Текст книги "Железные паруса"

– Я что, уже не король?! Молчать!!!

Все вокруг него моментально пришло в движение. Свистнул выхваченный из ножен меч – это Барута с перекошенным от ярости лицом заслонил Сварога, надвигаясь грудью на осмелившихся противоречить. С обеих сторон подскочили гланские дворяне, тоже с мечами наголо, и остальные телохранители ринулись к дубовому креслу. Вокруг моментально засверкали клинки, и часть их касалась ослушников, вмиг потерявших дар речи.

Не оборачиваясь, Барута громко спросил:

– Г'дарь, прикажете пластануть эту сволочь от плеча до жопы?

Гланфорт, стоявший слева, громко взвел курок пистолета, направленного в живот бургомистру.

– Всем молчать! – рявкнул Сварог на всю прилегающую равнину. – Всем по местам! Король распоряжается!

Не сразу, но понемногу восстановилась прежняя диспозиция – телохранители встали на свое место, губернатор, так и не обретя дар речи, грозил кулаком обоим нарушителям этикета, а они стояли ни живы ни мертвы. Народ безмолвствовал. Всем ясно было, что происходит нечто необычное.

– Бумаги сюда, – распорядился Сварог металлическим голосом, уже на полтона ниже. – Живо!

К нему моментально протолкался мозгляк в мундире юстициарного ведомства, пылая энтузиазмом, на вытянутых руках протянул лист и, очевидно, усмотрев в происходящем свой звездный час, зачастил:

– Извольте взглянуть на экстракт, государь, составлен мною по всем правилам делопроизводства… Лично мне сразу показалось, что дело тут нечисто, да отдельные своевольники…

– Молчать, – сказал Сварог.

Пробежал взглядом лист, покрытый убористыми строчками, выведенными аккуратнейшим канцелярским почерком. Поднял брови:

– Прокурор… Это что за хрень собачья? Виселица-то почему? Я что-то не усматриваю в этом вот документе ни смертоубийства, ни «особо дерзкого насилия для жизни и здоровья»… Извольте объясниться, пока я не осерчал всерьез…

На прокурора было жалко смотреть. Он вмиг постарел лет на десять. И жалобно протянул, обливаясь холодным потом:

– Общая злокозненная направленность поступков… Закоренелость в прегрешениях…

– Это еще не основания для…

– Закоренелость… – сказал прокурор.

– Повешу, – ласково пообещал Сварог.

Прокурор замолчал, подавившись собственным языком. Сварог мысленно досчитал про себя до десяти и произнес уже совсем спокойно:

– Король прощает осужденного. Подведите его сюда.

Кто-то кинулся в ту сторону – и, заглушая неповоротливых стражников, мало что понимавших в происходящем, буквально заставил их препроводить отца Грука к дубовому креслу.

– Вы меня узнаете, отец Грук? – спросил Сварог.

Лесной пастырь смотрел на него пытливо, с непонятным выражением лица. Пожал плечами:

– Кабы знать, ваше величество, должен я вас узнавать, или лучше промолчать…

– Глупости, – усмехнулся Сварог. – Граф Сезар, замок, ваша паства… Развяжите ему руки (к отцу Груку с разных сторон кинулись доброхоты, мешая друг другу). Рад вас видеть, отец. Как я вижу, характер у вас по-прежнему неугомонный, не умеете жить спокойно…

– Каким Господь создал, – прогудел отец Грук смиренно.

К уху Сварога просунулся тот самый судейский, волнуясь, даже ножками суча в погоне за фортуной:

– Ваше величество, изволите знать… Когда отец Грук и его… гм, молодцы… нагрянули к бургомистру в гости, они его мало того, что ограбили дочиста, так еще заставили долговые расписки слопать все до одной, вот его милость бургомистр и осерчали малость, а его благонадзирание господин прокурор, свояком бургомистра будучи…

Оба поименованных смотрели на него с бессильной злостью – а судейский крючок приосанился, даже словно стал выше ростом, придав своей физиономии горделивое выражение, свойственное отважному борцу за правду. После того, как Сварог соизволил милостиво ему улыбнуться, судейский окончательно поверил в свою фортуну и ничегошеньки уже не боялся…

