Текст книги "Охотники за облаками"

11. Смертельный вальс

Смертоносцы вернулись на следующий день, когда мы были в школе.

Сначала мы услышали сирены и приказ возвращаться в школу и запереть все окна и двери. Потом мы увидели и их самих. Сирена смолкла, и в мире наступила тишина. Учителя заперли все входы и выходы.

Мы столпились у окон поглазеть на них. Для нас это было словно представление. Они неслись в воздушном потоке и развевались на ветрах. Они почти заслоняли свет. Напряженная, тяжелая тишина укутала все как одеялом и накрыла собой, казалось, весь остров. Мы толкались, пытаясь встать так, чтобы было лучше видно. Некоторые залезли на парты, но учительница ничего им на это не сказала. Мы смотрели, слушали и ждали.

Дженин стояла передо мной у самого окна. Я наблюдал за ней, когда показались смертоносцы. Она словно лучилась. Остальные смотрели кто заворожено, кто настороженно, но Дженин только улыбалась, словно и она и небесные медузы были посвящены во что-то остальным неведомое – в некую природную необузданность, что-то неприрученное и опасное.

– Разве они не прекрасны?

– Прекрасны и опасны, – заметил я.

Она не ответила и лишь продолжала смотреть.

Может, дело было в том, что они тоже были путешественниками и скитальцами. Или в том, что они тоже были свободны и вольнолюбивы. Но какова бы ни была причина, она улыбалась их приближению, словно они были в родстве, словно понимали друг друга.

Смертоносцы были уже совсем низко.

– Да их же сотни, – сказал кто-то.

– Тысячи!

– Миллионы!

Я бы сказал, порядка шестидесяти. Тут были и уже взрослые особи, и еще не до конца сформировавшиеся, и как будто совсем малыши. Их прозрачные туловища и длинные щупальца плыли к нам. Можно было разглядеть их глаза и вены. Их сердца были видны сквозь прозрачные тельца, и даже их сердцебиения: сердца то сжимались как кулак, то расслаблялись, потом снова сжимались, продолжая качать кровь.

Они плыли так вальяжно! Так могли бы плыть кувшинки по поверхности пруда. Они продвигались вперед, и это было словно наступление армии цветов.

На нас они как будто смотрели свысока. И дело было не в том, что они физически плыли у нас над головами, а в чем-то другом, в этой грациозной лени в их движениях, из-за которой ты казался себе неуклюжим, неловким и скованным. Они смотрели на нас со снисхождением, большие и величавые, бесстрастные, с загадочными улыбками Будды.

Однако, если верить книгам, они едва ли отдавали себе отчет в собственном существовании. Мозги у них были непропорционально крошечными, разум практически отсутствовал. При взгляде на них были отчетливо видны их глаза, сердце, пищеварительный тракт, но что до мозгов, сложно было догадаться, где они.

Скорее всего, мозг – вон то серое пятнышко за глазами, размером с крупную небесную креветку. Сложно было поверить, что такие величественные, красивые и опасные создания были, по сути, совершенно тупы, сообразительностью мало отличаясь от овоща, и, вероятно, уступая в ней даже насекомым.

Но тем не менее зрелище было захватывающим.

– Едва отдают отчет в собственном существовании, – сказал я. – Мозг такой крошечный, что они даже не знают, что он у них есть.

Дженин повернулась посмотреть на меня.

– Я встречала таких людей, – сказала она.

– Да, – согласился я. – Я тоже.

Раздался первый удар.

Щупальца одного смертоносца врезались в оконное стекло. Стекло специально для таких случаев было закаленным. Но мы все равно непроизвольно пригнулись. Кто-то свалился с парты, на которую залез.

Послышались крики и плач. Было слышно, как ревут в соседней аудитории младшеклассники, а учительница успокаивает их, уверяя, что все скоро закончится, нечего бояться, все будет хорошо.

Щупальца проскользили по стеклу, задержались на мгновение и поползли дальше, оставляя за собой слизяные потеки на окне.

– Фууу!

Это и впрямь было омерзительно. Но это же медузы.

Они заполонили все небо, как воздушные шары на фестивале. Добрый час уйдет на то, чтобы они все прошли. Учительница позволила нам посмотреть на них еще немного, но потом сказала, что пора возвращаться к уроку.

Она как раз велела рассаживаться по местам, когда мы услышали этот звук. Он доносился снаружи. Там кто-то протяжно скулил. Выглянув в окно, я увидел щенка. Это был песик детей нашего уборщика. Он находился сейчас около их дома, через двор от нас, сидел на земле, смотрел в потемневшее небо и жалобно скулил, а к нему медленно подбиралось полное беспощадного яда щупальце.

Мы как вкопанные смотрели за движением щупальца. Оно протащилось по грязи. Щенок, подвывая, продолжал сидеть, слишком перепуганный, чтобы двинуться с места. Под ним растекалась лужица. Щенок смотрел в небо, удивленный, завороженный и неподвижный от испуга. Щупальце прошло мимо. Всего в нескольких сантиметрах от щенка. Но уже подступали другие.

– Кто-то же должен ему помочь! – послышался голос.

Вот только кто? Кто станет рисковать своей шкурой? Ради собаки?

Заплакала девочка.

– Собачка, собачка, бедненькая!

Нам всем было жалко собаку, но мы ничего не могли сделать. Я не мог оторваться глаз, мне было и жутко, и сказать по правде, любопытно. Как в фильмах ужасов, когда ты с интересом следишь за развитием сюжета в наивысший момент напряжения – например, когда герой стоит на натянутой проволоке, и ты ждешь, сорвется он или нет. Только сейчас все было по-настоящему. Я не хотел, чтобы щенок погиб. Никто не хотел. Но всем было ясно, что это неизбежно. Десяток смертоносцев над нами плыли так кучно, что соприкасались туловищами. Как круглые шарики, они то прижимались друг к другу, то отталкивались, им-то был нипочем их собственный яд.

Щупальца их были, как лианы. Если хотя бы один из них заденет мягкую шерстку, тело щенка начнет разъедать ядовитая кислота, он испустит резкий истошный вопль – и все будет кончено.

Она спрыгнула с парты.

– Дженин, – окликнул я, – что ты делаешь?

– Если все остальные так и будут просто стоять…

И в мгновение ока она была такова. За ней со стуком захлопнулась дверь.

– Эй! – закричала учительница.

Слишком поздно. В двери оставили ключ. Секунду спустя Дженин уже была на улице и бежала по школьному двору. Учительница колотила в окно:

– Дженин! Вернись сейчас же!

Но Дженин не слышала или не хотела слышать. Она неслась к щенку. Тот заметил ее и сделал то, что не пошло на пользу никому из них: он пустился наутек. Он бежал в обратном направлении, прямо навстречу приближавшимся плотным занавесям щупалец, тысячами лент, протянутым смертоносцами с неба.

– Дженин! Вернись сейчас же…!

Куда там. Дженин побежала за щенком и загнала его в угол. Тот скулил и тявкал, почти комично растопырив лапы в попытках увильнуть от нее и вырваться в самое пекло, от которого она его спасала. Дженин схватила его за загривок и сгребла в охапку. Потом повернулась и побежала с ним в укрытие. Но было уже поздно. Смертоносцы повисли над ней, окружив ее своими щупальцами. Выхода не было.

Никто не проронил ни звука. Мы наблюдали из-за непроницаемых стекол.

Щенок замолк и перестал вырываться. Похоже, в ее руках ему стало спокойнее. Она гладила его по голове, убаюкивала. Она стояла и ждала – смерти.

А потом начала раскачиваться, и как ни странно, танцевать.

Конечно, это вовсе не было никаким танцем, хотя выглядело именно так. Она стояла на месте, следя за приближением щупалец. Но когда одно приблизилось вплотную, она качнулась в сторону, и когда оно прошло мимо, изогнулась, чтобы избежать второго. По мере их движения ее фигура стала казаться рябью миража на распаленном зноем горизонте. Щупальца словно специально тянулись к ней, словно моля о подаянии, но она не давалась им.

Я затаил дыхание. Мы все смотрели и молчали, как зачарованные, готовые в любую секунду услышать ее крик и собачий вой, когда оба они запутаются в этих ядовитых джунглях, этих смертельных висячих клумбах.

Но крика все не было. Смертоносцы шли над ее головой, волоча щупальца по земле. Они извивались и кружились, и вместе с ними извивалась и кружилась Дженин. Они как будто сами танцевали с ней, уступая ее то одному, то другому партнеру, когда очередное щупальце, повальсировав с ней мгновение, отвешивало поклон, и на его место приходило новое.

Сложно сказать, сколько мы так стояли, и сколько она так качалась и танцевала. Скорее всего, считанные минуты, но они тянулись долго, как часы.

