оказалась в центре внимания. Посол вернулся, заявив, что Филипп по-прежнему выступает за примирение и даже за союз с Афинами[275]275
  Aeschines, On the Embassy (2) 15–17.


[Закрыть]. Граждане проголосовали за то, чтобы направить на север послов для начала переговоров.

На это решение повлиял ряд факторов. К этому моменту Третья Священная война превратилась в ожесточенную бойню между фокидянами и фиванцами, ни одна сторона не обладала явным превосходством, позволявшим добиться окончательной победы. Фивы отправили посольство к Филиппу с просьбой о поддержке, и он предоставил им небольшой военный отряд, недостаточный, чтобы сыграть решающую роль. Филипп желал сам получить славу того, кто завершит эту войну, но такая перспектива для Афин выглядела весьма тревожно, поскольку грозила возвращением могущества Фивам, их давнему противнику. Примерно в то же время афиняне распространили обращение к государствам Греции, приглашая их посольства к себе, чтобы обсудить отношения с Македонией. Афиняне надеялись получить значительный отклик но, судя по всему, ни у кого не было особого желания продолжать конфликт. Зато Филипп проявлял активность: он снова отправился во Фракию, где захватил новые прибыльные серебряные рудники и угрожал афинским владениям в Херсонесе. Он также оказался втянутым в осаду фессалийского города Алос, у которого был в некотором роде союз с афинянами. Этот город контролировал жизненно важный проход на юг и приближал Филиппа к Центральной Греции, что выглядело совсем уж зловеще. Оставался нерешенным и вопрос об афинских пленных, сбивали с толку действия фокидян, которые недавно дали отпор афинским и спартанским силам, посланным для защиты прохода в Фермопилах. На фоне этих событий примирение с Филиппом казалось наилучшим выходом из положения.

За подготовку официальной делегации в Пеллу взялся афинский государственный деятель Филократ. Среди одиннадцати избранных членов афинского посольства были две восходящие звезды политики: Эсхин, бывший актер, прославившийся силой голоса, и самый молодой член группы, Демосфен, которому было на тот момент почти сорок[276]276
  Aeschines, On the Embassy (2) 97. В посольство вошло десять представителей, в том числе девять афинян и один человек от союзных городов – Аглаокреон из Тенедоса (Aeschines, On the Embassy (2) 20). О политической карьере Эсхина см.: E. M. Harris, Aeschines and Athenian Politics (Oxford, 1995).


[Закрыть]. Они покинули Афины в конце зимы 346 года до н. э. Глашатай, посланный вперед, чтобы обеспечить безопасный переход, встретил посольство в Ларисе на севере Фессалии и провел их на заключительном этапе пути. Они прошли через Темпе, миновали Гераклион (приграничный город Македонии), Дион, Пидну и Мефону, а затем обогнули вершину Термейского залива и направились в Пеллу. В это время года земля застыла в ожидании первых всходов весны, полосы пашни резко выделялись в свете лучей низко стоявшего солнца; на промерзшие улицы время от времени налетали шквалы ветра со снегом.

Филипп готовился вести свою армию на восток, обратно во Фракию, чтобы разобраться с непокорным царем Керсоблептом. Рядом с городом, вероятно, был разбит палаточный лагерь, население обслуживало армию и участвовало в приготовлениях к грядущей кампании. Среди других присутствовавших в Пелле посольств были фиванцы и фессалийцы, которые просили Филиппа снова встать на защиту Аполлона и положить конец Священной войне. Наконец афинян провели во дворец к царю. У нас есть свидетельства того, что произошло дальше. И Эсхин, и Демосфен рассказали об этом событии в более поздних сохранившихся речах, написанных после того, когда стали заклятыми врагами, разошлись во взглядах на внешнюю политику и вступили в схватку в суде[277]277
  Aeschines’ On the Embassy (2) and Demosthenes’ On the False Embassy (19): обе речи относятся к 343 году до н. э. Демосфен обвинял Эсхина в недостойном поведении в качестве посла, но не смог убедительно доказать это. Эсхин выиграл дело преимуществом в 30 голосов. Посольство упоминается и в другой, более поздней судебной тяжбе 330 года до н. э.: Aeschines, Against Ctesiphon (3) and Demosthenes, On the Crown (18).