– Я все понял, – сказал Сварог. – Что же, вы свободны, отец. Давайте остальные экстракты. – Он пробежал их глазами и чуточку поскучнел. – А вот это уже другое дело… Совсем другое дело, господа… Не только многочисленные грабежи и разбои на дорогах, но и загубленные души на совести – у одного два стражника, у второго полицейский чиновник… – он посмотрел отцу Груку в глаза. – Совсем другое дело… Спутники ваши по законам вполне заслужили…

– Ваше величество, – сказал отец Грук убежденно, с серьезным лицом. – Я вам и не буду доказывать, что они святые. Чего уж там, не святые они вовсе, и добычу как-то не раздавали сирым и обездоленным, а в кабаках спускали, и за каждым, тут бумага кругом права, числятся упокоенные полицейские крючки. Правда, в честной схватке упокоенные, ну да вы правы, дела это не меняет. Но я не о том… Будьте так любезны, отмените уж некстати у вас вырвавшиеся милостивые слова касательно моей ничтожной персоны и велите, чтобы меня препроводили туда, куда с самого начала собирались, да благодаря великодушию вашему заминочка вышла…

– С ума вы сошли, отец? – спросил Сварог почти грубо.

– Никоим образом, государь. Просто, понимаете ли… Несправедливо будет, если у меня и моей паствы этак вот разойдутся дорожки, я пойду в одну сторону, а они – в другую. Позвольте уж и мне с ними. Так оно выйдет честнее. Знаете ли, это не самые благонравные ребята на свете… но и не самые худшие. Слишком уж многое меня с ними связывает. И не могу я их бросить сейчас, не по-человечески выйдет, не по лесному братству…

Он не шутил, Сварог видел это по его решительному лицу. Пауза затягивалась.

– Прикажете всех троих исполнить? – робко вопросил бургомистр. – Коли уж этот закоренелый сам стремится…

– Зачем вы его заставили долговые расписки жрать? – спросил Сварог.

– Процент, коли уж без этого нельзя, следует брать божеский, – с достоинством ответил отец Грук, стоя с непреклонным видом. – А не людоедский, да еще с процентом на процент, да еще натурой брать процент с должниц помоложе. И воровать из казны, если уж иначе не можешь, надо по-божески, хотя бы уж сестерций с аурея, а не полной пригоршней… И стражники здешние, с полицейскими крючками вкупе, тоже, знаете, не святые…

– Значит, можно их резать? – серьезно спросил Сварог. – Кому захочется?

– Да я и не говорю, что можно, ваше величество. Я одно говорю: не ломайте вы себе голову над здешними убогими трагедиями и позвольте уж мне присовокупиться к своей пастве… а коли уж вас вдруг на великодушие потянуло, то дайте мне квадранс всего, чтобы я их укрепил и напутствовал перед дорогой…

Сварог тяжко вздохнул. Снова в его душе воцарилась мешанина самых противоречивых чувств. С одной стороны, согласно букве закона эти прохиндеи и в самом деле заслуживали виселицы. С другой… По его вине уже погибли люди, которые были виновны только в том, что ненароком соприкоснулись с государственной тайной – причем исключительно оттого, что он сам их в это дело втравил… Вот и выходит так на так…

Он сбросил с колен экстракты, приосанился и веско произнес:

– Остановить казнь. Король милует всех. Ясно? Кто пискнет против, сам отправится туда… – он подбородком указал на могучую виселицу. – У королей свой образ рассуждений, простым смертным недоступный и непонятный. Понятно? – рявкнул он, не сдержавшись. – Понятно, я спрашиваю?

Вокруг царило безмолвие, почтительное, испуганное. Снова кто-то бежал и распоряжался, и стражники, пожимая плечами, резали веревки на запястьях осужденных. Народ вновь безмолвствовал, очевидно, в полнейшей растерянности – вряд ли там расслышали хоть словечко из произнесенного у походно-полевого трона, слишком уж далеко они стояли.

Перехватив угрюмый, исподлобья взгляд бургомистра, брошенный на троицу чудом избежавших веревки, Сварог повернулся к Баруте, и, когда тот подбежал, тихонько распорядился:

– Этих троих взять под конвой, чтобы их где-нибудь в уголке не прирезали… И этого, пожалуй, тоже, – кивнул он на вытащившего счастливый билет судейского.

– Не сомневайтесь, г'дарь, – спокойно кивнул старшина табунщиков. – В точности исполню.

