Текст книги "Полное собрание стихотворений"

«Шлейф, забрызганный звездами…»

 
Шлейф, забрызганный звездами,
Синий, синий, синий взор.
Меж землей и небесами
Вихрем поднятый костер.
 
 
Жизнь и смерть в круженьи вечном,
Вся – в шелках тугих —
Ты – путям открыта млечным,
Скрыта в тучах грозовых.
 
 
Пали душные туманы.
Гасни, гасни свет, пролейся мгла…
Ты – рукою узкой, белой, странной
Факел-кубок в руки мне дала.
 
 
Кубок-факел брошу в купол синий —
Расплеснется млечный путь.
Ты одна взойдешь над всей пустыней
Шлейф кометы развернуть.
 
 
Дай серебряных коснуться складок,
Равнодушным сердцем знать,
Как мой путь страдальный сладок,
Как легко и ясно умирать.
 

Сентябрь 1906

Сын и мать

Моей матери

 
Сын осеняется крестом.
Сын покидает отчий дом.
 
 
В песнях матери оставленной
Золотая радость есть:
Только б он пришел прославленный,
Только б радость перенесть!
 
 
Вот, в доспехе ослепительном,
Слышно, ходит сын во мгле.
Дух свой предал небожителям,
Сердце – матери-земле.
 
 
Петухи поют к заутрене,
Ночь испуганно бежит.
Хриплый рог туманов утренних
За спиной ее трубит.
 
 
Поднялись над луговинами
Кудри спутанные мхов,
Метят взорами совиными
В стаю легких облаков…
 
 
Вот он, сын мой, в светлом облаке,
В шлеме утренней зари!
Сыплет он стрелами колкими
В чернолесья, в пустыри!..
 
 
Веет ветер очистительный
От небесной синевы.
Сын бросает меч губительный,
Шлем снимает с головы.
 
 
Точит грудь его пронзенная
Кровь и горние хвалы:
Здравствуй, даль, освобожденная
От ночной туманной мглы!
 
 
В сердце матери оставленной
Золотая радость есть:
Вот он, сын мой, окровавленный!
Только б радость перенесть!
 
 
Сын не забыл родную мать:
Сын воротился умирать.
 

4 октября 1906

«Нет имени тебе, мой дальний…»

 
Нет имени тебе, мой дальний.
 
 
Вдали лежала мать, больна.
Над ней склонялась всё печальней
Ее сиделка – тишина.
 
 
Но счастье было безначальней,
Чем тишина. Была весна.
 
 
Ты подходил к стеклянной двери
И там стоял, в саду, маня
Меня, задумчивую Мэри,
Голубоокую меня.
 
 
Я проходила тихой залой
Сквозь дрему, шелесты и сны…
И на балконе тень дрожала
Ее сиделки – тишины…
 
 
Мгновенье – в зеркале старинном
Я видела себя, себя…
И шелестила платьем длинным
По ступеням – встречать тебя.
 
 
И жали руку эти руки…
И трепетала в них она…
Но издали летели звуки:
Там… задыхалась тишина.
 
 
И миг еще – в оконной раме
Я видела – уходишь ты…
И в окна к бедной, бедной маме
С балкона кланялись цветы…
 
 
К ней прилегла в опочивальне
Ее сиделка – тишина…
Я здесь, в моей девичьей спальне,
И рук не разомкнуть… одна…
 
 
Нет имени тебе, весна.
Нет имени тебе, мой дальний.
 

Октябрь 1906

«К вечеру вышло тихое солнце…»

 
К вечеру вышло тихое солнце,
И ветер понес дымки из труб.
Хорошо прислониться к дверному косяку
После ночной попойки моей.
 
 
Многое миновалось
И много будет еще,
Но никогда не перестанет радоваться сердце
Тихою радостью
 
 
О том, что вы придете,
Сядете на этом старом диване
И скажете простые слова
При тихом вечернем солнце,
 
 
После моей ночной попойки.
Я люблю ваше тонкое имя,
Ваши руки и плечи
И черный платок.
 

Октябрь 1906 (Февраль 1907)

«Ночь. Город угомонился…»

 
Ночь. Город угомонился.
За большим окном
Тихо и торжественно,
Как будто человек умирает.
 
