Текст книги "Великий государь"

– Ты сидишь на троне нашей волей. И не перечь нам, пока терпим тебя, – твердил Рожинский каждый раз, когда Лжедмитрий пытался упрекнуть поляков за разбой в державе.

Среди польских гетманов согласия тоже не было. Ян Сапега, заметив, что Рожинский пытается перехватить у него власть, не мешкая услал его в лагерь к Сигизмунду.

– Пойдешь и скажешь королю, чтобы дал тебе войско. И ты пойдешь в Ярославль, освободишь из плена Юрия и Марину Мнишек. Еще потребуешь от короля жалованья за все годы пребывания нас в России.

– Помилуй, ясновельможный гетман, откуда королю взять почти восемь миллионов золотых рублей. Самим нужно добывать золото, оно рядом. Потому говорю: пора идти воевать Москву, – возразил гетман Рожинский. Он был бледен, остронос, и в маленьких серых глазах светился лихорадочный огонь.

– Вот даст король войско, и возьмешь столицу, – ответил гетман Ян Сапега. – Еще к доктору сходи, болен ты, – посоветовал староста.

Гетман Рожинский вынужден был уехать под Смоленск, да и не вернулся оттуда, потому как король Сигизмунд приласкал гетмана, дал ему большое жалованье и поручил вести осаду Смоленска.

Филарет молил Господа Бога о том, чтобы Он невозвратно углублял распри в польском стане. Да все больше недоумевал и гневался на то, что царь Василий Шуйский поддерживал с королем Сигизмундом добрые отношения, заискивал перед ним. Странно, но Шуйский прислушался к советам Сигизмунда не вступать в сговор со шведами. А ведь помощь шведов нужна была России как раз для борьбы с поляками. За это польский король обещал русскому царю добиться замирения тушинцев с москвитянами и чтить истинную православную веру.

Коварные замыслы и происки короля Сигизмунда раскрыл патриарх Гермоген. Он действовал решительно и добился полного развала тушинского лагеря. В своих грамотах, которые приносили в Тушино священнослужители, он призывал истинных христиан к борьбе против засилия католиков. Грамоты возымели действие на многих московских вельмож. Они покидали самозванца. Филарет тайно благословлял их. А всех своих сродников изгонял из Тушина гневным словом.

И пришло время, когда из русских близ Лжедмитрия II остались только несколько сотен казаков во главе с атаманом Иваном Заруцким да проныры, нравом близкие к дьяку Федьке Андронову, которому выпала судьба испить до дна горькую чашу разочарований в своем кумире.

Но поляки пока еще плотно окружали самозванца и в Тушине их стояла тьма. Лжедмитрий II пытался разобраться в том, что происходило вокруг него, призывал к себе Филарета и вначале жаловался на свои неудачи, на жестокий рок, а потом обвинил его в развале лагеря.

– Это ты потворствуешь вельможам и наставляешь их на бегство. Я тебя накажу. Я отдам тебя в руки дьяков Федьки Андронова и Пашки Молчанова. Бойся! – кричал самозванец.

– Твоей угрозы не боюсь! Ты дышишь на ладан! Уходи в Стародуб, пока жив. И талмуд не забудь прихватить.

Дерзкие слова Филарета потрясли самозванца. Он пришел в ярость, позвал стражей и велел посадить патриарха в подвал.

Филарета увели, бросили в каменный подклет. Но грозное слово священнослужителя оказалось вещим. Оно породило в лжецаре панический страх. И сей страх побудил его бежать из Тушина. Он позвал к себе атамана Ивана Заруцкого и повелел:

– Поднимай войско! Ноне же уходим в Калугу. Там будет моя столица.

Заруцкий лишь улыбнулся лихо. Ему надоело сидеть без дела да быть в зависимости от поляков: хотелось воли.

– Подниму казаков, государь. Собирайся и ты, государь. В ночь и уйдем, – заверил лжецаря красавец-атаман. Калуга и его манила.

Морозной ночью, когда в Тушине все спали, самозванец в сопровождении казаков покинул свою «столицу».

