Текст книги "Антимужчина (сборник)"

– Катя, ну зачем ты так?.. А как же Игорь? – опять невольно вспомнила я, о нем.

– Перетопчется! – зло бросила она.

От этой новости все у меня плыло перед глазами. Да – как гром!.. Однако, расстроившись и даже возмутившись ею, я, кажется, не очень-то и удивилась: по ее появившейся с некоторых пор бесстыдной браваде я догадывалась о каком-то надломе в ее жизни… Конечно, это ее выбор, и не мне за нее жить; но мне стало отчего-то так обидно за Игоря – не по зубам Катя ему оказалась: не удержал, недотепа! На этом поле битвы полов, где бьются глаза в глаза, тратя молодость, красоту, энергию, на этом поле битвы Игорь проиграл вчистую; за этот беспощадный проигрыш доброго и близкого мне человека было горько и обидно.

А Катя от упоения своей победой над ним становилась еще свободнее и наглее; казалось, она рвала последние путы; то было какое-то бешенство сильной самки, которая инстинктивно ищет себе ровню – и не находит… И возмущалась я ею, наверное, чисто формально, а в неподвластных мне глубинах души даже восхищалась ее освобождением… Меня только не покидало подозрение: от нужды ли и отчаяния пускалась она во все тяжкие – или из бравады: всё могу, и никто не указ? Или туда влекла ее разбуженная всеобщим хаосом разрушительная, ведьмовская сторона ее души?..

И все же это ее сообщение настолько вывело меня из равновесия, что мое рациональное начало, ища объяснений, не могло найти себе покоя.

– Ну почему ты, Катя, такая невезучая? – причитала я. – Полно женщин на рынках торгует. Посмотришь: довольны жизнью…

– Только не рассказывай мне о довольстве! – кричала она. – Это всё несчастные! Потому что там, где густо пахнет деньгой, собираются самые отъявленные мерзавцы и кипят самые примитивные страсти: жадность, зависть, злоба, похоть. Я вот так этого нахлебалась! – чиркала она ладонью по шее.

– Но что тебя там так держит?

– А чем прикажешь заниматься? Ты же знаешь: меня выкинули со стройки, и кому я нужна? В уборщицы, что ли?

– И все равно, Катя, не верю, что непременно надо заниматься этим! – упрямо доскребалась я.

– Что, запрезирала, да? – язвила она. – А вот скажи: ты презираешь интеллигента, который продает свои мозги? Или футболиста, который продает ноги?.. Кто что может, то и продает! А мне больше нечего продать!

– Аналогия, Катя, хромает: по-моему, ты продаешь больше, чем тело.

– Да чушь все это!.. Не первая и не последняя; ничего со мной не станет и ничто не отвалится!

– Может, и не отвалится, но ты уже изменилась – я вижу.

– Не каркай, а?

– А кто тебе еще это скажет?

– Тайка! – вздохнула она. – Я сама себя порой ненавижу: живу какой-то не своей жизнью…

– Что, хочешь все испробовать? – язвила я.

– Можешь издеваться, сколько влезет!.. Да я бы не прочь и в профессионалки податься – бабки, по крайней мере, приличные, побольше, чем у тебя, раз в двадцать! – теперь дразнила она меня. – И не смотри, как на утопленницу! Да, не прочь, если б мужики не такими скотами были, а мне бы, побольше терпения, потому что терпеть их – коровий темперамент нужен! Ты представить себе не можешь, какие они все паскудники! Какая-то богиня у древних греков была – в свиней их превращала?

– Цирцея.

– Вот-вот, мне бы ее умение! Почему-то у них за шик считается, что если завладел женщиной – надо быть сволочным и похабным: важности – как у индюка, а в душе – сявка. Когда он ползет по тебе, так и хочется стряхнуть его с себя, как вошь!

– Какая ты стала циничная!

