Текст книги "Княжья воля"

Скоро в Вильне и Москве разнёсся слух, что хан Менгли-Гирей собирается идти войной на Литву. Это было время, когда Польша объявила войну Турции. Турция, поскольку ей объявили войну, перешла Дунай и жестоко обошлась с землями королевской Польши. И вот новый удар союзника султана, крымского хана…

Елена через князя Василия Ромодановского, присланного государем в Вильну, написала тревожные письма отцу и матери, очевидно, с ведома супруга, в которых в выражениях убедительных и ласковых просила о защите Литвы, согласно мирному договору Ивана Великого и Александра Литовского.

После письма дочери серьёзно задумался о своих запутанных отношениях со старыми и новыми союзниками. Ведь без ведома господаря Стефана и хана Менгли-Гирея вступил он в тесный союз с их неприятелем Александром, даже не сразу известил о том их. Дошло ли раньше письма дочери его послание хану крымскому, где он всё же известил Менгли-Гирея о своём мирном союзе с Литвой, о браке Елены и Александра?

Государь в послании к хану уверял своего старого союзника о неизменной дружбе своей и даже предлагал ему помириться с зятем Алексанром, забыть старую вражду Крыма и Литвы… Догадывался государь. что неспроста всё это: нападение одного союзника Стефана на Бряславль, слухи о выступлении крымского хана на литовские земли… Ох, неспроста!.. Старые союзники не хотели принимать нынешнее положение вещей, союз тестя с зятем, ревновали к Александру…

Вскоре Иван Великий получил ответ хана, сильный искренностью и прямодушием верного союзника, с справедливыми упреками и сомнениями насчёт союзнических обязательств Москвы и государя.

Хан Менгли-Гирей писал: «С удивлением читаю твою грамоту. Ты ведаешь, изменял ли я тебе в дружбе, предпочитал ли я ей мои собственные выгоды, усердно ли помогал тебе на врагов твоих! Друг и брат – великое дело; не скоро добудешь его! Так я мыслил и жег Литву, громил улусы Ахматовых сыновей, не слушал их предложений, ни Казимировых, ни Александровых, – что ж моя награда? Ты стал другом наших злодеев, а меня оставил им в жертву!.. Сказал ли нам хотя единое слово о своём намерении? Не рассудил и подумать с твоим братом?..»

Слова «сказал ли нам хотя единое слово о своём намерении? Не рассудил и подумать?» относились отношений государя с Менгли-Гиреем и Стефаном одновременно… И всё же старые друзья и союзники государя не порывали с ним даже при невыгодным им мире Москвы и Литвы, браке Александра и Елены. Стефан обещал государю не нападать на литовские земли и серьёзно подумать о мире с Александром. Менгли-Гирей также не хотел огорчать государя, клялся умереть его верным союзником, не отвергал с хода даже предложения из Москвы замириться с Литвой, требуя единственно, чтобы его зять Александр компенсировал понесённые ханом убытки в ходе его многочисленных литовских походов…

Однако ж, к старым досадам государевым в выяснении отношений с союзниками присовокупились новые, связанные с купеческими и иудейскими делами в Крыму. До появления в Крыму турок московские и иудейские купцы платили крымскому хану таможенную пошлину – тамгу – в объёме семи процентов от стоимости товара и специальный налог – шестнадцать денег с человека мурзе из рода могущественной крымской татарской аристократии, Ширинов. Если русским и иудейским купцам надобно было отправляться из главного торгового центра, Кафы, морем, то они платили дополнительную тамгу от стоимости товаров, что освобождало их от всех других таможенных сборов по возвращению в Кафу обратно.

Однако корыстолюбивые турецкие вельможи увеличили для русских и иудейских купцов все таможенные пошлины в Крыму и установили новую крупную тамгу в Очакове, которую купцам приходилось платить, даже если они там не останавливались. Дальше – больше, русских и иудейских купцов стали привлекать для укрепления турецкой обороны; купцы стали роптать и жаловаться направо и налево, что их силой заставляли работать на строительстве оборонительных укреплений в Очакове, Азове, других местах.