Но поляки еще днем узнали от Федьки Андронова о том, что задумал Лжедмитрий II. Они не одобрили его действий. Им самозванец был еще нужен, с ним они думали вступить в Москву. И Ян Сапега еще с вечера выставил на пути самозванца засаду, большой отряд гусар во главе с полковником Волюцким. И когда в полночь на дороге появились беглецы, полковник Волюцкий с гусарами встали на их пути. Поляк не хотел проливать кровь и мирно сказал Заруцкому:

– Ты, атаман, гуляй вольно со своими казаками, а царю Дмитрию не гоже бегать от трона. Ему возвращаться с нами…

Лжедмитрий схватился за саблю, коня на полковника двинул и, призывая на бой Заруцкого, замахал саблей. Но гусары, что стояли близ Волюцкого, вмиг лишили неумелого бойца оружия, вышибли из рук саблю, схватили его, стащили с коня и бросили в сани.

Заруцкий наблюдал за действом поляков равнодушно. Самозванец давно надоел ему. Не отвечая на призывы того о помощи, Заруцкий подал казакам знак рукой и тронул коня. Поляки расступились перед ним и перед казаками. Заруцкий продолжал путь на Калугу.

Три дня Лжедмитрия держали под стражей во «дворце», но позже ослабили надзор. Он же в ночь на шестое января десятого года переоделся в крестьянскую одежду, спрятался в санях под соломой, кои приготовил ему шут Кошелев, и благополучно скрылся из Тушина, убежал-таки с Кошелевым в Калугу.

Филарет, которого поляки еще раньше освободили из-под стражи, был очевидцем бегства самозванца, но и пальцем не пошевелил, дабы задержать его.

Вскоре же в стане поляков началось замешательство, суетня. Лишь только Яну Сапеге доложили, что самозванец убежал, он пришел в ярость и, несмотря на то что стояла морозная глухая полночь, отправил полковника Януша Тышкевича с отрядом гусар в погоню, чтобы схватить Лжедмитрия и вернуть в Тушино.

– Без него не появляйся, – предупредил Тышкевича Сапега.

Однако стародубский проныра как в воду канул, и Тышкевич вернулся ни с чем, покорно отдал себя на милость усвятского старосты.

События в январе десятого года накатывались волнами. И самые крутые валы, казалось Филарету, вздымались над Тушино. Сразу после бегства самозванца из «столицы» вора стали уходить все, кто служил ему. Одни возвращались в Москву, им на заставах дорога была открыта, другие убирались подальше от царя Василия, дабы в своих вотчинах пересидеть смутное время. Филарет благословлял их в путь. Но в Тушине еще немало осталось россиян, которые перешли на службу к полякам. Михаил Салтыков, получивший от лжецаря боярство и исправно служивший ему, теперь состоял советником при Яне Сапеге. Остался при поляках с отрядом воинов и Касимовский хан Ураз-Махмет. Немало оставалось в Тушине и духовенства – безместных попов, которые притулились к патриарху и ждали от него милостей и мест в приходах.

Филарет же не хотел видеть их у себя на службе, знал их погрязшие в греховности души. Он собрал всех священнослужителей и сказал им:

– Я не могу одарить вас милостью, хлеба дам, а службы дать не в силах. И на самозванца не лелейте надежд. Отныне нет его власти на Руси. Молитесь Господу Богу о прощении грехов и возвращайтесь в родимые гнезда, пока Господь не прогневался на вас. Такова воля Божия, да исполним ее не сумняшеся.

Филарету возразил Михаил Салтыков, который пришел на совет незваным. Князю уж никогда не отмыть грехов пред москвитянами, считал Филарет, и не выпросить милости у Господа Бога за свои измены.

– Ты, владыко, не толкай нас в хомут. Знаю, что скоро царем на Руси будет польский король Сигизмунд. Ему и послужим верой и правдой. Знай к тому же: все, чему учишь россиян, ноне будет ведомо гетману Яну Сапеге. Берегись!

Воспротивился Филарету и князь Василий Рубец-Мосальский. Его измены тоже были ведомы москвитянам.

– Иди сам на поклон к царю-шубнику, – сказал Василий Филарету. – А нам пора готовить послов к королю Сигизмунду и просить его на царство. Вот и весь сказ.

