Текст книги "Фундаментальные основы права. Компаративистика в юриспруденции."

Из сказанного следует, что невозможно такое общественное состояние, которое обладало бы вечностью в отличие от какого-либо из состояний, существовавших до сих пор. Потому задачей науки не может быть открытие или поиск системы норм, которая должна руководить людьми в этом состоянии, т. е. системы, более вечной и естественной, чем системы, существующие сейчас и существовавшие до сих пор.

Все, что выдается за подобные естественные системы права, на самом деле содержит только обобщение юридических принципов (действующих или только идеальных) своего времени и пригодных только для этого времени. В качестве исторического явления из области движения юридической мысли оно входит в состав материала науки, но не может образовать ее содержания.

Итак, в чем же состоит наука?

Все-таки одним из основополагающих моментов, это определение цели, направления в которых служит наука, а также способов, которыми эта цель достигается.

Последняя цель науки всегда была и остается одна и та же – удовлетворение потребностей, которые создаются жизнью. Наука служит жизни. Все науки возникли на почве ежедневной практики, будучи сначала только приведенными в некоторый порядок искусством. Именно практические потребности толкали умственную деятельность. Найденные знания о том, от чего зависело удовлетворение потребностей, составляли зародыш науки. Исследование предпринималось по необходимости и имело в виду какую-либо практическую цель.

С течением времени постоянство умственной работы вызвало привычку и склонность к ней, а еще выработало любознательность. Тогда к стимулу практической необходимости присоединилось другое бескорыстное побуждение – любознательность, которое, развиваясь, стало выдвигаться вперед в ущерб первоначальному стимулу. Со временем любознательность изменила характер научного исследования и привела к объективному изучению явлений. Чем более развивалась мысль, тем смелее и шире становилось ее стремление и тем менее руководил ее движением непосредственный практический интерес.

Деятель науки все более и более сосредоточивал свой интерес на изучении законов явлений, т. е. на изучении постоянных отношений, которые существуют между явлениями природы. Его открытия по-прежнему приносили практическую пользу, но она престала быть руководящим стимулом для ученого. В конце концов наука служила жизни, существовала для нее, но формой, в которой непосредственно выражалась деятельность ученого, стала «наука для науки».

Практика жизни только выиграла от такого положения дел. Точное следование ученого за практическими потребностями сужало его кругозор, делало его близоруким, односторонним, заставляло его отбрасывать такой материал, который мог оказаться наиболее ценным. Между тем связь явлений открывается часто в такой области, где никто не предполагает ее a priori. Ведь при исследовании, предпринятом с определенной целью, легко удалиться от настоящего пути к такому открытию и отдаться ложным предположениям.

Напротив, объективное отношение к предмету изучения открывает простор для научного исследования. Ничто, способное обогатить знание исследователя и увеличить его практическое могущество, не ускользает от него, когда он руководствуется чистой любознательностью. Ряд неожиданных научных открытий привел к появлению изобретений, о которых при господстве практического метода нельзя даже было подумать. Таким образом, развившись в своем движении и в своей организации из-под непосредственного давления жизни, наука по своим результатам не только продолжала существовать для нее, но умножила свое служебное значение.

Последняя цель науки состоит в служении многообразным требованиям жизни, и лучший путь, которым эта цель достигается, есть путь чистой любознательности. Задача науки заключается в определении законов, по которым происходят явления, а также в указании цели практике и комбинировании средств для достижения избранных целей. Кроме того, выбор цели должен происходить под руководством науки.

Этот существенный результат исторического развития науки основан на важном психическом законе. Человек побуждается к совершению своих действий желанием достичь известных целей. Но в силу влияния ассоциации, как говорит Милль, он постепенно приходит к тому, что желает средств, не думая о цели. Предметом его желания становится само действие, которое в таком случае совершается ради самого себя, без всякого отношения к другому мотиву. Так научная деятельность, бывшая прежде только средством, стала самостоятельной целью.

В предлагаемой работе автор рассматривает право и государство как одно из явлений цивилизации, поэтому изучение права и государства, по нашему мнению, должно опираться на изучение того сложного духовного явления, которое называют цивилизацией. Рассматривая те реалистические теории, которые стремятся объяснить явления цивилизации, и сопоставляя их с идеалистическими теориями, можно сделать заключение, что реализм не вполне несостоятелен в объяснении цивилизации – высочайшего явления духовной жизни человека.