 
Но там стоит просто грустный,
Расстроенный неудачей,
С открытым воротом,
И смотрит на звезды.
 
 
«Звезды, звезды,
Расскажите причину грусти!»
 
 
И на звезды смотрит.
 
 
«Звезды, звезды,
Откуда такая тоска?»
 
 
И звезды рассказывают.
Всё рассказывают звезды.
 

Октябрь 1906 (Февраль 1907)

«Я в четырех стенах – убитый…»

 
Я в четырех стенах – убитый
Земной заботой и нуждой.
А в небе – золотом расшитый
Наряд бледнеет голубой.
 
 
Как сладко, и светло, и больно,
Мой голубой, далекий брат!
Душа в слезах, – она довольна
И благодарна за наряд.
 
 
Она – такой же голубою
Могла бы стать, как в небе – ты
Не удрученный тяготою
Дух глубины и высоты.
 
 
Но и в стенах – моя отрада
Лазурию твоей гореть,
И думать, что близка награда,
Что суждено мне умереть…
 
 
И в бледном небе – тихим дымом
Голубоватый дух певца
Смешается с тобой, родимым,
На лоне Строгого Отца.
 

Октябрь 1906

Угар

 
Заплетаем, расплетаем
Нити дьявольской Судьбы,
Звуки ангельской трубы.
Будем счастьем, будем раем,
Только знайте: вы – рабы.
 
 
Мы ребенку кудри чешем,
Песни длинные поем,
Поиграем и потешим —
Будет маленьким царем,
Царь повырастет потом…
 
 
Вот ребенок засыпает
На груди твоей, сестра…
Слышишь, он во сне вздыхает, —
Видит красный свет костра:
На костер идти пора!
 
 
Положи венок багряный
Из удушливых углей
В завитки его кудрей:
Пусть он грезит в час румяный,
Что на нем – венец царей…
 
 
Пойте стройную стихиру:
Царь отходит почивать!
Песня носится по миру —
Будут ангелы вздыхать,
Над костром, кружа, рыдать.
 
 
Тихо в сонной колыбели
Успокоился царек.
Девы-сестры улетели —
Сизый стелется дымок,
Рдеет красный уголек.
 

Октябрь 1906

Тишина цветет

 
Здесь тишина цветет и движет
Тяжелым кораблем души,
И ветер, пес послушный, лижет
Чуть пригнутые камыши.
 
 
Здесь в заводь праздную желанье
Свои приводит корабли.
И сладко тихое незнанье
О дальних ропотах земли.
 
 
Здесь легким образам и думам
Я отдаю стихи мои,
И томным их встречают шумом
Реки согласные струи.
 
 
И, томно опустив ресницы,
Вы, девушки, в стихах прочли,
Как от страницы до страницы
В даль потянули журавли.
 
 
И каждый звук был вам намеком
И несказанным – каждый стих.
И вы любили на широком
Просторе легких рифм моих.
 
 
И каждая навек узнала
И не забудет никогда,
Как обнимала, целовала,
Как пела тихая вода.
 

Октябрь 1906

«Так окрыленно, так напевно…»

 
Так окрыленно, так напевно
Царевна пела о весне.
И я сказал: «Смотри, царевна,
Ты будешь плакать обо мне».
 
 
Но руки мне легли на плечи,
И прозвучало: «Нет. Прости.
Возьми свой меч. Готовься к сече.
Я сохраню тебя в пути.
 
 
Иди, иди, вернешься молод
И долгу верен своему.
Я сохраню мой лед и холод,
Замкнусь в хрустальном терему.
 
 
И будет радость в долгих взорах,
И тихо протекут года.
Вкруг замка будет вечный шорох,
Во рву – прозрачная вода…
 
 
Да, я готова к поздней встрече,
Навстречу руки протяну
Тебе, несущему из сечи
На острие копья – весну».
 
 
Даль опустила синий полог
Над замком, башней и тобой.
Прости, царевна. Путь мой долог.
Иду за огненной весной.
 

Октябрь 1906 (1915)

«Ты можешь по траве зеленой…»

 
Ты можешь по траве зеленой
Всю церковь обойти,
И сесть на паперти замшённой,
И кружево плести.
 
 
Ты можешь опустить ресницы,
Когда я прохожу,
Поправить кофточку из ситца,
Когда я погляжу.
 
 
Твои глаза еще невинны,
Как цветик голубой,
И эти косы слишком длинны
Для шляпки городской.
 
 
Но ты гуляешь с красным бантом
И семячки лущишь,
Телеграфисту с желтым кантом
Букетики даришь.
 
 
И потому – ты будешь рада
Сквозь мокрую траву
Прийти в туман чужого сада,
Когда я позову.
 

Октябрь 1906

Окна во двор

 
Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодезь двора.
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра.
 
 
Я слышу – старинные речи
Проснулись глубоко на дне.
Вон теплятся желтые свечи,
Забытые в чьем-то окне.
 
 
Голодная кошка прижалась
У жолоба утренних крыш.
Заплакать – одно мне осталось,
И слушать, как мирно ты спишь
 
 
Ты спишь, а на улице тихо,
И я умираю с тоски,
И злое, голодное Лихо
Упорно стучится в виски…
 
 
Эй, малый, взгляни мне в оконце!.
Да нет, не заглянешь – пройдешь..
Совсем я на зимнее солнце,
На глупое солнце похож.
 

Октябрь 1906

«Ищу огней – огней попутных…»

 
Ищу огней – огней попутных
В твой черный, ведовской предел
Меж темных заводей и мутных
Огромный месяц покраснел.
 
 
Его двойник плывет над лесом
И скоро станет золотым.
Тогда – простор болотным бесам,
И водяным, и лесовым.
 
 
Вертлявый бес верхушкой ели
Проткнет небесный золотой,
И долго будут петь свирели,
И стадо звякать за рекой…
 
 
И дальше путь, и месяц выше,
И звезды меркнут в серебре.
И тихо озарились крыши
В ночной деревне, на горе.
 
 
Иду, и холодеют росы,
И серебрятся о тебе,
Всё о тебе, расплетшей косы
Для друга тайного, в избе.
 
 
Дай мне пахучих, душных зелий
И ядом сладким заморочь,
Чтоб, раз вкусив твоих веселий,
Навеки помнить эту ночь.
 

Октябрь 1906

Рождество

 
Звонким колокол ударом
Будит зимний воздух.
Мы работали недаром,
Будет светел отдых.
 
 
Серебрится легкий иней
Около подъезда.
Серебристые на синей
Ясной тверди звезды.
 
 
Как прозрачен, белоснежен
Блеск узорных окон!
Как пушист и мягко нежен
Золотой твой локон!
 
 
Как тонка ты в красной шубке,
С бантиком в косице!
Засмеешься – вздрогнут губки,
Задрожат ресницы.
 
 
Веселишь ты всех прохожих —
Молодых и старых,
Некрасивых и пригожих,
Толстых и поджарых.
 
 
Подивятся, улыбнутся,
Поплетутся дале,
Будто вовсе, как смеются
Дети, не видали.
 
 
И пойдешь ты дальше с мамой
Покупать игрушки
И рассматривать за рамой
Звезды и хлопушки…
 
 
Сестры будут куклам рады,
Братья просят пушек,
А тебе совсем не надо
Никаких игрушек.
 
 
Ты сама нарядишь елку
В звезды золотые
И привяжешь к ветке колкой
Яблоки большие,
 
 
Ты на елку бусы кинешь,
Золотые нити.
Ветки крепкие раздвинешь,
Крикнешь: « Посмотрите!»
 
 
Крикнешь ты, поднимешь ветку
Тонкими руками…
А уж там смеется дедка
С белыми усами!
 

7 ноября 1906

Проклятый колокол

 
Вёсны и зимы меняли убранство.
Месяц по небу катился – зловещий фонарь.
Вы, люди, рождались с желаньем скорей умереть,
Страхом ночным обессилены.
 
 
А над болотом – проклятый звонарь
Бил и будил колокольную медь.
Звуки летели, как филины,
В ночное пространство.
 
 
Колокол самый блаженный,
Самый большой и святой,
Тот, что утром скликал прихожан,
По ночам расточал эти звуки.
 
 
Кто рассеет болотный туман,
Хоронясь за ночной темнотой?
Чьи качают проклятые руки
Этот колокол пленный?
 
 
В час угрюмого звона я был
Под стеной, средь болотной травы,
Я узнал тебя, черный звонарь,
Но не мне укротить твою медь!
 
 
Я в туманах бродил.
Люди спали. О, люди! Пока не пробудитесь вы, —
Месяц будет вам – красный, зловещий фонарь,
Страшный колокол будет вам петь!
 

Ноябрь 1906 (1917 или 1918)

«О жизни, догоревшей в хоре…»

 
О жизни, догоревшей в хоре
На темном клиросе твоем.
О Деве с тайной в светлом взоре
Над осиянным алтарем.
 
 
О томных девушках у двери,
Где вечный сумрак и хвала.
О дальней Мэри, светлой Мэри,
В чьих взорах – свет, в чьих косах – мгла.
 
 
Ты дремлешь, боже, на иконе,
В дыму кадильниц голубых.
Я пред тобою, на амвоне,
Я – сумрак улиц городских.
 
 
Со мной весна в твой храм вступила,
Она со мной обручена.
Я – голубой, как дым кадила,
Она – туманная весна.
 
 
И мы под сводом веем, веем,
Мы стелемся над алтарем,
Мы над народом чары деем
И Мэри светлую поем,
 
 
И девушки у темной двери,
На всех ступенях алтаря —
Как засветлевшая от Мэри
Передзакатная заря.
 
 
И чей-то душный, тонкий волос
Скользит и веет вкруг лица,
И на амвоне женский голос
Поет о Мэри без конца.
 
 
О розах над ее иконой,
Где вечный сумрак и хвала,
О деве дальней, благосклонной,
В чьих взорах – свет, в чьих косах – мгла.
 

Ноябрь 1906

«В синем небе, в темной глуби…»

 
В синем небе, в темной глуби
Над собором – тишина.
Мы одну и ту же любим,
Легковейная весна.
 
 
Как согласны мы мечтами,
Благосклонная весна!
Не шелками, не речами
Покорила нас она.
 
 
Удивленными очами
Мы с тобой покорены,
Над округлыми плечами
Косы в узел сплетены.
 
 
Эта девушка узнала
Чары легкие весны.
Мгла весенняя сплетала
Ей задумчивые сны,
 
 
Опустила покрывало,
Руки нежные сплела,
Тонкий стан заколдовала,
В храм вечерний привела,
 
 
Обняла девичьи плечи,
Поднялась в колокола,
Погасила в храме свечи,
Осенила купола,
 
 
И за девушкой – далече
В синих улицах – весна,
Смолкли звоны, стихли речи,
Кротко молится она…
 
 
В синем небе, в темной глуби
Над собором – тишина.
Мы с тобой так нежно любим,
Тиховейная весна!
 

Ноябрь 1906

Балаган

Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира!

Кин

 
Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.
 
 
Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро…
 
 
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!
 
 
В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти,
Чтоб в рай моих заморских песен
Открылись торные пути.
 

Ноябрь 1906

«Твоя гроза меня умчала…»

 
Твоя гроза меня умчала
И опрокинула меня.
И надо мною тихо встала
Синь умирающего дня.
 
 
Я на земле грозою смятый
И опрокинутый лежу.
И слышу дальние раскаты,
И вижу радуги межу.
 
 
Взойду по ней, по семицветной
И незапятнанной стезе —
С улыбкой тихой и приветной
Смотреть в глаза твоей грозе.
 

Ноябрь 1906

«В час глухой разлуки с морем…»

 
В час глухой разлуки с морем,
С тихо ропщущим прибоем,
С отуманенною далью —
 
 
Мы одни, с великим горем,
Седины твои закроем
Белым саваном – печалью.
 
 
Протекут еще мгновенья,
Канут в темные века.
 
 
Будут новые виденья,
Будет старая тоска.
 
 
И в печальный саван кроясь,
Предаваясь тайно горю,
Не увидим мы тогда, —
 
 
Как горит твой млечный пояс!
Как летит к родному морю
Серебристая звезда!
 

Ноябрь 1906

«Хожу, брожу понурый…»

 
Хожу, брожу понурый,
Один в своей норе.
Придет шарманщик хмурый,
Заплачет на дворе…
 
 
О той свободной доле,
Что мне не суждена,
О том, что ветер в поле,
А на дворе – весна.
 
 
А мне – какое дело?
Брожу один, забыт.
И свечка догорела,
И маятник стучит.
 
 
Одна, одна надежда
Вон там, в ее окне.
Светла ее одежда,
Она придет ко мне.
 
 
А я, нахмурив брови,
Ей в сотый передам,
Как много портил крови
Знакомым и друзьям.
 
 
Опять нам будет сладко,
И тихо, и тепло…
В углу горит лампадка,
На сердце отлегло…
 
 
Зачем она приходит
Со мною говорить?
Зачем в иглу проводит
Веселенькую нить?
 
 
Зачем она роняет
Веселые слова?
Зачем лицо склоняет
И прячет в кружева?
 
 
Как холодно и тесно,
Когда ее здесь нет!
Как долго неизвестно,
Блеснет ли в окнах свет…
 
 
Лицо мое белее,
Чем белая стена…
Опять, опять сробею,
Когда придет она…
 
 
Ведь нечего бояться
И нечего терять…
Но надо ли сказаться?
Но можно ли сказать?
 
 
И что ей молвить – нежной?
Что сердце расцвело?
Что ветер веет снежный?
Что в комнате светло?
 

7 декабря 1906

Пожар

 
Понеслись, блеснули в очи
Огневые языки,
Золотые брызги ночи,
Городские мотыльки.
 
 
Зданье дымом затянуло,
Толпы темные текут…
Но вдали несутся гулы,
Светы новые бегут…
 
 
Крики брошены горстями
Золотых монет.
Над вспененными конями
Факел стелет красный свет.
 
 
И, крутя живые спицы,
Мчатся вихрем колесницы,
Впереди – скакун с трубой
Над испуганной толпой.
 
 
Скок по камню тяжко звонок,
Голос хриплой меди тонок,
Расплеснулась, широка,
Гулкой улицы река.
 
 
На блистательные шлемы
Каплет снежная роса…
Дети ночи черной – где мы?..
Чьи взывают голоса?..
 
 
Нет, опять погаснут зданья,
Нет, опять он обманул, —
Отдаленного восстанья
Надвигающийся гул…
 

Декабрь 1906 (1917)

«Сольвейг! О, Сольвейг! О, Солнечный Путь!…»

 
Сольвейг! О, Сольвейг! О, Солнечный Путь!
Дай мне вздохнуть, освежить мою грудь!
 
 
В темных провалах, где дышит гроза,
Вижу зеленые злые глаза.
 
 
Ты ли глядишь, иль старуха – сова?
Чьи раздаются во мраке слова?
 
 
Чей ослепительный плащ на лету
Путь открывает в твою высоту?
 
 
Знаю – в горах распевают рога,
Волей твоей зацветают луга.
 
 
Дай отдохнуть на уступе скалы!
Дай расколоть это зеркало мглы!
 
 
Чтобы лохматые тролли, визжа,
Вниз сорвались, как потоки дождя,
 
 
Чтоб над омытой душой в вышине
День золотой был всерадостен мне!
 

Декабрь 1906

«На серые камни ложилась дремота…»

 
На серые камни ложилась дремота,
Но прялкой вилась городская забота.
Где храмы подъяты и выступы круты, —
 
 
Я видел вас, женщины в темных одеждах,
С молитвой в глазах и с изменой в надеждах
О, женщины помнят такие минуты!
 
 
Сходились, считая ступень за ступенью,
И вновь расходились, томимые тенью,
Сияя очами, сливаясь с тенями…
 
 
О, город! О, ветер! О, снежные бури!
О, бездна разорванной в клочья лазури!
Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!
 

Декабрь 1906

«Ты смотришь в очи ясным зорям…»

 
Ты смотришь в очи ясным зорям,
А город ставит огоньки,
И в переулках пахнет морем,
Поют фабричные гудки.
 
 
И в суете непобедимой
Душа туманам предана…
Вот красный плащ, летящий мима,
Вот женский голос, как струна.
 
 
И помыслы твои несмелы,
Как складки современных риз…
И женщины ресницы-стрелы
Так часто опускают вниз.
 
 
Кого ты в скользкой мгле заметал?
Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы, светел,
И храм открыт, как ресторан…
 
 
На безысходные обманы
Душа напрасно понеслась:
И взоры дев, и рестораны
Погаснут все – в урочный час.
 

Декабрь 1906 (1907)

На чердаке

 
Что на свете выше
Светлых чердаков?
Вижу трубы, крыши
Дальних кабаков.
 
 
Путь туда заказан,
И на что – теперь?
Вот – я с ней лишь связан.,
Вот – закрыта дверь…
 
 
А она не слышит —
Слышит – не глядит,
Тихая – не дышит,
Белая – молчит…
 
 
Уж не просит кушать…
Ветер свищет в щель.
Как мне любо слушать
Вьюжную свирель!
 
 
Ветер, снежный север,
Давний друг ты мне!
Подари ты веер
Молодой жене!
 
 
Подари ей платье
Белое, как ты!
Нанеси в кровать ей
Снежные цветы!
 
 
Ты дарил мне горе,
Тучи, да снега…
Подари ей зори,
Бусы, жемчуга!
 
 
Чтоб была нарядна
И, как снег, бела!
Чтоб глядел я жадно
Из того угла!..
 
 
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!
 
 
Чтоб она не встала,
Не скрипи, доска…
Чтоб не испугала
Милого дружка!
 

Декабрь 1906

«В серебре росы трава…»

 
В серебре росы трава.
Холодна ты, не жива.
Слышишь нежные слова?
 
 
Я склонился. Улыбнись.
Я прошу тебя: очнись.
Месяц залил светом высь.
 
 
Вдалеке поют ручьи.
Руки белые твои —
Две холодные змеи.
 
 
Шевельни смолистый злак.
Ты открой твой мертвый зрак.
Ты подай мне тихий знак.
 

Декабрь 1906 (1918)

«Вот явилась. Заслонила…»

 
Вот явилась. Заслонила
Всех нарядных, всех подруг»
И душа моя вступила
В предназначенный ей круг.
 
 
И под знойным снежным стоном
Расцвели черты твои.
Только тройка мчит со звоном
В снежно-белом забытьи.
 
 
Ты взмахнула бубенцами,
Увлекла меня в поля…
Душишь черными шелками,
Распахнула соболя…
 
 
И о той ли вольной воле
Ветер плачет вдоль реки,
И звенят, и гаснут в поле
Бубенцы, да огоньки?
 
 
Золотой твой пояс стянут,
Нагло скромен дикий взор!
Пусть мгновенья все обманут,
Канут в пламенный костер!
 
 
Так пускай же ветер будет
Петь обманы, петь шелка!
Пусть навек не знают люди,
Как узка твоя рука!
 
 
Как за темною вуалью
Мне на миг открылась даль…
Как над белой, снежной далью
Пала темная вуаль…
 

Декабрь 1906 (1918)

«Я был смущенный и веселый…»

 
Я был смущенный и веселый.
Меня дразнил– твой темный шелк.
Когда твой занавес тяжелый
Раздвинулся – театр умолк.
 
 
Живым огнем разъединило
Нас рампы светлое кольцо,
И музыка преобразила
И обожгла твое лицо.
 