– Ты мне это уже говорила… А покрутись с мое!.. – И вдруг резко сменила тему: – Слушай: а давай заварганим торговое дело вместе? Уверяю, у нас с тобой получится: соединить твой интеллект и мои пробивные способности: о, мы бы с тобой такого наворотили! Бросила бы я, к черту, все эти побочные занятия – клянусь вот! Мы бы с тобой нашли свое место и заткнули пасти этим дебильным воротилам: мы бы всё у них перехватили! Ты не представляешь, какие они тупые: их – только облапошивать и ставить на место! Лет через десять мы с тобой миллионершами – настоящими, с зелеными бабками! – станем, вот увидишь! Я – серьезно. Подумай, Тайка, а?

– Нет, – ответила я.

– Подожди! Давай попробуем?

– Нет! – покачала я головой.

– Ты не торопись, подумай! Посмотри, как ты одета, какая худая. С голоду скоро околеете со своей мамочкой! Да не нужна, на фиг, твоя филология никому: ни стране, ни нашему горячо любимому народу!

– Катя, давай прекратим этот разговор, – сказала я строго.

– Вот, все вы такие – пачкаться боитесь. Игорю предлагала – морду воротит!.. Только с голоду смотри не пропади; как же я без тебя – кто мне тогда мораль прочтет? А за меня не бойся – не грозит мне блядство: для этого надо быть слишком тупой и бесчувственной!..

После того разговора прошло уже сколько-то дней, а мозг мой все сверлило воспоминание о нем; сколько я передумала о Кате за эти дни! Надо было что-то делать, как-то спасать ее, вытаскивать… Взяла билеты на концерт, причем для Кати – два: чтоб обязательно пришла с Игорем – ведь с этими ее закидонами их союз долго не проскрипит, и лишь на мне, казалось, миссия сблизить их и привязать. Известно же, что вылазки на-люди супругов сближают… Позвонила, что буду ждать их возле концертного зала. Она рассыпалась в благодарностях, а сама приперлась, как всегда, без него, причем задолго да начала и – прямо ко мне на работу.

Ей нравилось бывать у меня на кафедре, пялиться на сотрудниц и слушать, о чем говорят «умные люди»… Один наш доцент, помню, назвал ее «структурной женщиной», а я по глупости передала ей мнение «структуралиста» – так она меня замучила: покажи да покажи доцента!.. В этот раз, когда она опять приперлась одна, я попробовала сделать ей выговор, но она лишь небрежно фыркнула:

– Да ну его, пусть дома сидит – не с кем Таиску оставить! И чего ты за него так хлопочешь?..

Это было уже возмутительно. Я решила продолжить разговор на улице, тем более что погода стояла чудесная: начало осени, тепло, тихо, и тех двух часов, что остались до концерта, вполне должно было хватить, чтобы, наконец, прочистить ей как следует мозги, а заодно и прогуляться…

Я отдавала себе отчет в трудности задачи – душа ее покрывалась коркой, непрошибаемой для укоров: казалось, ее уже ничем не пронять и не уязвить, и слушала она меня без охоты, норовя перевести разговор на что-нибудь иное, а когда я негодовала и грозила ей отлучением от себя – единственным, чем могла ее пронять, – притворялась несчастной жертвой:

– С тобой ничем нельзя поделиться – сразу всё оборачиваешь против меня! Так кто из нас черствее? – ныла она со слезными интонациями в голосе. Даже Христа вспомнила с его заповедями любить ближнего и не бросать камня в грешницу, и, кляня себя за бесхарактерность, я теряла пыл негодования… И все же, сумев отбросить всю свою бесхарактерность, я нашла в себе силы устроить ей выволочку:

– Катька, что ты делаешь, как ты живешь! Твое легкомыслие меня просто поражает! Ты сама не замечаешь, как опускаешься! Как может женщина, дошедшая до последней стадии цинизма, быть любящей, искренней с мужем, с ребенком? Учти, это чревато: развалится все у вас однажды, и – с большим треском!.. Ты посмотри, каким забитым ты сделала Игоря! Ведь он – на твоей совести! Тебе его не жалко?