Наконец они миновали. Зазвенел отбой тревоги. Дженин одна стояла во дворе, все еще держа на руках маленького песика. Повсюду на земле осталась слизь. Осторожно переступая ее, Дженин двинулась к школе. Ей открыли дверь и впустили внутрь. Послышался собачий лай, а потом дверь класса распахнулась, и вошла Дженин. С пустыми руками. Должно быть, передала собаку кому-то из учителей.

Ни слова никому не говоря, она вернулась на свое место, достала учебники и стала дожидаться продолжения урока. Все смертоносцы ушли, и в небе посветлело. Уборщик уже был во дворе, разбрасывая лопатой реагент на кучи слизи.

Учительница посмотрела на нас, словно хотела сказать что-то, что-то очевидное и бессмысленное, вроде: «Это был очень опасный и необдуманный поступок, Дженин. Ты могла погибнуть!»

Но слова не шли. Она, как и мы все, понимала, что поступок Дженин был не только опасным и необдуманным. Вдобавок он был бесстрашным и отважным.

Учительница подошла к ней и положила руку ей на плечо.

– Молодец, Дженин, – прошептала она. – Это было храбро. Опасно, но храбро.

Лицо Дженин оставалось таким же бесстрастным, как всегда. Она лишь улыбнулась легонько и открыла книгу, готовая приступить к уроку. Я внимательно посмотрел на нее: на ее загорелую кожу и лицо с идеальными пропорциями, на глубокие, безобразные шрамы, которые шли по скулам к губам. Никогда за всю свою жизнь я не знал таких, как она. За ней я отправился бы на край света.

Мне казалось, что я должен был сам попытаться спасти эту собаку. Что я трус, потому что этого не сделал. Но я также понимал, что если бы пошел туда, то лежал бы сейчас мертвым на щебне школьного двора, с кислотными ожогами по всему телу и ядом на коже. И щенок тоже был бы мертв. Так какой был бы в этом смысл?

Танцы не были моей сильной стороной.

В общем, в героизме без навыков мало толку. Он может так и остаться бессмысленным самопожертвованием или пустым жестом. Но Дженин не была самонадеянной, она знала, что нужно делать и как себя вести. Она не собиралась жертвовать жизнью ради собаки. Она хотела спасти щенка – и сделала это.

Может, как и смертоносцы, она и была дикой и свободной.

Но в отличие от них, у нее были мозги.

Мне удалось поговорить с ней, когда мы возвращались в тот день домой.

– Ты вела себя очень храбро, Дженин, – сказал я. – Разве что немного глупо.

– Совсем как ты, значит. Только наоборот, – парировала она.

Я не сразу сообразил, что она имеет в виду. Но она улыбалась. Так что я предположил, что это такая шутка.

– Так ты поедешь с нами? – спросила она. – Мы уплываем на эти выходные. Твои родители не против?

– Э-э… Строго говоря, они еще не ответили. Но надеюсь, они в конечном итоге согласятся, – ответил я.

– Ты всегда на что-то надеешься, да, Кристьен? – заметила она.

– Да, – решил я. – Так и есть, пожалуй.

Только она и половины моих надежд не знала. Не знала, какой важной их частью была она сама.

12. Такие люди

На папу рассказ об этом происшествии произвел хорошее впечатление, а вот на маму – нет.

– Какая дикость, – сказала она. – Рисковать жизнью из-за собаки.

– Но это же охотники за облаками, они вообще очень храбрый народ, – ответил папа. – И находчивый. Он наверняка будет в безопасности, если проведет пару дней с такими людьми.

– С такими людьми, вот именно, – повторила мама, но с другой интонацией. Было буквально слышно, что она говорит курсивом.

Ей очень сильно не нравились такие люди. У таких людей было слишком много татуировок, шрамов и колец в ушах, они пользовались ножами чаще, чем вилками, и не говорили «прошу прощения», когда выходили из-за стола (если у них был стол, из-за которого можно выходить).

– Не вижу вреда в этой поездке, – сказал папа. – Это же только на выходные.

– А как же его уроки?

– Сделает перед отъездом.

– Нет, они ведь уезжают сразу после школы.

– Значит, сделает на борту. В пути у него будет полно времени. Здесь же нет никаких облаков, верно? Они проплывут часов десять, не меньше, наверное, прежде чем найдут облако. К тому же, как эта девочка делает уроки и где? На борту и делает, надо полагать.

– Если она вообще их делает, – фыркнула мама.

Потому что, конечно, подумал я, не станут же такие люди тратить время на уроки.