На юге, сосредоточии торговли, происходили совсем дикие вещи: если член общины русских купцов или член иудейского купеческого сообщества на землях, подчиненных туркам, заболевал, то ими немедленно опечатывались все товары членов русской общины или иудейского сообщества. После же выздоровления русского или иудейского купца общинам и сообществам возвращалась только половина товара. Если русский купец, паче чаяния, умирал, весь его товар турки конфисковали…

Иван Великий покровительствовал русским купцам и входил в проблемы знатных иудейских торговых людей, Хозия Кокосы, мудрецов Моисея и Захария, помня, кому он обязан в продвижении русского купечества на юг и своему выдающемуся долговременному стратегическому союзу с ханом Менгли-Гиреем. Иудеям торговать в Крыму государь не мог. Однако в 1492-м, в год «конца света» Иван Великий в порядке превентивной меры запретил русским купцам торговать в Крыму и пожаловался на крымские непорядки хану Менгли-Гирею. После, пользуясь дружеским расположением хана, попросил снестись его с султаном Баязедом и спросить, известно ли тому об обидах, наносимых русским и иудейским купцам.

Государь не получил никакого уведомления от турецкого султана, но три года спустя, Баязед после жалоб Менгли-Гирея на безжалостное отношение к русским и иудейским купцам решил реформировать турецкую администрацию в Крыму. Султан назначил своим наместником и послав в Кафу одного из своих сыновей, молодого шах-задеха («сына верховного правителя») Мухаммеда. В Кафе к Мухаммеду был назначен ученый иудей Моисей из окружения хана Менгли-Гирея, тайно связанный с группой «московских тайных иудеев» покойного Алексея-Авраама, Дионисия, дьяка Федора Курицына, Ивана Максимова, Елены Волошанки…

В связи с новыми обстоятельствами Менгли-Гирей сообщил государю московскому, что шах-задех Мухаммед в Каффе, через ученого иудея Моисея, о котором тот наслышан, рассмотрел жалобы русских купцов и строго запретил туркам утеснять русских купцов, торгующих в Каффе, Азове. Вскоре, в декабре 1495 года Мухаммед отправил к государю своего личного посла-советника Моисея, но того, при развернувшейся по всей Литве с ведома великого князя антисемитской компании, изгнания иудеев в Польшу и другие страны, Александр Литовский арестовал и не позволил проследовать в Москву.

Александр, возбуждаемый латинской церковью и даже тайным наказом своей тёщи Софьи, данной перед отъезде из Москвы Елене, велел Моисею со свитой возвращаться из Киева в Крым и Турцию. Александр даже велел устно передать своему тестю изустно через своих гонцов, чтобы больше никогда турецко-иудейские послы не ездили в Москву через Литву, поскольку что турки, что иудеи в его княжестве могут быть лазутчиками и его неприятелями. Тогда-то на стыке 1495 и 1496 годов Иван Великий узнал от Александра Литовского об изгнании всех иудеев из Великого княжества Литовского с конфискацией всей его собственности. Вот так: Русская православная партия в Литве находилась там в упадке из-за притеснений латинян, а иудейская партия попросту прекратила своё существование…

К удивлению государя об ученом иудее Моисее, задержанном в Киеве по приказу его зятя Александра, печалилась великая княгиня Елена Волошанка, просила посодействовать его скорейшему освобождению. «Хорошо, хоть в это дело иудеи Дмитрия-внука не втравили… – с раздражением подумал государь. – …Не хватало ещё, чтобы с противоположной просьбой просить зятя заточить надолго Моисея в темнице другая княгиня Софья не явилась… Догадываюсь, что против иудеев Александра и местные латиняне настропаляют, и Софья на их стороне, наказ соответствующий дочке для зятя дала… И всё это ради продвижения Василия в обход Дмитрия-внука…»

Но государю и Руси Московской, независимо от амбиций двух тщеславных великих княгинь, объективно было выгодно процветание русского, да и иудейского купечества в Крыму. Воспользовавшись началом русско-турецких переговоров при посредничестве ученого иудея Моисея, государь послал своего посла Михаила Плещеева в Кафу, чтобы тот на месте разобрался, что к чему, переговорил с Моисеем и Мухаммедом, а через посредничество последнего затем отправился в Константинополь для переговоров с самим султаном Баязедом. К тому же Моисей по своим каналам передал государю, что тайные иудеи помогут его послам получить доступ к телу султана и способствовать через султанское вмешательство справедливое отношение турецкой администрации в Крыму к русским и иудейским купцам одновременно. Нужен был государь иудеям, но не меньше нужны были иудеи государю – для процветания Москвы через успехи русского купечества…

Однако же после печального инцидента с советником Мухаммеда Моисеем и после достоверной информации о поголовном изгнании иудеев из Литвы и обогащением за их счет великокняжеской казны государь дал знать тестю. Что с его подачи старые союзники господарь Стефан и хан Менгли-Гирей соглашаются жить в мире с Литвой…

Услышав от зятя, что Александр по совету своих сенаторов и советников хочет отдать в удельное правление Киев своему меньшому брату Сигизмунду, государь написал письмо Елене, чтобы она постаралась отговорить от этого вредного намерения для Москвы, да и Литвы, своего супруга.