– Жалко, – соглашалась она.

– И ты же его топчешь и унижаешь! Вы же, в конце концов, перекусаете друг дружку! На что ты обрекаешь вас, всех троих: его, себя, дочь?

Видно, я все же сумела задеть ее – она начала взвинчиваться:

– Тебе легко говорить, у тебя образование: просидишь всю жизнь в тепле, а мне – крутиться, свое дело иметь, о себе думать, потому что никто, кроме меня, обо мне не подумает! И плевала я на то, чисто или нет веду дело!

– Да ты не о себе, ты о семье, о муже лучше думай!

– А что мне думать, если у меня нет на него надежды: сегодня со мной, а завтра помоложе дуру найдет, что его удержит? Потому и думаю о себе! И, надеюсь, дочь меня когда-нибудь поймет!.. Жалко только, ты не понимаешь: ты же всех любить хочешь – вот и идеализируешь мужиков!..

– Не мужиков, а мужчин, – строго поправила я ее.

– Мужиков! – упрямо повторила она. – Это они разворовали всё и выбросили меня на улицу, и заставляют теперь крутиться!.. Вон они! – Она обвела рукой, показывая на многочисленную городскую толпу, среди которой в этот час почему-то и в самом деле преобладали мужчины. – Посмотри на них, по-твоему, это мужчины? Это – вороватое, хамоватое, похотливое мужичье, достойное только того, чтобы их презирали и дурачили!

– Катя, прекрати! – попыталась я ее одернуть.

– Нет! Я тебя слушала – теперь ты послушай! Это мужичье благодаря наглости и хамству захватило и растащило все, что можно, а теперь грызется между собой: у кого кость слаще. И я должна их уважать?

– Неправда, не все такие! В каждой душе, Катя, есть искра божья – ее только увидеть и оценить надо!..

– Да чушь это все! – запальчиво перебила она меня. – Человечья душа – это дерьмо, и чтобы в этом дерьме выросло что-то путнее, надо сто потов пролить, и еще не знаю: поможет ли?.. А если не все воры и хамы – так только потому, что у остальных кишка тонка, и те, у кого тонка, дохнут от зависти к сильным, а дай им возможность – тоже начнут хапать и грызться! И тебя, и меня оберут, не моргнувши, потому что все они – чмо и пидоры!

– Что это такое? – не поняла я.

– А черт их знает. Они сами друг друга так называют, когда хотят показать, что презирают! Только знаю, что они и в самом деле чмо и пидоры и у всех одна слабость: это их похоть, их желание – нет, не любить, это им не по понятиям! – а только завалить женщину в постель, а нет постели – так в траву, в пыль, в грязь, и слить свою гнилую сперму, да не просто слить, а с каким-нибудь обезьяньим вывертом! Так чего с ними церемониться, чего играть с ними в джентльменство? Почему не ловить их на их же слабости и не дурачить, не отнимать у них хотя бы часть того, что нахапали?

– Катька-Катька! – удрученно качала я головой. – Что ты мелешь? Это же бред какой-то!.. Ты, Катя, больной человек!

– Бред, да? Я – больная? Хорошо! – с какой-то бешеной решимостью, с горящими, как угли, глазами воскликнула она. – А хочешь, прямо сейчас, на этом месте докажу свою правоту, покажу тебе мужчин во всем их блеске? – Она произнесла слово «мужчин» с едким сарказмом, передразнивая меня. – И посмотрим: кто больной, а кто здоровый!

– Что ты хочешь сделать? – испугавшись ее решимости, спросила я.

– Произвести эксперимент в чистом виде!

– Катька, но… – замялась я, страшась, что она отмочит сейчас что-нибудь ужасное, и взглянула на часы. – Нам на концерт скоро!

– Нет, позволь, раз такой разговор! Сейчас они все сюда приползут!