В данной работе автор коснулся весьма сжато теорий политических писателей XVII в. отчасти из-за их малосодержательности, а также и потому что российские ученые уже ознакомилась с ними в прекрасном сочинении Б.Н. Чичерина[15]15
  Чичерин Б.Н. История политических учений. T. 1–3, СПб.: РХГА, 2006, 2008, 2010.


[Закрыть].

Возможно, что в предложенной теории найдутся пробелы и логические промахи, но автор рассчитывает на понимание читателей, ибо вопрос, рассматриваемый здесь, почти не был затронут ранее.

Часть I
Общие понятия об отношении между правом и государством

Глава 1
Об идее права, ее сущности и происхождении

Если бы мы захотели изучить какое-либо из существовавших государств по оставшимся от него памятникам, т. е. указать основания его законоположений в целом или по отдельным частям, то уже по факту можно сказать, что этими основаниями являются:

• в общие свойства человеческой природы;

• в особенные свойства народа, населяющего конкретное государство;

• в исторические условия, в которых действовал данный народ;

• в географические условия конкретной местности.

Можно сказать, что эти четыре причины, или основания, определяют жизнь государственного организма. Но если мы хотим изучить государственный организм вообще, а не того или другого государства, то для нас главной целью будет определение воздействия первого ряда причин – общих свойств человеческой природы, а все другие причины будут нас интересовать лишь постольку, поскольку они могут изменять эту первую основную причину бытия государства.

Короче говоря, этот ряд первых оснований является рядом оснований определяющих, а все другие лишь дополняющими, уясняющими их, ибо, если мы признаем вместе с идеализмом, что духовно-нравственная сторона человеческой природы всегда была и есть едина, то все цивилизации, как и все государства, будут лишь указывать, что способствовало и мешало проявлению той или другой стороны человеческой природы.

Сила последнего положения покоится на принятии единства духовно-нравственной природы человека с таковою же всех живущих и живших когда-либо людей. Она однозначно доказывается тем, что мы способны понимать друг друга, понимать оставшиеся памятники духовной деятельности наших предков вообще, а также наличием самой способности понимания.

Материализм и позитивизм отрицают существование у нас особой духовной способности понимания, но, отрицая ее, они превращают сам понимание в случайный акт нашей душевной деятельности.

Рассмотрим доводы материализма и позитивизма.

«Все наши размышления, – говорит Огюст Конт, – одновременно возбуждены, как и всех других явлений жизни, посредством нашей внешней организации, определяющей способ воздействия (чего-либо на нас), и посредством внутренней организации, определяющей для нас результат личной убедительности (чего-либо для нас)… Все наши действительные знания необходимо относительны, определяемые, с одной стороны, тем, поскольку среда способна содействовать на нас, с другой стороны, тем, поскольку организм чувствителен к действию»[16]16
  Kont О. Course de philosofie positive. T. VI. 3 ed. augmentee dune preface par E. Littre et dune table alphabetique des matieres. J.B. Bailliere et Fils [и др.]. P., 1869. P. 621–622.


[Закрыть].

Конт думает, что этими аргументами он разрушает только абсолютное знание вещей, но он уничтожает вообще всякое знание, всякое понимание (абсолютный скептицизм). Возможность понимания и результата знания могут существовать в нас по отношению ко всем свойствам вещей (вещи в себе), так что при этом для нас не было бы тайны ни в свойствах нашего духа, ни в свойствах каких-либо других вещей, причем не все свойства вещей будут доступны нашему пониманию; или, наконец, мы вообще не можем сделать верного истинного суждения не только о вещах в себе (знать вещи не только такими, какими они кажутся, но и их внутренние свойства), но и не об одном из их проявлений.

Можно согласиться, что относительно вещей в себе у нас есть лишь умозаключения, не имеющие абсолютной и необходимой убедительности для нашего сознания – верховного и неограниченного повелителя нашей жизни.