«Я слыхал о неустройствах, – писал государь, – какие были в Литве от удельного правления. И ты слыхала о наших собственных бедствиях, произведенных разновластием в княжение отца моего; помнишь, что и сам я терпел от братьев. Чему быть доброму, когда Сигизмунд сделается у вас особенным государем? Советую, ибо люблю тебя, милую дочь свою; не хочу вашего зла. Если будешь говорить мужу, то говори единственно от себя…»

Сие великодушие вряд ли тронула зятя, поскольку, как не старалась она, не удалось ей «говорить от себя»… Когда она передала просьбу к зятю своей матери изгнать иудеев из Литвы, чтобы ослабить их поддержку Елены Волошанке и Дмитрию-внуку в московском династическом противостоянии, это было понятно и близко великому князю, – этого же требовали и ксендзы и епископы латинские. А Киев был больным вопросом в отношениях тестя и зятя, виделись стародавние поползновения Москвы на древнюю столицу Руси…

Потому Александр с немыслимым раздражением, с недопустимой для близких родственников грубостью ответил государю, что не видит искреннего расположения к миру и дружбе в его союзниках, хане Менгли-Гирее и господаре Стефане, без перерыва бесчинствующих а Литве, мол, в советах насчёт отношений с братом в связи с киевским вопросом не нуждаюсь. Об повсеместном, поголовном изгнании иудеев из Литвы в 1495 году не было ни слова…

Зять писал тестю:

«Для того, что ты завладел многими городами и волостями, издавна литовскими; что пересылаешься с нашими недругами, султаном турецким, господарем молдавским и ханом крымским, а доселе не помирил меня с ними, вопреки нашему условию иметь одних друзей и неприятелей; что русские, невзирая на мир, всегда обижают литовцев. Если действительно желаешь братства между нами, то возврати моё и с убытками, запрети обиды и докажи тем свою искренность: союзники твои, увидев оную, престанут нам злодействовать…»

В этом оскорбительном по духу послании, где в конце «говорящая единственно только от себя» Елена приписала только поклон отцу, Александр неприкрыто сожалел о литовских городах, уступленных «по недоразумению» Москве, с глубоким прискорбием оставлял супругу православной христианкой, намекнув об огромном недовольстве латинян, толкающих его к разводу.

Государь видел, что отношения с новым союзником быстро заходят в тупик, потому всеми силами пытался расположить к себе старых союзников, хана крымского и господаря молдавского. Ценил своих старых союзников государь, которым был обязан многим, если не всем…

С государевой печали боярин Звенец поехал к Менгли-Гирею извиняться от имени Ивана Великого, что из-за плохих зимних дорог не уведомил хана о мирном договоре с Литвой и сватовстве Александра к дочери Елене. С сожалением государь писал хану:

«Не требую, но соглашаюсь, чтобы ты жил в мире с Литвой… А если мой зять будет опять тебе или мне врагом, то мы восстанем на него общими силами…»

Такое же по духу послание государь написал и своему другому старому союзнику, свату, господарю Стефану Молдавскому. После оскорбительного послания зятя и писем государя своим союзникам, хан и господарь, по крайней мере, не спешили замиряться с Александром Литовским и не отказывались от испытанного временем союза Москвы, Крыма и Молдавии, если понадобится, – против Литвы…

9. Конец Ганзы в Новгороде

После присоединения Иваном Великим Новгорода к Москве Русь Московская превратилась в морскую державу, имеющую оттуда прямой выход в Балтийское море. По прежнему Литва с её древнерусскими землями и преобладающим православным народом оставалась главным предметом внешней политики государя. Но в новых вызовах времени, имеющих отношение к чести и безопасности Руси Московской, в зарождающейся балтийской политике встали острейшие проблемы, требовавшие безотлагательных скорейших решений.