– Почему приползут-то? Придут, хочешь сказать?

– Нет, приползут, потому что мужик – это все равно что таракан!.. Да ты не бойся, я быстро – еще и на концерт успеем! Пойдем! – И, схватив за руку, она повлекла меня к ближайшей телефонной будке, на ходу выхватывая из своей сумки кошелек и пухлую записную книжку.

Войдя в стеклянную телефонную будку и нарочно оставив дверь распахнутой, чтобы я все слышала, она пошарила в кошельке, кинула в аппарат монету, сняла трубку и, полистав книжку, начала набирать номер. Аппарат щелкнул – абонент включился, и Катя тотчас преобразилась: подняла к небу глаза и, сделав лицо страдальческим, горячо заговорила в трубку:

– Это Павел?.. Павлик, это я, Катя! Павлик, милый, ты знаешь, как мне сейчас одиноко? Я так по тебе соскучилась! Я хочу тебя видеть!.. Да, немедленно!.. Брось всё – я хочу видеть тебя сию минуту; у меня просто вот ноги сводит – так тебя хочу!.. Я? Я – на улице Ленина, на углу с Кирова, в телефонной будке!.. Да, совершенно одна, и мне так одиноко, Павлик, ты бы знал! Милый, придешь, да? Ну, быстрей – я жду, милый!

Она чмокнула в трубку, повесила ее и сказала со смехом:

– Говорит, придет. Приползет. Прискачет вприпрыжку! А, между прочим, солидный человек, кандидат наук, докторскую пишет! Врет сейчас жене, что ему позарез надо в библиотеку, книгу взять: статья у него, видите ли, без этой книги не движется!

Она быстро полистала книжку, кинула новую монету и снова набрала телефонный номер; опять аппарат щелкнул, и она завела новый разговор:

– Алло! Сергей Васильич дома?.. Можно его к телефону?.. Это… это с работы, срочное дело! – Катя крепко зажала микрофон трубки ладонью и шепнула мне: – Жена трубку взяла, сейчас позовет! – Она подождала немного и, когда в трубке откликнулись, заговорила, снова печально подняв глаза к небу: – Здравствуй, Сережа, это я, Катя! Я по тебе ужасно почему-то соскучилась, просто мочи нет! – Затем, опять крепко зажав трубку ладонью, повернулась ко мне и зашептала: – От ужина оторвался, чавкает еще, дожевывает! И несет ахинею – для жены, видно: та явно рядом, на контроле стоит! – Катя отняла ладонь от трубки и продолжила излияния: – Милый, ты знаешь, я тебя ужасно люблю и уже не могу без тебя! Приезжай, а? Как вспомню о тебе, прямо ноги сводит, вот тут вот! Мне так сегодня что-то одиноко – это просто ужасно, ужасно!.. Я? Нахожусь в телефонной будке на проспекте Ленина, на углу с Кирова!.. А потом закатимся куда-нибудь, чтоб всем чертям тошно стало, а?.. Приедешь, милый? Ну, жду, жду – скорее!

Она повесила трубку и, расхохотавшись еще сильнее, сказала:

– Врет сейчас жене, что у него на работе страшная авария, всё проваливается сквозь землю и никак без него не обойдется! Он же у нас крутой, директор фирмы, и машина у него крутая – пешком ходить разучился. Но ничего, приедет, никуда не денется!..

Точно таким же образом она позвонила еще одному абоненту, «Вовику», и повторила почти слово в слово то, что говорила первым двум.

– Кому же еще позвонить-то? – лихорадочно полистала она книжку дальше, затем решительно ее захлопнула. – Ладно, хватит, а то сейчас уже Павлик нарисуется! – и сунула книжку в сумку.

Мы перебежали через улицу наискосок, вошли в какое-то кафе и сели за пустой столик у окна, из которого как раз видна была оставленная нами телефонная будка возле перекрестка, заказали себе по кофе с пирожными и стали ждать; меня эта игра, не скрою, тоже уже начала забавлять.