Федька Андронов хотя и не был на совете, но все узнал в тот же день от Салтыкова и Рубец-Мосальского. И злостью налился:

– Вновь вздыбился Филаретка! Ну, да обуздаю, не впервой!

В тот же день три нечестивца явились к Яну Сапеге. Верховодил Андронов. Он и выложил усвятскому старосте:

– Ты, ясновельможный пан-гетман, прими меры и сделай укорот владыке Филарету. С его благословления россияне покидают Тушино. А они нам нужны.

Скорый в своих действиях Ян Сапега во всем разобрался одним махом, приказал Андронову:

– Иди к полковнику Волюцкому, пусть поднимет гусар и арестует всех недостойных нашей милости.

Андронов исполнил приказ Яна Сапеги с усердием. Он побежал к полковнику Волюцкому, встревожил его, словно на пожар. И через несколько минут Филарет и все, кто находился близ него, были арестованы. Их объявили пленниками войска польского.

Глава седьмая
Свет в колодце

Второго февраля, в день Сретения Господня, поздним вечером стражники-поляки пустили в каменный подклет человека. Он принес пленникам пищу. Раздав ржаные лепешки всем по очереди, подошел к Филарету и прошептал на ухо:

– Я Игнат-москвитянин. Пришел спасти тебя, владыко. Надень мой кафтан и треух, иди, и тебя выпустят стражники. За твоими палатами – лошадь и сани. Уезжай не мешкая, путь открыт.

Филарет же ответил ему:

– Вот ты принес хлебы и раздал их, и я получил свою лепеху. Зачем же мне, сытому, уходить и оставить братьев во Христе врагу на поругание? Уведи их, и я уйду последним.

– Тогда тебя лишат живота.

– На все воля Божия.

– Иного случая не будет, – рассердился Игнат. – Завтра вас погонят в Литву. Не мешкая и уходи!

– Тебе пора уходить, – вставая с соломенного ложа, сурово сказал Филарет. – Я тебя узнал, ты пособник Федьки Андронова. Уходи, не желай себе худа!

– Но-но, потише. А не то заткну зевало!

– Свое успей закрыть. – И Филарет с силой толкнул Игната к двери, крикнул: – Эй, стражи, зачем татя пустили?

В подклет заглянул польский воин, схватил Игната за руку и вытянул вон.

В сей час Федька Андронов с пособниками готовился к тому, чтобы убить Филарета при попытке к бегству. И ждал лишь Игната. Он прибежал дрожащий от страха, упал Андронову в ноги.

– Побей меня, думный дьяк, волю твою не исполнил!

– Пес поганый, убирайся с глаз долой! – И Андронов пнул Игната ногой, крупно зашагал к просторному рубленому дому.

А наутро пришел за Филаретом полковник Волюцкий, вывел его на свет Божий и привел к Яну Сапеге. Близ гетмана стояли князь Михаил Салтыков и Федька Андронов. Он смотрел на Филарета наглыми глазами, будто не было за ним никакой подлости.

– Вот патриарх Филарет. Я же говорил, что он жив и здоров, – сказал Федька, обращаясь к Сапеге.

– Вчера ты говорил, что он болен и немощен, – заметил полковник Волюцкий.

– И было сие. Недуги часто посещают его.

– Федька, изгони беса из нутра, – сказал Филарет.

– Вот он уже и ругается. – И Андронов засмеялся, бороду вскинул.

– Хватит, – оборвал его Ян Сапега. – Теперь мы сами услышим его. – Гетман подошел к Филарету, спросил: – Ты пойдешь вольно послом к нашему королю Сигизмунду?

– У меня нет нужды к нему, – ответил Филарет.

– Но мы велим тебе, – продолжал Ян Сапега. – Ты попросишь его от имени русской церкви, ее архиереев, ее прихожан, чтобы он отпустил на царство российское своего сына, ежели сам не желает.

Филарет удивился и подумал: кому могла прийти в голову сия кощунственная мысль, позвать вьюношу-католика на престол великой державы, глянул на Салтыкова и уличил его в измене России.

– Проклят будешь во веки веков, князь-извратник, – бросил он Салтыкову гневно.

– Слушай меня, россиянин, – потребовал Сапега. – Ты скажешь королю, что его просят всей землей, от имени Думы и от имени всех христиан. Народу вашему нужен новый царь, мудрый и великодушный.