[Закрыть]. Их речи писались не для истории, и к ним следует относиться с осторожностью, но под колкостями и взаимной клеветой скрываются бесценные сведения о том невероятном моменте мировой истории, когда представители самого выдающегося города-государства Греции наконец впервые встретились лицом к лицу с Филиппом.

Афиняне решили произносить свои речи по очереди, в соответствии с возрастом, начиная со старших членов посольства. Филипп внимательно слушал, что говорил каждый из них, запоминая доводы и готовясь к ответам. Эсхин был предпоследним, в речи «О посольстве» он излагал свои аргументы, говорил о старых союзах между Афинами и Македонией, напоминая Филиппу, что афинский полководец Ификрат однажды спас ему жизнь, предложив защиту его семье после смерти отца. Упомянуть Амфипол – город, который привел к конфликту двух держав, – предполагалось в финале. Эсхин сказал, что жители этого города не должны были проигрывать, изначально он был афинским и, возможно, все еще оставался их собственностью, несмотря на принадлежащее Филиппу право завоевателя. Мягко говоря, сомнительное утверждение. Эсхин произнес сдержанную речь, полагаясь на прекрасный, хорошо поставленный голос. Теперь все взоры обратились к последнему из ораторов – Демосфену, уже известному своим умением вдохновлять слушателей. По пути в Пеллу он хвастался, что его доводы легко «зашьют Филиппу рот», и теперь все ожидали «шедевра красноречия»[278]278
  Aeschines, On the Embassy (2) 34.


[Закрыть].

Собравшиеся ерзали на местах, подаваясь вперед в ожидании кульминации. Демосфен вышел в центр и, слегка поправив плащ и бросив быстрый взгляд на аудиторию, приготовился начать речь. А затем произошло нечто поразительное. Один из величайших ораторов своего времени, человек, произнесший бесчисленное количество речей перед тысячами слушателей в афинских судах и собраниях, застыл. Ему удалось выдавить что-то невнятное, а потом он замолчал. Филипп, изображая великодушного хозяина, призвал гостя не торопиться и вспомнить приготовленные слова, но это был провал. По словам Эсхина, «последовало молчание; затем глашатай приказал нам отойти»[279]279
  Aeschines, On the Embassy (2) 35 (trans. C. D. Adams, Loeb 106).


[Закрыть]. Причины неудачи Демосфена остаются неясными. Обычно его выступления были тщательно подготовлены. Один современник насмехался над тем, что они пахли ламповыми фитилями, намекая, что оратор усердно работал над ними до глубокой ночи[280]280
  Plutarch, Life of Demosthenes 8.3.


[Закрыть]. Возможно, придуманные Демосфеном аргументы уже были произнесены другими участниками посольства и ему мало что оставалось сказать, а может, богатство и великолепие царского дворца лишили его самообладания.

Филипп посоветовался со своими Спутниками, перед тем как снова принять афинян. Он обязался ответить на каждый изложенный ими аргумент. О провале Демосфена вежливо не упоминали. Несомненно, вновь заговорили об Амфиполе: он принадлежал Македонии, и возврата быть не могло. Однако относительно афинского контроля над Херсонесом решили иначе: Филипп пообещал не ступать на эту землю, пока идут переговоры, и выразил желание поддерживать дружбу. Точные цели Филиппа остаются неясными, но вполне вероятно, что во время переговоров он думал о Священной войне. В конечном счете он знал, что ее окончание возможно только в случае нейтрализации Афин. Обещанием мира и союза он связывал афинянам руки, еще больше изолируя Фокиду перед решающим наступлением.

Македонские цари имели репутацию людей вероломных, говорящих одно, а делающих другое, отправляющих по миру целые корабли, груженные ложью. Филипп не оказался исключением, когда взял Амфиполь, пообещав его Афинам, а затем оставил город себе[281]281
  Hermippus, frag. 63.8 (Athenaeus, Learned Banqueters 1.27d) («корабли, полные лжи» в связи с действиями Пердикки II). Про Амфиполь см. главу 1.