Прошло минут двадцать; кофе выпили; я поглядела на часы и сказала:

– Ну, ты меня и втянула в авантюру! Неужели, думаешь, они настолько глупы, что не понимают, что их разыгрывают? Хватит тут торчать – пошли!

– Нет, погоди, посидим еще! – заупрямилась Катя. – Не может быть, чтоб хоть один не пришел!

Ладно, я согласилась – время еще было.

И не прошло трех минут, как около телефонной будки появился довольно солидный мужчина в светлом плаще нараспашку, с редеющей на темени рыжей шевелюрой на голове, в очках с золоченой оправой и в костюме с галстуком, явно чем-то озабоченный. Катя расхохоталась, захлопала в ладоши и показала на мужчину пальцем:

– Вон он, Павлик, нарисовался! А разоделся-то: прямо жалко, что столько стараний – и зря! Ну, что я говорила? – Она радовалась, как девочка – у нее даже щеки порозовели.

Мужчина остановился перед пустой будкой, явно в замешательстве, зачем-то заглянул внутрь, может быть, ища там какую-нибудь записку? – и стал затем фланировать мимо будки туда-сюда.

– Ну-с, кто следующий? – с удовольствием потерла ладони Катя.

Прошло еще две минуты, и возле будки будто вынырнул откуда-то худенький, верткий молодой человек лет, наверное, двадцати пяти.

– А вот и Вован! – обрадовалась Катя. – Ну, этому собраться – только подпоясаться! Видишь, какой реактивный! Он – такой!

– Тоже от жены сбежал? – спросила я.

– Не-ет, он – как колобок: и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и сейчас непонятно: где живет? чем занят? Регулярно, раз в два месяца, делает мне предложение: думает, что раз моложе меня – я все брошу и буду его содержать. Он же у нас гений: стихи сочиняет и песни, бард он у нас… поэтому все должны кудахтать и носиться с ним как курица с яйцом… Такой вот кадр.

А между тем молодой человек, стремительно развернувшись возле пустой будки, тоже стал фланировать по тротуару, регулярно пересекаясь и чуть ли не сталкиваясь лоб в лоб с «Павликом».

– Они не знакомы между собой? – спросила я, с любопытством обоих разглядывая.

– Ни в коем случае, – покачала она головой. – Хотя было бы интересно их всех перезнакомить. И вообще открыть клуб своих друзей, – она расхохоталась, видимо, живо представив себе этот клуб.

Между тем «Павлик», внимательно следивший за «Вовиком», что-то заподозрив в его поведении, остановился и явно неприязненно заговорил с ним. «Вовик» бросил ему что-то пренебрежительное через плечо и продолжил невозмутимо фланировать.

– Ишь! Видно, мешают друг другу, – откомментировала Катя.

– Слушай, они же могут поссориться! – испуганно сказала я.

– Ну и пусть! – живо хмыкнула Катя. – На такую веселуху посмотреть – и концерта не надо!

– А потом начнут выяснять первопричину…

– Но это еще бабка надвое сказала!

– Катя, зачем ты с ними так? Мне их жалко.

– Ага, пожалей, пожалей их! Думаешь, они тебя пожалеют? Этот умненький Павлик моей хорошей знакомой, Таньке, живот заделал, а потом за неделю до свадьбы слинял! Это тебе как?.. А Вован уже успел три раза жениться и от всех ушел! А ведь оба элитой себя, паскудники, считают!.. Так что пускай понервничают!

– Они разозлятся и тебе тоже какую-нибудь гадость сделают.

– Могут – они такие. Но пусть попробуют – я им не клуша! Да побоятся: знают, что кусаться умею… А где же это Сергей Васильич-то? Ах ты, ёкарный бабай, неужели презрел меня? Или жена не пустила?

