Текст книги "Хроника потярянных"

Глава вторая

Окончание им института по времени совпало с громким, под фанфары, началом Великих Строек Коммунизма. Как честный комсомолец, вместе с тысячами других комсомольцев, с дипломом инженера-строителя в кармане он устремляется туда, и я не могу заподозрить, что он едет из какого-то низменного расчета – нет для этого утверждения никаких фактов.

А теперь представьте себе сонный сибирский городок: домишки из почерневших бревен полуметровой толщины, по окна утонувшие в завалинках, толстенный зеленый мох на тесовых кровлях, жаркие герани в оконцах, глухие ворота, вместо заборов – заплоты из толстых бревен же, больше похожие на крепостные стены, зеленая мурава и коровьи лепехи на улицах, цепные псы во дворах, старушки на лавочках. И этот вот патриархальный сон разбужен ревом и грохотом экскаваторов, бульдозеров, самосвалов. На выезде из городка вознесся в еще не тронутую копотью синеву неба десятиметровой высоты алый фанерный щит, а на нем засияли золотом на солнце огромные буквищи: «Всесоюзная Комсомольская Стройка». Ударили в землю чихающие дизельным смрадом сваебойные агрегаты, взметнулись ввысь стрелы башенных кранов, заполыхали на ветру кумачовые лозунги: «Дадим стране крылатый металл!» – и «Крылатый металл – металл будущего!» Тогдашние журналисты непременно связывали алюминий с успехами страны, с новыми невиданными скоростями, с мощной авиацией, сближающей материки, с космосом, ну и, конечно же, с безоблачным счастьем впереди, то есть с грядущим коммунизмом.

В этом-то городке, который срочно переименовали в Светлодольск, и появился молодой специалист Степа Хвылина, начав со скромной должности мастера-строителя, и первый объект, который он построил – не Бог весть какой сложности: гараж на сорок автомашин, тем более что вся стройка начиналась с бараков и подсобных предприятий, вроде этого гаража.

Кое-кто здесь ещё помнит его молодым – простого парня в сапогах, телогрейке и серой пупырчатой кепке на буйной шевелюре. Общительный, деловой, он, говорят, мог и побалагурить с любым встречным, и с женщиной полюбезничать, и потребовать с людей работы, приправив речь крутым матом, и перед начальством не пасовал – за словом в карман не лез и голос имел зычный. Такие на стройке быстро растут, тем более если в кадрах великая нужда, – так что через год он уже был прорабом, а еще через год – начальником участка.

И вот тут, на третьем году по приезде, у него произошли два важных события: во-первых, он женился; а во-вторых, стал начальником комсомольского штаба стройки, – причем произошли они, можно сказать, дуплетом.

Важны ли были для него эти события? Для кого как, а для него – очень и очень, и мы вынуждены здесь расшифровать их подоплеку.

Во-первых, женитьба. В принципе, для молодого и очень занятого человека в то время и при том образе жизни событие это, можно сказать, было несущественным: подошло время, приглянулась девушка… Познакомились, разговорились. Проводил, обнял, поцеловал. Раз, второй, третий… Через некоторое время – неизбежная постель, признаки случайной беременности, серьезное объяснение, слезы, угрызения совести, и готово дело – вот вам новая советская семья. Затем – комната в общежитии, первый ребенок, ожидание квартиры.

Но Стефан Маркаврелиевич, как мы с вами успели выяснить, смолоду был самолюбив: ему, похоже, требовалась в жёны девушка самая красивая, самая эффектная – чтобы гордиться ею и уважать её.

Нельзя сказать, что у него до этого не было в том городке женщин. Да и ничего противоестественного в этом нет: парень здоровый, видный, общительный… Я, конечно, не стал бы ворошить сих интимных подробностей из столь давно минувшего, но ведь мы исследуем жизнь не частного лица, а государственного деятеля, вошедшего под конец жизни в первую десятку властителей страны, так что здесь каждая деталь и каждая мелочь имеет значение. Это во-первых. А во-вторых, та деталь, на которую я намекаю, имела существенное значение для развития нашей истории: у Стефана Маркаврелиевича к тому времени в городке уже был внебрачный ребенок. Девочка.