– Никому не дано присваивать чужое. Разве ты знаешь, чего желают россияне? Ты же отнимаешь у них желание, – заявил непокорный россиянин.

– Много раз я слышал сие. Спрашиваю тебя, пойдешь ли вольно послом? Ежели не пойдешь, тебя и всех твоих попов погонят, как стадо, – выходя из себя, изрек Сапега.

– Все в руках Божьих, но вольно я не пойду. – И Филарет повернулся к двери и тихо вышел.

– Мы желали тебе блага, но ты, онагрь, ищешь себе беды! – крикнул вслед Филарету гетман. И приказал страже: – В подвал его!

В тот же день под Смоленск из Тушина ускакала небольшая группа всадников, сопровождающая две кареты. В каретах важно сидели «послы» – князья Михаил Салтыков и Василий Рубец-Мосальский и бывший кожевенник, а ныне думный дьяк Федька Андронов в сопровождении верзилы Молчанова. Послы везли королю Сигизмунду договор, который составил тушинский боярин Михаил Салтыков. Следом за послами Ян Сапега счел нужным отправить пленного Филарета. Через два дня, как уехать послам, из Тушина выехали крытые сани, запряженные парой бахмутов. В санях сидел Филарет в потертом овчинном охабне. Сопровождал митрополита конвой из семи гусар. Старший конвойный вез королю Сигизмунду грамоту, в которой усвятский староста Ян Сапега советовал королю открыть ворота в Смоленск именем патриарха Филарета.

А каким-то часом раньше Тушино покинул верный роду Романовых дворовый человек, младший брат Якова. Родион не жалел ног и весь путь до Москвы пробежал, скоро явился на подворье князя Ивана Романова, рассказал ему о мытарствах старшего брата.

– Батюшку Филарета поляки в полон погнали. Обоз на Смоленск пошел, слышал я, через Звенигород. А стражей при нем седмица.

– Спасибо, верный друг, спасибо, – поблагодарил князь Иван Родиона. – Теперь уж моя забота брата-батюшку выручить. Да и ты с нами иди, если хочешь.

– Хочу.

– Тогда беги к князю Дмитрию Трубецкому, пусть собирает седмицу боевых холопов и сам в путь приготовится. А я заскочу к нему.

Родион поблескивал голодными глазами. Князь Иван догадался об этом и сам сбегал на кухню, принес говядины, хлеба, сказал:

– Не обессудь уж, по дороге и поешь.

Князь Иван действовал споро. Он поспешил в избы, где жили холопы, собрал молодых да ловких человек двадцать и велел им готовиться в путь:

– Соберите харчей дня на три, возьмите сабли, пистоли, все спрячьте. Коней оседлайте, а как будет смеркаться, покинем Москву.

Февральские сумерки наступили рано. И вот со двора Романовых группами по три, по пять всадников выехал отряд боевых холопов. Князь Иван велел им, минуя стороной Смоленскую заставу, собраться близ Донского монастыря. Сам в сопровождении двух холопов поспешил к князю Дмитрию Трубецкому. Вскоре два отряда объединились и взяли путь на Можайск, дабы от него идти на перехват польского отряда.

Князь Иван вел своих воинов без передышки всю ночь и на следующий день был вблизи Можайска. В город он не вошел, но затаился с холопами в зимнем лесу у дороги из Звенигорода. И не мешкая отправил Родиона в Можайск, узнать, есть ли там поляки и не прошел ли конвой из Тушина. Родион вернулся как завечерело. Был доволен и порадовал князя Ивана.

– Ляхов в городе нет. Батюшку Филарета еще не провозили.

Князья Иван и Дмитрий погадали, где могли быть поляки с пленником, и ни к чему путному не пришли. Оставалось одно – ждать. Оседлали две дороги – от Москвы и от Звенигорода. И провели в засаде сутки, но напрасно. Князь Иван упрекнул Родиона:

– Может, ты обмишулился? Что как поляки погнали его не в Смоленск, а в Калугу?

– Все слышал верно. Гетман Сапега так и сказал: гоните их в стан под Смоленск, – ответил Родион без сомнения.

– Вот оказия, – расстроился князь Иван.