– Все она делает, – ответил я. – Всегда и все без исключения, между прочим.

Я мог бы добавить, что по успеваемости она в пятерке лучших в классе. Но тогда меня спросят, почему я не в пятерке, а это был не тот разговор, который мне хотелось сейчас заводить.

– Ну же. Давай отпустим парня, – великодушно сказал папа.

– Ну…

Это был хороший знак. У мамы заканчивались возражения, и ее возражения исчерпывали себя.

– Ладно, так и быть – но только один раз. И уж постарайся не забыть про уроки, это все, о чем я прошу.

В этом вся моя мама. Она хорошая, но ужасно не любит идти на уступки. А если уступить все-таки приходилось, ей обязательно нужно было поставить свое условие. Можешь поехать, но выучи при этом уроки. Можешь взять еще конфету, но потом почисти зубы. Непременное какая-нибудь оговорка.

Иногда я даже жалел, что у меня нет брата или сестры. Тогда она могла бы не обращать столько внимания на меня одного. Если бы она пилила двоих, каждому доставалось бы вдвое меньше, надо думать. Но я был единственным ребенком в семье.

В большинстве семей было по одному ребенку – мы были маленькими принцами и принцессами. Все из-за воды – все вечно боялись засухи. Так много ртов, и так мало воды на всех. Однажды, с полвека назад, случилась затяжная засуха. Половина надгробий на поле поминовения датируется именно тем периодом.

Сложно вообразить, каково было жить в прежнем мире, на планете, которая практически вся состояла из воды. Но даже там, если верить учебникам истории, были пустыни – и это в мире, который сплошь был в морях и реках. Я раньше думал, что нам врут об этом. Только потом я узнал, что морская вода была испорчена солью и оттого непригодна для питья, а реки – загрязнены. Когда-то там были ледники из чистейшей воды, но они все растаяли.

– Значит, вы разрешаете? – спросил я маму.

– Ладно уж. Но…

Я не помню, что там было за «но». Предпочитаю по возможности не вслушиваться в такие вещи. Если обращать внимание на все эти «но», никогда никуда не уедешь и ничего не сделаешь. Ты будешь приножден к месту и не рискнешь сойти с него от страха, что тогда тебя может постигнуть нечто ужасное.

И что тогда хорошего будет в твоей жизни, кроме того, что ты молодец и послушный мальчик, который всегда моет уши с мылом? Все это замечательно и достойно всяческого уважения. Но жизнь не должна на этом заканчиваться, согласны?

Я получил разрешение ехать, значит, я еду. Если Дженин не успела передумать, или ее мать не передумала вместо нее. Что до Каниша, для него я наверняка буду бесполезной обузой. Он был невысокого мнения о тех, кто не являлся охотником за облаками. С другой стороны, всем не угодишь, кем бы ты ни был, не стоит и пытаться.

Бывало, Каниш стоял на палубе пришвартованного корабля и бросал ножи в мачту, целясь в вырезанный на ней кружок. Он никогда не промахивался. Когда ему надоедало бросать ножи с открытыми глазами, он зажмуривался. И все равно никогда не промахивался. Или же он поворачивался к мачте спиной и бросал ножи через плечо. Однажды я видел, как он промахнулся. Но только раз. Следующий бросок угодил в цель.

Насколько можно было судить, это было единственным развлечением и досугом для Каниша: выслеживать облака, играть в кости и бросать ножи. Я никогда не видел его с книгой, я сомневался, что он вообще умеет читать – если не считать языка неба, приближения облаков и образования пара.

Думаю, небо и было для него вроде книги: необъятный калейдоскопический фолиант с несметным количеством страниц, рассказывающий бесконечную и беспрестанно меняющуюся повесть. Она никогда не наскучивала ему, и он никогда не уставал ее читать. Она была художественной и научной, стихотворной и биографической, религиозной и развлекательной, мистической и энциклопедической, все в одном.

Его часто можно было встретить в порту. Он сидел на палубе в постоянной готовности поднять паруса и вглядывался вдаль, словно увидал облако за полсотни километров, и ему не терпелось до него добраться.

Нечасто он обращал свой взор на остров или с мало-мальским интересом смотрел на его обитателей. Остров и люди были пустой тратой времени. Значение для него имели лишь одни облака, словно они были важнее всего остального.

А иногда он просто сидел на палубе и бросал кости, снова и снова, как будто выпавшие числа могли о чем-то поведать ему. Но что бы это ни было, он держал это при себе.