Катя даже расстроилась немного. Но прошло еще минуты три, и на проезжей части улицы недалеко от будки остановился черный джип.

– Вот он, не обманул моих ожиданий! – радостно захлопала в ладоши Катя. – Ну, выйди, выйди из машины, уважь меня!

И, будто услышав ее, из машины тяжело вылез тучный мужчина средних лет в кожаной куртке нараспашку, с животом, угрожающе нависшим над брючным поясом… Меня всегда занимало: почему обеспеченные люди по большей части так тучны? Ген плебейства – или просто последствия голодного детства: наесться до отвала, как только появилась возможность?.. А между тем тучный мужчина прошелся вразвалочку до телефонной будки, постоял возле нее, явно недоуменно – почему это его никто не ждет? – затем так же вразвалочку вернулся к машине, сел в нее, явно с досадой изо всех сил хлопнул дверцей и тихонько поехал вдоль бордюра, рассматривая прохожих через открытое боковое окно.

– Ишь, какой важный – и подождать не хочет! – обиделась Катя.

– Боже, какой он толстый! И что, он – тоже?.. – спросила я.

– Да, и он – тоже! – кивнула Катя. – Вот они, во всей красе! Ты не представляешь себе, какие они все тухлые и вонючие! От них вечно несет перегаром, табаком, несвежим бельем, потом и пивной отрыжкой! Одним словом, козлы. Все у них воняет: подмышки, ноги, мошонки, пародонтозные рты!..

– Катька, я тебя умоляю – меня сейчас стошнит!

– Экая ты фифа! – презрительно глянула она на меня и стала передразнивать: – «Ах, мужчины, ах, любовь, ах, почему ты такая циничная?» Погоди, вот выйдешь замуж, залезет на тебя мужик с вонючим членом да дохнёт перегаром, от которого мухи дохнут, посмотрю, как запоешь!

– Катька, прекрати, я не могу слышать!

– Вот-вот! А сама будешь перед этим говнюком на задних лапках прыгать и чирикать! – И с горящими глазами, с проступившим на щеках румянцем, с жемчужно блистающими во влажном рту зубами, еще полная возбуждения от только что хорошо удавшегося, отлично срежиссированного спектакля, она тут же начала передразнивать кого-то препротивным бабьим голосом: «Вася, борщик хочешь? Я такой вкусный борщик сварила! Со сметанкой, Васятка, со сметанкой! Бери, Вася, эту сахарную косточку – для тебя берегла!.. А вот, Васенька, блинки для тебя, блинки с вареньем! Ах, мой Вася не любит с вареньем? Ну, со сметанкой бери!.. Какой у меня умненький, какой хороший у меня Вася!..» – А он нажрется, как кабан, рыгнет и даже спасибо сказать забудет, этот твой Вася, или Петя, или Ко-о… – Она не успела договорить: ее глаза, внимательно глядящие при этом в окно, вдруг в ужасе расширились, и испуганно онемел открытый на полуслове рот.

Я невольно оглянулась: оказывается, «Павлик» решительно направился в сторону нашего кафе. Сомневаюсь, что он нас заметил; просто, видно, ему надоело слоняться там, и он решил зайти выпить кофе – или ему тоже пришла идея следить за телефонной будкой из окна? Или догадался, вычислил – научный работник ведь! – что Катя разыграла его и должна сидеть сейчас именно в этом кафе и наблюдать за ним? Только Катерина судорожно дернула меня за руку: «Бежим!»

И мы, две сумасшедшие дуры – чего было нестись сломя голову? – похватали сумки, вскочили, роняя стулья, из-за стола, успели вбежать в коридорчик, ведущий на кухню, и спросить парня-официанта, чуть не сбив его с ног: «Есть у вас тут запасной выход?» Он показал; мы выскочили из помещения во двор и, суматошно поплутав по захламленному, застроенному какими-то складами двору, выбежали на другую улицу. И только когда оказались там – обеих разобрал страшный, неостановимый истерический хохот.