И москвитяне простояли три дня и три ночи. Согревались в шалашах из хвои, близ кострищ, спали вполглаза, но не голодали, лишь маета душевная одолевала. Князь Иван трижды посылал людей в сторону Волоколамска и Шаховского в надежде там обнаружить следы Филарета. Однако и конвой и пленник будто в воду канули. И пришлось возвращаться несолоно хлебавши.

Какова же была радость Ивана Романова и его свояка князя Дмитрия Трубецкого и всех боевых холопов, когда на Смоленской заставе им сказали, что два дня назад в Москву, в сопровождении звенигородских мужиков, вернулся Филарет Романов.

Случилось то, чего больше всего боялись поляки. На лесной дороге за Звенигородом на поляков напали партизаны-ополченцы. Ляхи и оглянуться не успели, как дюжие мужики с кольями расправились с ними. И не было убитых, но были побитые и пленные поляки. Их быстро угнали в лес, и на дороге вновь наступила тишина. В лесу староста партизан накинул на Филарета овчинный тулуп и сказал ему:

– Мы тебя знаем, владыка, лиха тебе не желаем. Ты служил нам, но не самозванцу. Ноне же отвезем тебя в Москву, живи в мире.

– Да вознаградит тебя Всевышний, староста. Скажи, за кого мне Бога молить?

– Молись за Миколу с братией.

– Славный воин, бей ворогов во имя Господа Бога и матушки России. Аминь.

Вскоре же несколько вооруженных мужиков и Филарет на трех санях уехали в Москву. Поляков же угнали в леса, неведомо куда.

На пути к столице Филарет пребывал в угнетенном состоянии духа. Поймут ли его архиереи, не обвинят ли в иудином грехе? Не упрекнут ли как клеврета самозванца? Как убедить их, что он был озабочен одним: судьбой Русской Православной Церкви. Да, здраво поразмыслив, пришел к убеждению, что ему надо идти к архиереям с искренним покаянием. А покаянную голову меч не сечет.

Филарет Романов и ополченцы Миколы приехали в Москву на рассвете тусклого февральского утра. Стражи строго расспросили их, кто откуда, и лишь после этого открыли решетки-ворота. Как миновали заставу, Филарет решил ехать в кремль, к патриарху на покаяние. Но ополченцы не согласились.

– Не с руки нам, – заявил рыжебородый мужик. – Да и ты, боярин, устал-измаялся. В бане бы тебе не мешало попариться. Там и духом воспрянешь.

Филарет внял совету, и вскоре его доставили на свое подворье.

Дворовые встретили владыку с воплями-причитаниями, засуетились суматошно. Кто-то побежал топить баню, кто-то на кухне скрылся, трапезу готовить да будить близких. Старый дворецкий Романовых повел ополченцев кормить-поить, конюхи лошадей распрягали.

Вымывшись в бане, Филарет попросил найти князя Ивана, сам же прошел в опочивальню, нашел чистый лист бумаги в ларце под аналоем и написал патриарху Гермогену несколько слов о том, чтобы смилостивился принять с покаянием. А пока дворовый человек бегал в патриаршие палаты, Филарет сел в трапезной к столу и впервые за многие дни поел по-человечески. Он посетовал, что князя Ивана нет в палатах, и никто не знал, где он. Как трапезу закончили, вернулся дворовый человек и принес ответное слово.

– Он же сказал: пусть владыко придет к обедне в храм Покрова на рву. Там, говорит, ноне буду вести службу.

В сей день в церквах и соборах шло торжественное богослужение в честь иконы Божьей Матери «Взыскание погибших». Филарет пришел в храм до начала богослужения. От его подворья до храма было каких-то сто с лишним сажен. Он не хотел быть узнанным в пути и надел черный охабень с капюшоном, под которым, словно в шалаше, спрятал свое лицо. В храме ждал патриарха с волнением. Но Гермоген появился из алтаря неожиданно и сразу же нашел глазами Филарета, увидел обращенное к нему лицо и мольбу во взоре. Несмотря на то что Гермогену шел восьмидесятый год, он был еще прям и крепок, и сила в глазах светилась мощная. И Филарет порадовался за первосвятителя, с терпением стал ждать, когда патриарх позовет его.