[Закрыть]. Но он был мастером интриги, обладал отличной памятью и красноречием, а афинян впечатлил прием, поэтому они слишком увлеклись идеей заключения мира. Было намечено потенциальное соглашение, а затем в честь послов устроили пир. Демосфен, хотя и был известным трезвенником, смог воочию убедиться, «что они гордятся гостеприимством, свидетельствующим о богатстве и великолепии»[282]282
  Demosthenes, On the False Embassy (19) 235 (trans. C. A. Vince and J. H. Vince, Loeb 155).


[Закрыть]. Для Филиппа все это было дипломатической игрой.

Посольство покинуло Пеллу через неделю. Но это было только начало переговоров, и послам предстояло дать официальный отчет Совету и Ассамблее обо всем, что произошло. Они везли в Афины письмо Филиппа, выражавшее его дружеские чувства. На обратном пути Демосфен разговаривал со своими спутниками и дерзнул расспрашивать их о благоприятном впечатлении от царя. Те охотно кивали, хваля среди прочего отличную память, красивую внешность и его способность бражничать. Но Демосфен всего лишь хитрил: их речи позволили ему составить более циничный портрет послов, соответствующий его прежним речам и наиболее благоприятный для толпы. Он опроверг доводы послов, заявив, что первое качество, за которое те хвалили Филиппа, «подходит для софиста, второе – для женщины, третье – для губки, но ни одно из них не пристало царю»[283]283
  Plutarch, Life of Demosthenes 16.4 (trans. B. Perrin, Loeb 99). См.: Aeschines, On the Embassy (2) 40–53.


[Закрыть].

За их возвращением в Афины внимательно следили трое македонских послов, Антипатр, Парменион и Еврилох, входившие в ближний круг Филиппа. Они должны были принять клятвы от афинян, если установятся мир и союз. Демосфен любезничал с ними, лично развлекал, добивался, чтобы гости заняли места в первом ряду театра, стремился показать, что афинское гостеприимство не уступает гостеприимству аргеадского двора. Однако условия соглашения вызвали споры. Суть вопроса заключалась в том, кто именно должен в нем участвовать. Фокида, Керсоблепт и фессалийский город Алос, который Филипп все еще осаждал, не входили во Второй Афинский союз, но имели собственные отдельные соглашения с Афинами. Для обсуждения предложений и голосования по ним была созвана двухдневная сессия народного собрания на Пниксе. После обмена мнениями решили исключить союзников, не входящих в лигу, поскольку македонские послы явно дали понять, что без этого рассчитывать на согласие Филиппа не приходится. Македония и Афины сохранят за собой все владения, которые у них были на момент соглашения, но афиняне, несмотря на удерживаемый ими Херсонес, вынуждены будут признать окончательную потерю Амфиполя. Члены посольства, посетившего Пеллу, снова собрались и отправились на север – на этот раз чтобы принести клятвы Филиппу и его союзникам.

Они собирались в путь медленно, и уже в Афинах проявились внутренние разногласия. Во время путешествия спутники избегали Демосфена, отказываясь обедать с ним или, по возможности, ночевать в одном помещении. Они прибыли в Пеллу в мае, когда Филипп все еще находился во Фракии, превращая Керсоблепта в своего вассала. Вскоре к афинянам присоединились многочисленные греческие посольства: фессалийцы, фиванцы, лакедемоняне (спартанцы) и, что интригует, фокидяне[284]284
  Justin, Epitome 8.4.6.


[Закрыть]. Очевидным становился масштаб вовлеченности Филиппа в греческие дела. Афиняне, которые всегда считали себя главными среди греков, отныне были лишь одним из многих государств, имевших дело с Македонией.

Александру в ту пору было девять лет, и именно в связи с этими событиями появляется первое свидетельство очевидца о мальчике. Эсхин пишет, что во время их пребывания в Пелле царевич появился на послеобеденном развлечении. Он играл на кифаре, что указывает на достаточную музыкальную подготовку, читал стихи и вел дискуссию с другим мальчиком, личность которого, к сожалению, неизвестна. Вероятно, это был один из его приемных братьев, вместе с которыми он воспитывался. И хотя царевич был слишком юн, чтобы принимать участие в застолье и разговорах взрослых, его присутствие было явной демонстрацией культуры македонского двора и утонченности царской семьи. Посольство обратило внимание на таланты мальчика, и позже о нем говорили в Афинах. Демосфен, очевидно, отпустил несколько непристойных шуток насчет царевича – это было началом вражды между ними, а Эсхина обвинили в попытке соблазнить его. Но главное: несмотря на юность, об Александре уже говорили за пределами Македонии[285]285
  Aeschines, Against Timarchus (1) 166–169 (речь произнесена весной 345 года до н. э.). См.: N. Fisher, Aeschines: Against Timarchus (Oxford, 2001), pp. 312–314.