Не хотел бы я выглядеть здесь праздным собирателем сплетен, поэтому, когда дело касается установления истины, приходится беспристрастно выслушать все стороны и все мнения, ничего не скрывая и не отбрасывая.

Дело в том, что родила ребенка комсомолочка, приехавшая сюда неизвестно откуда, и никто сейчас даже не помнит, как ее звали. Не очень приметная девушка, не ахти какая грамотная, работала то ли учётчицей, то ли нормировщицей у него на участке. Она, говорят, и посейчас живет там, затерявшись среди жителей того городка. То есть теперь уже города средней руки.

Молодая мама дочку нарекла Анжелой. "Ангел"!.. Остается только гадать, почему именно так: или ей просто звучное имя понравилось, или в том был скрытый смысл, что, мол, дитя – итог неземных, немеркантильных отношений?.. Отец будто бы сначала требовал, чтобы она не рожала, а когда родила – чтоб уехала. Но комсомолка оказалась упрямой. Кто говорит, что она сама отказалась от него, когда тот недостойно себя повёл, кто – что она будто бы надеялась, что он всё-таки женится на ней, а кто – что он вовсе и не был уверен, что ребенок – его. Не знаю, не знаю, история темная. Однако, по отзывам тех, кто знал её лучше, была она весьма скромна. Алиментов он не платил: неизвестно, то ли сам отказался, то ли она не требовала, хотя по закону имела право настоять на них, и хорошие бы алименты получала. Единственное, чем помог ей Стефан Маркаврелиевич – выхлопотать однокомнатную квартиру, когда это стало в его силах, да и то – окольными путями, чтобы об этом не догадалась не только ни одна посторонняя душа, но и сама молодая мать. Хотя всё равно многие об этом знали; причем, судя по её характеру, не сама же она разболтала! До чего дотошны люди, когда дело касается сильных мира сего!..

* * *

А женился он на дочери директора строящегося завода Людмиле Васильевне Быковой.

Я не буду касаться интимной стороны их знакомства. Если б я был сочинителем, художником пера – о, я бы не упустил случая живописать о стремительных сибирских вёснах, о белоснежной пене черемух, которая тогда ещё заливала подолья окрестных ручьев и захлестывала городок, или о звёздных осенних вечерах, когда, скажем, честолюбивый молодой инженер мог познакомиться с горделивой директорской дочкой, провожал её после кино или концерта заезжей знаменитости и объяснялся ей в любви или читал стихи (которые, кстати, знавал, любил почитать в кругу друзей и читал, говорят, недурно), и как молодое, ничем не занятое сердце избалованной красавицы поддавалось его могучему напору, как она сопротивлялась и замирала в его объятиях, и отдавала свои холодноватые губы жадным нетерпеливым поцелуям молодого Степана!.. Но нет, я – журналист, и мое оружие, мой щит и мой Бог – Его Величество Факт; я б имел право рассказать подробней об истории их знакомства лишь в одном случае: если б кто-то из них двоих поведал мне об этом. Но у меня в руках нет подробностей, а гадать об этом в мои задачи не входит.

Я, кажется, уже давал понять, что Хвылина был хоть и не красавец (широкое грубоватое лицо, узко посаженные глаза), но парень видный: рослый, кудрявый, громогласный, общительный. Дочь же директора, говорят, была очень недурна собой; стройная сероглазая блондинка, она хорошо одевалась, носила драгоценности и ходила, высоко подняв голову и никого вокруг не замечая. В общем, пара заметная, и, кажется, ничего удивительного в том, что они нашли друг друга, да ещё в небольшом городке.

Так-то оно так, только есть тут одно большое-пребольшое "но"…

Дочь директора, закончив к тому времени пединститут (на большее она, похоже, была не способна), вернулась домой и, не чувствуя тяги к учительству, не без помощи папы взялась заведовать районной библиотекой, получив таким образом спокойную, без нервотрепки, работу, двух тихих женщин-библиотекарш в подчинение, неплохую зарплату и кабинет с телефоном.