Разрешение для себя и своего государства вопроса о свободе и необходимости государь нашел именно в «последние миги последних времён», в достопримечательный для православного мира 7000 год от сотворения мира – «конца света» или 1492 год в современном летоисчислении, от Рождества Христова.

В год «конца света» Иван Великий велел заложить, напротив немецкого города Нарвы на земле Ливонского ордена, непреступную русскую каменную крепость с высокими башнями, на Девичьей горе, на восточном берегу реки Нарва, и назвал её по своему простому русскому имени – Ивангород.

Этим историческим актом, величественным государевым жестом, он словно отменил для кондовой и сермяжной Руси «конец света», старый неторопливый ход времени «по старинке», и призвал начать всё в Русской земле по новой, со стыка времён… Когда «конец света» отменяется, когда история Руси Святой не заканчивается, не прерывается, а продолжается или даже начинается по новой, – с исторического рубежа Ивангорода к великому беспокойству ливонских немцев, сразу после этого предложивших десятилетний мир с государем Иваном, – с новой точки отчёта!..

Ибо в «новом времени» не ценится и презирается человеческая и государственная слабость, как ответная реакция на историческую необходимость, но есть признание и да даже преклонение перед человеческой и государственной волей государя, сфокусировавшем в своей явленной надвременной сути княжью волю, приравненную на Руси Святой к Божьей…

В своей балтийской политике государь с новой исторической точки отсчёта преследовал и стал настойчиво проводить в жизнь следующие стратегические цели: оградить Новгород и Псков от извечных нападений ливонских псов-рыцарей и обезопасить от посягательств шведов выход через реку Неву в Финский залив, а также разрушить немецкую торговую Ганзейского союза – «Ганзы».

Ливонские рыцари словно догадывались, что Иван-город, заложенный государем Иваном Великим на стыке старого и нового времени, станет не только стратегически важным фортом для Руси, но и приобретёт огромное политическое и экономическое значение для торговых судов русских купцов и промышленников, курсирующих в Балтийском море.

Немцы-иноверцы весьма своеобразно и с мистической символикой отреагировали на строительство у них под носом государевой крепости Ивангорода, на стыке старого и нового времени, на западных рубежах Русского православного государства. Как свидетельствует немецкий историк, уже после продолжения мира между Ливонским орденом и Москвой, в 1493 году – начале «новом времени» для Руси – немцы-латиняне в Ревеле (нынешнем Таллинне) сожгли всенародно одного человека-иноверца, то ли русского, то ли иудея, уличенного в каком-то тяжком гнусном преступлении.

Горделивые и легкомысленные граждане Ревеля во время публичного сожжения несчастного преступника сказали во всеуслышание русским и иудейским купцам, которым, как было известно всем, покровительствует государь Иван: «Мы сожгли бы и вашего великого князя Ивана, если бы он сделал у нас то же».

Эти мстительные безрассудные слова, пересказанные вскоре Ивану Великому купцами, вызвали у него сокрушительный гнев, настолько не сообразный со спокойным и миролюбивым нравом государя, что от в порыве ярости изломал трость свою, бросил её на землю, истоптал сапогами, и тут же. взглянув на небо, словно призывая в свидетели силы Небесную и Защиту Господа, грозно произнёс в западную сторону: «Бог суди моё дело и казни дерзость!»

Словно с мистической символической дерзости ревельских немцев открылись глаза государя на многие безобразия и непорядки творимые немцами и шведами в иноземье северо-западном. Не мог государь оставаться глухим к страшным рассказам, что немцы и шведы насмерть обижали купцов новгородских, запросто грабили их на Балтийском море, а то без сношения с их государем и без должного собственного судебного расследования варили государевых подданных в котлах. Много о творимых грубостях и унижениях немцами и шведами слышал государь от своих послов, ездивших в Италию и немецкую землю посуху и через Балтийское море.

Раздраженный рассказами купцов и послов, прогневанный дерзостью и наглостью Ревеля государь потребовал у ливонского правительства выдачи всего ревельского магистрата.

Так уж совпало, что с середины 1493 года государь имел интенсивные сношения с Данией, которой раньше принадлежал Ревель, по общим балтийским проблемам. В июле того года в Москву прибыл датский посол для подготовки соглашения между Данией и Москвой, а уже 8 ноября в Дании был подписан союзный договор между королём Хансом Датским и государем Иваном Великим.