[Закрыть].

Вернувшись в Пеллу, Филипп сразу приступил к подготовке похода на юг, чтобы закончить Священную войну. Афинское посольство снова удостоилось аудиенции, и на этот раз первым выступил Демосфен. Он держался более уверенно, но столь подобострастно, что некоторые из его спутников прятали лица от стыда, когда он рассказывал обо всех своих добрых делах в отношении македонских послов. Очевидно, до Филиппа дошли слухи о его клевете на афинян, и Демосфен сделал все возможное, чтобы исправить положение: «Я не сказал, что вы красивы, потому что самое прекрасное из всех существ – это женщина; не сказал, что вы замечательно пьете, ибо это, по-моему, комплимент для губки; не сказал, что у вас отличная память, ибо думаю, что такая похвала может относиться к завзятому софисту»[286]286
  Aeschines, On the Embassy (2) 112 (trans. C. D. Adams, Loeb 106).


[Закрыть]. Вторым выступал Эсхин, который обратился к более важным вопросам, связанным с судьбой фокидян. Он умолял, чтобы наказание понесли только лидеры и Филипп не позволял фиванцам наживаться за счет Фокиды. Ответ царя был туманным, он вел опасную дипломатическую игру, устраивая частные беседы с противоборствующими сторонами, тщательно маневрируя во имя того, чтобы занять главенствующую позицию. Через своих Спутников он передавал послам многочисленные обещания. Эсхина, который был убежденным противником Филиппа, заставили поверить, что царь последует его совету, в то время как фиванцев и фессалийцев, вероятно, уверили в обратном. Царила атмосфера тревожности и неопределенности. Теперь Демосфен понимал, насколько непроста сложившаяся ситуация, и опасался будущего.

Филипп удерживал афинян в Пелле до тех пор, пока не подготовился к кампании, заявив, что ему нужна их помощь для разрешения ситуации в Алосе. Он согласился вернуть афинских пленников, взятых в Олинфе и других местах, перед летним праздником Панафиней, но до тех пор они оставались под его «опекой», хотя Демосфену и удалось заплатить выкуп за некоторых из них – доброе дело, которому он впоследствии будет придавать большое значение[287]287
  Demosthenes, On the Crown (18) 32 (клятва); On the False Embassy (19) 168 (пленники).


[Закрыть]. Филипп также откладывал момент принесения клятв, необходимых для ратификации мира, пока не достиг города Феры. К тому времени было слишком поздно для каких-либо политических маневров. Заключенный мир назвали в честь его активного сторонника – Филократа. Условия Филократова мира высекли на каменных стелах, установленных в Афинах и Македонии.

Посольство отплыло обратно в свой город спустя два месяца. Участники представили отчет Совету, и Демосфен, по-видимому, выразил обеспокоенность, заявив, что задержки дорого обошлись грекам и дали Филиппу время расширить свою власть. Он призвал не отказываться от Фокиды и не покидать Фермопилы. На следующий день было созвано народное собрание, где зачитали еще одно вежливое письмо Филиппа, в котором он извинялся за задержки и заверял в своей благожелательности к Афинам. Эсхин помог успокоить граждан, рассказав о том, что считал планами Филиппа, и утверждая, что Афины только выиграют от его действий. Было принято решение о распространении мира и союза на потомков Филиппа, а также о помощи Амфиктионии, если фокидяне не сдадут Дельфы. Созвали еще одно посольство, чтобы сообщить о решениях Филиппу. На этот раз Демосфен вежливо отказался от участия в нем, а Эсхин, по всей видимости, симулировал болезнь, чтобы соперник в его отсутствие не смог убедить Собрание отказаться от своих решений.

