Текст книги "Хроники разведки: Кругом война. 1941-1945 годы"

«Эйтингон»

Дивизии вермахта, невзирая на яростное сопротивление Красной армии, приближались к Москве. Высшее командование и руководство страны остро нуждалось в достоверной информации из Германии. О заброске разведчиков из Москвы в Берлин для восстановления связей с тамошней агентурой не могло быть и речи – на их подготовку и само проведение операции не было ни времени, ни реальных возможностей.

Тогда руководство НКВД решилось на беспрецедентный и отчаянный шаг, противоречащий всем писаным и неписаным законам разведки…

В некоторых оккупированных Германией странах Западной Европы действовала разветвлённая агентурная сеть нелегалов Разведупра Красной армии. Руководил ею в прошлом профессиональный революционер Леопольд Треппер (он же «Большой Шеф», «Отго», «Жильбер» и ещё полтора десятка псевдонимов).

В Брюсселе небольшую группу этой сети возглавлял молодой и неопытный, но до поры везучий Анатолий Гуревич, он же «Кент».

15 ноября 1941 года в справке, направленной руководству, начальник 1-го управления НКВД СССР старший майор госбезопасности Павел Фитин докладывал:

«С находящейся в Берлине агентурой, входящей в группу “Корсиканца”, в том числе и источником “Старшина”, работающим в Главном штабе германской авиации, 1-м управлением были предприняты меры к возобновлению связи через каналы Разведупра Генштаба РККА.

По договоренности с Разведупром нелегальному резиденту “Кенту”, проживающему в Брюсселе, в середине сентября с. г. было дано задание посетить Берлин, связаться с “Корсиканцем” и “Старшиной”, выяснить положение всей группы “Корсиканца”, получить срочные информации для передачи в Москву по имеющейся у “Кента” рации, а также выяснить причины отсутствия связи по рации, имеющейся в группе “Корсиканца”».

В Берлине «Кент» пребывал с 26 октября по 5 ноября 1941 года. За это время у него были контакты и с Шульце-Бойзеном, и с Харнаком.

На встречах с берлинцами «Кент» выяснил, что связь с Москвой отсутствовала из-за неисправности аппарата и неопытности «пианиста». В одной из шифрограмм он сообщил Центру, что теперь следует слушать Берлин по программе «Арвида» (то есть Д-6) каждый день. Он обусловил, что «в случае вашего согласия он сможет до установления вами ваших позывных – вас слушать на основной волне 47 метров, запасной – 51 метр. Ваши позывные – ДАУ…»

В Брюссель «Кент» вернулся благополучно. Передача доставленной им из Берлина информации проводилась продолжительными сеансами почти ежедневно вплоть до 28 ноября. Уже это указывает на то, каков был объём разведданных, полученных им в Берлине. ‹…›

Меж тем позывные «AER» (установленные до начала войны. – А. Б.) неожиданно прорвались сквозь трескотню, засоряющую эфир на коротких и средних волнах. Но сигнал, вместо того чтобы обрадовать Павла Журавлёва, когда ему об этом доложили, встревожил и насторожил его. Об этом свидетельствует служебная записка, направленная им 31 декабря 1941 года начальнику отдела Александру Короткову с двумя пометками: «Совершенно секретно» (так уж положено) и «Весьма срочно» (значит, важно).

Журавлёв сообщает, что 20 декабря Д-6 работала согласно условиям связи (второй вариант), переданных корреспонденту до войны. Спрашивается: почему?

Возвращаем читателя к строкам телеграммы «Кента», в которых утверждается, что он, «Кент», обучил «Корсиканца» и «Старшину» обращению с радиошифром. А ему, «Кенту», естественно, был передан новый, то есть послевоенный шифр.

Отсюда Журавлёв сделал два абсолютно логичных вывода. В служебной записке Короткову они следуют под пунктами 3 и 41.

«3. Считаем, что корреспондент Д-6 переданных ему условий связи через “Кента” получить не мог.

