Текст книги "Княжья воля"

7. Свадебный поезд Елены

Свадебный поезд московской невесты отправился 13 января 1495 года, после того, как государь, отслушав утром Литургию в Успенском соборе со всем своим великокняжеским семейством и с боярами, призвал литовских послов, торжественно вручил им Елену-невесту и церемонно проводил до расписных саней.

На Дорогомиловской – чтобы дорога была милая! – заставе, на окраине Москвы Елена остановилась, жила там два дня, две ночи ночевала с дочерью мать Елена, давая ей последние, тайные наставления.

Брат невесты, 17-летний Василий, угостил здесь послов великолепным обедом, во время которого вина драгоценные и меда стоялые лились полноводной рекой без начала и конца. Повод-то был значительный: Русь с Литвой замирялась, и на алтарь замирения приносился брак династический московской первой невесты Елены и литовского первого господаря Александра. Да и чтобы свадебный поезд не застрял в русских просторах, чтобы воистину дорога на запад оказалась милой, требовалось и литовским послам, и сопровождающим московским боярам напиться, как следует, по-настоящему «на долгую дорогу-дороженьку».

Дважды на Дорогомиловскую заставу наведывался сам государь, словно чуя, что видит любезную доченьку в последний раз…

Сурово глядел на великую княгиню Софью и выговаривал:

– Небось, нашептались, две кумушки за спиной отца-государя?..

Елена вспыхнула:

– Ну, что ты, батюшка… Разве можно…

Великая княгиня одернула государя, глядя на него свысока и без должного пиетета.

– Какие-то наставления женские даются не для мужских ушей… – и презрительно фыркнула… – Нечего смущать девицу и любопытствовать излишне…

«Знаем твои наставления византийские опытной интриганки… – подумал государь. – Хочешь разыграть литовскую карту замужества дочери, чтобы пододвинуть к престолу своего сына-первенца Василия-Гавриила в обход моего Дмитрия-внука… Впрочем, почему только «её» сын?.. Он такой же и «мой»… Только пока так складывается, такова правда жизни, что мой внук ближе к сердцу государеву, чем сын мой…»

– Ну, ладно, не буду пытать ни дочку, ни матушку… То ваше дело кумушек наставления бабьи давать и им следовать… Только доченька, есть ещё отцовские наставления, нарушать кои нельзя царевне московской… От нарушений таких в латинском стане большой ущерб государству Русскому может сделаться…

– Твои наставления, батюшка, для меня наиглавнейшие… – сказала Елена и посмотрела смущенным взглядом в непроницаемое лицо величественной матери, слывущей первой интриганкой в Москве, – «Да и в Литве теперь тоже» – подумала без тени улыбки невеста.

– Вот я тебе и зачитаю их… А, чтобы ты никогда на девичью память не ссылалась, мол, не помню, подвела память, я тебе вручу эту драгоценную записочку отца-государя… Храни её, как зеницу ока… несколько раз на дню туда заглядывай даже тогда, когда содержание записки назубок выучишь… В записочке не только рука великого князя московского видится, там воля княжья, равная для тебя Божьей воле…

– …Читай, не томи душу… – снисходительно сказала Софья, подумав про себя: «Я ведь тоже дочери княжью волю, только тайную, материнскую, насчёт Василия-Гавриила, велела исполнить, снесясь с женихом, супругом Александром… Насчёт ослабления влияния Елены-Волошанки в Москве и отсрочки венчания на царство Дмитрия-внука через изгнание иудеев из Литвы латинской церковью по велению великого князя Литовского…»

Весёлый вопросительный блеск светился в глазах высокой, грациозной Елены, в неяркой, но чистой и нежной красоте всего её девичьего облика. На лице ёё играло ласковое, доверительно-шаловливое выражение, когда отец неторопливо доставал и разворачивал памятную записку для московской невесты.

