Текст книги "Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках"

Зачем Путин вернул Крым: логика осажденной крепости

Как можно спокойно рассуждать о гибели всего человечества

Некоторые политологи полагают, что, якобы, разработанная Путиным еще в «нулевые» стратегия удержания власти с самого начала предусматривала конфликт с Западом, превращение России в осажденную крепость, а самого себя – в лидера нации, который ведет войну с врагами, спасает суверенитет и достоинство русского народа. Отсюда, якобы, и решение присоединить Крым, навсегда связать свое имя с «исправлением ошибок Хрущева», с возвращением «города русской славы» Севастополя с домой. Мол, как рассказывал недавно на «Эхо Москвы» профессор Санкт-Петербургского университета (фамилию его я забыл), было очевидно, что рано или поздно экономические ресурсы всенародной популярности себя исчерпают, и тогда на смену доверия к себе за счет роста доходов придется использовать проснувшийся русский патриотизм, строить консолидацию народа и власти на основе психологии экстрима, ценностей и психологии войны. И действительно, невиданное ранее единение Путина с народом России является уже не столько результатом благодарности за те блага жизни, которые он принес в «нулевые», и даже не результатом преодоления хаоса 90-х, сколько детищем психологии осажденной крепости. Когда кругом тебя окружают враги, не может идти речи о какой-либо демократии, соревновании идей и программ. «На переправе лошадей не меняют!» Правда, нельзя забывать, что не исчерпание ресурсов роста благосостояния людей породило «русскую весну» 2014 года, породило нынешнюю жизнь в осажденной крепости, а, напротив, присоединение Крыма и неизбежные санкции обернулись для нас возвращением к временам, когда выживание становится основной жизненной заботой.

Возрождение привычных для нас настроений «осажденной крепости», традиционных русских настроений жертвы, живущей среди врагов, сделало Путина как никогда популярным среди русского народа. И что поразительно: все прекрасно понимают, что при Путине как президенте они уже никогда лучше жить не будут. Но все равно за последние годы не было руководителя страны, который бы был так близок к народу, как Путин. Отсюда и «будет Путин при власти – будет жить Россия». Отсюда и иррациональный страх перед возможными переменами в Кремле. Нетрудно увидеть, что ситуация осажденной крепости, жизнь в кольце врагов не только ведет к возрождению традиционного всевластия, но и к восприятию его как несомненного блага. И в этом точно Россия – совсем не Запад.

Ничто так не способствует у нас возрождению традиционного русского всевластия со всеми его неизбежными негативными последствиями для ума и сердца нации, как «чрезвычайка». Речь идет о жизни по законам военного времени, о желании быть со всеми вместе, жить, не высовываясь, полностью передоверить себя и свою жизнь единственному и неповторимому лидеру страны. Отсюда и неизбежная для страхов и страстей «чрезвычайки» деформация мозгов, утрата здравого смысла и чувства реальности, утрата желания видеть и знать правду о себе и собственной стране. Отсюда и страсть связывать все свои беды с поисками врагов, невиданная популярность конспирологии. И самое страшное, что породила сегодня жизнь в осажденной крепости – деформация русской души, утрата чувства совести, какое-то тупое человеконенавистническое государственничество. Русскость сегодня многими связывается с любовью к Сталину, руководителю страны, который несет прямую ответственность за гибель миллионов людей, за муки и страдания узников ГУЛАГа. Сегодня почти половина россиян убеждена, что массовые жертвы в сталинскую эпоху, жертвы во имя «идеалов социализма» не только допустимы, но и оправданы.

Но все же правда состоит в том, что эта страшная цена, которую мы платим за новые импульсы любви к Путину, не была заранее запланирована. Всего этого могло и не быть. Глубоко убежден, что не было никакой исторической необходимости во всей нынешней ядерной публицистике, всех этих нынешних разговорах о том, когда и при каких условиях Путин будет иметь право дать команду уничтожить все человечество. Изначальный драматизм русской судьбы как раз и состоит в том, что случайность является подлинным творцом нашей русской истории. Не было бы никакого Евромайдана, никакой гражданской войны на Донбассе, ни произошедшей смерти русского мира, если бы советники Путина посоветовали ему всерьез поговорить с Януковичем еще в 2012 году, когда он начал вести переговоры об экономической ассоциации с Евросоюзом. Не было бы всей этой трагедии, породившей антирусскую Украину, если бы Путин проявил присущую ему в прошлом трезвость и увидел утопизм навязчивой идеи Сергея Глазьева принудить Украину к участию в Таможенном союзе. Вообще надо понимать, что страны с единовластием их вождей вообще не в состоянии проводить последовательную, долговременную стратегию. Всевластие случайности является обратной стороной всевластия наших русских руководителей. Пришел к власти в СССР Горбачев, который захотел невозможного – соединения демократии со сталинской системой, – и советский строй рассыпался за несколько лет. Глубоко убежден, что, если бы Ельцин вместо силовика Путина с его ностальгией об утраченной великодержавности сделал бы своим преемником успешного хозяйственника Егора Строева, привязанного всей своей душой к земле, то у нас была бы совсем другая история. Я уже не говорю о том, что если бы Ельцин рискнул сделать своим преемником Евгения Примакова, друга Киссинджера, то не было бы сегодня второго издания «холодной войны». Я не настаиваю на том, что без Путина жизнь русского человека стала бы лучше, но я точно убежден, что не будь его, у нас была бы совсем другая история. Да и Путин, на мой взгляд, в «нулевые» был каким-то другим человеком. Да, он в мюнхенской речи напоминал Западу о традиционной русской «привилегии» проводить независимую внешнюю политику. Но, помните, при всем при этом он говорил, что мы сегодня осознаем, что мы другие, чем в СССР, что у нас совсем другие экономические и социальные возможности. В мюнхенской речи Путин гордился тем, что русский человек сам, по собственной воле, разрушил Берлинскую стену во имя того, чтобы прийти в мир демократии, свободы и ценности человеческой жизни. А сегодня, как мы видим, он любит рассуждать о том, когда и при каких условиях он даст команду уничтожить все человечество. На мой взгляд, есть что-то трагическое, опасное во всех этих настроениях современной России и ее руководителей.

Кстати, планировать новое издание «холодной войны», нечто, подобное нынешней игре ядерными мускулами, на самом деле было рискованно. Не всегда и не во всех случаях русский человек, оказавшись в осажденной крепости, проникается пламенной любовью к лидеру страны. Помните, в начале войны с гитлеровской Германией более 3 миллионов советских солдат «по велению сердца» сдались в плен на милость противника. Не следует забывать и то, что еще совсем недавно в России царили совсем другие настроения, совсем недавно люди приговаривали: «Лишь бы не было войны!» Сам по себе факт, что после присоединения Крыма настроения изменились коренным образом и появилась готовность (не знаю, насколько она глубоко сидит в современном человеке) погибнуть во имя того, чтобы «дать по морде зарвавшимся америкосам», является неожиданным, пока что труднообъяснимым. В нынешнем российском патриотизме есть много иррационального, на мой взгляд, крайне опасного и болезненного. В какой-то степени Путину и нынешней власти просто повезло: оказалось, что сегодня как никогда русский человек готов жить в осажденной крепости и переносить все тяготы начавшегося активного противостояния с Западом. Правда состоит в том, что ядерный электорат Путина, который принес ему чемпионские результаты на мартовских президентских выборах, оказался «ядерным» еще и в том смысле, что смело смотрит в глаза возможной гибели России и всего человечества.

И, наверное, это произошло в силу того, что ушло из жизни то поколение русских, советских людей, которое видело своими глазами, что такое ужасы войны, прочувствовало, что такое страдать во время настоящей войны, которое вынесло из ужасов войны сознание ценности человеческой жизни, самого существования человека на земле. А вместо тех, кто ушел или окончательно уходит, кто знал из своего опыта, что такое война, приходят тридцатилетние – сорокалетние, для которых война – это компьютерные игры, для которых война – это нечто такое, о чем на самом деле они не имеют ни малейшего представления. И правда состоит в том, что и автор этих размышлений – тоже дитя войны, которому близка философия жизни, которая была характерна для тех, кто прошел через ужасы окопов, атак в полный рост на вражеские позиции, и, тем не менее, остался жив. Я лично принадлежу к тем, у которых нынешние рассуждения о возможной гибели человечества вызывают моральный протест. Наверное, еще и потому, что я из личного опыта знаю, что такое «холодная война», и как она может перейти в настоящее ядерное противостояние России и США. В самую опасную ночь Карибского кризиса 1961 года я как радиоразведчик 108 полка Осназ подслушивал переговоры пилотов американских Б-52, которые летали обычно в Средиземном море. И вдруг, как я помню, тогда, ночью, вместо того чтобы на связь с командованием выходил один самолет в час, они один за другим, через каждые 10–15 минут заявляют о себе в эфире. И я помню, каким смятением, настроением страха дышали переговоры американских пилотов между собой и Центром в Майами. И только потому, что им изменили обычный маршрут и вместо того, чтобы возвращаться домой уже после Ливии (там была одна из их баз), они получили приказ двигаться к Черному морю. А мы, радисты, и сидящие рядом с нами дежурные офицеры со страхом ожидали, когда эти Б-52 начнут запускать ракеты с ядерными зарядами в сторону СССР. Вот эта близость перехода от «холодной войны» к «горячей» я ощутил тогда, когда мне было всего 20 лет. И поэтому повторяю, я ощущаю себя чужим человеком в этой новой, непонятной для меня России, где люди позволяют себе роскошь так спокойно рассуждать о возможной гибели человечества. Не знаю, чем вся эта жизнь в осажденной крепости, рожденная «русской весной», закончится, и сможем ли мы, русские, когда-нибудь стать нормальными людьми и думать прежде всего о том, как сохранить жизнь, которую нам дал Бог, сохранить с таким трудом создававшуюся тысячелетиями человеческую культуру. Но точно знаю, что люди, неспособные прочувствовать всю противоестественность их разговоров о возможной смерти человечества, на самом деле неспособны принести радость ни себе, ни людям, ни своим детям.

Апрель 2018 года

Русская нация – это миф

Единение народа не терпит равнодушия к пролитию крови соотечественников

Я для себя в последнее время обнаружил, что народ, как правило, начинает искать для себя особую идею, когда у него отсутствует или угасает национальное чувство, когда уже нет ничего, что бы связывало людей душой, а не георгиевскими ленточками напоказ. И я думаю, не случайно в последние дни темой наших многочисленных телевизионных шоу стала русская национальная идея. «Крым наш», как и всякий патриотический восторг, угасает, и мы возвращаемся в 90-е, и под руководством Романа Бабаяна начинаем искать, как бы соединить тех, кто за «палату № 6» с теми, кто поддерживает «пятую колонну». Кстати, раз я вспомнил о Романе Бабаяне, то обращает на себя внимание, что его соотечественники в Армении ищут не какую-то свою особую национальную идею, а борются с коррупцией, ищут пути к свободе, человеческому достоинству, к равенству всех перед законом. Народы, отличающиеся сплоченностью, заботой друг о друге, умением сопереживать беды соседа как свои, к примеру, евреи, армяне, среди славян – поляки, не искали и не ищут никакой «национальной идеи».

Все русские мыслители, которые искали русскую идею, почему-то не обращали внимания на очевидное, что русской нации как чего-то целостного, органического никогда не было, что на самом деле не было ничего общего между подавляющим большинством населения (речь идет, наверное, о более чем 90 %) и горсткой образованной России. Мы почему-то до сих пор не учитываем, что величайшая русская культура, величайшая русская литература были чужими для этой подавляющей части населения. Ведь эти безграмотные люди просто не могли прочитать ни Пушкина, ни Тургенева, тем более – Толстого и Достоевского. О какой национальной идее может идти речь, когда на самом деле в стране одновременно сосуществуют две нации? После Петра этот раскол между темной, невежественной массой крестьян и дворянством, которое училось говорить по-французски, резко увеличился. Деникин в своих «Очерках великой смуты» вспоминал, что даже церковь, религия не вошла в плоть и кровь русского народа. Как только произошла Февральская революция, солдаты перестали причащаться, а полковые церкви очень часто превращали в отхожее место. И именно по этой причине большевикам в России удалось то, что не удалось коммунистам ни в Польше, ни в Венгрии, ни в Чехословакии, а именно привлечь народ к разрушению церквей, к надругательству над национальными святынями, над памятниками прошлого.

Кстати, большевики, как признавал в своих воспоминаниях о революции Лев Троцкий, потому и победили, что не побоялись использовать недоверие, ненависть неграмотной России к «человеку в пенсне», ненависть к богатым, к профессорам, не говоря уже о ненависти к дворянству. О какой национальной идее могла идти речь, если, как писал в своих «Очерках великой смуты» Антон Деникин, солдаты из крестьян, покидающие фронт, приговаривали: «Мы тамбовские, до нас немец не дойдет». Но я сейчас не о полемике между русскими философами о сущности русской идеи. Я о том, чтобы вместо споров о русской идее начать серьезный разговор о формировании русской нации как чего-то органичного и целостного, разговор о том, что превращает народ в нацию, и чего нам для этого не хватает. И здесь для нас, русских как славян, на мой взгляд, будет полезен опыт поляков, которых мы так не любим. Еще в 80-м году прошлого века, когда судьба занесла меня в гущу событий, связанных с зарождением «Солидарности», я обнаружил для себя, когда и с чего начинается нация. Главную идею начавшегося тогда восстания польского рабочего класса сформулировал епископ Волошин из Торуня, и она звучала следующим образом: «Поляк в поляка не стреляет». И действительно, тогда, когда 9 миллионов поляков заявили о своей солидарности с восставшими рабочими Гданьска, не прозвучало ни одного выстрела. И не забывайте, еще в 1970 году Гомулка из пулеметов расстреливал демонстрации рабочих в том же Гданьске. Как видно, не сразу поляки пришли к пониманию того, что подлинная нация начинается с отказа от применения оружия в политической борьбе.