…Отец Грук, откинувшись на спинку раскладного походного стула, с сожалением уставился на нетронутые тарелки, полные отнюдь не скудных яств. Сварог налил ему вина, пригубил сам. Полотнище шатра легонько колыхалось под ветерком с близких гор, и огонек лампы трепетал ему в такт.

– Воплощенная иллюстрация к излюбленному философскому тезису о превратностях судьбы, – умиротворенно сказал сытый отец Грук. – Несколько часов назад готовился сплясать с Конопляной Тетушкой, а теперь вот сижу и пью с королем… Знаете, что было самое мучительное? Все три дня, вплоть до сегодняшней церемонии меня кормили омерзительной баландой из рыбьих хвостов, где крупинка за крупинкой гонялась с дубинкой. Хотя по старой традиции смертнику полагается в последний вечер обед из пяти блюд, с вином. Но этот поганец, я про бургомистра, только хихикал и говорил, что город у них бедный и на отжившие церемонии, изволите ли видеть, ассигнованиев не отпущено… – он осушил вместительный кубок до дна, привычно рыгнул, округлил глаза. – Извините, ваше величество, одичали мы тут, к церемониалам не привычны…

– Пустяки, – сказал Сварог.

– Кто бы мог подумать, когда мы сидели с вами в замке Сезара, что вы и есть будущий король Сварог… Не скромничайте, рассказы о ваших свершениях докатились и до наших окраин… Прямо хоть за мемуары садись… Интересно, а вот каково это – быть могучим королем?

Сварог печально улыбнулся:

– Вы не поверите, отец, но быть королем – уныло и тягостно. С одной стороны, ты можешь едва ли не все, что только в голову взбредет, с другой – в один прекрасный момент обнаруживаешь, что жизнь тебя гонит по колее, из которой ни за что не выбраться…

– Вот потому-то я бы свою нынешнюю вольную жизнь и не променял бы ни на один королевский трон, сколько их ни есть, уж простите на глупом слове. Самая большая неприятность, какая может случиться с лесным бродягой, – поймают да поволокут вешать. – Отец Грук широко улыбнулся. – Хорошо еще, что вы, ваше величество, определенно не стали пока что заматерелым королем. Иначе и пальцем бы не шевельнули ради какого-то случайного знакомого и парочки незнакомых вовсе…

– Тут другое, – сказал Сварог тихо. – Быть может, именно с вами об этом и следует поговорить, отец… Вас ведь, как я понял из судейских бумаг, не лишали сана… Я убил недавно почти тридцать человек. Не сам, конечно. Короли ведь никого не убивают сами, если они не законченные садисты… И у меня тягостно на душе.

– Что случилось? – спросил отец Грук столь же негромко, посерьезнев лицом.

– Мы сделали одну… находку, – сказал Сварог. – Простите, не буду углубляться в детали. Скажу только, что я в жизни не сталкивался со столь грандиозной загадкой, с таким… Нужно было устранить свидетелей, оказавшихся случайно посвященными в тайну. Я отправил их в ссылку, но министр полиции послал человека подорвать судно, на котором они плыли… И я ведь знал! Я прекрасно читал по его роже, что чем-то таким кончится, но предпочел внушить себе, что ничего не замечаю и не подозреваю… Знали бы вы, как мне сейчас мерзко…

После долгого молчания монах спросил, опустив глаза:

– Чего же вы хотите? Отпущения грехов?

– Не знаю. Возможно… Я никогда не исповедовался, и мне никогда не отпускали грехи, я просто не представляю, чего хочу и что мне нужно…

– Вообще-то грехи отпустить легко, – сказал отец Грук. – Произнести соответствующую формулу, и все, согласно догмам, будет улажено… Вот только, не хочу вас обманывать, не бывает полного отпущения грехов без покаяния. Можете вы сказать, что каетесь? Прислушайтесь к себе… Каетесь вы, или…

– Не знаю, – сказал Сварог. – Самое печальное, что не пойму толком.

– А какие могут быть последствия в этой вашей находке – хорошие или злые?

– Это пока что решительно неизвестно.

– Вот в таком случае и не порите вы горячку, ваше величество, – сказал монах с грубоватым участием. – Я не пытаюсь вас утешить, я говорю вполне серьезно. Коли уж неизвестно пока, к добру эта тайна или к худу, рано выносить окончательные суждения о каких бы то ни было человеческих поступках, верно вам говорю… Значит, вот оно что… Вы вспомнили о тех и решили быть милосердным? Ну что же, снова мы возвращаемся к дискуссиям о превратностях судьбы. Как знать, если бы они не погибли, мы бы и не выжили… Не переживайте, ваше величество, а положитесь-ка вы на Божье милосердие, оно ведь существует, если даже закоренелые грешники вроде нас в последний миг избавились от петли. Не могло же такое свершиться само по себе, без Божьего попущения… А вот кстати, как вы тут вообще оказались, в нашей глуши? Или просто-напросто к себе в Хелльстад едете без особой огласки?

– Да нет, у меня дело именно здесь, – сказал Сварог. – На озере Гиун. Слышали о таком?

– Кто же не слышал? Ну да, Проклятое Озеро…

Вновь преисполнившись прежней деловой хватки, Сварог спросил небрежным тоном:

– А что, есть какие-то легенды?

– Хо-хо! – сказал отец Грук, тоже, кажется, довольный, что тема разговора переменилась. – Это же Каталаун, ваше величество! Дебри, чащобы, горы, глухомань… В местах вроде этих обо всех мало-мальски примечательных уголках сложены то веселые, то жуткие легенды, иногда основанные на некоей реальности, иногда из пальца высосанные скучающими кумушками и суеверными придурками. Урочища, мельницы, броды, долины, ручьи, старые развалины, перекрестки дорог… Решительно о каждом местечке что-нибудь да плетут. Куда ни плюнь – поверье. Что ни возьми – легенда. Нет, конечно, я не отрицаю, иногда и в самом деле бывает такое, что человек непривычный может рехнуться запросто. Всю жизнь провел в этих краях, насмотрелся…

– А что там с озером?

– Вот насчет озера, верно вам говорю – сплошные бабьи сказки. Что там в незапамятные времена, когда не было еще озера, а была только речушка, стоял на берегу дом, где обитал анахоретом один чернокнижник. Как ему и положено, по ночам при черной свече чертил пентаграммы, душевредные фолианты мусолил, вызывал, соответственно, духов. Вот и вызвал… однажды. На свой хребет. Откусил кусок не по хавалке. Демон, рассвирепевши вмиг, разметал дом в щебенку да вдобавок запрудил реку и устроил озеро, чтобы и следа не осталось от жилища. Другие говорят, что это сам чернокнижник все устроил, когда его приехали арестовывать гвардейцы из самой Равены. И не погиб вовсе, как в первом варианте, а благополучно обернулся то ли огненным драконом, то ли просто черным вороном и улетел неведомо куда. А гвардейцы с тех пор бродят призраками по берегам и, как положено, утаскивают в озеро всякого, дерзнувшего под покровом тьмы… Ерунда все это, ваше величество. Дом там, точно, когда-то стоял, в нем и в самом деле обитал какой-то нелюдим, чуть ли не алхимик. В ясную погоду даже крышу видно в глубине. Вот только я, как человек, умудренный кое-каким… специфическим житейским опытом, полагаю, что насчет алхимика все врут, и на самом деле этот тип примитивно держал притон для тогдашней лесной братии, а вся болтовня насчет алхимии и чернокнижия была пущена в обиход исключительно для того, чтобы никто не совался в те места, и стражники тоже. Это как-то более прозаически выглядит, но похоже на правду. Знавал я одного оборотистого малого, промышлявшего на больших дорогах. Изобретательный был человек, с буйной фантазией.

Кубышку свою он держал под полом на заброшенной мельнице, и, чтобы кто-нибудь ненароком не наткнулся, обставил все так, будто на мельнице обитает целая орава призраков. Целые представления устраивал – наряжал своих ребят в простыни, и они ночами вокруг мельницы болтались с фонариками в зубах, какие-то хитрые порошки в Равене раздобывал и устраивал такие фейерверки, что вся округа зубами от страха стучала и обходила мельницу десятой дорогой. И горлышки от кувшинов у него были под крышей понатыканы, чтобы от малейшего ветерка завывало нелюдским воем, и сосуд с ртутью и золотыми монетами в трубу замуровал – днем он от солнышка нагревался, а ночью холодел, и получались такие удивительные звуки, будто по мельнице что ни ночь чертячьи свадьбы гуляли со всем прилежанием. И ведь все верили… Я у него исповедь принимал, когда он получил ножом под ребро и отдавал концы. Так и узнал. Но никому, конечно, не рассказал – тайна исповеди, грех… Так что вся округа до сих пор на мельницу не сует носа – горлышки-то до сих пор воют, и сосуд по-прежнему в трубе… В глотке пересохло даже от таких длинных тирад…

Сварог, без труда уловив намек, придвинул к нему чеканный кувшин, и отец Грук, не чинясь, наполнил свою чарку.