«А вдруг, правда, я уже больше никогда не увижу отца?.. Вдруг так всё случится и устроится в моей жизни, что я никогда не услышу его голос, такой родной и близкий?..» – подумала Елена и почувствовала сильное сердцебиение и лёгкое головокружение от пронзительной мысли – «Неужто всё это в последний раз? Родителей вижу в последний раз… Слушаю батюшку в последний…»

Впоследствии, уже в Литве Елена часто доставала эту достопримечательную записку отца, написанную в середине января 1495 года, и когда читала, всегда слышала голос спокойный требовательный голос отца-государя, – и всегда к глазам подступали слёзы…

А Иван Васильевич, подбоченившись, время от времени поглядывая со значение то на взволнованную дочь Елену, то на супругу Софью с непроницаемым лицом непобедимой интриганки – думавшей во время чтения о своём, как бы тайно от государя и половчее с помощью латинской церкви изгнать из Литвы своего зятя всех иудеев для ослабления московских великокняжеских позиций своей личной соперницы Елены-Волошанки и отсрочки коронования её сына Дмитрия.

Государь читал записку уверенно, не форсируя голоса, с выражением, с чувством собственного достоинства отца, благословляющего свою дочь на добрые дела следования греческой вере их дедов и прадедов в опасном стане латинян:

– Память великой княжне Елене… В божницу латинскую не ходить, а ходить в греческую церковь… Из любопытства можешь видеть латинскую церковь или монастырь латинский, но только однажды или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и не прикажет тебе идти с тобою в божницу, то проводи её до дверей и скажи учтиво, что идёшь в свою церковь…»

Государь ничего не забыл в своей памятной записке дочери и в особом тайном предписании, обращенном к главе свадебного поезда Семену Ряполовскому как ответственному за соблюдение в полной мере всех государевых интересов. В тайном наказе для Ряполовского приказано было требовать, чтобы Елена венчалась в греческой церкви, в традиционной русской одежде, и при совершении брачного обряда на вопрос епископа о любви её к Александру Литовскому должна ответствовать:

«Люб ми, и не оставити ми его до живота никоея ради болезни, кроме Закона; держать мне греческий, а ему не нудить меня к римскому».

Кроме главы московского посольства невесту в свадебном поезде сопровождали боярин Михайло Яковлевич Русалка и Прокофий Зиновьевич с женами, дворецкий Дмитрий Пешков, дьяк и казначей Василий Кулешин, несколько окольничих, стольников, конюших и более сорока детей боярских.

Во время прощания с дочерью у государя брызнули слёзы, прямо на виду у всех. Великая княгиня Софья не проронила ни слезинки.

Елена простилась с родными. Путь лежал в далекое неведомое Великое княжество Литовское. Тревожно было на сердце невесты, какие там нравы, кто будет окружать великую княгиню литовскую. Она попросила рассказать о Литве посольского дьяка Курицына. А тот вместо долгого рассказа дал в руке княжне письмо оттуда с той стороны с рассказами о житье-бытье тамошним: «…Паны здесь живут богато, строят себе замки каменные. Дом их – полная чаша, и в деньгах всегда избыток. Одеваются просто, кто как хочет, и в богатых платьях не хаживают. Жены панов, и они сами не гоняются за модой, носят прадедовскую одежду, и обычаев польских не перенимают. К столу у них подаются борщ, утка с перчиком, полоток с грибами, а на праздник рисовая каша с шафраном. Но тортов и сластей заморских не знают. Пьют паны мальвазию, пьют мёд и водку, а о венгерском вине и не слыхивают, за немецкими и польскими обычаями не гоняются…»

От Курицына Елена подробно узнала о своем литовском женихе: тот был четвертым сыном короля Казимира Ягеллона и Елизаветы Австрийской. Утонченная и образованная мать еще в детстве подобрала сыну воспитателей, польского историка Длугоша и итальянца Каллимаха. Чувство глубокого уважения и симпатии внушало и то, что знающий латынь и античных авторов, великий князь с упорным литовским характером отличается наружным спокойствием и радушием к том, кто ему дорог и равнодушен к остальным.