Два властителя взяли на себя ответственные обязательства в поддержке друг друга и договорились о совместной акции против правителя Швеции, Стене Стуре, узурпатора по мнению Стура, имевшего свои виды на шведскую корону. Для государя союз с Данией, бывшим многолетним владетелем Ревеля, был ценен вдвойне. Он позволял ему более решительно вести себя с Ганзой на нарушение немецкой торговой монополии Ганзейского Союза, вплоть до закрытия Ганзейского двора в Новгороде, а также давал возможность ослабить шведский контроль на финские земли, на некоторые из коих Москва предъявила свои претензии.

Собственно, в значительной мере раннее благополучие Новгорода происходило именно от Ганзы, торгово-политического союза северных немецких городов, сформировавшегося в течение 14–15 веков. Ганзейскому Союзу, во главе которого стоял Любек, с главными опорными пунктами в Брюгге, Лондоне, Бергене, Новгороде, Ревеле, принадлежала торговая гегемония в Северо-Западной Европе, и Новгород вследствие этого явно выделялся своим выгодным положением главного торгового города в Руси Московской. В начале же 1490-х годов Ганза находилась на высшей ступени её силы и богатства, и новгородская купеческая контора справедливо считалась материнской для более мелких и подчиненных.

Государь, давно имевший зуб на мятежный вольнолюбивый Новгород, видел в ганзейских купцах там торгующих с превеликой выгодой вследствие своего монопольного права, проповедников народной вольности в ущерб государственной централизации, что давало питательную почву для измен, предательств, мятежей в пользу Литвы и других западных стран. Вот государь и воспользовался поводом отказа ливонского правительства выдать ему или наказать ревельский магистрат, учинивший оскорбительную дерзость. Причины были гораздо весомей и глубже – разрушить торговую монополию Ганзы и вырвать Новгород из её «тлетворного», с точки зрения государя, влияния, но и повод для обид государевых был…

Получив отказ из Ревеля, государь повелел схватить всех ганзейских купцов, оказавшихся на то время в Новгороде, хотя ревельских купцов там было не так уж много. Всего же ганзейских купцов было с полсотни: из Любека, Гамбурга, Дортмунда, Грейфсвальда, Люнебурга, Мюнстера, Дудерштата, Билефильда, Дуйсбурга, Эймбека, Дкрпта и Ревеля.

Московские уполномоченные опечатали все немецкие дворы, лавки и склады, конфисковали весь купеческий товар ценой свыше миллиона гульденов. Купцов же несчастных оковали в тяжкие оковы и заключили в душные новгородские темницы. Весть о бедственном положении ганзейских купцов вызвала серьёзную тревогу не только в немецких, но и литовских землях из-за, казалось, безрассудного неожиданного поведения московского государя. Поскольку в самых пылких и кровавых ссорах и конфликтах Новгорода с Ливонским орденом никто раньше не покушался на ганзейских купцов, имея в них нужду.

А московский государь, словно не имея в них никакой нужды, и видя в них одну только помеху и удовлетворение своих тщеславных и мстительных амбиций, – покусился на святая святых! Удар жестокий по ганзейскому купечеству привёл в замешательство, смятение многие земли и многих властителей.

Послы великого магистра, более чем семидесяти немецких городов, из великого княжества Литовского зятя государя Александра приехали ходатайствовать за Ганзу и несчастных ганзейских купцов, предлагая с обоих сторон конфликта выслать судей на остров посреди реки Нарвы для разборов всех неудовольствий и претензий.

Никто тогда ещё не осознавал, что государь Иван просто закрыл ганзейский двор в Новгороде и практически положил началу упадка и скорого окончательного падения Ганзы… Оказалось, что без богатых и дешевых товаров с земли Русской и торговля на монопольной основе быстро скукожилась и захирела…

Через год после закрытия ганзейского двора в Новгороде государь всё же смилостивился над заключенными несчастными купцами. Некоторые умерли в темнице в оковах, многие по дороге морским путем из Ревеля в Любек во время неожиданной бури. Никому из купцов не отдали их товаров, опечатанных в Новгороде: отныне ненавистники государя оставшиеся в живых и разорившиеся лишились купеческого имени.