4. Тот факт, что Д-6 является в эфир согласно условиям связи, переданных ему до войны, говорит о том, что он не принял (или принял, но не расшифровал) нашу шифровку, передаваемую через станцию 2-го Спецотдела в течение продолжительного времени».

Коротков полностью разделял мнение своего заместителя. (Возвратившийся из Германии Коротков вскоре был назначен начальником немецкого отдела, тогда как Журавлёв, отправлявшийся резидентом в Тегеран, был «передвинут» с должности начальника отдела на должность заместителя и помогал Александру Михайловичу поскорее войти в курс дел. – А. Б.) На цитируемом служебном документе имеется его собственноручная помета: «“Корсиканец” работает на условиях связи, которые я ему передал до войны. Таким образом, нашу передачу ему из Куйбышева он не слышит, и “Кент” ему, очевидно, нашу телеграмму также не передал».

Эта загадка, как и многие другие, связанные с личностью «Кента» – Гуревича, его дальнейшим поведением во время войны, выступлений уже в наши дни в печати и на телевидении, остаётся неразрешённой. Автор убеждён, что если бы берлинская группа своевременно получила новые условия связи, то по крайней мере часть «Красной капеллы» избежала гибели.

«Коротков»

Япония… Иран… Оккупированная гитлеровцами Белоруссия… И всё это – зона ответственности старшего майора госбезопасности Павла Фитина, которому ещё только тридцать три года, и лишь три неполных года из них он прослужил в разведке. Как сумел он наладить всю эту огромную работу? Как смог выдерживать на своих плечах всю эту сумасшедшую ответственность? Ответ на этот вопрос мог дать только он – да, к сожалению, вовремя спросить не удалось…

А ведь в это время гитлеровцы уже подошли к Москве…

– По-моему, Фитин был хороший информационный работник, поскольку информация шла взвешенная, – рассказал нам один высокопоставленный сотрудник Службы внешней разведки. – В частности, по операции «Тайфун» – гитлеровскому наступлению на Москву. Наша разведка чётко сообщала, куда наступает 9-я армия, куда – 4-я, куда нацеливает удар 2-я танковая группа генерала Гудериана… По-моему, удалось даже создать психологический портрет фельдмаршала Фёдора фон Бока – командующего группой армий «Центр»… А там интересно было: с одной стороны – генерал армии Жуков, командующий войсками Западного фронта, с другой – фельдмаршал фон Бок. Жукову – 45, весь его довоенный полководческий опыт ограничен Халхин-Голом; Гражданскую войну он закончил эскадронным командиром. Фон Боку – 61, за плечами – Польская кампания 1939 года, когда он командовал группой армий «Север», вторжение в Голландию, Бельгию и во Францию. Теперь, в 1941-м, войска Жукова оборонялись и отступали, войска фон Бока вели, как казалось, победоносное наступление. И всё-таки, в конечном итоге, Жукову удалось переиграть фон Бока – думаю, что немалую роль здесь сыграла информация, полученная от разведки, хотя в своих «Воспоминаниях и размышлениях» маршал Жуков эту тему и не отмечал… А вы обратили внимание на то, что контрнаступление Красной армии под Москвой началось как раз в день рождения гитлеровского фельдмаршала – 5 декабря? Такой вот был сделан «подарок»…

В разведке не принято раскрывать источники информации. Поэтому нам остаётся только гадать, каким образом и через кого пришли в 1-е управление НКВД эти сведения, в принципе, относящиеся к компетенции военной разведки.

Но в это время каждый старался сделать всё от него зависящее, и советские спецслужбы работали в очень тесном контакте, используя оперативные возможности друг друга.

«Фитин»

Уже в 1941-м, когда немцев отогнали от Москвы, за изучение английского доклада по атомной тематике, пусть и с некоторым объяснимым опозданием, взялась не одна только ещё зародившаяся научно-техническая разведка во главе с будущим Героем России Леонидом Квасниковым. Сообщение пошло на самый-самый верх: получило подтверждение предсказание некоторых советских учёных о реальности создания противником – немцами и союзниками – англичанами и американцами атомной бомбы. Информация Кернкросса была подтверждена и источниками в Соединенных Штатах.

Определённую роль сыграли и казавшиеся поначалу непонятными сигналы из захваченных фашистами стран, в частности – Норвегии, где уже тайно велись работы по добыче урана, являющегося одним из важных компонентов в создании грозного оружия.

Надо признать: именно доклад, добытый Кернкроссом, заставил советское руководство взяться за создание атомной промышленности. Атомная бомба, видевшаяся в начале войны делом весьма далёкого будущего, предстала реальной угрозой. За её создание надо было браться ещё позавчера. И хотя положение на фронте оставалось тревожнейшим, были предприняты первые шаги для реальных действий.

Это не вина Кернкросса, что истекающая кровью держава задержалась с реализацией атомных проектов, и впоследствии, до самых до последних дней «Карела» (один из псевдонимов Кернкросса. – А. Б.) в разведке, добывать материалы для талантливых советских учёных во главе с великим Курчатовым[15]15
  Игорь Васильевич Курчатов (1903–1960) – академик АН СССР, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и четырёх Сталинских премий.


[Закрыть] пришлось опять-таки «Кембриджской пятёрке». Кернкросс же, пусть и сам не подозревая об этом, первым зазвонил в колокол, точнее – ударил в набат, пробудивший Москву даже не от спячки, а скорее от незнания, неведения.

«Ким Филби»

Вскоре пришло сообщение из Соединённых Штатов, что в декабре того же 1941 года Белый дом принял решение о выделении крупных средств на создание атомного оружия…

Не сидели спокойно и наши немногочисленные учёные-ядерщики. Они не только продолжали свои эксперименты, но и беспокоили руководство, напоминая о своём существовании.

«Фитин»

Считалось, будто к 1942-му англичане частично разгадали не только немецкие, но и советские шифры. Действительно, сообщения немецкого Генштаба они перехватывали и расшифровывали и некоторыми данными даже делились с «этими русскими». Но проникли ли бритты в тайны нашего шифра? Владимир Борисович Барковский категорически отверг утверждения, будто разгадать его во время войны помогла найденная где-то в Финляндии полуобгоревшая книжка с кодами. Такого не было! Лишь после, когда в Канаде на сторону противника переметнулся шифровальщик Гузенко[16]16
  Игорь Сергеевич Гузенко (1919–1982) – сотрудник ГРУ, шифровальщик в посольстве СССР в Канаде. 5 сентября 1945 года похитил и передал канадской стороне шифры и документы с данными советской агентуры.


[Закрыть], а к работе подключился гениальный дешифровальщик Мередит Гарднер, англичане и американцы частично продвинулись в решении этой задачи.

«Ким Филби»

Глава 5. «Немецкая администрация пришла в бешенство…»

<Рассказывает Герой Советского Союза Геворк Андреевич Вартанян.>

– Когда наши два парня, чуть постарше, в 1941 году подсветились в одном остром мероприятии, меня арестовали. Всё тогда оказалось серьёзно. Было нами точно установлено: один из руководителей группы азербайджанских экстремистов ведёт активную подрывную деятельность против СССР, устраивает теракты. Какие-либо разговоры-уговоры бесполезны, о перевербовке и речи нет. Выход такой – террориста убрать, именно ликвидировать, чтобы другим неповадно было, а не вывезти потихоньку куда-то и потом изолировать, как частенько делалось.

Вызвались те самые двое моих товарищей-добровольцев. Задание выполнили, но кое-какие следы оставили. И я попал под подозрение: ребята-то были из нашей группы. Возвращаюсь себе вечером на велосипеде, вдруг останавливают: велосипед краденый, в полицию! Я сразу, ещё до того, как меня начали лупить, понял, в чём дело. Бросили в тюрьму. Подвал тёмный, дело восточное, и потому били здорово: знал же убийц, говори! Это вам не Европа, где с арестованными обращаются всё-таки почеловечнее. Я чистосердечно признался, что знаком с этими ребятами, но даже не догадывался, какие же они плохие. Выпустите – и я быстренько помогу их отыскать. К тому времени девочка с косичками Гоар уже носила мне в тюрьму передачи и ухитрилась сообщить, что эти двое наших вывезены в безопасное место – в Советский Союз. Мы вообще с Гоар друг друга с детства понимали даже не с полуслова – с полувзгляда. Я держался своей легенды, обнаглел, стал просить освободить. Да ведь и известный тегеранский коммерсант-кондитер Вартанян требовал отпустить невинно арестованного сына! Роптали также богатые и бедные армяне – за что посадили?! И меня, семнадцатилетнего паренька, поддав на прощание ногой, после трёх месяцев отсидки выкинули на улицу. Это оказался первый и последний раз за все сорок пять лет рискованной работы, когда операция закончилась для меня тюрьмой. И мы с «Лёгкой кавалерией», и наша резидентура извлекли из этого хороший урок. Нельзя даже в момент наивысшего риска светиться, нельзя давать ни малейшего повода.

Конечно, и после моего освобождения иранский таминат – тайная полиция пыталась нас контролировать, но с ней «Лёгкая кавалерия» справлялась…

Но вот почему мы уходили от немцев? Сейчас, как сугубо профессиональный разведчик-нелегал, я на сто процентов уверен, что они не могли не засечь наружки. Против нас – лучшие кадры абвера, а мы – мальчики, некоторые ещё без усиков, а уж то, что без опыта… Наверное, поэтому немцы всерьёз этой слежки, этого нашего «колпака» не воспринимали. То появляются какие-то мальчишки, то исчезают. Правда, мы быстро чередовались, меняли друг друга, чтобы уж очень не примелькаться. И связи постоянно расширяли. Бывало, успевали даже фотографировать чужих агентов.

Немцы же на нас просто плевали! А разведка – дело решительно серьёзное. За своё пренебрежение их разведчики и поплатились. Ведь только за полтора года одной нашей работы у них было четыре сотни провалов сотрудников и агентов. В основном это были иранцы – причём не простые, а министры, полицейские, чиновники, немало предпринимателей. Некоторые из них выходили из шахского дворца и шли прямо на встречу с немецкой резидентурой.

Часть арестованных перевербовывали вместе с англичанами ещё в Тегеране. Когда вошли советские войска, некоторых депортировали в СССР, и потом их, видимо, уже в Москве перевербованных, мы снова встречали в Тегеране. Интересный процесс: работа на одних, арест, «перевоспитание» и бывшие враги превращались в твоих же агентов.

Но работа не ограничивалась только слежкой. Иногда приходилось рисковать, действовать жёстко. Висели на волоске, но никто не трусил, не ныл…

«Вартанян»

Уже в сентябре 1941 года Магдалина Дукарт-Корнева была принята на работу на Николаевский судостроительный завод им. Андре Марти – при немцах он именовался «Южными верфями» – в качестве личного переводчика контр-адмирала Карла фон Бодеккера, являвшегося «шефом судостроительных заводов Причерноморья».

Уточним, что «после захвата немцами Николаева все промышленные предприятия были реквизированы. Черноморский судостроительный завод был переименован в “Южную верфь”, судостроительный завод им. 61 коммунара – в “Северную верфь”, судоремонтный завод – в “Малую верфь”.

На базе “Южной верфи” гитлеровцы создали штаб, который руководил строительством военных кораблей и подводных лодок. Руководителем всеми корабельными заводами Николаева и Одессы был назначен адмирал фон Бодеккер. Техническим экспертом при нём утверждён капитан Хассельман.

По их требованию в Николаеве, в районе поселка Темвод, рядом с “Северной верфью”, был создан лагерь для советских военнопленных “Шталаг-364”, в котором находилось около 30 тысяч узников. Они должны были стать основной рабочей силой в осуществлении намеченной гитлеровцами программы строительства военных кораблей».

Руководство рейха очень рассчитывало на то, что в скором времени удастся ввести в строй весь комплекс судостроительных и судоремонтных заводов Причерноморья, а для этого требовались надёжные и подготовленные местные кадры. Невозможно ведь было укомплектовать все предприятия работниками, командированными из Германии, – получилось бы слишком расточительно во всех смыслах, а потому никто этого и не пытался делать. Напротив, из Николаева на работу в рейх было вывезено (по различным данным) от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек, в том числе порядка трёх тысяч квалифицированных рабочих…

Ну что ж, теперь дорога для окончательной «легализации» Лягина была открыта.

«В ноябре 1941 года по просьбе КОРНЕВА[17]17
  М. И. Дукарт знала своего супруга только под фамилией «Корнев». Думается, что и сотрудники нелегальной резидентуры «Маршрутники» никогда не слышали фамилии «Лягин».


[Закрыть] я познакомила его с фон-БОДЕККЕРОМ. Последний предложил моему мужу работу инженера на заводе им. Марти, он согласился и работал там до 5 февраля 1943 года» – так говорится в допросе Магдалины Ивановны Дукарт, хранящемся в Центральном архиве ФСБ России.

Разумеется, на самом деле всё было несколько (или гораздо) сложнее. Рекомендация очаровательной супруги – это, конечно, хорошо, но, прежде чем принять окончательное решение, адмирал фон Бодеккер устроил для кандидата самый настоящий экзамен по судостроению. С Виктором достаточно пристрастно беседовали дотошные немецкие специалисты по строительству и ремонту кораблей. Как мы можем понять, высокий уровень базового образования, полученного им в стенах Ленинградского политехнического института, плюс опыт, приобретённый во время работы в Соединенных Штатах Америки по линии научно-технической разведки, да ещё и подготовка, которую он прошёл перед отправкой в немецкий тыл, превратили Виктора Лягина в квалифицированного специалиста-судостроителя. С такой аттестацией он и вошёл в ближайшее окружение адмирала – в качестве наблюдающего за ремонтом боевых кораблей.

«Виктор Лягин»

Одним из тех, кто существенно помог Иосифу в формировании разведсети, был Мануэль Деликадо[18]18
  Мануэль Деликадо (1901–1980) – член политбюро Коммунистической партии Испании. В годы гражданской войны работал в Мадриде в Генеральном управлении по сельскому хозяйству. После поражения Республики перебрался во Францию, затем в страны Южной Америки.


[Закрыть], представитель компартии Испании в Аргентине. Встреча с ним прошла в октябре 1941 года в небольшом ресторане на улице Санта-Фе. Обсудили самые горячие темы: привлечение испанских товарищей для ведения работы против стран «оси» в Южной Америке и заброска наиболее подготовленных из них в оккупированную Европу. Деликадо рассказал, что КПИ уже отправила первую группу своих людей в Испанию и Францию. Их задача: создание партизанских групп в горных районах Франции, граничащих с Испанией.

– После разгрома Гитлера и Муссолини наступит очередь Франко, – сказал Деликадо. – Когда Красная армия ворвётся в Европу, а партизаны-республиканцы сделают первые выстрелы, испанский народ восстанет и режим рухнет как карточный домик. Наши отряды триумфально войдут в Мадрид. И это будет реванш за поражение Республики. ‹…›

Надо упомянуть ещё одного помощника «Артура» – Хосе Сааведру Хименеса. По путёвке КПА он попал в Испанию, сражался в интербригаде, поощрялся командованием за храбрость. На знаменитом «пароходе спасения» «Виннипег» Хосе Сааведра в числе трёх тысяч республиканцев попал в Чили и оттуда в Аргентину, где жила его семья. Наводку на него «Артур» получил от «Александра» (оперативный псевдоним мексиканца Леопольдо Ареналя, соратника Григулевича по нелегальной работе. – А. Б.). Иосиф расспросил Хосе о политических настроениях, отношении к троцкистам, планах на жизнь. Интербригадовец посетовал на отсутствие настоящего боевого дела. По всему было видно, что это человек действия. По мнению «Артура», Хименес был подходящим человеком для включения в создаваемую Диверсионную группу (в переписке – Д-группа).

