Текст книги "Народные русские сказки из собрания А. Н. Афанасьева"

Царевна-змея

Ехал казак путем-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на прогалинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лег около стога и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в сено.

После отдыха сел на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Казак оглянулся, смотрит: стог сена горит, а в огне стоит красная дéвица и говорит громким голосом:

– Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти.

– Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу.

– Сунь в огонь свою пику; я по ней выберусь.

Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару назад отвернулся. Тотчас красная дéвица оборотилась змеею, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы. Казак испугался, не придумает, что ему делать и как ему быть.

Провещала змея человеческим голосом:

– Не бойся, добрый мóлодец! Носи меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство – останься и проживи там еще семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!

Поехал казак разыскивать оловянное царство.

Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года добрался до круглой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена. Поскакал на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту ж минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась, о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала – словно ее не было.

Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошел во дворец и стал осматривать комнаты. Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни одной души человеческой. «Эх, – думает казак, – куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, пришлось помирать голодною смертию!»

Только подумал, глядь – перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть – всего вдоволь; он закусил и выпил, подкрепил свои силы и вздумал пойти на коня посмотреть. Приходит в конюшню – конь стоит в стойле да овес уплетает.

– Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить.

Долго-долго оставался казак в оловянном зáмке, и взяла его скука смертная: шутка ли – завсегда один-одинешенек! Не с кем и словечка перекинуть. С горя напился он пьян, и вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится – везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показалося, схватил добрый мóлодец палку, вошел во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять: «Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!» Нет, никто не является.

Лег казак спать; на другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит – нет ему ничего! «Эх, – думает, – сама себя раба бьет, коль нечисто жнет! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!» Только покаялся, как сейчас и еда и питье – все готово!

Прошло дня три; проснувшись поутру, смотрит казак в окно – у крыльца стоит его добрый конь оседланный. Что бы такое значило? Умылся, оделся, Богу помолился, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни взялась – явилась красная дéвица:

– Здравствуй, добрый мóлодец! Семь лет окончилось – избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: я королевская дочь; полюбил меня Кощей Бессмертный, унес от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним насмеялася; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеею. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.

– А что за корысть в нем?

– Покатишь бочонок в правую сторону – тотчас дворец явится, покатишь в левую – дворец пропадет.

– Хорошо, – сказал казак.

Сел на коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ним пораздвинулись, и поехал он в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли – приезжает в сказанное королевство. Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и дает казаку полны мешки золота и жемчугу.

Отвечает добрый мóлодец:

– Не надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочонок, что в подвале стоит.

– Много хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За нее и бочонка не жаль; бери с Богом.

Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать.

Ехал-ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:

– Накорми меня, добрый молодец!

Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо – в ту ж минуту чудный дворец явился.

Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.

– Эй, слуги мои верные! – закричал казак. – Накормите-напоите моего гостя.

Не успел вымолвить – несут слуги целого быка и три котла пива. Начал старик уписывать да похваливать; съел целого быка и выпил три котла пива, крякнул и говорит:

– Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб за соль.

Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону – и дворца как не бывало.

– Давай поменяемся, – говорит старик казаку, – я тебе меч отдам, а ты мне бочонок.

– А что толку в мече?

– Да ведь это меч-саморуб; только стоит махнуть – хоть какая будь сила несметная, всю побьет! Вон видишь – лес растет; хочешь – пробу сделаю?

Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:

– Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес!

Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился.

Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб; махнул мечом и убил старика до смерти. После привязал бочонок к седлу, сел на коня и вздумал к королю вернуться. А под стольный город того короля подошел сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на нее мечом:

– Меч-саморуб! Сослужи-ка службу, поруби войско вражее.

Полетели головы, полилася кровь, и часу не прошло, как все поле трупами покрылося.

Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.

Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не былó.

Окаменелое царство

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат; служил он долго и беспорочно, царскую службу знал хорошо, на смотры, на ученья приходил чист и исправен. Стал последний год дослуживать – как на беду, невзлюбило его начальство, не только большое, да и малое: то и дело под палками отдувайся!

Тяжело солдату, и задумал он бежать; ранец через плечо, ружье на плечо и начал прощаться с товарищами, а те его спрашивать:

– Куда идешь? Аль батальонный требует?

– Не спрашивайте, братцы! Подтяните-ка ранец покрепче да лихом не поминайте!

И пошел он, добрый молодец, куда глаза глядят.

Много ли, мало ли шел – пробрался в иное государство, усмотрел часового и спрашивает:

– Нельзя ли где отдых взять?