Дворы, лавки немецкие опустели в Новгороде, откуда хиреющая торговля перешла Ригу, Ревель, Дерпт, Нарву…

А в это время русские войска, ведомые полководцами князьями Щеней, Шуйским, по приказу государя приняли участие на стороне короля Ханса Датского против шведских войск правителя Стене Стуре. Русская армия воевала в финских землях, дважды доходила до Ботнического залива и осаждала Выборг…

В Литве, при дворе великого князя Александра считали, что государь московский закрыл Ганзу и даже заточил ганзейских купцов в угождение датскому королю Хансу, ярому неприятелю Ганзы. Там распространялись враждебные по отношению к Москве разговоры, что государь с королём по союзному договору условились вместе воевать Швеции, причём король обязался уступить государю знатную часть финских земель со встречным требованием уничтожения ганзейского двора в Новгороде. Ведь закрытие Ганзы в Новгороде сильней Руси Московской затронуло благосостояние Литвы вместе с Ливонией…

Желая находиться поближе к военным действиям и четче управлять московским войском, государь поздней осенью выехал собственноручно в Новгород вместе с Дмитрием-внуком и сыном Юрием, оставив старшего сына Василия «на хозяйстве» в столице.

Студеные серые туманы волоклись по верхушкам лесов давно сбросивших с себя кроны. Холодный мелкий дождь сбивал последние жалкие листья с неприкаянных берез и осин. Когда растянувшийся в каретах и повозках государев двор, состоящий из восьми бояр московских, четырех тверских, трёх окольничих, великого дворецкого, постельничего, спальничего, пятидесяти служилых князей и множества детей боярских, огибал Ильмень-озеро, мутные волны зловеще бороздили водное пространство озера.

– Много здесь воинов утопло наших… – сказал государь съёжившимся от пробирающего осеннего холода Дмитрию-внуку и Юрию. Подумал о чём-то давнем и полузабытом и добавил. – А ненашенских ещё больше отдали душу…

Ехавшие с ним в одних санях Дмитрий и Юрий просили государя рассказать о Новгороде времён его первых посещений. Государь подробно и в охотку рассказывал.

– …Когда-то богатством небывалым град Святой Софии славился… Воистину Новгород со времен глухих Батыева нашествия был источником достояния купеческого… Да и гражданского просвещения тоже… Ещё бы, Новгород один на Руси общался беспрерывно с просвещенной Европой, когда на Русь восточную легла черная тень татаро-монгольского варварства…

– Так зачем же ты, батюшка, прикрыл двор Ганзы в этом просвещенном городе с купеческими традициями? – спросил Юрий и как бы невзначай переглянулся с Дмитрием.

Он со слов старшего брата Василия в отсутствие отца-государя уверял в самом начале новгородского путешествия, что государь в порыве своего гнева на ревельский магистрат и вместе с ним всех немцев сделал стратегическую ошибку, прикрыв Ганзу. Мол, теперь уже никогда знаменитые немецкие купцы не будут торговать с Москвой, страшась вверить свою судьбу такой земле, где досужий гнев государя неизвестно на что, без различия виновности и невиновности, лишает купцов воли, достояния, имени.

– Тебе это тоже, внук, интересно?..

Дмитрий не сразу кивнул головой, и проницательный государь это заметил.

– Небось, как Юрий с Василием, осуждаешь легкомысленного деда, что напраслину, тень на плетень навёл на Ревель, ревельских купцов, из-за которых пострадали якобы немецкие города Любек, Гамбург, Дортмунд, да и зять мой литовский тоже?

Юрий хотел откликнулся первым, раньше задумавшегося Дмитрия, но Дмитрий-внук дернул своего «дядю», который был старше его всего на три года, и серьёзно сказал:

– С одной стороны торгаши-немцы, да и многие купцы-иноземцы теперь никогда не возвратятся в Новгород, имея причину жаловаться на государя, так жестоко распорядившийся судьбой своих единоверцев, заключенных там. Их можно понять, поскольку купцы охотнее подвергаются природным бедствиям – бурям, снегопадам, морским штормам, нежели грабежам разбойников и беззаконным насилиям князей и государей…

Государь про себя улыбнулся мягкой критике деда со стороны смышленого внука, но ему было интересно, куда же повернёт мысль Дмитрия-внука, и он поддержал мыслительные поиски внука.

– …Не обрывайся на полуслове… Вот я прикрыл ганзейский двор в Новгороде… Отбросим разные текущие мелочи… Впрочем, они тоже немаленькие… За счёт изъятия товаров у немцев мы снарядили войско в финские земли на войну вместе с датским королём против шведов…

Юрий присвистнул:

– …А я и не знал…

– А ты как думал?.. – весело отозвался государь. – Глядишь, в этой войне новые земли к Москве отойдут. А торговля, может, пуще прежнего наладится. Как, Дмитрий?..