Тайные переговоры Филиппа с фокидянами подготовили почву для его продвижения в Центральную Грецию. Они сдали ему Фермопилы, полководец Фалаик отозвал 8000 наемников, которыми командовал, а оставшиеся фокидяне быстро капитулировали[288]288
  Diodorus Siculus, Library of History 16.60.1–2.


[Закрыть]. Священная война закончилась без кровопролития. Надежды афинян на мягкое наказание их союзников рухнули, когда Филипп передал решение в руки совета Амфиктионии, на котором присутствовали враждебно настроенные стороны. Города Фокиды были разделены между соседями, членство в совете аннулировано, а на жителей налагались огромные штрафы до тех пор, пока богатства Аполлона не будут восстановлены. Тем не менее все могло быть гораздо хуже: итейцы, входившие в состав совета, призывали убить всех фокейских мужчин, способных держать оружие[289]289
  Aeschines, On the Embassy (2) 142.


[Закрыть]. Афиняне чувствовали себя обманутыми, и мир с самого начала оказался непопулярным. Соглашение не принесло ощутимых выгод, Амфиполь ушел из рук, союзники-фокидяне были фактически уничтожены, фиванская власть не только не покорилась, но вновь окрепла и возросла, а Филипп получил контроль над Фермопильским перевалом. Какое-то время афиняне думали, что на их город вот-вот нападут македоняне, был даже издан указ об эвакуации сел и подготовке окрестных крепостей к защите города. Однако дальнейшие заверения македонского царя развеяли их опасения. Но последствия соглашения ожесточили граждан. Росли разногласия среди членов первого посольства. Демосфен быстро дистанцировался от мира, его антимакедонская риторика наконец нашла благодарную аудиторию, и вскоре это сделало его самым влиятельным человеком в городе.

В награду за прекращение войны Филиппу предоставили два голоса в совете Амфиктионии, ранее принадлежавших Фокиде. Это дало ему право официально вмешиваться в дела материковой Греции и даже предоставило промантию, то есть особую привилегию первым консультироваться с Дельфийским оракулом, потеснив Афины с вершины списка[290]290
  Diodorus Siculus, Library of History 16.60.1; Pausanias, Guide to Greece 10.3.1–3; Speusippus, Letter to Philip 8; Demosthenes, Third Philippic (9) 32.


[Закрыть]. Филипп также в некотором качестве председательствовал на Пифийских играх в Дельфах, которые не проводились почти десятилетие, и афинские официальные лица решили бойкотировать это празднество[291]291
  Diodorus Siculus, Library of History 16.60.2; Demosthenes, On the False Embassy (19) 128.


[Закрыть].

Символическая процессия проделала длинный путь вверх по возвышающимся над долиной Федриадам – сияющим скалам, которые образуют живописный фон для священных Дельф. Фокидское оружие сбросили в пропасть, война закончилась[292]292
  Diodorus Siculus, Library of History 16.60.3.


[Закрыть]. Пока железо лязгало и стучало о камни, погружаясь в глубины ущелья, Амфиктионы могли поразмыслить о плачевном состоянии святилища. Сокровищницы стояли пустыми, храм Аполлона перекопали в поисках спрятанных богатств, даже знаменитый золотой треножник, установленный в память о победе греков над персами при Платеях в 479 году до н. э., не избежал гибели: его переплавили, чтобы оплатить услуги наемников. На прежнем месте осталась только девятиметровая бронзовая колонна в виде обвивших друг друга змей, на которой были выгравированы имена защитников[293]293
  Diodorus Siculus, Library of History 16.56.6–8; Pausanias, Guide to Greece 10.13.4; Scott, Delphi: A History of the Center of the Ancient World, p. 121, 151; R. Meiggs and D. Lewis, A Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Fifth Century BC (Oxford, 1988), No. 27.


[Закрыть]. Форму этого памятника можно рассматривать как метафору капризной политической природы городов-государств. Вместе они могли противостоять сильнейшим тиранам и добиваться славных побед, но чаще всего давняя враждебность друг к другу удерживала их от союзов и могла привести к ужасающим событиям, губительным для Эллады. Опыт Филиппа в обращении с противоборствующими сторонами окажется бесценным в последующие годы. Огромная известность, которую он приобрел во время Священной войны, позволит ему поднять и укрепить свой статус.