Немного полегчало на сердце Елены после рассказов Курицына, когда прочитала она о быте панов и князей литовских – повеселей пошла дальняя дорога. Движение свадебного поезда от Москвы до Вильны было полно безграничного торжества и веселья для русского и литовского народов, которые видели в союзе двух властителе, тестя и зятя, творимого на глазах приверженцев греческой и латинской веры залог долговременного, счастливого мира.

В Можайске первая остановка свадебного поезда, и здесь же была первая торжественная служба в Никольском соборе. Летописное упоминание связывает первую остановку свадебного поезда в связи с молебном у местной чудотворной иконы Николы Можайского, святыне и русских, и литвинов. Таков был неукоснительный наказ государя Ивана Великого – знаменоваться у чудотворного образа Николы православной невесте! – направляющимся в Литву к великому князю Литовскому Александру Казимировичу боярам Семену Ряполовскому и Михаилу Русалке, главным сопровождающим великую княжну Елену к ее знаменитому и коварному по русским меркам литовскому жениху латинской веры.

Из наказа государя следовало, что по пути в Литву с ответственным поручением главе миссии Ряполовскому и его правой руке Русалке первым наперво необходимо было предстать в Можайске пред одной из самых почитаемых на Руси чудотворных икон и заручиться небесной поддержкой святителя Николы. Историческую фразу из наказа: «…А в Можайске у святого Николы быти ей и молебен велети пети…» следовало толковать так: для Небесной Защиты невесты и в ее лице всей Руси Московской в грядущем мирном противостоянии с латинской Литвой обязательно надо предстать перед иконой, знаменитой чудесами государственными, обязательно отслужить торжественный молебен. Молиться надобно всем ради укрепления московско-литовских уз в хрупком равновесии и утверждающемся ладе приверженцев христианской веры в греческой и латинской традиции…

Первая остановка свадебного поезда в Можайске с православной русской невестой к литовскому жениху-латинянину должна было бы привлечь чудотворное действие священной иконы на брачующихся…

Можайскому молебну и Небесной Защите его чудотворной святыни в самом начале пути свадебного поезда было уделено такое первостепенное значение потому, что по воле странных и трагических страшных обстоятельств эта Небесная Защита не распространилась на Ивана Можайского и Ивана Младого (с можайской кровью в жилах) и на государева брата Андрея Большого, последнего можайского князя, заморенного год назад в тюрьме «Государем всея Руси». В Небесной Защите этим людям было отказано – раз они были изгнаны и уничтожены…

Но на Руси во время правления Ивана Великого что-то случилось, что-то произошло, раз Небесная Защита, не спасая конкретных людей, Ивана Младого, Андрея Большого, спасала Русь, стремительно расширяющееся Русское государство, прирастающее новыми землями и народами, что притягивались к Москве православной государя Ивана Васильевича…

Иван Великий, безмерно скорбящий о преждевременной гибели сына, рожденного от можайской княжны в трагических обстоятельствах выживания династии великих московских князей во времена Василия Тёмного, мучающийся оттого, что он погубил своего брата, можайского князя Андрея Большого в подозрении в измене, наказывал просить своих бояр в молебне подле Николы Можайского в новой Небесной Защите своей дочери и всей Руси Московской…

Когда свадебный поезд Елены добрался до нового пограничного владения Москвы Вязьмы, поезд торжественно встретили все князья Вяземские с пышными свадебными дарами.

Не менее пышный и сердечный приём ожидал Елену и в первом крупном городе на территории Литвы, Смоленске. Великую княжну Елену торжественно приветствовал смоленский наместник Александра Литовского, все боре и жители города. Русское православное духовенство организовало в честь невесты великого князя Литовского грандиозный молебен с Смоленском кафедральном соборе. Елена, потрясенная пышностью приёма на литовской земле, оставалась в Смоленске два дня, чтобы затем свадебному поезду двинуться дальше

В Витебске, Полоцке, других литовских городах знатные вельможи и православное духовенство встречали великую княжну с пышными дарами и искренней радостью и любовью, радуясь тому, что кровь Владимира Святого и московских князей скоро соединится с кровью Гедимина и Витовта. Что церковь греческая, сирая, безгласная и забитая в Литве, находящаяся в тени латинства, найдёт ревностную покровительницу православия на троне. Что брачным союзом и мирным договором Москвы и Литвы в славное правление Ивана Великого возобновляется древняя, добросердечная связь между единоплеменными народами.

Когда великая княгиня Елена Ивановна прибыла на глубинную литовскую территорию, близ Крево её встретили особо доверенные жениха Александра, князь Константин Иванович Острожский и князья Иван и Василий Глинские, которые от имени жениха предложили невесте роскошную карету с запряженными восемью серыми жеребцами в дорогой сбруе. Елена, выполняя наказы отца, отказалась пересесть в литовскую карету и осталась в надежной московской повозке, в богато украшенных санях. Елена строго выполняла наказы отца-государя: она могла воспользоваться каретой жениха, предложение которой всё-таки ожидалось, только в том случае, если в карете будет находиться мать Александра, чтобы приветствовать невесту и сопровождать её к сыну.

За три версты до Вильны окруженный двором и знатными вельможами князь Александр лично встретил невесту верхом на коне. Подъехав к невестиным саням, князь приказал постелить между его конем и повозкой Елены красную суконную материю. Московские бояре по приказу главы свадебного поезда Ряполовского ответили так: положили у ступенек саней поверх литовской материи свою более полновесную шерстяную ткань – дамаск. Этой символикой обозначилась встреча Москвы и Литвы: спешившийся жених ступил на свою литовскую материю, а невеста на свой московский дамаск, то есть при встрече каждый был на «своей территории».

Невеста и жених подали друг другу руки, сказали несколько ласковых слов приветствия. В Вильну невеста продолжила свой путь в роскошных санях, изумивших жителей столица Литвы а жених сопровождал её верхом на своей лошади.

По приезде в Вильно, как и было заранее оговорено, невеста отправилась в русскую православную церковь Рождества Богородицы, а жених в римско-католический кафедральный собор, где должен был состояться главный обряд бракосочетания.

У входа в русскую церковь невесту Елену приветствовал православный виленский архимандрит наместник митрополита киевского Макария. Церемония бракосочетания на литовской территории подчеркивала невозможность присутствия московского митрополита Симона; все православные обряды должен совершать митрополит-подданный великого князя Литовского или его наместник.

Потом по старинному русскому обычаю боярские жены, сопровождавшие Елену, расплели ей волосы, причесали, надели на нее кику с покрывалом и обрызгали хмелем. Духовник Елены, священник Фома прочитал молитвы и благословил ее. Разумеется, в русской церкви жениха не было. Заминка произошла в латинском соборе…

Около кафедрального собора Святого Станислава невесту Елену ожидал жених Александр. Священник Фома шел с ней рядом, неся православный крест, которым благословил невесту. Ксендз с распятием встретил Елену перед самыми дверями собора, поздоровался с «молодыми», но принципиально не благословил невесту…

Вот и размышляй на вечную тему «отказа благословения», – чем обернулось его нежелание благословить «иноверку». Две ветви единой христианской веры, греческая и латинская, два мира на грани противостояния… Ничто не могло объединить две противоборствующие веры, – даже в пожелании счастья невесте ксендз отказал…

Заминки обряда венчания продолжались… Епископ литовский торжественно совершил католический свадебный обряд. Архимандрит Макарий присутствовал в католическом соборе Святого Святослава, но великий князь Александр категорически запретил принимать ему участие в службе. Неловкость и неестественность свадебного обряда мучила невесту и её православное окружение.

Свершался торжественный католический свадебный обряд литовского епископа в присутствии читающего православные молитвы по-старославянски священника Фомы рядом с невестой. В это же время княгиня Ряполовская, согласно православной традиции, во время католической церемонии держала свадебный венец над головой невесты. А дьяк Кулешов держал над головой невесты скляницу с вином.

Латинский епископ и жених Александр во время торжества гневно высказывали свое возмущение главе свадебной миссии Ряполовскому вмешательством в католический обряд православного священника, бубнящего что-то своё на непонятном никому языке, также сумасшедшей княгини с неуместным для литовских католиков русским венцом и дьяка с его винной скляницей.

Ряполовский, будучи прирожденным дипломатом, пользовался доверенностью не только государя Ивана Великого, но и великого князя Александра. Поэтому он попытался одернуть дьяка Кулешова, свою супругу Марию и священника Фому. Но только дьяк пошел на увещевания главы свадебной миссии. Однако Фома и Мария упорно и стоически продолжали делать то, что считали своим долгом православным.

Разные ветви единого древа христианской религии, что исповедовали жених и невест, при соприкосновении во время свадебной церемонии в соборе Святого Святослава привели к первой трещинке единой человеческой судьбы «молодых, нашедших свою половинку». Так и исповедующим греческую и латинскую веру Москве и Литве трудно было слиться воедино… А слияние не единоверцев Москвы и Литвы даже в мирном союзе параллельно с династическим браком тоже приводит к трещинам и изъянам, которые дальше будут шириться и усиливаться…

После венчания расстроенный жених Александр отправился в свою часть дворца, а недоумевающая невеста – в свою…

Вскоре, плюнув на свои обиды и претензии к москвитянам, великий князь Александр Литовский пригласил всех бояр и сопровождавших его супругу Елену из московского свадебного поезда на пышный свадебный пир. И русские и литовцы несколько дней кряду веселились на долгом свадебным пире, поднимая тосты за здравие невесты и жениха, за Ивана Великого…

Путешествие Елены в Вильно и её венчание и свадьба были живо описаны в отчете московских послов в феврале 1495 года. В заключении отчета бояре с главой свадебной миссии Семеном Ряполовским с удовлетворением отвечали, что Елена на свадебной церемонии была в традиционном русском наряде и добавляли с видимым удовольствием:

«И даже сегодня, на четвертый день после свадьбы, великая княгиня всё ещё носит собственное платье и кику».

Великая княгиня Елена Ивановна и после свадьбы долгое время не расставалась с традиционной русской одеждой, и только потом, по настойчивой просьбе Александра Казимировича, наконец, сменила ей на литовскую…

8. Объяснения с союзниками

Иван Великий, с природной, необыкновенной сметливостью приводящий в исполнение свою княжью волю, по-своему оценивающий общую веру непосредственное участие Бога в повседневных людских делах чётко и ясно представлял и отстаивал в отношении с друзьями и врагами Москвы русские православные интересы.

Лучше и прозорливее многих своих сторонников и недоброжелателей он осознавал какой могущественной связующей основой служило православие для обоих половин Руси, когда-то единой и неделимой, а ныне разделенной на восточную, Русь Московскую, и западную, Русско-Литовское государство. Он глубинным государевым оком видел, что эта связь была если не разрушена, то сильно ослаблена Витовтом и последующими Гедиминовичами через избрание своего особого митрополита православного в митрополии юго-западных земель Литвы. И государь мирным союзом с Литвой, династическим браком дочери Елены с Александром Литовским попытался воспрепятствовать подобному дальнейшему ослаблению.

Собственно, сам договор с Литвой и династический брак был задуман государем ради, укрепления в Литве православия с твёрдой верой, что православное население найдёт в супруге великого князя Александра твердую опору и представительство. И только во вторую очередь государь этим пытался решить ряд политических и территориальных вопросов в пользу Москвы.

Вот почему самым первейшим и необходимым условием брака он положил, чтобы его дочь в Литве осталась непреклонной в соблюдении греческой веры. Когда Александр до брака и сразу же после брака требовал вносить изменения в условия выбора веры, якобы предоставляя право выбора самой супруге Елены, то Иван грозился прервать все переговоры, порвать мирный договор с Литвой вместе со скрытыми проклятьями дочери. Если та только помыслит в Литве «зятя» о переходе в латинство.

В конце концов, сразу же после брака он вырвал у зятя обещание, что тот не будет уговаривать свою супругу к перемене веры, ибо только строгим соблюдением условием незыблемости веры Елены может поддерживаться добрососедство Литовского и Русского государств. Однако на требование государя поставить Елене в их вильненском дворце греческую церковь Александр прислал оскорбительный ответ, в котором черным по белому было написано, что в Литве для распространения православия положена твердая неукоснительная преграда. И совершенной издевкой выглядела заключительная часть послания зятя к тестю, из которой следовало что великая княгиня может совершать свои обряды «на стороне», в обычной вильненской приходской церкви:

«А княгини нашей её милости церковь греческого закону в городе есть близко: коли её милость хочет до церкви: и мы её в том не бороним»

«Какое мне дело до ваших уставов латинских?.. – в сердцах возражал тесть зятю. – У тебя супруга православной веры, и ты обещал ей полную свободу в богослужении…»

Когда же государь возжелал послать своей дочери из Москвы покровительницу православия с наказом, чтобы у Елены не было служанок римского исповедания, принуждающих её носить польские одежды, и написал о том своему зятю, то тот снисходительно ответил: «Кого ся нам видело к нашей великой княгине приставити, которыи ся к тому годили, тых есми к её милости приставили; а ведь жо тым её милости закону греческому ничего пересказы нет». Кроме того зять советовал тестю отозвать из окружения великой княгини московских бояр, которых считал опасными агентами в связях с русской и иудейской партиями в Литве, а также доносителями, спорщиками и смутьянами. В конце концов. зять вынудит тестя оставить при Елене только священника Фому с двумя крестовыми дьяками да несколько русских поваров…

В хлопотах о дочери при переписке с зятем государь досадовал, что тот отказывается от выполнения другого непреложного условия, отказывается называть тестя «государем всея Руси» и признавать его претензии на Киев, намекая, что хочет соблюдать старые формы взаимоотношений властителей Литвы и Москвы во время правления его отца короля Казимира.

Весною 1495 года приехал из Литвы от великого князя маршалок Станислав с богатыми брачными дарами зятя тестю. Государь сразу же почуял подвох и в неестественной доброте зятя, и в тех сопроводительных словах подношению, сказанных посланником зятя Станиславом, возведенным в высший военный чин при литовском дворе.

Один из первых военачальников Литвы Станислав прямо при вручении брачных даров пожаловался московскому государю на молдавского господаря Стефана, нарочно сразу же после свадьбы Александра и Елены разорившего литовский город Бреславль.

Государь сурово насупил брови. Он и правда не ожидал такой неожиданной выходки своего свата, отца Елены Волошанки. Поглядел с укором на стоящего рядом Дмитрия-внука, как бы передавая взглядом тому тревожную мысль: «Вот, видишь, внук, какую пакостную штуку к свадьбе моей дочери учинил твой молдавский дедушка, с которым не соскучишься… Тоже блюдет свои интересы и не желает поступаться своим местом в иерархии старых и новых союзников Москвы…»

Догадывался государь Московский, что мир на востоке пришелся не по нраву Польше и римской курии. Догадывался, что на собрании Ягеллонов Александра Литовского могут обязать помогать своему брату, польскому королю Альбрехту в действиях против Стефана Молдавского…

Дмитрий не отвёл свои глаза от испытующего сурового взгляда деда-государя и также попытался передать глазами мысль, давно бередившую сознание юного отрока: «За своего молдавского деда Стефана я не отвечаю, он сам в ответе за свои деяния в отношениях с Польшей, Литвой и Москвой… А вот тебе, деду московскому твою любимый внук вправе напомнить твоё обещание, данное в тот самый день, когда я тебя спас от твоего убийцы-отравителя Ивана Лукомского. Ты тогда сказал так, никто за язык тебя не тяну, и матушка моя тому свидетель, что своего сына Ивана я в двенадцать лет сделал своим соправителем государства, великим князем. В память о сыне и своём чудесном спасении с помощью Дмитрия-внука обязуюсь сделать внука великим князем, венчать на царства тоже в его двенадцать лет. Мне уже двенадцать через несколько месяцев, – ты намерен выполнить своё обещание?»

Государь с тревогой подумал: «Помню, помню своё обещание…», но против своей воли отвёл свои глаза от вопрошающего взгляда Дмитрия-внука и переключился на новые жалобы маршалка Станислава, на этот раз на послов московских Ряполовского и Русалку, которые на пути следования свадебного поезда будто бы систематически грабили местных жителей.

И здесь государь взорвался, словно упругая вожжа хлестнула ему под хвост. Всё накапливаясь, переполнило чашу терпения: и дары богатые с присказкой жалобы на бесчинства в литовских землях старого союзника Стефана словно с ведома Москвы, и злобный оговор послов-грабителей московских – и это тогда когда собственного богатства в свадебном поезде было завались! – и, наконец, собственная нерешительность государя в короновании Дмитрия-внука…

– Срам и бесчестье тебе вручено говорить такое государю московскому! – пророкотал мощным громом Иван Великий в лицо маршалка, которое мгновенно от ужаса скукожилось.

– Прими мои слова, великий князь, слова мои не во гнев, но в милость…

– Воистину греха не боитесь лжесвидетельствовать, вы, живущие на закат солнца… Чего было грабить литовских жителей московским послам, если даров и богатств в свадебном поезде моей дочери из Москвы в Вильну хватило бы на дюжину подобных поездов из Вильны в Москву?..

– Но, государь… – пытался промямлить что-то в своё оправдание маршалок. – Слыханное ли дело гневаться на посла великокняжеского?.. Я же не из головы придумал на нападение Стефана Молдавского на Бряславль. словно нарочно подгаданное к свадьбе великого князя Александра?.. Я говорил лишь то, что поручено мне…

– Да, ладно тебе… – государь прикрыл веками глаза, давая утихомириться кипевшей в душе ярости. – …За деяния свата своего Стефана в Бряславле я не ответчик, но обвинения в адрес своих послов не принимаю…

– Хорошо, до выяснения обстоятельств снимаем обвинения с послов… Забудем пока, Христа ради, о том… – маршалок Станислав извинительно поклонился государю. – …Дабы не сказать слова лишнего… Но как быть с господарем Стефаном, твоим союзником и хана Менгли-Гирея?.. Что мне передать насчёт Стефана великому князю Александру?..

Государь с неяркой тихой улыбкой посмотрел на Дмитрия-внука и обратился к нему нарочито в присутствии великокняжеского посла Станислава:

– Ну, что, великий князь Дмитрий, будем делать с твоим непоседливым дедом Стефаном? Помирим его с тестем Александром или пуще прежнего рассорим?..

Маршалок с удивлением и испугом глядел на Дмитрия-внука так, словно от его слов действительно зависела судьба и Бряслава и других литовских земель, которые господарь Стефан либо будет по-прежнему разорять, либо смилуется, и оставит свои воинственные деяния.