– Ваше здоровье! Так вот, о Проклятом Озере… Какой-то затворник там и в самом деле жил в старые времена, и дом стоял, пока не ушел под воду, когда случился обвал. Охотно верю, что его и в самом деле приезжали арестовывать некие государственные люди, и их там перерезали втихомолку – знаю я ребят, которые как-то, лет десять тому, находили у озера и старинные монеты, и проржавевшие мечи, и часы, и еще всякие мелочи из тех, что ни один нормальный человек просто так не выбросит. Бляхи с конской сбруи, еще что-то..

– И где это все теперь?

– А леший его знает! – пожал плечами отец Грук. – Это же были лесные братья, а не ученые книжники из тех, что прилежно разыскивают всякую старину и волокут ее в музеи. По-моему, лиг на триста вокруг и не найдешь ни единого музея… Все, что было из благородных металлов, пошло на пропой души или стало приспособлено к собственным нуждам – помню, кто-то серебряный эфес приладил к своему клинку, кто-то золотые бляхи себе на уздечку поставил… Но костей там не было, ни человеческих, ни конских. Вокруг столько разнообразнейшего зверья, что от трупа, человеческого ли, конского ли, окажись он не закопанным в глуши, очень скоро ни единой косточки не останется. А вот вещички зверью ни к чему. – Он задумчиво поскреб макушку. – Вообще-то, если рассудить… Перережь тех приезжих обыкновенные головорезы, они уж ни за что не оставили бы мечи, особенно с серебряными эфесами, да полные кошели монет… Ну, не знаю. Факт, что кого-то там в стародавние времена прирезали или прикончили иным способом, и они так и остались непогребенными лежать, причем неограбленными. А озеро… Все разговоры про него были связаны опять-таки с той историей про разъяренного демона. Будто бы он напоследок, решив пакостить с размахом, наложил на озеро проклятие. По всем сказочным правилам: кто воды из озера изопьет – в одночасье помрет смертью лютою, кто искупается там – концы отдаст, кто рыбу выловленную съест – не заживется… Но насчет этого должен вам заявить со всей уверенностью: брехня! – отец Грук осушил чарку, икнул и значительно поднял палец. – Брехня первостатейная! Уж мне-то доподлинно известно. Отец мой, надобно вам знать, жил бедно. И от лютой нищеты решил как-то половить рыбку в Проклятом Озере. Рыбы там немерено, та-акие сазаны и желтоперы… Рассуждал мой покойный батюшка, человек вольнодумный и рисковый, предельно просто: если с рыбой все в порядке, с голодухи не помрем, а если от нее всем придет безвременная смерть, то все равно не сегодня-завтра семейству и так с голодухи загибаться… Короче говоря сходил он туда, забросил верши, наловил изрядно и для начала отведал сам. Отличная рыбка, жирная, мясо белое, на свет посмотришь – солнышко сквозь нее просвечивает… Жил он возле озера три дня. Каждый день хлебал ушицу, наворачивал жареную на рожне рыбку – и не то что не помер, а, наоборот, стал замечать, что ряшка у него наливается… И никакого вам проклятия, и никакой безвременной смерти, и, наконец, никакие призраки загубленных ночью из озера не являются и к себе в гости не тащат. Осмелел он тогда, наловил целый мешок и припер домой. Я эту рыбку до сих пор помню… Она, кормилица, нас на ноги и подняла. Было это впервые двадцать пять лет тому, ну да, мне десять стукнуло… И потребил я этой якобы проклятой рыбки – не сосчитать. И до сих пор потребляю при случае. – Он гулко пошлепал себя ладонью по объемистому чреву, не особенно и пострадавшему в размерах за время заточения. – Глядя на моего родителя, и другие, припертые голодухой, стали тянуть рыбку почем зря, кто вершами, кто неводом, кто на уду. Иные, правда, до сих пор опасаются, но многие туда ходят регулярно. Ах, как хорош желтопер, если завялить его умеючи… Если позволите, ваше величество, если у вас там не какое-то уж очень особенно секретное дело, я к вам с удовольствием напрошусь в провожатые. Наловлю желтопера на зеленую муху, и получится такой деликатес, какого вы в ваших дворцах отродясь не едали. Особенно если вяленым желтопером заедать выдержанный нэльг из Сезаровых погребов… И никто не видел там никаких призраков!