В практическом плане вклад Хименеса в деятельность резидентуры трудно переоценить. Он устроился на работу – шофёром грузовой автомашины – к своему племяннику, владельцу маленькой фабрики по переработке картофеля. «Транспортные возможности» Хименеса на всю катушку использовались в интересах резидентуры, в том числе для доставки химических компонентов для изготовления «зажигательных снарядов». Он выполнял задания по ведению наружного наблюдения, поиску кандидатов на вербовку на морском канале, организации «почтовых ящиков».

«Григулевич»

– В августе 41-го все семьи сотрудников разведки были отправлены в эвакуацию, – рассказывал нам Пётр Васильевич Зарубин (сын четы легендарных разведчиков. – А. Б.). – Мы с тётками поехали в Новосибирск… Но уже осенью, в первой декаде октября, меня вновь отправили в Москву, потому как был решён вопрос – этого я, конечно, тогда не знал, – о выезде моих родителей в США… Я помню, как в нашу квартиру на Кропоткинской приходили ребята, уходящие в немецкий тыл с диверсионными группами. Они тогда к нам часто приходили, и у нас в прихожей лежала гора автоматов, дисков – это всё было прямо у входной двери! Эти ребята сидели у нас дома, разговаривали с родителями – я, как мальчишка, мне девять лет тогда было, в беседах не участвовал, но эту обстановку октября 41-го года прекрасно помню. И то, как сидели в подвале, и то, как по утрам собирали осколки зенитных снарядов и обменивались ими…

Конечно, что мог знать девятилетний Петя Зарубин про тех людей? Он и про своих-то родителей тогда – да и ещё долгое-долгое время гораздо позже – ничего не знал…

Но мы-то сейчас много чего понять можем!

Василий Михайлович Зарубин, майор госбезопасности, должен был со дня на день отправиться за океан, в Соединённые Штаты Америки, в качестве легального резидента. Задача ответственнейшая – недаром же 12 октября его принимал в Кремле Иосиф Виссарионович Сталин.

Нелепо думать, что квартира такого человека одновременно могла служить и некой «конспиративной квартирой» для сотрудников Особой группы, в которую изначально вошли слушатели Центральной школы НКВД, сотрудники территориальных органов из Западных областей ну и, как известно, добровольцы – спортсмены и студенты московских вузов. К тому же Пётр Васильевич вспоминал о беседах своих родителей с этими людьми; но не тот же уровень был у четы Зарубиных, чтобы с незнакомыми молодыми сотрудниками просто так, простите, «языками чесать», обучая их элементарным азам разведывательного дела! А если бы нужно было что-то рассказать молодёжи, проинструктировать её, так, думается, Василия Михайловича могли вполне официально пригласить выступить перед всеми…

Вывод: в квартиру на Кропоткинскую приходили настоящие кадровые сотрудники внешней разведки. Это были сослуживцы Василия Михайловича, его ученики по двум школам – ЦШ НКВД и ШОН (Центральная школа НКВД СССР и Школа особого назначения НКВД СССР. – А. Б.). Зарубин был человеком очень обаятельным, он буквально притягивал к себе людей, и к нему приходили многие. Откуда мы это знаем? Так ведь в коридоре лежала гора автоматов! А значит, многим сотрудникам разведки НКВД пришлось тогда стать партизанами и подпольщиками…

«Фитин»

В ноябре 1941 года нелегальная группа (Арнольда Дейча. – А. Б.) была готова к отъезду. Предполагалось направить разведчиков через Иран, Индию, страны Юго-Восточной Азии. Уже были пройдены Персидский залив, Тегеран, Карачи. Однако в связи с началом войны между Японией и США дальнейший путь стал опасен, и группа застряла в Бомбее. Через восемь месяцев мытарств по морям и странам разведчики вновь оказались в Тегеране.

«Кембриджская пятёрка»

«Япония готовилась обрушиться на СССР при условии явного поражения советских войск в войне с Германией. Военный министр Тодзио подчёркивал, что нападение должно произойти тогда, когда Советский Союз “уподобится спелой хурме, готовой упасть на землю”», – написал в своём исследовании блистательный знаток Японии профессор А. А. Кошкин.