Хвылина же в это время, вкалывая начальником участка, не вылезал со стройки и бывать в той библиотеке поводов не имел. Жил он тогда в посёлке строителей, в девятиметровой комнатёнке общежития, да и в ней-то сумел освободиться от соседа только спустя два года, когда уже стал начальником участка, и был при этом счастлив безмерно!.. В этой комнатёнке ему приходилось, чтобы не терять времени в очередях столовой, жарить себе по утрам яичницу с салом и варить кофе; здесь же он устраивал постирушки, а потом сушил белье на батарее; сюда же приводил случайных подруг или товарищей – распить "с устатку" бутылочку-другую, побалагурить, перекинуться в покер или преферанс. Зимой единственное окно комнатёнки приходилось завешивать одеялом, т. к. стоял собачий холод, и ещё устраивать на кирпичах и включать самодельного "козла", а летом окно нельзя было распахнуть, потому что оно выходило на главную улицу, а по ней с утра до ночи шел и шел, громыхая, бесконечный поток машин и висела непродыхаемая пыль.

А директор будущего завода Быков с женой и дочкой Людмилой жил в коттедже с мезонином; из десятка таких коттеджей состояла тупиковая улочка на краю сосновой рощи в километре от поселка – там жило начальство, был чистый асфальт, зеленая травка на газонах, клумбы во дворах, и – свой, замкнутый круг общения.

Чтобы посмотреть кино или концерт, молодой Хвылина перся в поселковый дощатый ДК, и если не было знакомых в очереди за билетом, толокся в этой очереди среди нетрезвых сквернословящих людей, да еще – с риском нарваться на поножовщину: в поселке жило несколько тысяч условно освобожденных уголовников, которые до конца своего срока наказания должны были работать на комсомольской стройке. А директор завода с семьей ездил в кино или на концерт на служебной «волге» в город – там было спокойней и респектабельней, а если он, его жена и дочь, дружно взявшись под руки, появлялись в ДК – их встречала услужливая директриса и забегала вперёд, расчищая проход и освобождая для них места.

Так что остается загадкой, где и как он смог встретиться с Людмилой, и не просто встретиться, а ещё и обратить на себя ее внимание, заинтересовать, увлечь? Одно неоспоримо: ему потребовались для этого целенаправленные усилия. И усилия эти были вознаграждены. Но как, чем их объяснить? Мне сдаётся – только тем, что энергичный плебей, затерянный в толпе, видит девушку из другого, кажущегося ему аристократическим круга: тут и зависть, и обида, и дух соперничества, и желание пробить все сословные преграды.

В общем, как бы то ни было, но он женился на ней. Однако жить в коттедже у тестя отказался. Говорят, долго находиться вместе они просто не могли – начинали спорить и кипятиться; тесть, привыкший к власти и лести, слишком давил на молодого упрямого зятя, а тот был самолюбив.

Есть предположение, что Хвылина очень разочаровался в тесте. Не имея достаточного житейского опыта и видя крупного начальника, властного и уверенного в себе, только издалека, он, видимо, думал, что чем крупнее начальник, тем он умней и интересней, что их элитарная среда должна быть веселой, остроумной, интеллигентной, только интеллигентность свою они из скромности прячут от простых людей. Именно в такой среде ему хотелось бы жить – и как же глубоко был он разочарован, близко познакомившись с тестем, тёщей и их окружением. Тесть оказался в быту надутым болваном, с величайшей серьёзностью изрекающим пустые фразы, но требовал, чтобы внимали ему с почтением; у тещи, правда, было одно приятное достоинство: умела вкусно готовить – была в молодости поварихой, однако была глупа, как индюшка, под стать своему индюку, и во всём его слушалась; он в своё время помог ей закончить торговый институт – верней, просто получить по блату диплом учёного товароведа, и она одно время даже заведовала универмагом, но когда переехали сюда – работу оставила: дом их и без того ломился от благ.