Мы можем доказывать простоту, неразлагаемость, непротяженность души или то, что мир состоит из атомов, одинаковых или различных по свойству, без полной, очевидной убедительности, т. е. мы не владеем абсолютным знанием. Но невозможность абсолютного знания лежит не в свойствах нашей души, а в свойствах нашей материальной организации и указывает не на недостатки в самой способности нашего понимания, но лишь на то, что оно заключено в ограничивающие его рамки. Так, о глазах можно сказать, что они близоруки или дальнозорки, или слабы, или нуждаются в известных условиях, например в свете, но способность видения может или существовать, или не существовать. В первом случае она всеобща, а во втором – ее совсем нет. Пониманию также неизменно присуще свойство составлять верные, истинные заключения, без чего оно не было бы пониманием. Наши выводы ограничены известными пределами, но в этих пределах они могут быть абсолютно истинны.

Отвергая это положение, мы тем самым отвергаем не только возможность абсолютного знания, но и всякого знания вообще; иначе говоря, наше знание относительно лишь в смысле отсутствия в нем всеобщности, а не в смысле отсутствия верности тех суждений, которым наше сознание вполне доверяет. Доказывать относительность нашего понимания вообще – это значит доказывать, что мы не можем иметь ни одного верного суждения вообще или что такие суждения случайны; но и то, и другое уничтожают в основе само понимание.

Наши суждения могут быть или верны, или ложны, но не могут быть верны наполовину. Если бы они были случайно верны, то имели бы убедительность лишь для одного лица, их нашедшего, и лишь для одного момента; но даже это лицо и в этот момент не могло быть убеждено в верности суждения.

Сам Конт, понимая, что своими положениями разрушает «всякую основательность наших мнений», думает избежать абсолютного скептицизма, необходимо вытекающего из его положений, признавая, что единство понятий устанавливается в результате сходства человеческой организации и одинаковости среды, но эта поправка не изменяет дела, ибо также отрицает понимание вообще.

Одинаковость среды и сходство организации указывают лишь на сходство впечатлений, могут объяснить сходство представлений ума о предметах, но не могут объяснить тождественности хотя бы одного суждения, одинакового у всех людей. Одинаковость среды определяет тождественность предметов, на которые может направляться познавательная способность человека, но тождественность основоположений всякого ума невозможно объяснить сходством человеческой организации, а без тождественности основоположений, аксиом, к которым должно быть сводимо всякое суждение, немыслимо понимание ни предметов, ни суждений людей.

Понимание вообще обусловливается тем, что мы одну и ту же способность, действующую всегда на одинаковых основаниях, направляем на различные предметы, определяя целостно и однообразно их отношения друг к другу, а понимание людей между собой определяется лишь тождественностью этой способности у всех. Различие мнений людей объясняется не различием их способностей, но недостаточностью оснований в суждениях.

Стараясь добиться согласия, мы возводим суждение к одним общим для всех основаниям, ибо само понимание обусловливается существованием единой истины, как един ум, так что истина субъективно есть полная и необходимая убедительность ума в чем-либо; объективно она есть согласие предмета с суждением. Полное согласие с тем, что необходимо убедительно для одного, с такою же убедительностью необходимо для всех, указывает на то, что познавательная способность безлична. «Жалкий дикарь, видевший мало вещей и имеющий еще менее понятий, однако составляет их не иным путем, чем и глубочайший философ. Дикарь, самостоятельно думающий, есть существо более мыслящее, чем те ученые, которые лишь повторяют за другими»[17]17
  Гердер И. Идеи к философии истории человечества («Ideen zur Philosophic der Geschichte der Menschheit») (1784–1791). M.: Наука, 1977. 704 c.


[Закрыть].

Но единство духовных способностей, как свидетельствует история народов и индивидов, не исключает бесконечного разнообразия в проявлениях духовной жизни. Источником этого разнообразия, снова повторяем мы, является не разнообразие оснований, но лишь бесконечное содержание, заключенное в духе, которое в его целости не могут исчерпать не только индивиды, но и народы. Разнообразие в духовном характере народов объясняется тем, что один народ развивает по преимуществу одну сторону человеческого духа, другой – другую, причем на этих сторонах сосредоточивает почти все свое внимание.

Здесь единство человеческого духа в своих основаниях обнаруживается в том, что один народ принимает стремления и результаты другого народа, хотя в его сфере и не может возвыситься до его результатов. Мы восхищаемся греческой красотой, точностью определений римского права, непреклонной логикой индийских философских систем, нравственным изречением китайских основных книг, и этот факт доказывает, что все народы выступают только выразителями разных сторон человеческого духа, одинакового в своих основаниях. В противном случае народы не только не могли бы восхищаться и подражать духовной деятельности один другого, но даже понимать ее.

Но бесконечное содержание человеческого духа, обусловливающее возможность бесконечного прогресса, объясняется тем, что даже в своей специальной области народы не могут исчерпать всего своего содержания. Греки не исчерпали идеи красоты, римляне – всего содержания права, и т. д. Точно так же не раскрыто и содержание идеи государства. Определение связи между государством и духовным свойством человека – задача в сущности двойственна: объяснение соотношения между духовной сущностью человека и существовавшими государствами и выявление духовных потребностей человека, которые не были удовлетворены существовавшими государствами, т. е. надо раскрыть еще не раскрытое содержание идеи государства. Формулируя эти задачи, мы, конечно, не хотим сказать, что они могут быть исчерпаны каким-либо одним исследованием, но для начала надо указать, в чем состоят эти задачи.

Обратимся к основным свойствам нашего духа, определяющим и направляющим духовную деятельность человека. Наш дух управляется идеями. Мы употребляем термин «идеи» для выражения тех вечных типов, которые определяют и регулируют различные стороны человеческой духовной деятельности. Слово «идея» мы употребляем в том же смысле, какой ему давали Платон и И. Кант. «Платон, – говорит Кант, – употреблял слово «идея», разумея под нею, очевидно, нечто такое, что никогда не может быть заимствовано нами от чувств, а, напротив, далеко превосходит понятия рассудка, ибо в опыте никак нельзя найти чего-либо равносильного идее»[18]18
  Кант И. Критика чистого разума. М.: ЭКСМО, 2006. С. 275.


[Закрыть]. «Под идеей я разумею необходимое понятие разума, которому нет соответствующего предмета в нашей чувственности»[19]19
  Там же. С. 278.


[Закрыть].

Идеи мы трактуем как понятия, данные в смысле прирожденное™ их душе или в смысле их свойственности душе, в силу которой дух неизбежно приходит к ним, находя в них руководящие начала, определяющие и направляющие душевную деятельность.

Идеи составляют незначительную часть возможного содержания нашего мышления. Причем в их содержании нет ничего относящегося к ощущению или заимствованного от ощущения: они есть чистые произведения разума. Человек неспособен представлять наглядно предметы, к которым относятся идеи, мы не подобно предметам, понятия о которых он черпает из чувственного опыта.

Не имея намерения исчерпать все понятия, которые из-за отсутствия для них предмета в чувственном опыте, должны быть названы идеями, укажем на те из них, которые относятся к предмету нашего исследования. Так, наши понятия о боге, долге, добре, праве, справедливости суть идеи, предмета коих мы не имеем в чувственном опыте.

О. Конт. Само признание существования идей в нашем мышлении обусловливается признанием существования в нас особой духовной сущности, поэтому материализм или его видоизменение – позитивизм, конечно, стремится отрицать существование идей. «Мы рассматриваем, говорит Конт, – всякий предмет последовательно, с трех сторон: мы называем его добрым в отношение действительной его полезности, которую мы можем извлечь из него для удовлетворения наших частных или общих нужд; как прекрасный в отношение к чувству совершенствования, которое может доставлять нам его созерцание, и, наконец, как истинный во внимание к его действительным отношениям ко всей целости явлений, доступных нашему наблюдению, устраняя при этом всякую оценку предмета со стороны его пользы или тех движений, которые он возбуждает в человеке»[20]20
  Kont О. Op. cit. Р. 52.


[Закрыть].

Очевидно, Конт стремится доказать, что идеи добра, красоты и истины возникли в нашем уме не через его самодеятельность, но через соприкосновение с опытом или прямо из опыта. Эта попытка была бы основательна, если бы можно было доказать, что они в самом деле так возникли и идеи в реальности означают то, что понимает под ними Конт.

Действительно, понятие пользы мы извлекаем из опыта, но для того чтобы доказать, что идея добра также возникла из опыта, нужно доказать или что эти идеи тождественны или близки и одна может превратиться в другую, подобно тому как, например, понятие сильной усталости может обозначаться особым термином «изнеможение», или что они находятся в необходимой связи и одна неминуемо вызывает другую, подобно тому как идея конечного вызывает идею бесконечного, или что идея добра и понятие пользы возбуждают у нас одинаковое действие.

Но идея добра не тождественна понятию пользы. Идея добра и понятие пользы могут служить руководящими началами, но не в одинаковых случаях и не обозначая одного и того же. Например, понятие пользы относится и к определению отношений между лицами и вещами, тогда как в последнем случае идея добра не применяется. Правда, понятие пользы и идея добра одинаково применяются к определению отношений между лицами, но в разных значениях: отношения, обусловливающиеся пользой, интересом, совершенно не те, которые мы называем добрыми. Идея добра не могла произойти из понятия пользы, как понятие «изнеможение» – из понятия усталости, ибо и сильнейшая польза нисколько не приближается к идее добра.

Понятие пользы не вызывает идеи добра, как отрицательное понятие вызывает положительное, как понятие пользы вызывает понятие вреда. Идея добра и понятие пользы действуют по-разному. Мы спокойно можем пренебрегать тем, что полезно для нас, но мучаемся, когда поступаем не согласно идее добра. Мы восторгаемся действиями других не в силу их полезности, но когда в основании этих действий лежит идея добра: изобретатель чего-либо полезного для всех не возбуждает у нас восторга, какой возбуждает доброе дело, совершенно бесполезное для нас. В энтузиазме от идеи добра мы для нее жертвуем жизнью, т. е. сферой, в которой может проявляться полезное. «Когда, – говорит В. Кузен, – добродетель вознаграждается, порок наказывается, мы признаем это в порядке вещей; когда же добродетель остается без награды, порок без наказания, то это мы называем беспорядком. Но ни то, ни другое не имеет в своем основании полезности… Если бы наказание не имело другого основания, кроме пользы, то оно лишилось бы и последней, ибо для того, чтобы наказание было полезно, нужно, во-первых, что бы тот, кто понес наказание, сознавал, что он справедливо наказан и с соответствующим расположением принимал наказание; во-вторых, чтобы зрители находили, что виновный справедливо наказан, как виновный.

Отнимите это основание справедливости – и вы разрушите полезность наказания»[21]21
  Cousin V. Histoire de la philosophie du dix-huitieme siecle. T. И. P., 1829. P. 273.


[Закрыть].

Все это, как кажется, достаточно полно объясняет, что идея добра не могла возникнуть из понятия опыта, пользы.

Еще в меньшей степени можно сказать, что идея прекрасного возникает у нас от созерцания того, что рождает в нас стремление к совершенствованию. Заметим, такое стремление рождает у нас не идея прекрасного, но идея добра, потому что прекрасное, конечно, присутствует в человеке, например, его возвышенный образ мыслей и характер. Идея прекрасного в состоянии возбуждать в нас стремление к самосовершенствованию, лишь возбуждая в нас идею доброго – по естественной ассоциации идей. Но если прекрасное мы понимали лишь из опыта, то тогда мы бы не смогли судить даже о прекрасном в опыте и не могли бы сознательно производить прекрасное. «Истины рациональные, – справедливо отмечает Аристотель, – основы суждения, истины первые – принципы – не отыскиваются; они вызывают невольно наше согласие, нашу веру; нечего искать их оснований: они покоятся на себе самих». «Вы не можете мыслить, – говорит Платон, – без помощи общих понятий; вы не можете что-либо доказывать, определять как не с помощью общих понятий. Общие понятия суть принципы ваших суждений и определений. Отсюда ясно, что эти понятия не объяснимы из понятий частных, потому что эти последние не понятны без них».

Наконец, идея истинного приходит к нам от понимания отношения предмета ко всей целостности явлений. Прежде чем дух начинает действовать, для него уже существует истинное в том, что невольно вызывает его согласие. Безусловные истины только те, как справедливо замечает Кант, которые мы знаем a priori, до опыта; наоборот, всякое знание получаемое нами из опыта, условно, следовательно, типичная идея истины никогда не могла бы получиться из опыта, так как всякое знание из опыта условно.

Другие основные идей человека, относящиеся к предмету нашего исследования, Конт или совсем выкидывает или объясняет их также своеобразно. «Слово “право” – утверждает Конт, – должно быть удалено из истинного политического языка, как и слово “причина” из языка философского: из этих двух теолого-метафизических понятий одно отныне безнравственно и анархично (право), другое – нерационально»[22]22
  Kont О. Politique positive. T. I. Р. 361.


[Закрыть]. Для определения отношения членов общества между собой он считает вполне достаточной идею обязанности, которую выводит из подчинения рассудка сердцу. Позитивизм, по словам Конта, воздвигает фундаментальную догму, одновременно философскую и политическую, а именно: постепенное преобладание сердца над умом. «Ум назначен не царствовать, а служить; когда он стремится к господству, он поступает на службу личности, вместо того чтобы помочь развитию общественности»[23]23
  Kont О. Sisteme de politique positive. P., 1851. T. I. P. 16, 17.


[Закрыть].

Возникновение идеи Божества Конт объясняет потребностью неразвитого научно духа в цельном миросозерцании в силу нелепого искания причин.

Вычеркнуть идею права из лексикона – не значит вычеркнуть ее из человеческой души. Объяснив идею добра из опытного понятия пользы, Конт исключил все источники для объяснения идеи права из опыта; он был вынужден отбросить ее. Вообще все эмпиристы затрудняются объяснить опытно происхождение идей добра и права, находя в опыте только одно понятие пользы, которое с различными натяжками еще можно употребить для объяснения одной из этих идей; но тогда остается затруднение, как объяснить другую. Смешно находить предлог для вычеркивания идеи права в том, что она будто производит анархию, когда как только она в состоянии внести порядок в общество. Идея обязанности теряет всякое содержание и смысл без соответствующей ей идеи права. Они – сиамские близнецы, причем смерть одной, из них вызывает смерть другой. Именно идея обязанности внесет полную анархию в общество, если удалить идею права, ибо тогда в обществе не может установиться ни одно определенное отношение и явится полная анархия, анархия абсолютная.

Столь же мало можно объяснить идею долга «логикой сердца». В сердце не содержится никакой логики. Оно в состоянии лишь отражать впечатления душевной жизни, мира идей. Человек мало нравственно-развитой, т. е. тот, кто мало развивал в себе идею добра, будет хладнокровно смотреть на самые возмутительные жизненные явления. Чувствительность не развивается в сердце ужасными явлениями, а притупляется, о чем свидетельствует ежедневный опыт, тогда как если б сердце имело логику, оно поступало бы наоборот. Воспитание в себе нравственных идей развивает нежность сердца, т. е. не первое происходит из последнего, а последнее из первого.

Источник идеи Бога нельзя искать в потребности стройного миросозерцания. Она исчезает и тогда, когда эта стройность становится возможной, и другим путем, навсегда оставаясь присущей душе как интуитивно, так и тогда, когда мы предаемся размышлениям. Невозможно истребить ее в душе, как и идею причинности, не погружаясь в совершенный хаос явлений, в котором перестает существовать какая-либо точка опоры. Логически, последовательно отринуть понятие причинности – это значит прийти не к позитивизму мышления, а к абсолютному скептицизму, к хаосу мысли, которому можно найти подобие в хаосе общества, построенного на идее обязанности.

Обратимся к важнейшим из более ранних попыток эмпирического объяснения основных идей, имеющих отношение к нашему предмету, – попыткам Т. Гоббса и Б. Спинозы.

Т. Гоббс, убежденный, что понятие права и добра не находится в человеческой душе, думает установить их с помощью государственной власти.

«Природа человека существенно эгоистична и в себе самой не носит нравственного закона. Природа заставляет человека желать и хотеть bonum sibi, т. е. того, что есть добро для него, и избегать того, что вредно. Человек называет правом, jus, непорицаемым то, что непротивно разуму, – свободу употреблять свойственные человеку силу и способность. Человек получает от природы право сохранять свою жизнь и члены всею своею мощью»[24]24
  Hobbes Т. De corpora politico. L., 1650. Ch. I. §. 6.


[Закрыть]. Каждый человек по природе имеет право на все вещи, т. е. делать по отношению к вещам то, что он хочет, – владеть, употреблять, пользоваться вещами, поскольку он хочет и может. Поэтому справедливо, что «natura dedit omnia omnibus» – природа дала все всем, так что jus и ntile – право и польза – одно и то же[25]25
  Ibid. §. 10.


[Закрыть]. Но можно сказать: такое право всех на все равняется тому, как бы никто не имел права ни на что; отсюда в естественном состоянии война всех против всех. Гоббс старается основать естественную мораль в соответствии со своим понятием права – из эгоистических побуждений человека. Естественная мораль, или закон природы, основанная на разуме, предписывает человеку одно общее руководящее начало – искать мира всеми возможными средствами[26]26
  Hobbes Т Op. cit. Ch. И. §. 1.


[Закрыть]. Из этого общего начала вытекают все правила гоббсовской морали. «Ради достижения общего мира каждый должен признавать других равными себе, воздавать равное равным. Теми вещами, которые не могут быть делимы, пользоваться вместе, а другими – по числу лиц, или безразлично, если этих вещей, по их количеству, достанет на всех, теми же вещами, которые не могут быть делимы, но которыми невозможно пользоваться вместе, должно пользоваться по жребию или попеременно. В случае спора отдавать дело на решение третьего, пользующегося доверием обеих сторон. Не навязываться с советами к тем, кто их не просит. Каждый должен помогать и оберегать другого, сколько может, без опасности для своей особы и потери средств для поддержания и защиты себя. Каждый должен прощать другому обиду при раскаянии обидчика и обязательствах впредь не совершать обиды; месть дозволяется лишь для обеспечения себя в будущем, а поэтому не может быть прилагаема за прошедшие обиды. Каждый должен вести торговлю со всеми безразлично»[27]27
  Ibid. Ch. И. §. 8-12.


[Закрыть]. Эти законы природы, по Гоббсу, есть законы, повелевающие в несобственном смысле; они называются законами не по отношению к природе, но по отношению к создателю природы – Богу[28]28
  Ibid. Ch. III. §. 12.


[Закрыть]. Соблюдение перечисленных предписаний разума есть добро, несоблюдение – зло, как так разум говорит человеку, что только при их соблюдении он может устроить себя[29]29
  Ibid. Ch. IV. § 14.


[Закрыть]. «Сумма добродетели, – пишет далее Гоббс, – быть общежительным с теми, которые хотят быть общежительными, и строгим к тем, которые не хотят быть ими. Сам Бог имеет лишь косвенное отношение к этим законам природы, как создатель человеческой природы, давшей ей основание, но не как существо абсолютно доброе, требующее доброго от своих созданий во имя самого добра»[30]30
  Hobbes T Op. cit. Ch. 14. § 15.


[Закрыть].

Эти основания права и морали не состоят в связи с положительным правом Гоббса, они служат лишь как бы поводом для образования производного права – являющегося государством. По естественному или нравственному закону, человек ищет мира, ради чего он должен отказаться от естественного права на все. Но самый отказ как простое объявление воли недостаточен, для обеспечения мира необходимо, чтобы каждый перенес свое право на лицо (физическое или юридическое), т. е. ясными знаками объявил, что переносящий не будет противиться употреблению этим лицом перенесенного права по его воле, подобно тому как, перенося на другого право на вещь, мы отказываемся от употребления вещи[31]31
  Ibid. Ch. 11. § 3.


[Закрыть].

Когда человек переносит свое право на другое лицо, не получая за это обоюдного вознаграждения в прошедшем, настоящем и будущем, то это называется свободным даром, когда он переносит свое право за обоюдное вознаграждение, то это есть обоюдный дар, или контракт. Только через контракт, по Гоббсу, образуется право, только нарушение контракта составляет несправедливое, т. е. право, по Гоббсу, вытекает из субъективной воли лиц и поддерживается его моралью или, что одно и тоже, житейским благоразумием. Но естественный закон, или мораль и право, вытекающий из договора, не обеспечивает мира без государства – без создания единой общей власти, причем естественные страсти мешают человеку подчиниться естественному разуму, или морали. Без единой общей власти в союзе людей не могут быть достигнуты мир и безопасность. Власть образуется следующим образом. По договору, каждый член союза обязывается, по отношению к каждому лицу или совету лиц исполнять то, что они повелевают, и не делать того, что они запрещают. Союз, образуемый таким образом, есть государство. Высшая и единственная цель государства состоит в осуществлении естественного закона, или морали, к которой сам по себе безуспешно стремился бы человек. Благо, для которого учреждается политическое тело, есть мир и сохранение каждого отдельного человека – цель, выше которой ничего не может быть[32]32
  Hobbes I De corpore politico. Ch. III. § 8-12.


[Закрыть].