Вот только вместо, по-японски, «спелой хурмы» перед ними оказался, по-русски, «зелен виноград»…

Однако за первые, критические для Советского Союза месяцы войны в Центр поступило порядка пятнадцати телеграмм по вопросу о том, начнёт ли Япония войну с СССР, и информация в них была различной. На случай японской агрессии советское руководство вынуждено было в начале войны с Германией держать на границах с Маньчжурией до сорока дивизий…

Понятно, что сообщения с Дальнего Востока привлекали особое внимание руководства внешней разведки.

«Фитин»

В конце ноября 1941 года Филби удалось ознакомиться с содержанием дешифрованной телеграммы германского посла в Токио, согласно которой Япония воздержится от нападения на СССР и атакует Сингапур.

«Кембриджская пятёрка»

В Соединённых Штатах работы тогда оказалось много, в ней действовали нью-йоркская резидентура, куда отправился новый главный резидент В. М. Зарубин, и три подрезидентуры: в Вашингтоне, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Однако в 1941 году на всё это «хозяйство» приходилось порядка двадцати оперативных работников внешней разведки – как по линии «ПР»[19]19
  Политическая разведка.


[Закрыть], так и «НТР»[20]20
  Научно-техническая разведка.


[Закрыть]. Уточним, что ещё в начале апреля 1941 года внешняя разведка перешла на линейный принцип работы, и отныне сотрудники в резидентурах работали по конкретным линиям: политическая разведка, научно-техническая, экономическая.

Между тем в то самое время над резидентурой нависал весьма увесистый дамоклов меч. Резидент, как мы ранее говорили, учёный-химик Гайк Овакимян, который официально считался инженером-консультантом «Амторга», был взят с поличным сотрудниками ФБР во время встречи с одним из своих агентов как раз по линии научно-технической разведки. Агент, как потом выяснилось, оказался «подставой». Произошло это 5 мая 1941 года. Дипломатического иммунитета Гайк Бадалович не имел, а потому оказался в тюрьме, и за то, чтобы ему можно было хотя бы временно покинуть эту негостеприимную обитель, советской стороне пришлось выплатить пятьдесят тысяч долларов залога. После того как Германия напала на СССР, президент Франклин Делано Рузвельт распорядился отправить советского разведчика в Москву, понимая, что там он будет гораздо нужнее, тогда как Америке не стоит напрягать отношения с перспективным союзником…

По возвращении в Центр Гайк Овакимян руководил одним из отделов 1-го управления, а в 1943 году стал первым заместителем начальника внешней разведки и курировал вопросы, связанные с «атомной тематикой».

Так что Василию Зарубину пришлось налаживать работу в очень непростых условиях, ибо – что вполне понятно – после ареста Овакимяна обстановка вокруг резидентуры очень обострилась.

Несмотря на свою немногочисленность, сотрудники нашей внешней разведки в США имели на связи несколько десятков агентов, причём в основном по линии научно-технической разведки. Тогда ведь Соединённые Штаты ещё только выходили на роли «мирового жандарма», «мирового центра» etc. и даже в перспективе не претендовали быть нашим «главным противником», как именовали чекисты Америку в годы холодной войны.

Зато «штатовский» научно-технический потенциал вызывал удивление, восхищение – ну и, скажем мягко, желание приобщиться. Вот и приобщались – если, конечно, хозяева не желали делиться секретами сами – при содействии нашей научно-технической разведки. Только не нужно нудно морализировать по таковому поводу! Не мы это всё придумали (в смысле, научно-техническую разведку, так называемый «промышленный шпионаж» и тому подобные занятия) – мы просто успешно используем чужие наработки. В любом смысле!