Мне были любопытны отношения Каниша с матерью Дженин, Карлой. Было интересно, не занял ли он место ее отца. Но он вел себя скрытно, так что сложно было сказать. Карла у них по-прежнему была главной, на правах хозяйки судна. Бывало, она проявляла норов и отдавала чеканные распоряжения, которые Каниш либо упорно игнорировал, либо снисходительно выполнял, когда это было ему удобно.

Иногда они спорили. Можно было увидеть, как они стоят на борту, он– со скрещенными на груди руками, упрямый и неподвижный, а Карла обрушивается на него с ураганом упреков или брани, или кто знает, с чем. В гневе она уже не говорила на тех языках, которые я понимал, а переходила на какой-то диалект, которым, видимо, владели ее предки, прибывшие сюда вместе с самыми первыми колонизаторами много лет назад. Даже тогда они уже были кочевниками.

Не уверен, что Каниш сам понимал ее речь. Но какая разница! Ее жесты, интонация и язык тела сообщали все, что нужно было знать: она сердится, и лучше ей не перечить.

Ростом она была почти с Каниша, и его вид ничуть ее не пугал. Но ведь и она не пугала его. Он просто безучастно выслушивал Карлу, позволяя гневному потоку слов окатить его, пока ее злость не иссякнет. Тогда он отмахивался ото всего и возвращался в свой угол на палубе, где извлекал кости и начинал бросать их на пол, как будто ожидая от них подсказки, где искать следующее скопление облаков.

Зато в другие дни они сидели рядом и смеялись, или, устроившись под навесом, лениво потягивали вино, которое выменяли на несколько литров своей воды.

По вечерам зачастую именно Каниш готовил ужин. Пряный аромат трав смешивался с запахом томящегося риса. Вегетарианцами они не были, но и мяса не ели. Зато они ели небесную рыбу, которую ловил Каниш. В открытом пустынном небе выбирать особенно не приходилось: или небесная рыба, или ничего.

Вдоль Главного Потока небесной рыбы было в изобилии, но подлетать близко к земле они остерегались. Впрочем, рыб нетрудно было приманить при помощи удочки и лакомой наживки, и тогда уж ловить их неводом, где они будут беспомощно бить хвостами. Должен признаться, мы и сами ели рыбу. Мне было жалко смотреть, как она гибнет, но она очень вкусная.

Рис – вот наша основная пища. Рису для роста нужно много воды, и каждое зернышко, что попадает к нам на стол, привезено из других мест. Его выращивают на тех редких островах нашей системы, где воды хватает с лихвой. Они образуют обширный архипелаг за десятки тысяч километров отсюда. Их нередко обволакивают тучи, и еще там есть солидные подземные источники. Называются они, неудивительно, Рисовыми Островами. Пусть неизобретательно, зато отражает суть.

После ужина Дженин обычно отправлялась делать уроки, а ее мать оставалась на палубе – читать, отдыхать или заниматься делами, а иногда она пела, и ее голос разливался по теплому, нежному воздуху. Песни Карлы почему-то всегда были скорбными, как плач по давно минувшему, по утерянному, по любимым людям, оставшимся в памяти, по всем и по всему, чего уже не вернуть назад.

Звуки ее песен всегда вызывали улыбку у моего отца. Он слышал ее голос, эхом доносящийся с пристани, когда засиживался допоздна за работой.

– Настоящий охотник за облаками, – говорил он. – Счастлива лишь тогда, когда несчастна.

Но у него у самого взгляд в эти минуты становился мечтательным, как будто он пытался вызвать в памяти какое-то давнее воспоминание. И он всегда оставлял открытым окно в кабинете, чтобы слышать каждое слово ее песен.

Редко, но бывало, что над нашим островом проливался дождь. Это оборачивалось временными трудностями для охотников, потому что тогда никто не покупал у них воду. Зачем, спрашивается, когда вода течет бесплатно? Дожди могли не прекращаться неделю, и охотники не зарабатывали ни пенни. Но в конце концов дождь переставал на многие месяцы, и людям снова приходилось рассчитывать на надежные источники: природные ручьи то там, то сям, промышленное производство воды – и на охотников за облаками.

Охотник за облаками во время дождя.

В нашей семье это стало расхожей фразой. Это папа придумал.

– Да что с тобой стряслось? Ты как охотник за облаками во время дождя.

Это значило, что ты выглядишь безнадежно несчастным. И отчасти промокшим.