Молодой Хвылина, будучи упрямым, принципиальным максималистом: кое-что из принципов ему сумели привить школа, пионерия и комсомол, – хотел вырвать жену из этого царства приспособленчества и привить ей свои принципы. Причем он ничего не потерял, уйдя от тестя – вскоре же получил трехкомнатную квартиру и обставил её. Могут заметить на это, что он, видно, всё же пользовался положением тестя? Однако к тому времени он и сам был хорошим специалистом, на виду у начальства. К тому же – сметлив, хваток, практичен, так что не знаю, не знаю…

Но, начиная с этого времени, его движение по служебным лестницам власти ускоряется. Что это, совпадение – или начало действия скрытых пружин, данных женитьбой?.. Впрочем, мог иметь значение и образец перед глазами, звавший к энергичным действиям: его тесть, всем своим существованием доказывавший, что и в самом деле горшки обжигают отнюдь не боги.

* * *

Как уже сказано, почти одновременно с женитьбой он стал начальником комсомольского штаба стройки.

Скажем прямо, должность эта была не ахти какой серьёзной: не руководящая и не исполнительская, а, скорее, фискальная при руководстве стройки. Но, во-первых, он сменил профессию: из инженера и хозяйственника превратился в руководителя ПОЛИТИЧЕСКОГО. Во-вторых, он вышел на другой уровень общения. Ведь начальник участка крутится среди рабочих и подчиняется начальнику чуть выше его самого, а начальник комсомольского штаба – один-разъединственный в городе, и крутился да заседал теперь Хвылина среди самого высокого начальства, а отчитывался напрямую перед ЦК комсомола.

Решимость переместиться на политическую орбиту принесла свои плоды: через полтора года, когда в разраставшемся городке от райкома комсомола отпочковался горком – он становится первым секретарём его, а ещё через два года, выйдя из комсомольского возраста, переходит на партийную работу: теперь он – секретарь парткома стройки. Затем – второй секретарь горкома партии, и, наконец, в тридцать с небольшим – первый, и довольно молод для "первого"!

Живет он теперь по соседству с тестем, в таком же коттедже, и ездит на работу в черной "волге" с молодым исполнительным шофером за рулем.

Казалось бы, чего ещё желать простому человеку, которого вынянчила в убогой деревенской люльке сама История, дама жестокая и немилостивая к своим детям, особенно на Руси?.. Однако ещё слишком молод и честолюбив, нетерпелив и жаден он до жизни, чтобы останавливаться – он уже почувствовал терпкий вкус власти и понял, что этот городишко – для него не предел.

Да, в конце концов, его уже несла невидимая подъемная струя, и он кинулся в этот ветровой поток – только успевай, расправляй крылья!

А, с другой-то стороны, ведь не один же он двигался по этим запутанным лабиринтам инженерной, комсомольской, партийной власти? Где-то в этой цепи перемещений можно было и застрять? Но нет, он не застревал!

Злые языки упорно твердят, что всё дело – во влиятельном тесте. А я считаю, что Хвылина все равно бы выдвинулся! Ведь продолжил же он двигаться и дальше, туда, куда тестева длань уже не доставала! Хотя тут, может быть, дело всё-таки в импульсе, который был дан? Но и в опыте, конечно – в огромном уже опыте, с которым он ориентировался в этих лабиринтах!

Не будем подробно останавливаться на его деятельности в роли первого секретаря горкома партии, т. е. первого лица в городе; скажем только, что вместе с ростом города и завода рос и его авторитет, причем авторитет этот постепенно подкреплялся и обрастал званиями и регалиями: он стал членом бюро обкома партии, делегатом очередного партсъезда, депутатом облсовета, получил первый орден.

Знаем также, что он стал организатором строительства в своем городке ещё одного крупного завода, хотя многие и возражали против строительства из-за ожидавшихся слишком обильными вредных выбросов. Однако он со свойственными ему энергией и упорством настоял на своем. Да просто бы ему, наверное, скучно стало жить, если б кругом не кипела стройка: это – пожалуй, единственное занятие, которое он хорошо знал… В результате угасший интерес к городку со стороны печати снова разгорелся, а сам город по своей величине выкарабкивался на второе место в области после областного центра.

* * *

Надо сказать, что он хоть и любил, пока молод, блеснуть: встать на партийном форуме с томом Ленина в руках и поразить оппонентов цитатой (подыскивать их он заставлял библиотекарш), и это впечатляло, потому что Ленина в его кругу никто никогда не читал. Однако на самом-то деле в марксистско-ленинском учении, несмотря на цитаты, он был весьма беспомощен.