Филарет усердно молился и просил у неба одного, чтобы честный и суровый Гермоген понял его. И когда Филарет еще дома писал, что, дескать, боится царя-батюшки, сие было не совсем правдой. За себя он не боялся, страдал из-за того, что мог накликать новые опалы на близких. А вот Гермоген всегда вызывал в нем душевный холодок страха. Неистовый правдолюбец лишь взглядом своим приводил малодушных в трепет.

Служба заканчивалась. Гермоген подозвал услужителя, что-то тихо сказал ему и кивнул головой в сторону Романова. Услужитель скрылся за боковой дверью алтаря и вскоре появился близ Филарета.

– Владыко, идите за мной, – сказал он тихо и повел Филарета в помещение за алтарем, там оставил его, сам ушел в алтарь. Гермоген завершал читать Нагорную проповедь:

– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны крепкие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся…

Услужитель вернулся к Филарету и позвал его в алтарь. Гермоген закончил чтение и встретил появившегося в дверях Филарета:

– Подойди ко мне, брат во Христе.

Как давно не виделись эти два истинные христианина, два россиянина. Тогда избирали на царствие Бориса Годунова. И первым, кого постигла опала нового царя, был митрополит Казанский Гермоген. Он дерзнул отказать Годунову в своем доверии и не подписал избирательную грамоту. В те дни Федор удивился дерзости бывшего казака. Сам он не посмел дерзнуть и подписал грамоту, хотя и сделал это вопреки своей совести. И теперь Филарет понял, что тогда, двенадцать лет назад, он выкопал между собой и Гермогеном ров, через который так и не перебрался. Потому в ожидании решения своей судьбы не питал надежд на благополучный исход, покорился ожидающей его участи.

Гермоген не спешил сказать свое слово. Его жгучие темно-карие глаза, казалось, высвечивали все нутро Филарета. Под этим взглядом человеку невозможно скрыть свои черные замыслы. И Гермоген увидел то, что не рассмотрел бы простой смертный. Он узрел, что в Филарете нет лжи, нет чуждых ему помыслов. И патриарх сказал словами Нагорной проповеди:

– Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. – И повторил: – Подойди ко мне, брат во Христе.

Филарет не заставил повторять приглашение трижды, но, подойдя, опустился на колени.

– Милости прошу твоей, святейший, принять мое покаяние. Грешен многажды, но бесам не служил.

– Ведаю твое рвение за святую Русь. Ан ведаю и то, что бесы тебя путали, толкали в пропасть.

– Путали, святейший, одолевали происками. Да Всевышний указал мне путь истинный. И было покаяние. И к тебе пришел не сумняшеся.

Патриарх не спешил поднять Филарета с коленей. В душе у него благостно вызванивали колокола, потому как узрел он пред собой россиянина, способного на многие подвиги во имя отечества. В сей час Гермоген видел то, что ожидало Россию в будущем. Тернистый путь державы, страдания народа, кровь, слезы, мор, глад – все неумолимо надвигалось. Еще он видел то, что казалось ему страшнее всего: нашествие иезуитов, католиков, иноземных солдат, кои скопом попытаются поработить россиян, отторгнуть их от православной христианской веры, навязать еретическую. Сия вера уже насаждалась слугами папы римского и его пособниками – ляхами. Искони российская Смоленская земля уже попала под иго католиков. Кто же встанет против засилия католиков-еретиков на Руси, ежели отторгать от служения православной вере таких мужей, как Филарет? «Нет, брат мой во Христе, тебе опалы от меня не будет», – подумал Гермоген и взял Филарета за руку, помог встать.

– Верю, что шел не сумняшеся и каждый твой шаг правдив, – согласился патриарх. – Потому призываю тебя помолиться во здравие Катерины-ясновидицы, твоей заступницы. Она открыла мне движение твоей души. И я принимаю твое покаяние во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

– Аминь, – повторил Филарет.

Гермоген прошел к скамье, сел и показал место рядом. И когда Филарет тоже сел, заговорил:

– Теперь внимай каждому слову с усердием. Конца нашим страданиям не вижу. Но ведаю о больших переменах. Ежели они скоро нахлынут и Россия устоит в них, то наступит время благоденствия. Пока же наш удел – борьба за святую Русь. Потому откроюсь: жду твоего подвига во имя державы.