Сварог задумчиво спросил:

– Значит, в точности неизвестно, что именно там произошло и когда?

– Совершенно неизвестно! – сказал отец Грук, с сожалением покачав за горлышко опустевший кувшин. – Лет сто пятьдесят назад… Или малость поменьше… Монеты вроде бы были с гербом королевы Дайни, мне растолковал один бывший студент, а она, если мне память не изменяет, лет сто пятьдесят назад и правила…

– Сто двадцать пять.

– Ну, вам виднее… Но монеты были биты в царствование Дайни, точно. А что там произошло… Да кто же знает, государь? Это у вас в городах полным-полно книжников, которые пишут подробные труды про любые стародавние события, даты не путают, хроники ведут… А в нашем захолустье народец большей частью даже своего имени подписать не может. Грамотный у нас только бургомистр, судейские, да чиновники, да и то казнокрады они все, кого ни возьми, а кто не казнокрад, тот служанок совращает или запоем пьет… Я, правда, грамотный, но хроник не веду, недосуг. Одним словом, если что-то у нас и произошло в старые времена, то не отразилось ни в ученых книгах, ни даже в полицейских протоколах, потому что крючки у нас тоже большей частью неграмотные, а кто грамотен, с лишней писаниной возиться не станет, разве что уж произойдет нечто из ряда вон чрезвычайное. Вот и легко догадаться, что любое событие наш невежественный народец так исказит и перепутает со своими побасенками и байками, что сотня городских книжников до истины уже не докопается, хоть вы им плахой грозите… Уж простите, что утомляю вас своей дурацкой болтовней…

– Ну что вы, – задумчиво сказал Сварог. – Вы – прямо-таки светоч мудрости и логических размышлений, отец Грук, хоть в советники вас приглашай…

– Не надо, – испуганно встрепенулся монах. – Я – человек, насквозь пропитанный дикой волей, в столице умру от тоски. А у вас там еще и интриги на каждом шагу, и сплошной камень вместо леса, и даже, болтают, творятся какие-то странные знамения, связанные с пробуждением Великого Кракена… – он оживился, наливая из второго кувшина, радушно поданного Сварогом. – Вот кстати! Пока новости до нас дойдут, настолько исказятся и расцветятся фантазией, что уже не отличить вранье от правды… Говорят, будто у вас там рождаются что ни день двухголовые телята, козлы кричат ночами человеческим голосом, новорожденные младенцы связно пророчествуют, причем исключительно беды и напасти, а в столице, в полнолуние памятник Гарепо Злосчастному сходит с постамента и шатается по прилегающим улицам…

– Совершеннейшее вранье, – сумрачно сказал Сварог.

– Ну и слава богу, – облегченно вздохнул отец Грук. – Значит, еще поживем. Признаться по совести, сам я как-то плохо верю и в Великого Кракена, и в Багряную Звезду, о которой иные толкуют. Но вот, знаете ли… Говорил я с одним рыбаком, а человек он солидный и не склонен сочинять байки. Клялся мне, что недели две назад своими глазами видел ночью на Ителе целую стаю спрутов. Здоровенные, уардов по десять, глазами таращатся, щупальцами водят… В народе шепчутся, что это они якобы бежали из моря в страхе перед Великим Кракеном… Хоть и принадлежат к тому же племени, но Кракен им определенно не по нутру…

– А еще кто-нибудь их видел?

– Да нет, вроде бы…

– Почудилось, – сказал Сварог насколько мог убежденнее. – Люди от вина и не то видят.

– Может, и почудилось. Вот только он малопьющий… И к видениям прежде был не склонен. В конце концов, могли они и просто так из моря заплыть, кто их поймет, безмозглых… Ох, спохватился я, неблагодарное создание! Разрешите выпить за ваше здоровье, государь?

– Будьте так благоугодны, – сказал Сварог, наполняя и свою чарку. – Ваше здоровье, отец Грук!