Часовой сказал ефрейтору, ефрейтор офицеру, офицер генералу, генерал доложил про него самому королю. Король приказал позвать того служивого перед свои светлые очи.

Вот явился солдат, как следует – при форме, сделал ружьем на караул и стал как вкопанный. Говорит ему король:

– Скажи мне по совести, откуда и куда идешь?

– Ваше королевское величество, не велите казнить, велите слово вымолвить.

Признался во всем королю по совести и стал на службу проситься.

– Хорошо, – сказал король, – наймись у меня сад караулить; у меня теперь в саду неблагополучно – кто-то ломает мои любимые деревья, так ты постарайся – сбереги его, а за труд дам тебе плату немалую.

Солдат согласился, стал в саду караул держать.

Год и два служит – все у него исправно; вот и третий год на исходе, пошел однажды сад оглядывать и видит – половина что ни есть лучших деревьев поломаны.

«Боже мой! – думает сам с собою. – Вот какая беда приключилася! Как заметит это король, сейчас велит схватить меня и повесить».

Взял ружье в руки, прислонился к дереву и крепко-крепко призадумался.

Вдруг послышался треск и шум, очнулся добрый молодец, глядь – прилетела в сад огромная, страшная птица и ну валять деревья. Солдат выстрелил в нее из ружья, убить не убил, а только ранил ее в правое крыло; выпало из того крыла три пера, а сама птица наутек пустилась. Солдат за нею; ноги у птицы быстрые, скорехонько добежала она до провалища и скрылась из глаз.

Солдат не убоялся и вслед за нею кинулся в то провалище, упал в глубокую-глубокую пропасть, отшиб себе все печенки и целые сутки лежал без памяти.

После опомнился, встал, осмотрелся, – что же? – и под землей такой же свет. «Стало быть, – думает, – и здесь есть люди!»

Шел-шел, перед ним большой город, у ворот караульня, при ней часовой; стал его спрашивать – часовой молчит, не движется; взял его за руку – а он совсем каменный!

Взошел солдат в караульню – народу много, и стоят и сидят, только все окаменелые; пустился бродить по улицам – везде то же самое: нет ни единой живой души человеческой, всё как есть камень! Вот и дворец расписной, вырезной, марш туда, смотрит – комнаты богатые, на столах закуски и напитки всякие, а кругом тихо и пусто.

Солдат закусил, выпил, сел было отдохнуть, и послышалось ему – словно кто к крыльцу подъехал; он схватил ружье и стал у дверей.

Входит в палату прекрасная царевна с мамками, с няньками; солдат отдал ей честь, а она ему ласково поклонилась.

– Здравствуй, служивый! Расскажи, – говорит, – какими судьбами ты сюда попал?

Солдат начал рассказывать:

– Нанялся-де я царский сад караулить, и повадилась туда большая птица летать да деревья ломать; вот я подстерег ее, выстрелил из ружья и выбил у ней из крыла три пера; бросился за ней в погоню и очутился здесь.

– Эта птица – моя родная сестра: много она творит всякого зла и на мое царство беду наслала – весь народ мой окаменила. Слушай же: вот тебе книжка, становись вот тут и читай ее с вечера до тех пор, пока петухи не запоют. Какие бы страсти тебе ни казалися, ты знай свое – читай книжку да держи ее крепче, чтоб не вырвали; не то жив не будешь! Если простоишь три ночи, то выйду за тебя замуж.

– Ладно! – отвечал солдат.

Только стемнело, взял он книжку и начал читать.

Вдруг застучало, загремело – явилось во дворец целое войско, подступили к солдату его прежние начальники, и бранят его, и грозят за побег смертию; вот уж и ружья заряжают, прицеливаются… Но солдат на то не смотрит, книгу из рук не выпускает, знай себе читает.

Закричали петухи – и все разом сгинуло!

На другую ночь страшней было, а третью и того пуще: прибежали палачи с пилами, топорами, молотами, хотят ему кости дробить, жилы тянуть, на огне его жечь, а сами только и думают, как бы книгу из рук выхватить. Такие страсти были, что едва солдат выдержал.

Запели петухи – и демонское наваждение сгинуло! В тот самый час все царство ожило, по улицам и в домах народ засуетился, во дворец явилась царевна с генералами, со свитою, и стали все благодарствовать солдату и величать его своим государем. На другой день женился он на прекрасной царевне и зажил с нею в любви и радости.

Неумойка

Отслужил солдат три войны, не выслужил и выеденного яйца, и отпустили его в чистую*. Вот он вышел на дорогу, шел-шел, пристал* и сел у озера; сидит да думу думает: «Куда теперь мне деваться, чем прокормиться?.. К черту, что ли, в работники наняться!» Только вымолвил эти речи, а чертенок тут как тут – стоит перед ним, кланяется:

– Здорово, служба!