– Повелевай, святейший, готов служить не щадя живота. Укажи мое действо.

– Ноне пока молись Господу Богу и с терпением жди. Грянет час и позову. А повелеваю ноне одно: береги сына Михаила. Иншего не скажу.

Филарет склонил голову, стиснул зубы. А так хотелось спросить о «иншем», но не посмел. Встал, так как понял, что пора уходить. Сказал, прощаясь:

– Да хранит тебя Всевышний, святейший. А я иду за тебя молиться. – Гермоген осенил Филарета крестом, и они расстались.

Расставшись с патриархом, митрополит поспешил на свое подворье, закрылся в опочивальне и долгое время не выходил. Он думал о том, что произошло в его судьбе после встречи с патриархом Гермогеном. Казалось, на первый взгляд ничего не случилось. Но подспудное течение событий дано видеть не каждому. Филарет их видел. Он знал, что совсем недолго оставалось царствовать Василию Шуйскому. Бездеятельный царь, который не желает видеть, что держава катится в пропасть, народу не нужен. Что за этим последует, Филарету тоже было ясно. Россияне захотят найти достойного царя-батюшку, который сможет вывести Россию из смуты, сможет защитить ее от нашествия чужеземцев.

Затворничество Филарета прервалось возвращением из похода под Можайск князя Ивана. Он был возбужден, радовался, смеялся, рассказывал, как четверо суток провели в лесу.

– Да кто ведал, что лесные мужички шустрее оказались, – посетовал князь Иван. – Слава Богу за милость, ты, брат-батюшка, вижу, здоров и духом не сник, но светел, – в какой раз обнимая старшего брата, шумел молодой князь.

– Светел, братец, угадал. Да все милостью первосвятителя Гермогена. За него молю Бога.

В этот же день поздним вечером в палатах Филарета появились братья Дмитрий и Юрий Трубецкие, которые все еще скрывались от царя. Они принесли весть, коя подтвердила опасения Филарета.

– Царь Василий вовсе свихнулся умом, – начал Юрий, – затеял переговоры с королем Жигмондом. Тайные послы под Смоленск пошли. Надумал Шуйский в угоду полякам отдать трон Жигмондам, кому, неведомо.

Филарет только головой покачал, вспомнив, как Ян Сапега принуждал его идти на поклон к Сигизмунду.

– Совсем плох Василий, коль в сговор с поляками пошел, – согласился Филарет.

– Еще самозванец в движение пришел, – продолжил рассказ брата князь Дмитрий. – Калугу покинул с большим войском, вновь Москву обкладывает.

Позже все так и было. Лжедмитрий II, не встречая большого сопротивления царских войск, взял Серпухов, Коломну, Каширу и от Каширы повернул к Москве. Но царь Шуйский как и прежде бездействовал. После того как его брат князь Дмитрий потерял в битве с поляками под деревней Клушино почти сорок тысяч воинов, Шуйский боялся выпустить из Москвы последние тридцать тысяч войска. Царь уже никому из своих воевод не доверял. Он был угнетен духом и особенно впал в уныние после внезапной смерти племянника, князя Михаила Скопина-Шуйского. Прошел слух, что князя Михаила отравил князь Дмитрий Шуйский. И Филарет в этот слух поверил.

Одного пока не знал Филарет, того, что против царя Шуйского замышлялся заговор. Да вскоре и об этом ему стало известно.

Принесла сию весть в палаты Романовых ясновидица Катерина. Когда слуги доложили о гостье, Филарет почувствовал слабость в ногах. Он опустился в кресло и не сразу велел слуге звать гостью. В сей миг его осенила мысль о том, что ежели Катерина переступит порог его дома, тотчас возникнет вихрь, в котором оживет-закружится все прошлое и, чего доброго, в сердце вновь вспыхнут прежние чувства. Помнил же он, как подобное случилось четыре года назад в селе Тайнинском, куда Катерина явилась также неожиданно, дабы предупредить его о приезде Лжедмитрия. Тогда их встреча продолжалась не больше десяти минут. И поодаль сидел в возке ее муж Сильвестр. Но ведь случился же взрыв в груди Филарета, когда он увидел свою несравненную возлюбленную. Верил Филарет, что годы не изменили облика Катерины. И ее ярко-зеленые глаза поди все так же горели ведовски-притягательно. Потому нужны ли ему были новые сердечные тревоги? Однако Филарет вовремя опомнился и велел слуге привести к нему Катерину.

– Пусть войдет раба Божия, – сказал он, как бы отгораживаясь этими словами от всего мирского, от того, что когда-то двадцать пять лет назад было между ними.

И Катерина вошла в малую палату, где Романовы принимали гостей по-домашнему. Филарет не узнал ее, потому как гостья не сняла шубы и платка, скрывающего ее лицо. К тому же день был тусклый, а свечи не зажигали.

– Владыко Филарет, не обессудь, что явилась незваная. – И Катерина подошла к митрополиту, склонила голову.

– Во имя Отца и Сына… – и словно споткнувшись, сказал то, чего от себя не ожидал: – Катюша, скинь шубу и платок, видеть тебя хочу, свет мой.

– Господи, чего боялась, все тем и обернулось! – воскликнула Катерина.

Филарет же словно окунулся в молодые годы, а вынырнув из них, всем существом жадно потянулся к женщине, которую нежно любил. Он помог Катерине снять шубу, и за платок взялся, и тронул рукой пук волос, гребень вытянул, волосы распустил, разгладил. И в палате стало светло от золотистой косы, будто в нее заглянуло солнце.

– Ну вот, ну вот, так и есть, ты прежняя. – И взмолился: – Господи милостивый, прости старого греховодника!

– То-то и оно, что старый греховод. Седина в голову, а бес в ребро. – И Катерина звонко, как в молодости, засмеялась. И лицо ее, по-прежнему прекрасное, осветилось чувством, которое Филарет знал. И он понял: время оказалось бессильным. И теперь лишь сан священнослужителя встал непреодолимой стеной между ними. Да и на сан Филарет махнул бы рукой, ежели бы Катерина не оказалась сильнее его. Она погасила вспыхнувший в душе огонь.

– Владыко, охладись, – сказала тихо.

– Господи, я увидел свет, но помоги мне, Господи, не зреть его! Помоги не желать жены ближнего своего! – взмолился Филарет.

– Вот и славно, вот и хорошо, владыко. Теперь же послушай, о чем поведаю.

– Внимаю, дочь моя. – Последние два слова Филарет выговорил с трудом, словно наступив себе на горло. Этими словами он возводил стену между собой и Катериной, как ему показалось, очень прочную, на самом же деле зыбкую, коя вскоре же рухнет.

– Я пришла к тебе, владыко, чтобы сказать, что близок день, когда царя Василия отторгнут от трона и над ним свершат постриг. Все это увидела моя Ксюша. Тебя же прошу не встревать в заговор. Спросишь, почему? Так вспомни, что было сказано тебе двадцать четыре года назад.

– Внял твоему совету, ангел хранитель. – И Филарет поклонился.

– Вот и все, о чем должна была поведать. До свидания, владыко. – И Катерина взялась за шубу.

Но Филарет остановил ее:

– Не обессудь, прошу, останься, вкуси со мною пищи. Дай отогреться душою, дочь моя, близ твоего очага.

Катерина усмехнулась, посмотрела на Филарета жалостливо, по-женски и согласилась побыть за столом. Они просидели долго и выпили вина. Катерина рассказала, как ей живется-служится у патриарха в домоправителях и как они жили в Казани.

– Он для нас больше чем отец родимый. Мы за ним как у Христа за пазухой. Но страшно мне, владыко, вижу его мучительный конец, а сказать не могу. Да ежели бы и сказала, проку мало. Он не свернет со своего пути. – На глазах у Катерины навернулись слезы, она смахнула их и с грустной улыбкой продолжала: – Устала я, владыко, от постоянных видений того, что ждет завтра-послезавтра близких мне… – И в этот миг она сочувствовала Филарету, ибо уже видела, как он идет к Сигизмунду во главе великого посольства, как претерпевает лихие мучения и невзгоды в польском плену. Катерина погасила это горькое видение, с улыбкой сказала: – У тебя, владыко, все будет хорошо.