– Я так думаю, что средоточием торговли купеческой всё равно будет столица с её богатыми рынками, гостиными дворами, рядами и лавками, где всё под рукой государя московского… А при торговой монополии Ганзы слишком много богатств мимо государя и столица проносилось мимо… Так ведь, дед?..

– То-то и оно… – рассмеялся государь. – Слишком мало государю доставалось, отстёгивалось при этой немецкой монополии… Да ещё новгородские купцы лихо в свой карман наваривали, себе доход прикарманивая и контролю государя не подчиняясь, указам не поддаваясь… Монополия в иноземной торговле должна быть государевой, а не немецкой или иудейской… – Заключил серьёзно государь. – Тогда и армию сильную можно содержать, и с её помощью новыми землями и народами прирастать… Да и русским не выглядеть оборванцами по сравнению с теми же цивильными немцами… А к морям ещё прорвёмся, дадим простор русскому купечеству, опять же при государевой монополии… Может, не в наш с вами век, но прорвёмся и к Балтике, и к тёплым морям и океанам…

На стоянках нельзя было разжечь костров, потому что сверху сыпал беспрерывный дождь, а снизу чавкала топь новгородская. Но, смотря на бодрого, подтянутого целеустремлённого государя, Дмитрий любовался дедом. Всю дорогу шутил и учил уму-разуму.

– Нечего жиры наживать лишними остановками и столованьем… Когда есть хочется, самое время попеть или поговорить на умные темы по душам… Скоро приедем в Новгород, там и отдышимся и обогреемся…

Вот и доехали, весело, за разговорами на пустой желудок и не заметили, как добрались в старую купеческую столицу…

Сразу же государь обратил внимания, что после его прикрытия Ганзы град Святой Софии лишился прежнего купеческого торгового многолюдства, на улицах и площадях новгородских ни тебе купцов разноязыких, богато одетых ни бояр и вельмож величавых… Хотя встречающих государя на Московскую дорогу наместник городской вместе с архиепископом Геннадием Новгородским достаточно много выгнали, – только, в основном, голытьба, одеты не по-праздничному, кто во что горазд, от холода кутаясь…

Государь приказал:

– Сбавить ход… На народ новгородский хочу внимательно посмотреть и разобраться в своих мыслях относительно мятежного города…

Обернулся с хмурой улыбкой к Дмитрию и Юрию, и пояснил ровным уверенным голосом:

– Тише едешь – дальше будешь… – и добавил, сокрушенно покачивая головой. – Обычно, когда показываешь уважение к городу, горожанам, сразу жалобщики одолевают… Печалятся… Поклёпы возводят на власти мирские и духовные… А здесь – на тебе, нету жалобщиков… Знать монополия немецкая местным купцам, да и горожанам тоже поперёк горла была… – И государь выразительно провёл кулаком вдоль горла.

И тут в полнейшей тишине Юрий чуть наклонился к Дмитрию и тихо, чтобы не услышал отец спросил «племянника»:

– Слушай, вот ты раньше упоминал такое словцо «монополия»… Что это такое, с чем его едят?.. Вот и отец только что упомянул про «немецкую монополию»…

Государь услышал, усмехнулся и выразительно кашлянул. Юрий почему-то покраснел и втянул свою голову в плечи, – может, отец недоволен его вопиющим невежеством?.. Но государь, выдержав паузу, сказал так:

– Нечего стыдиться, что чего-то не знаешь… Оттого, что человек хочет показать себя умнее, чем он есть на самом деле, многие беды происходят… Вот ты, к примеру, мог бы промолчать – и, глядишь, по такому разумению, за умного б сошел, мол, знаю без вашего, что такое монополия. Про таких надутых индюков – «умников» в кавычках, молчунов, работающих под умных – говорят: «Умно молчит, да ум ненавидит, глупый умного, как пьяница трезвого не любит». А ты, Юрок не побоялся высказать своё незнание, – так ведь то по молодости лет уже признак здорового сомневающегося ума: не всё знаю, зато хочу всё знать… Ну-ка, внук Дмитрий Иванович, поясни сыну моему Юрию Ивановичу про монополию…

Дмитрий, ободренный таким обращением к нему государя, набрал побольше воздуха в лёгкие, для смелости и уверенности, чтобы не дрыгаться в словах и не заикаться, и начал объяснять своему «дяде» Юрию: