Текст книги "Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках"

Почему реабилитация большевистского ЧК стала неизбежной

Антикоммунистическая революция в России захлебнулась

И такое бывает. Пришел на шоу Владимира Соловьева (27.12.2017 г.) с верой, что все же в 1991 году состоялась желанная для меня антикоммунистическая революция в России, что мы наконец-то отделили национальные ценности от идеалов Октября. А ушел после задиристого спора с телеведущим о сущности Конституции 1993 года с сознанием того, что я был слишком оптимистичен в оценке тех перемен, которые произошли в моей стране в 1991 году. Если тогда и была, хотя бы по символам, антикоммунистическая революция, то к 2017 году, к моменту празднования столетнего юбилея создания ВЧК, от августовской революции 1991 года мало что осталось.

Да, и во время перестройки, и в переломный 1991 год было много того, что грело мою душу, по определению Пятого управления КГБ – душу «антисоветчика Ципко». И прежде всего – поразительный успех моих статей в журнале «Наука и жизнь», которые расходились в конце 1988 и в начале 1989 года многомиллионными тиражами, где я обратил внимание на азбучные истины коммунизма, на то, что сталинский «большой террор» был всего лишь следствием воплощения в жизнь марксистского учения о необходимости «плебейской» расправы с «отжившими классами». Справедливости ради надо сказать, пока я жив, о том, что эти статьи были написаны по инициативе Рады Аджубей, дочери Никиты Сергеевича Хрущева.

Укрепляло мой белый оптимизм и то, что государственным флагом новой, как тогда всем казалось, навсегда демократической России стало знамя добровольческой армии Антона Деникина. Складывалось ощущение, что мы наконец-то сумели отделить ценности российской государственности от ценностей ленинской гвардии. И самое главное, что, на мой взгляд, свидетельствовало об освобождении страны от коммунизма, так это возвращение права на историческую память, права на знание правды об Октябре, об ужасах чекистского террора, о безумных жертвах так называемых «успехов социалистического строительства». Мне тогда казалось, что после того как русские прочитают запрещенные в СССР «Окаянные дни» Ивана Бунина или «Несвоевременные мысли» Максима Горького, прочитают сборник «Из глубины», дневники Зинаиды Гиппиус, Владимира Короленко, Михаила Пришвина, они никогда уже не будут смотреть на Октябрь советскими глазами.

И, сохраняя в своей душе этот радужный образ антикоммунистических перемен начала 90-х я, как и многие представители интеллигенции, очень болезненно воспринял, по сути, реабилитацию ЧК, которая прозвучала в интервью Александра Бортникова «Российской газете» (26.12.2017). Все дело в том, что в этом интервью нынешний руководитель ФСБ Александр Бортников смотрит на историю своей организации, особенно на все, что связано с ЧК и НКВД, глазами советского человека, человека, исповедующего советские ценности и глубоко убежденного, что по-другому, без большевиков и без деятельности созданной ими ЧК, Россия не смогла бы сохраниться в ХХ веке. Скажу сразу: на самом деле в этом интервью оправдывается не столько ЧК, сколько ленинский «великий Октябрь» и стоящая за ним марксистско-ленинская идеология.

И я действительно до своего спора с Владимиром Соловьевым считал, что Александр Бортников как руководитель Службы безопасности уже якобы новой, некоммунистической России, допустил политическую ошибку, настаивая на преемственности своей организации с созданной Лениным 20 декабря 1917 года ЧК. На мой взгляд, сегодня Александру Бортникову надо было говорить о прямо противоположном, что не может быть ничего общего между ЧК, ленинским «карающим мечом революции», между организацией, которая служила делу борьбы с врагами большевизма и воплощала в жизнь марксистское учение о «революционном терроре», и нынешней Службой безопасности, которая по конституции новой России должна была бы защищать прямо противоположные ценности, должна была бы защищать несомненное право человека на жизнь, на достоинство, на ценности свободы. Ведь мы сегодня живем в новой России, в которой, согласно Статье 2 нашей Конституции «человек, его права являются высшей ценностью», мы живем в стране, где, согласно Конституции, «признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». Ведь ЧК Дзержинского была создана совсем в другой стране, где, как говорил вождь и архитектор Октября Лев Троцкий, главным завоеванием революции является ее право «на жизнь ее граждан», право физического уничтожения врагов революции. ЧК возникла в тот момент, когда друг и соратник Владимира Ленина Григорий Зиновьев говорил, что те «десять миллионов, которым мы, большевики, не имеем, что сказать, должны быть уничтожены». Как же, с моей непросвещенной точки зрения, можно забывать о той идеологии, которая стояла за созданием ЧК, об исходной античеловеческой сути этой организации?

Честно говоря, интервью Александра Бортникова меня насторожило еще и потому, что, как я помню, нынешний руководитель государства Владимир Путин еще 10 лет назад в своем выступлении у Поклонного креста на Бутовском полигоне прямо осуждал ЧК и НКВД, говорил о том, что оно во имя пустых идеалов уничтожало «цвет нации», уничтожало сотни тысяч, миллионы людей, и прежде всего людей с «собственным мнением». То есть еще 10 лет назад руководство нашей страны говорило о том, что органы ЧК – НКВД, конечно по приказу руководства страны, проводили политику геноцида против собственного народа. А сегодня, оказывается, как свидетельствует интервью Александра Бортникова, мы ищем родство нынешних служб безопасности с ЧК, которая, как я сказал, занималась геноцидом против цвета нации, против образованной, мыслящей, креативной, успешной России. Борьба ЧК с саботажем – это была политика физического уничтожения не только русского чиновничества, русских учителей, профессоров, всех тех, для кого были чужды идеалы Ленина и Троцкого, но и борьбой с образованной Россией, с ее интеллектуальным и даже, может быть, генетическим ядром.

И Путин в своем выступлении у Поклонного креста на Бутовском полигоне был абсолютно прав, когда говорил, что источником этой национальной трагедии было не сами ЧК или НКВД, которые просто выполняли роль палача Октябрьской революции, а «пустые идеалы», засевшие в головах Ленина, Троцкого, Сталина, ленинской гвардии. Но как же можно сегодня, спустя 100 лет, когда мы, наконец, осознали, что эти идеалы были пустыми, когда от советской системы ничего не осталось, выводить живое из мертвого? Ни Ленина, ни Троцкого почему-то не смущала сама необходимость использования в таких широких масштабах чекистского террора во имя воплощения в жизнь того, что они считали для себя идеалами. Ведь уже тогда было очевидно, что есть что-то неестественное, мертвое в идеалах, которые являются чуждыми для 90 % населения, и которые приходится воплощать в жизнь при помощи морей крови.

Так вот, о том, с чего я начинал свои заметки. Владимир Соловьев разрушил описанный мной выше оптимистический образ новой коммунистической России, якобы несовместимой с восславлением ЧК тем, что на самом деле (что лично я не хотел видеть) в Конституции 1993 года нет ни осуждения советской власти, ни, тем более, коммунистической идеологии. Да, процитированная мною выше статья Конституции о том, что человек «является высшей ценностью», существует, но ведь из этого, как объяснял мне Владимир Соловьев, автоматически не следует, что идеалы коммунизма, которые, несомненно, исповедовал руководитель ЧК Феликс Дзержинский, сами по себе преступные. Владимир Соловьев напомнил мне о том, что я не хотел замечать, что в нашей хитрой Конституции, созданной якобы либералами и демократами, существует 13 Статья, которая оправдывает коммунистические идеалы, и где говорится о том, что все идеологии равны у нас перед законом, что «идеологическое многообразие» необходимо, что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Поэтому, естественно, Александр Бортников просто как гражданин Российской Федерации имел вполне законное право дать нам советское видение истории своей организации. Правда еще состоит в том, о чем мы не говорили во время дискуссии с Владимиром Соловьевым, что у нас антикоммунистическая революция произошла, но осуждения на государственном уровне очевидных преступлений советской власти, в том числе и преступлений Сталина, осуждения «большого террора» так и не было. Хитрость Конституции, созданной командой Ельцина, как раз и состоит в том, что она на самом деле не препятствует возрождению и оправданию советских ценностей и советской истории. Поэтому стало почти неизбежно то, что произошло в современной посткрымской России и что нашло отражение в интервью Александра Бортникова «Российской газете», стала неизбежной реабилитация ЧК. Чем больше разочарование в демократических реформах 1990-х, чем сильнее запрос на традиционное российское самодержавие, тем сильнее запрос на реабилитацию советскости. И сегодня просуществовавшая свободной два десятилетия русскость начала снова соединяться с советскостью. А чистосердечное признание бывших работников КГБ, пришедших к вершинам власти, в том, что им всегда нравился памятник Дзержинскому, как раз и свидетельствует о реставрации советскости, от которой мы якобы ушли в 1991 году. И я думаю, что вызвавшая протест у либеральной интеллигенции реабилитация Александром Бортниковым ЧК, была спровоцирована не только корпоративными интересами его организации, желающей иметь «великих предков», но и настроениями нынешней России, подавляющего большинства населения. Наверное сегодня нельзя достигнуть единства власти и традиционного российского большинства без реабилитации ЧК. Надо понимать, что Путина и его команду сегодня поддерживает как раз то преобладающее русское большинство, которому безразлична судьба жертв ЧК – НКВД, безразлична судьба «цвета русской нации». И очередной парадокс русской истории состоит в том, что возрождают память о святынях ЧК именно те представители советского КГБ, которые добрались до вершин власти, шагая по обломкам советской системы.

И последнее. Почему в России, в отличие от всех бывших советских республик, и в особенности от бывших стран Варшавского договора, антикоммунистическая революция, как я осознал, захлебнулась, почему в России так и не появилось широкого морального осуждения преступлений советской власти. Я, сам того не осознавая, уже ответил на этот вопрос. Наверное, дело в том, что у нас, как и до революции 1917 года, так и сейчас, не существует единой российской нации. У нас, как и до революции 1917 года, подавляющее большинство и параллельное ему, активно мыслящее меньшинство, живут в различных системах ценностей. Мы почему-то забыли, что на самом деле у нас, в отличие от стран Восточной Европы, антикоммунистическая революция была инициативой всего лишь меньшинства, т. е. активно мыслящей интеллигенции. А наше русское большинство, когда осознало, что демократические реформы ему ничего не дают, спокойно вернулось к тем привычным ценностям, которыми они жили до 1991 года. И теперь стало понятно, почему мы не можем жить без самодержавия, почему мы вернулись к традициям сверхвластия. Без сверхвластия, без самодержавия лидера страны мы не можем соединить наше традиционное большинство с нашим успешным и креативным меньшинством. В России так и не произошла антикоммунистическая революция, ибо у нас не было и до сих пор нет субъекта для моральной оценки своей национальной истории, для сопереживания мукам и страданиям тех же жертв ЧК – НКВД.

Январь 2018 года

Русофобия Запада – миф, придуманный нашими пропагандистами

В мире нет никакого негативного отношения к русскому человеку

Дело было в США, в декабре 1990 года, в одном из переулков недалеко от Белого дома. После лекции меня провожал к машине, как он представился, сотрудник советского отдела ЦРУ Иван Новгородов. Организатор моей встречи с сотрудниками Госдепа и ЦРУ, занимающимися изучением СССР, руководитель соответствующего отдела в Госдепе Шен Бернс, у которого я жил дома, остался в ресторане, где была организована презентация только что изданной в США моей книги «Умер ли сталинизм?» и, соответственно, моя лекция. Как я помню, все это происходило в каком-то подвальном помещении, в переулке напротив Белого дома. Шен Бернс, который должен был отвезти меня домой, не появлялся, и у нас с Иваном Новгородовым было достаточно времени, чтобы один на один обсудить волнующий его вопрос о политических перспективах Бориса Ельцина. Он был изрядно навеселе (у силовиков США принято совмещать присутствие на лекции с обильным дармовым ужином) и, облокотившись на дерево, говорил мне, что как дитя белой эмиграции он очень обеспокоен возможным приходом Ельцина к власти: «Ельцин со своим суверенитетом РСФСР – это смерть России», – несколько раз повторил мне один из ведущих аналитиков тогдашнего ЦРУ. И только беседуя один на один с Иваном Новгородовым, я понял, почему так долго меня мучили собравшиеся специалисты по России вопросами о возможном исходе борьбы между Горбачевым и Ельциным.

Факты говорят о том, что при всем своем антисоветизме команда Буша-старшего тогда, до ГКЧП, до августа 1991 года, была настроена на сохранение СССР, конечно, без ушедшей к тому времени в самостоятельное плавание Прибалтики, на сохранение СССР во главе с Горбачевым. Никакой политики руководства США начала 1990-х по расколу русского мира, отделения УССР от РФ не было. Тогда в США, начиная с 1998 года, Горбачев воспринимался как ангел с небес, который освободил американцев от страхов, связанных с возможной гибелью в ядерной войне. Мы об этом забыли, но это важно знать, когда мы судим о подлинных причинах распада СССР. Кстати, отсюда, начиная с 1989 года, и повышенный интерес к моей персоне, не только как к члену команды Горбачева, но и как к ученому, личности, соединяющей в себе антикоммунизм с желанием сохранить СССР, сохранить «единость и неделимость» русского мира. Мои белогвардейские настроения были тогда более близки членам команды Буша, чем настроения команды Елены Боннэр, мечтающей о превращении СССР в отдельные «кубики». Госпожа Киркпатрик, тогда – представитель США в Совете безопасности ООН, встреча с которой была организована тем же Шеном Бернсом, на следующий день, прощаясь со мной, так и сказала: «Конечно вы, Александр, хуже говорите по-английски, чем интеллектуалы из СССР, с которыми я встречаюсь в последнее время. Но меня радует, что, в отличие от них, вы не хотите остаться в США и связываете свое будущее со своей страной».

Я вспомнил о своей беседе и с потомком белой эмиграции Иваном Новгородовым, и с госпожой Киркпатрик не для самолюбования, а для того, чтобы показать, что откровенной ложью является нынешняя конспирологическая версия распада СССР, согласно которой и перестройка Горбачева, и распад СССР, и появление в итоге нэзалэжной Украины, произошли при активном участии США. Совсем недавно подобная трактовка распада СССР и создания независимой, антирусской Украины были озвучены на «России-24» в специальном очерке, посвященном истории возникновения независимой, «профашистской» Украины.

Впрочем, для доказательства исходной ложности всех этих обвинений администрации Буша-старшего не нужно никаких моих воспоминаний о встречах и беседах с членами команды Буша в декабре 1990 года. Джордж Буш в своей речи 1 августа 1991 года в Киеве, как известно, призывал руководителей тогдашней УССР не выходить из состава СССР. Это исторический неопровержимый факт, который не укладывается в нынешние модные на телевидении конспирологические версии распада СССР. Не соответствует истине внушаемый ныне телеведущими населению России тезис, что всегда на Западе, и особенно в США, антисоветскость была связана с антирусскостью, что антисоветскость, как любит говорить тот же телеведущий Владимир Соловьев, всегда была завязана на русофобию. Работники Госдепа и ЦРУ, с которыми я общался тогда, в декабре 1990 года, конечно, были все антисоветчиками, но среди них, я ручаюсь, не было никаких русофобов. Хотя бы по той причине, что многие из них, как тот же Иван Новгородов, руководитель советского отдела ЦРУ Джордж Кольт, были потомками белой эмиграции. Дедушка Джорджа Кольта был хозяином магазинов «колониальных товаров» в Москве и в Петербурге. Джеймс Веллингтон, руководитель библиотеки Конгресса США, тоже член команды Буша-старшего, как ученый посвятил свою жизнь исследованию искусства православной России, всегда был откровенным русофилом. Я несколько раз общался с ним в 1995–1996 годах, когда работал приглашенным профессором Вудро Вильсон-центра. Джеймса Веллингтона, как и меня, тогда смущали откровенно антиправославные настроения либералов из окружения Ельцина. Он считал, кстати, как и я, что антикоммунистическая революция в России должна с неизбежностью вести к возрождению православия.

И в этой связи с правдой о подлинных настроениях команды Буша-старшего считаю своим долгом рассказать о том, о чем я умалчивал почти 30 лет. Но т. к. сегодня уже нет Джорджа Кольта и скорее всего теперь на пенсии Шен Бернс, я расскажу о том, как они меня готовили к так и не состоявшейся по неизвестным мне причинам встрече с Джорджем Бушем, и что, как они меня наставляли, я должен был сказать президенту США. Первое, как меня учил Шен Бернс, я должен был сказать, что антисоветская миссия «Свободы» себя исчерпала и что в настоящее время «Свобода» не столько способствует укреплению демократии в СССР, сколько подрыву власти автора перестройки Горбачева. И, во-вторых, что самое интересное, я должен был сказать о необъективности и пристрастиях таких советологов как Бжезинский и Ричард Пайпс, которые несли в себе эмоции из прошлого, эмоции народов царской России и потомков русской эмиграции начала ХХ века. И, как меня наставляли, я должен был сказать, что было бы очень хорошо, если бы в советологию пришло новое поколение молодых американцев, свободных от традиционных антипатий к России. Шен Бернс мне говорил, что если Джордж Буш будет переизбран на второй срок, то уже готов список 200 молодых американцев, преимущественно англосаксов, которые будут посланы учиться русскому языку в СССР. По иронии судьбы, спустя чуть более года, в начале февраля 1992 года я ужинал в Ватикане с тремя названными выше советологами и отвечал на вопросы, которые передал мне через них Папа Римский Ян Павел II. И самое интересное, что ни в десяти вопросах, которые сформулировал для меня Папа Римский, ни в комментариях того же Збигнева Бжезинского и очень активного во время ужина Ричарда Пайпса (Джеймс Веллингтон почему-то все время молчал) не было никакой русофобии. Поляка Папу Римского, как я тогда понял, очень волновала судьба уже некоммунистической России.

Кстати, спустя 5 лет, в декабре 1995 года, накануне президентских выборов 1996 года, я снова выступил уже в самом здании Госдепа перед собранием его работников и работников ЦРУ, занимающихся уже РФ. Но тогда это были совсем другие люди и совсем другие, а именно откровенно антирусские настроения. Они, эти новые работники ЦРУ, почти «чекистки», дамы в кожаных тужурках, были крайне недовольны моим утверждением, что очень велики шансы Геннадия Зюганова победить на выборах. Одна из них, не называя свою фамилию, прямо сказала мне, что я не демократ, не верю в демократические ценности, если я не верю в победу демократа Григория Явлинского на этих выборах.

Так вот, мне думается, что нынешняя конспирологическая истерия по поводу тотальной, как любит говорить Владимир Соловьев, идущей из прошлого русофобии, вредна во всех отношениях. Она прежде всего лишает нас возможности искать контакты, пути сотрудничества, взаимодействия с той частью элиты Запада, которая, несмотря ни на что, сохраняет уважение к русской культуре, к русской литературе, к достижениям русской общественной мысли. Я вообще открыл для себя, что люди, пугающие нас с экранов телевидения тотальной западной русофобией, в силу своего невежества сами являются откровенными русофобами. Проблема в том, что для них понятие «русскость», как, к примеру, показал мой спор с В. Соловьевым, носит этнический характер, завязывается на кровь. Но ведь для культурного человека, как и для дореволюционной России, русскость – это прежде всего культура, это результат творчества народов всей России. Русскость – это прежде всего Достоевский, Толстой, это философы Сергей Булгаков, Семен Франк, Петр Струве, это поэзия Серебряного века. Кстати, все эти нынешние патриоты-конспирологи, которые тесно связывают русскость с советскостью, не учитывают, что все выдающиеся представители русской культуры, за редким исключением, не приняли советскость как большевизм, говорили о несовместимости русской культуры с маргинальной, как они считали, марксистско-ленинской идеологией. Кстати, именно по этой причине наши нынешние попытки, иногда на государственном уровне, снова соединить русскость с советскостью, вредны, ибо отталкивают от нынешней России ту часть западной интеллигенции, которая сохраняет уважение к русской культуре. Кстати, в то время, когда я жил и работал в Польше, в конце 1970-х, вся интеллигенция, и прежде всего интеллигенция Польской академии наук, где я работал, при всей своей антисоветскости сохраняла свое уважение к русской культуре. Кстати, поляк Папа Римский Иоан Павел II, о чем мне рассказывал его друг, социолог Ян Щпаньский, считал Федора Достоевского своим учителем. И было, наверное, что-то в творчестве Федора Достоевского, что грело душу католика кардинала Войтылы.

Понятно, что почти все мои коллеги, сотрудники Института философии ПАН, не скрывали своего негативного отношения к навязанной им, полякам, советской системе. Правда, радовались тому, что у них, поляков, куда больше свобод, чем у нас в СССР. Но, как я помню, тогда все эти свои польские беды – и четвертый раздел Польши в 1939 году, и Катынь, – они связывали не с русскими и Россией, и даже не с СССР, а прежде всего с личностью Сталина. Любой антисталинист был для поляка, как я помню, самым близким человеком. Я был в Гданьске в августе 1980 года, когда зарождалась «Солидарность». Но и в лозунгах «Солидарности», как я точно помню, не было ничего антирусского.

На мой взгляд, вся эта нынешняя истерика по поводу всемирной русофобии провоцируется нашими СМИ не только для того, чтобы отвлечь русского человека от угроз и рисков, связанных с будущим посткрымской России, но и для того, чтобы помешать осознанию нашей собственной, российской ответственности за произошедший среди наших соседей на всем Западе не столько взрыв русофобии, сколько страхов, связанных, как они считают, с непредсказуемостью поведения нынешнего руководства РФ. Сейчас уже не имеет смысла выяснять, можно или нельзя было избежать «русской весны», которая привела, скорее всего, к окончательной гибели русского мира, к окончательному отделению малороссов и белорусов от великороссов. Наверное, эта трагедия, как и исправление ошибок Хрущева, была неизбежным следствием распада СССР. Но, на мой взгляд, только идиот может не понимать, что этнические украинцы не могли спокойно, без негативных эмоций воспринимать наше исправление «ошибок Хрущева», а тем более – активную поддержку, и не только моральную, сепаратистов Донбасса. Ведь нас еще бабушки учили, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За радости одной минуты иногда приходится платить столетиями.

И последнее. Нет на самом деле в мире какого-то исходного, непреодолимо предвзятого, негативного отношения к России, а тем более – к русскому человеку. Все это откровенный бред. Нация воспринимается прежде всего по духовному, моральному качеству ее представителей. Конкретный отдельный русский человек, на мой взгляд, не несет никакой ответственности за действия, ошибки своей всегда, как оказывается, самодержавной власти. Но он, русский человек, как мыслящее существо все-таки обязан осознавать, что все эти нынешние антирусские эмоции возникли не на пустом месте.

Январь 2018 года