Так вот, для таких, как Хвылина – молодых, перспективных и не ахти как образованных – в Москве при ВЕЛИКОМ КУРУЛТАЕ (именно так небезызвестный нам Варфоломей Имангильдин назвал самый высший орган власти в стране) существовала Главная Академия Общественных Наук (ГАОН), и у Хвылины появилась возможность закончить её – а почему бы и нет: учиться всего два года, стипендия – на уровне зарплаты секретаря горкома, защита дипломной работы засчитывается как кандидатская диссертация, а это – ого-го какая прибавка к зарплате аж до самой пенсии!.. Он, чувствуя пробелы в своём образовании, сам рвался в Москву на учебу, но его долго не отпускали.

Отъезд ускорило одно обстоятельство. Однажды летним вечером он, сказавшись, что поехал по делам в подшефный совхоз, на самом деле отправился на дальние озера с одной молодой женщиной, партийным инструктором из его же горкома (в таких случаях машину он водил сам). Неизвестно, каким партийным делом они занимались на тех озерах, только какие-то шутники похитили у них там всю одежду, вплоть до нижнего белья. Можно только догадываться, насколько наши партийцы были разгорячены делом – что пришлось, чтобы остыть, раздеться донага, и насколько заняты, что не заметили похитителей на пустом берегу. А что одежду у них украли не воры, а злые шутники, следует из того, что ничего больше украдено, будто бы, не было; ну зачем, объясните, профессиональному вору такие мелочи (прошу прощения за подробности), как женский лифчик или мужские плавки? – так что нашим Робинзонам пришлось возвращаться в город в машине глубокой ночью в чем мать родила и искать кое-какую одежду у самых близких друзей… Однако выкрутиться из положения без скандала не удалось: слух расползся по городу со всеми сопутствующими подобным слухам преувеличениями…

О той молодой женщине у нас в области больше никто никогда и не слыхом не слыхивал – исчезла. Думаю, ей просто подыскали место в другой области – такими кадрами эти ребята попусту не разбрасывались.

А что же Хвылина?.. Какой-нибудь рядовой инженер или партработник в те годы официально хранимой чистоты нравов если не навсегда, то надолго сломал бы себе карьеру – но не он, очень ценимый вышестоящим руководством уже тогда; потому-то он вскоре и оказался в Москве.

Потерпевшей в инциденте была еще одна особа: жена Хвылины, Людмила Васильевна (если разобраться, она-то была самым пострадавшим лицом). Но она перенесла удар мужественно; правда, к супругу после этого она несколько охладела и, будто бы, сняла с себя на будущее некоторые супружеские обязательства перед ним, но ни расходиться, ни затевать скандал не стала – даже наоборот, блюдя сословные интересы, постаралась замять его и всегда отрицала инцидент как грязную сплетню, придуманную злопыхателями, и когда Хвылина уже был слушателем Академии – регулярно, раз в месяц, прилетала к нему, и они проводили два выходных дня дружно, как и полагается супругам. Летала она бесплатно – эти ежемесячные поездки в Москву для жён слушателей оплачивало высшее руководство страны, заботясь о нравственном здоровье своей смены, т. к. бывали случаи, когда слушатели, здоровые и ещё молодые провинциалы, будущие Хозяева областей, находили себе в Москве новых жен, в роли которых оказывались гостиничные проститутки.

Но нашего Хвылину сия чаша миновала. Благополучно закончив ГАОН, он защитил диссертацию с весьма примечательной темой: "Коммунизм – реальное будущее советского народа", – и вернулся в нашу, теперь уже родную для него область-кормилицу кандидатом философских наук. Он уже не был политически беспомощным пловцом в океане власти, плывущим наобум – теперь он созрел для дальнейшего пути наверх.

По-прежнему извилист путь в длинных коридорах власти, по-прежнему много на пути преград, ловушек и конкурентов – но не для него: наш уже опытный, закаленный и хитроумный, как Одиссей, Хвылина блестяще минует их и через восемь долгих лет, в сорок шесть, становится полновластным Хозяином Большого Чума. Тут-то и настал его звездный час!