 
И вот – опять сияют свечи,
Душа одна, душа слепа…
Твои блистательные плечи,
Тобою пьяная толпа…
 
 
Звезда, ушедшая от мира,
Ты над равниной – вдалеке…
Дрожит серебряная лира
В твоей протянутой руке…
 

Декабрь 1906

Поэмы 1897-1906 годов

Неоконченная поэма
(Bad nauheim. 1897-1903)

 
Я видел огненные знаки
Чудес, рожденных на заре.
Я вышел – пламенные маки
Сложить на горном алтаре.
Со мною утро в дымных ризах
Кадило в голубую твердь,
И на уступах, на карнизах
Бездымно испарялась смерть.
Дремали розовые башни,
Курились росы в вышине.
Какой-то призрак – сон вчерашний
Кривлялся в голубом окне.
Еще мерцал вечерний хаос —
Восторг, достигший торжества, —
Но всё, что в пурпур облекалось,
Шептало белые слова.
И жизнь казалась смутной тайной…
Что в утре раннем, полном сна,
Я вскрыл, мудрец необычайный,
Чья усмехнулась глубина?
 

 
Там, на горах, белели виллы,
Алели розы в цепком сне.
И тайна смутно нисходила
Чертой, в горах неясной мне.
О, как в горах был воздух кроток!
Из парка бешено взывал
И спорил с грохотом пролеток
Веками стиснутый хорал.
Там – к исцеляющим истокам
Увечных кресла повлеклись,
Там – в парке, на лугу широком,
Захлопал мяч и lawn-tennis;[14]14
  Лаун-тенис (англ.).


[Закрыть]
Там – нить железная гудела,
И поезда вверху, внизу
Вонзали пламенное тело
В расплавленную бирюзу.
И в двери, в окна пыльных зданий
Врывался крик продавщика
Гвоздик и лилий, роз и тканей,
И cartes postales, и kodak'a.[15]15
  Cartes postales (фр.) – почтовые открытки; Kodak – марка фотоаппаратов.


[Закрыть]
 

 
Я понял: шествие открыто, —
Узор явлений стал знаком.
Но было смутно, было слито,
Терялось в небе голубом.
Она сходила в час веселый
На городскую суету.
И тихо возгорались долы,
Приемля горную мечту…
И в диком треске, в зыбком гуле
День уползал, как сонный змей…
Там счастью в очи не взглянули
Миллионы сумрачных людей.
 

 
Ее огнем, ее Вечерней
Один дышал я на горе,
А город грохотал безмерней
На возрастающей заре.
Я шел свободный, утоленный…
А день в померкшей синеве
Еще вздыхал, завороженный,
И росы прятались в траве.
Они сверкнут заутра снова,
К встанет Горная – средь роз,
У склона дымно-голубого,
В сияньи золотых волос…
 

12 мая 1904

Ее прибытие

 
Окаймлен летучей пеной,
Днем и ночью дышит мол.
Очарованный сиреной,
Труд наш медленный тяжел.
Океан гудит под нами,
В порте блещут огоньки,
Кораблей за бурунами
Чутко ищут маяки.
И шатают мраки в море
Эти тонкие лучи,
Как испуганные зори,
Проскользнувшие в ночи.
Широки ночей объятья,
Тяжки вздохи темноты!
Все мы близки, все мы братья —
Там, на рейде, в час мечты!
Далеко за полночь – в дали
Неизведанной земли —
Мы печально провожали
Голубые корабли.
Были странны очертанья
Черных труб и тонких рей,
Были темные названья
Нам неведомых зверей.
«Птица Пен» ходила к югу,
Возвратясь, давала знак:
Через бурю, через вьюгу
Различали красный флаг…
Что за тайну мы хранили,
Чьи богатства стерегли?
Золотые ль слитки плыли
В наши темные кули?
Не чудесная ли птица
В клетке плечи нам свела?
Или черная царица
В ней пугливо замерла?..
Но, как в сказке, люди в море:
Тяжкой ношей каждый горд.
И, туманным песням вторя,
Грохотал угрюмый порт.
 

 
Жизнь была стремленьем.
Смерть была причиной
Не свершенных в мире
Бесконечных благ.
 
 
Небо закрывалось
Над морской равниной
В час, когда являлся
Первый светлый флаг.
 
 
Ночи укрывали
От очей бессонных
Всё, что совершалось
За чертой морей.
 
 
Только на закате
В зорях наклоненных
Мчались отраженья,
Тени кораблей.
 
 
Но не все читали
Заревые знаки,
Да и зори гасли,
И – лицом к луне —
 
 
Бледная планета,
Разрывая мраки,
Знала о грядущем
Безнадежном дне.