– Тебе что надо?

– Да не сам ли ты захотел к нам в работники наняться? Что ж, служивый, наймись! Жалованье большое дадим.

– А какова работа?

– Работа легкая: только пятнадцать лет не бриться, не стричься, соплей не сморкать, нос не утирать и одежи не переменять!

– Ладно, – говорит солдат, – я возьмусь за эту работу, но с тем уговором, чтобы все мне было готово, чего душа пожелает!

– Уж это как водится! Будь спокоен, за нами помешки не будет.

– Ну так по рукам! Сейчас же перенеси меня в большой столичный город да кучу денег притащи; ты ведь сам знаешь, что этого добра у солдата без малого ничего!

Чертенок бросился в озеро, притащил кучу денег и мигом перенес солдата в большой город; перенес – и был таков!

– Вот на дурака напал! – говорит солдат. – Еще не служил, не работал, а деньги взял.

Нанял себе квартиру, не стрижется, не бреется, носа не утирает, одежи не переменяет, живет – богатеет; до того разбогател, что некуда стало денег девать. Что делать с серебром да с золотом?

– Дай-ка, – вздумал он, – начну помогать бедным; пусть за мою душу молятся.

Начал солдат раздавать деньги бедным, и направо дает, и налево дает – а денег у него не только не убывает, а еще прибавляется. Пошла об нем слава по всему царству, по всем людям.

Вот так-то жил солдат лет четырнадцать; на пятнадцатом году не хватило у царя казны; велел он позвать к себе этого солдата. Приходит к нему солдат небритый, немытый, нечесаный, сопли не вытерты, одежа не переменена.

– Здравия желаю, ваше величество!

– Послушай, служивый! Ты, говорят, всем людям добро делаешь; дай мне хоть взаймы денег. У меня на жалованье войскам не хватает. Если дашь, сейчас тебя генералом пожалую.

– Нет, ваше величество, я генералом быть не желаю; а коли хочешь жаловать, отдай за меня одну из своих дочерей, и бери тогда казны, сколько надобно.

Тут король призадумался; и дочерей жалко, и без денег обойтись нельзя.

– Ну, – говорит, – хорошо; прикажи списать с себя портрет, я его дочерям покажу – которая за тебя пойдет?

Солдат повернулся, велел списать с себя портрет – точь-в-точь как он есть, и послал его к царю.

У того царя было три дочери, призвал их отец, показывает солдатский портрет старшей:

– Пойдешь ли за него замуж? Он меня из великой нужды выведет.

Царевна видит, что нарисовано страшилище, волоса всклокочены, ногти не выстрижены, сопли не вытерты!

– Не хочу! – говорит. – Я лучше за черта пойду!

А черт откуда взялся – стоит позади с пером да с бумагой, услыхал это и записал ее душу. Спрашивает отец середнюю дочь:

– Пойдешь за солдата замуж?

– Как же! Я лучше в девках просижу, лучше с чертом повяжуся*, чем за него идти!

Черт записал и другую душу. Спрашивает отец у меньшой дочери; она ему отвечает:

– Видно, судьба моя такова! Иду за него замуж, а там что Бог даст!

Царь обрадовался, послал сказать солдату, чтоб к венцу готовился, и отправил к нему двенадцать подвод за золотом. Солдат потребовал к себе чертенка:

– Вот двенадцать подвод – чтобы сейчас все были золотом насыпаны!

Чертенок побежал в озеро, и пошла у нечистых работа: кто мешок тащит, кто два; живой рукой насыпали воза и отправили к царю во дворец.

Царь поправился и начал звать к себе солдата почитай каждый день, сажал с собою за единый стол, вместе с ним и пил и ел.

Вот, пока готовились они к свадьбе, прошло как раз пятнадцать лет: кончился срок солдатской службы. Зовет он чертенка и говорит:

– Ну, служба моя покончилась: сделай теперь меня молодцом.

Чертенок изрубил его на мелкие части, бросил в котел и давай варить; сварил, вынул и собрал все воедино как следует: косточка в косточку, суставчик в суставчик, жилка в жилку; потом взбрызнул мертвой и живой водою – и солдат встал таким молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером написать.

Обвенчался он с младшею царевною, и стали они жить-поживать, добра наживать; я на свадьбе был, мед-пиво пил, было у них вино – выпивал его по самое дно!

Прибежал чертенок в озеро; потребовал его дедушка к отчету:

– Что, как солдат?

– Отслужил свой срок верно и честно, ни разу не брился, не стригся, соплей не утирал, одежи не переменял.

Рассердился на него дедушка:

– В пятнадцать лет, – говорит, – не мог соблазнить ты солдата! Что даром денег потрачено, какой же ты черт после этого? – и приказал бросить его в смолу кипучую.

– Постой, дедушка! – отвечает внучек. – За солдатскую душу у меня две записаны.

– Как так?

– Да вот как: задумал солдат на царевне жениться, так старшая да средняя сказали отцу, что лучше за черта пойдут замуж, чем за солдата! Стало быть, они – наши!

Дедушка оправил* чертенка и велел его отпустить: знает-де свое дело!

Верлиока

Жили-были дед да баба, а у них были две внучки-сиротки – такие хорошенькие да смирные, что дед с бабушкой не могли ими нарадоваться. Вот раз дед вздумал посеять горох; посеял – вырос горох, зацвел. Дед глядит на него, да и думает: «Теперь буду целую зиму есть пироги с горохом».

Как назло деду, воробьи и напали на горох. Дед видит, что худо, и послал младшую внучку прогонять воробьев. Внучка села возле гороха, машет хворостиной да приговаривает:

– Кишь, кишь, воробьи! Не ешьте дедова гороху!

Только слышит: в лесу шумит, трещит – идет Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина*, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылем подпирается, сам страшно ухмыляется.

У Верлиоки была уже такая натура: завидит человека, да еще смирного, не утерпит, чтобы дружбу не показать, бока не поломать; не было спуску от него ни старому, ни малому, ни тихому, ни удалому. Увидел Верлиока дедову внучку – такая хорошенькая, ну как не затрогать ее? Да той, видно, не понравились его игрушки: может быть, и обругала его – не знаю; только Верлиока сразу убил ее костылем.

Дед ждал-ждал – нет внучки, послал за нею старшую. Верлиока и ту прибрал.

Дед ждет-пождет – и той нет! – и говорит жене:

– Да что они там опозднились*? Пожалуй, с парубками* развозились, как трещотки трещат, а воробьи горох лущат. Иди-ка ты, старуха, да скорей тащи их за ухо.

Старуха с печки сползла, в углу палочку взяла, за порог перевалилась, да и домой не воротилась. Вестимо, как увидела внучек да потом Верлиоку, догадалась, что это его работа; с жалости так и вцепилась ему в волосы. А нашему забияке то и на руку…

Дед ждет внучек да старуху – не дождется; нет как нет! Дед и говорит сам себе:

– Да что за лукавый! Не приглянулся ли и жене парень чернявый? Сказано: от нашего ребра* не ждать нам добра; а баба все баба, хоть и стара!

Вот так мудро размысливши, встал он из-за стола, надел шубку, закурил трубку, помолился Богу, да и поплелся в дорогу.

Приходит к гороху, глядит: лежат его ненаглядные внучки – точно спят; только у одной кровь, как та алая лента, полосой на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев так и оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя. Дед зарыдал не на шутку, целовал их, миловал да слезно приговаривал.

И долго бы проплакал, да слышит: в лесу шумит, трещит – идет Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылем подпирается, сам страшно ухмыляется. Схватил деда и давай бить; насилу бедный вырвался да убежал домой.

Прибежал, сел на лавку, отдохнул и говорит:

– Эге, над нами строить штуки! Постой, брат, у самих есть руки… Языком хоть что рассуждай, а рукам воли не давай. Мы и сами с усами! Задел рукой, поплатишься головой. Видно тебя, Верлиока, не учили сызмала пословице: делай добро – не кайся, а делай зло – сподевайся*! Взял лычко, отдай ремешок!

Долго рассуждал дед сам с собою, а, наконец, наговорившись досыта, взял железный костыль и отправился бить Верлиоку.

Идет-идет и видит ставок*, а на ставке сидит куцый селезень. Увидал деда селезень и кричит:

– Так, так, так! Ведь я угадал, что тебя сюда поджидал. Здоров, дед, на сто лет!

– Здорово, селезень! Отчего же ты меня поджидал?

– Да знал, что ты за старуху да за внучек пойдешь к Верлиоке на расправу.

– А тебе кто сказал?

– Кума сказала.

– А кума почем знает?

– Кума все знает, что на свете делается; да другой раз еще дело и не сделалось, а кума куме уж о том на ухо шепчет, а нашепчутся две кумы – весь мир узнает.

– Смотри, какое диво! – говорит дед.

– Не диво, а правда! Да такая правда, что бывает не только с нашим братом, а водится и промеж старшими.

– Вот что! – молвил дед и рот разинул; а потом, опомнившись, снял шапку, поклонился куцему селезню и говорит: – А вы, добродею*, знаете Верлиоку?