К сожалению (это вводное слово звучит у нас довольно часто, но что тут поделаешь?), это, пожалуй, только нашим «ноу-хау» (простите смешение английского с нижегородским, но как-то не хочется именовать откровенную глупость «отечественной технологией», а импортное словцо «ноу-хау» здесь вполне подойдёт) можно объяснить, что в канун начала Великой Отечественной войны бо́льшая часть ценнейшей агентуры на территории США оказалась «законсервирована». Как известно, резидентуру, как и центральный аппарат, тогда изрядно «почистили» – ну и получили то, что получили… А потом (у нас, как всегда: «…мы разрушим до основанья, а затем…») пришлось срочно восстанавливать всё разрушенное. И это ведь только так кажется, что восстанавливать проще, чем создавать. В условиях усложнившейся оперативной обстановки на территории Штатов пришлось создавать нелегальную резидентуру, которую возглавил опытнейший разведчик-нелегал Исхак Абдулович Ахмеров. Эта резидентура восстанавливала связи с законсервированной агентурой и приобретала новые источники информации, которых, к слову сказать, оказалось так много, что их свели в пять нелегальных резидентур.

Главным направлением работы всех этих резидентур – как легальных, так и нелегальных – было опять-таки получение информации по линии научно-технической разведки.

«Предписание Государственного комитета обороны от июля 1941 года определило тематику получения технической информации преимущественно военного характера. Резидентурам в Нью-Йорке и Лондоне было предложено сосредоточиться на получении секретной информации о:

ведущихся исследованиях использования урана как нового источника энергии, проектировании и эксплуатации урановых реакторов;

радиолокаторах для армии и флота, применении миллиметрового диапазона, портативной радиоаппаратуры;

высотных и специальных самолётах, агрегатах и приборах для них, авиамоторах мощностью свыше 2000 л. с.;

гидроакустических средствах обнаружения кораблей в море;

средствах ведения бактериологической войны, отравляющих веществах и средствах защиты от них;

синтетических каучуках и продукции основной химии;

переработке нефти, производстве высокооктанового горючего и высокосортных смазок.

Рекомендовалось также получать информацию о теоретических и экспериментальных исследованиях в наиболее важных областях науки и техники, особенно тех, которые могли повлечь за собой появление принципиально новых видов военной техники и промышленных технологий».

Сейчас с полным основанием и без боязни ошибиться можно утверждать, что наиболее важными являлись исследования в атомной области.

«Фитин»

16 октября 1941 года закончилась героическая 73-дневная оборона Одессы, откуда затем советские войска были переправлены для обороны Крыма, в котором также уже шли бои… 30 октября началась битва за Севастополь, которая продлится аж до 4 июля 1942 года.

А в городе Николаеве была тишина. Точнее, город оказался в глубоком тылу гитлеровцев, и поэтому здесь не было войны в её самом прямом понимании – то есть когда вооруженные люди, представляющие две противостоящие армии, сражаются друг с другом. Но зато здесь вооружённые люди, представляющие карательные органы как минимум двух союзных армий, германской и румынской, методически уничтожали беззащитное мирное население. ‹…›

Теперь же чекисты собирались начать открытые боевые действия. Разумеется – своими тайными методами.

Но, как в дореволюционные времена делали это люди чести в соответствии со старинным «дуэльным кодексом», подпольщики перед тем послали оккупантам свой вызов.

«К ноябрьским праздникам Виктор Александрович (Лягин. – А. Б.) раздобыл шрифт и организовал распространение в городе листовок, которые несли правду о борьбе советских людей с немецко-фашистскими захватчиками и призывали к сопротивлению оккупантам. Листовки опровергали утверждение гитлеровской пропаганды о разгроме Красной Армии и падении Москвы».

Понять, что это вызов на поединок – «картель», как оно называлось в добрые старые времена, – «фрицы», разумеется, не смогли. Очень уж спокойно и вольготно чувствовали они себя в завоёванном приморском городе, откуда, определённо, отсылали в Берлин весьма оптимистичные доклады: мол, тут «не жизнь, а малина», воистину рай земной! Недаром же Альфред Розенберг, рейхсминистр оккупированных восточных территорий, выступая в ноябре 1941 года по берлинскому радио, назвал Николаев «одной из жемчужин русского Причерноморья, где немецкие солдаты чувствуют себя как на курорте». Уверенности гитлеровцам придавало и то, что город расположен в степной, удалённой от лесов местности – тут уж партизанам и завестись негде…