– Я ещё не великий князь, государь… – тихим голосом ответствовал Дмитрий, твёрдо и спокойно глядя в глаза сначала деду, а потом дяде Василию неподалёку от деда. – Ты только обещал меня сделать великим князем, как моего отца в двенадцать лет…

– Свои обещания государь русский всегда выполняет… – сказал Иван Великий с нарастанием мощи голоса, скорее обращенного к литовскому маршалку, чем ко внуку. – Слово и воля княжья не попираются… А что касается господаря Стефана Молдавского…

– …Так ведь его можно помирить с великим князем Александром… Мы можем с матушкой прямо сегодня ему написать… Он нам никогда ни в чём, нив единой просьбе не отказывал… – задыхаясь от прихлынувшего напряжения, быстро и отчаянно промолвил Дмитрий.

И снова вопросительно посмотрел в глаза деду Ивану всё с тем же мучившим вопросом: «А вот ты выполнишь своё обещание венчать меня на царство?.. В двенадцать лет, как моего отца?..»

Иван Великий не заставил себя долго ждать, чтобы разрешить главный вопрос литовского посольства обезопасить свои земли от набегов молдавского господаря Стефана и крымского хана Менгли-Гирея. Поскольку пока вслух не была высказана просьба зятя Александра насчёт хана, можно было ограничиться только одним обещанием посодействовать заключению мира между Александром и Стефаном.

Так и сделал государь, сказав доверительным тоном напрягшемуся в ожидании послу Станиславу:

– Обещаю примирить свата Стефана с зятем Александром… – он подмигнул Дмитрию, мол, разумей, что говорю послу литовскому. – …Как подсказал внук… Мы с ним вместе письмо Стефану Молдавскому напишем… тому тоже будет приятно услышать о хлопотах не только государя московского, но и своего внука, которому скоро быть великим князем, соправителем государства… – Неожиданно государь обратился к своему сыну, стоявшему, понурив голову, в группке московских бояр. – Правильно говорю, Василий?

Сын пожал плечами и тихо выдохнул:

– Как скажешь, государь… Только…

– Что только?.. – недовольно переспросил государь, явно недовольный, что их перепалка происходит на глазах посла и что о ней скоро будет известно и зятю и дочери Елене в Вильне.

– Только бы потом не жалеть бы тебе, государь, о том и не переиначивать… – сказал отцу Василий и с колотящимся сердцем шагнул назад за спины бояр, чтобы не встретиться с испепеляющим гневным взглядом за неслыханное ослушание государю.

– Огорчил ты меня, Василий, опечалил… Правду говорю… Но лучше быть стыдному миру что в семье, что между соседями… – государь обвёл глазами Василия, Дмитрия, литовского посла, московских бояр. – Чем войны до крови… последней капли или первой…

Отпуская посла, бояр, сына Василия, Дмитрия-внука государь с тревогой подумал о хрупкости мира с соседней Литвой, в собственной семье… О хрупкости княжьей власти, когда княжья воля не тверда и аморфна.

«Ведь что такая власть государева, во внешних, как с Литвой, или внутренних делах, как в своей земле, во дворе, в семье, делам? Власть – это совокупность множества человеческих воль, где всё итожится и определяется княжьей волей, переносится, в конечном итоге, на одно лицо, на государя, несущего непрестанную ответственность за государственность, веру и гражданственность в своих землях. Но при каких условиях воля всех князей и претендентов на престол, тех же Дмитрия и Василия, переносится и совпадает с пользой для Руси, с государевой? При условии, что все воли князей выражает одна великая княжеская воля государя… Может быть такое, даже в идеале? Вряд ли… Княжья воля государя входит в противоречие с волями княжьими сына и внука, хотя их можно использовать до поры, до времени… Только до какой поры, до какого времени… Стоит только через несколько месяцев провозгласить Дмитрия-внука великим князем – и пиши пропало… Василий и Софья начнут интриговать и строить заговоры против Дмитрия… Впрочем уже кожей ощущаю противодействия двух боярских групп, стоящих горой за разных престолонаследников, Василия и Дмитрия, за Софью Палеолог и Елену Волошанку… И заговоры зреют, если уже не созрели… Как важно иметь соратников и союзников, отвечающих высочайшим требованиям полезности княжьей воли государя в интересах Руси святой…»