– Как, как, как не знать! Знаю я его, кривого.

Селезень поворотил голову на сторону (сбоку они лучше видят), прищурил глаз, поглядел на деда, да и говорит:

– Эге! С кем не случается беда? Век живи, век учись, а все дурнем умрешь. Так, так, так!

Поправил крылья, повертел задом и стал учить деда:

– Слушай, дедушка, да учись, как на свете жить! Раз как-то вот тут на берегу начал Верлиока бить какого-то горемыку. А в тé поры была у меня за каждым словом поговорка: ах, ах, ах! Верлиока потешается, а я сижу в воде, да так себе и кричу: ах, ах, ах!.. Вот он, управившись по-своему с горемыкою, подбежал ко мне да, не говоря худого слова, хвать меня за хвост! Да не на таковского напал, только хвост у него в руках остался. Оно хоть хвост и невелик, а все-таки жаль его… Кому свое добро не дорого? Говорят же: всякой птице свой хвост ближе к телу. Верлиока пошел домой, да и говорит дорогою: «Постой же! Научу я тебя, как за других заступаться». Вот я и взялся за ум и с той поры – кто бы что ни делал, не кричу: ах, ах, ах! – а все придакиваю: так, так, так! Что же? И житье стало лучше, и почету от людей больше. Все говорят: «Вот селезень – хоть куцый, да умный!»

– Так не можешь ли ты, добродею, показать мне, где живет Верлиока?

– Так, так, так!

Селезень вылез из воды и, переваливаясь с боку на бок, словно купчиха, пошел по берегу, а дед за ним.

Идут-идут, а на дороге лежит бечевочка* и говорит:

– Здравствуй, дедушка, умная головушка!

– Здравствуй, бечевочка!

– Как живешь? Куда идешь?

– Живу и так и сяк; а иду к Верлиоке на расправу; старуху задушил, двух внучек убил, а внучки были такие хорошие – на славу!

– Я твоих внучек знала, старуху поважала*; возьми и меня на подмогу!

Дед подумал: «Может, пригодится связать Верлиоку!» – и отвечал:

– Полезай, когда знаешь дорогу.

Веревочка и поползла за ними, словно змея.

Идут-идут, на дороге лежит колотушка, да и говорит:

– Здравствуй, дедушка, умная головушка!

– Здравствуй, колотушка!

– Как живешь? Куда идешь?

– Живу и так и сяк; а иду к Верлиоке на расправу. Подумай: старуху задушил, двух внучек убил, а внучки были на славу.

– Возьми меня на подмогу!

– Ступай, когда знаешь дорогу.

А сам думает: «Колотушка и впрямь поможет».

Колотушка поднялась, уперлась ручкой о землю и прыгнула.

Пошли опять. Идут-идут, а на дороге лежит желудь и пищит:

– Здравствуй, дед долгоногий!

– Здравствуй, желудь дубовый!

– Куда это так шагаешь?

– Иду Верлиоку бить, когда его знаешь.

– Как не знать! Пора уж с ним расплатиться; возьми и меня на подмогу.

– Да чем ты поможешь?

– Не плюй, дед, в колодезь – достанется водицы напиться; синица не велика птица, да все поле спалила. А еще говорят: мал золотник, да дорог; велика Федора, да дура!

Дед подумал: «А пускай его! Чем больше народу, тем лучше», – и говорит:

– Плетись позади!

Какое – плетись! Желудь так и скачет впереди всех.

Вот и пришли они в густой, дремучий лес, а в том лесу стоит избушка. Глядят – в избушке никого нет. Огонь давно погас, а на шестке стоит кулиш*. Желудь не промах – вскочил в кулиш, веревочка растянулась на пороге, колотушку положил дед на полку, селезня посадил на печку, а сам стал за дверью.

Пришел Верлиока, кинул дрова на землю и стал поправлять в печке. Желудь, сидя в кулише, затянул песню:

– Пи… пи… пи! Пришли Верлиоку бить!

– Цыц, кулиш! В ведро вылью, – крикнул Верлиока.

А желудь не слушает его, знай свое пищит. Верлиока рассердился, схватил горшок да бух кулиш в ведро. Желудь как выскочит из ведра, щелк Верлиоку прямо в глаз, выбил и последний.

Верлиока кинулся было наутек, да не тут-то было – веревочка перецепила его, и Верлиока упал. Колотушка с полки, а дед из-за дверей, и давай его потчевать; а селезень за печкой сидит да приговаривает:

– Так, так, так!

Не помогли Верлиоке ни его сила, ни его отвага. Вот вам сказка, а мне бубликов вязка.