Не могу не вспомнить, что борьба Ельцина со Съездом народных депутатов РСФСР не обошлась без человеческих жертв. Кстати, ни одна политическая сила – ни власть, ни либералы, ни коммунисты – никогда не вспоминают о гибели почти 200 людей во время событий 4 октября 1993 года. И, на мой взгляд, это первый признак того, что на самом деле нет у нас никакой русской нации. Вспомните, с каким равнодушием, даже с любопытством тысячи москвичей наблюдали, как из танков расстреливают людей, пришедших тогда защищать русскую демократию, пришедших к Белому дому. Повторяю, несовместимо национальное чувство с тем равнодушием, простым любопытством, с которым москвичи наблюдали за очередной русской трагедией, кровавой трагедией, которая разыгрывалась на их глазах. Я, спустя несколько дней, в своей статье «Россия сегодня больна душой» (Труд, 12 октября 1993 г.) писал, что «даже если бы на улицах Москвы и в Белом доме погибло бы в 10 раз больше людей, то они, безучастные к чужому горю русские люди, все равно бы не содрогнулись, все равно бы утверждали, что они не понимают, кто прав, кто виноват, – Ельцин или Хасбулатов».

Не было русской нации ни в 1917 году, когда невежественная Россия расправлялась с образованной Россией, не было русской нации и в начале 1990-х. Ни власть, ни церковь, ни руководители Съезда народных депутатов РСФСР не сделали ничего, чтобы избежать кровопролития. Нет русской нации тем более сейчас, когда люди, называющие себя русскими, демонстрируют поразительное равнодушие к гибели, мукам миллионов своих соотечественников, погибших в результате сталинского террора. Кстати, все это говорит о том, что не будет никогда русской нации, если мы на государственном уровне не осудим преступлений против русского народа, против человечности, совершенных большевиками, совершенных прежде всего Сталиным. А нынешний раскол между просталинским большинством и меньшинством, исповедующим христианское «Не убий», свидетельствует о том, что никакой русской нации как чего-то целостного, единого в духовном и моральном отношении не существует. Показательно, что доля россиян, считающих репрессии Сталина преступлением, за последние 10 лет снизилась почти в 2 раза, с 72 до 39 %.

Единение на радостях побед нетрудно достигнуть, даже если эти победы несут в себе в скрытом виде новые беды. Но подлинное единение, глубинное единение народа создается на основе сопереживания национальным катастрофам и национальным трагедиям, на основе сопереживания мукам и страданиям своих соотечественников. И наша русская трагедия состоит в том, что у нас нет и никогда не было самого главного для создания нации – способности погрузиться душой, пропустить через себя страдания своих соотечественников, ощущать национальную трагедию как свою личную. Последнее свойственно евреям, армянам, полякам. Но, как я уже сказал, сопереживание бедам и страданиям своих соотечественников абсолютно не свойственно русским, а потому нет и на самом деле не было никакой русской нации.

И еще один урок, который нам, русским, преподносят продолжающие создавать свою полноценную нацию поляки. 10 апреля этого года польское телевидение он-лайн транслировало то ли митинг, то ли молебен, посвященный открытию памятника жертвам Смоленской катастрофы 2010 года. Не столько памятника, сколько простого католического деревянного креста с именами погибших. Площадь в Старом городе, напротив резиденции Примаса – польской католической церкви – не вместила всех тех десятков тысяч, которые хотели сюда прийти. Поляки с цветами, свечками пришли почтить память о гибели цвета польской нации. Прекрасные грустные лица люде, сопереживающих национальную утрату. Это, кстати, еще свидетельство того, что подлинная нация зиждется на умении простого народа видеть в элите, в интеллигенции цвет, соль твоей собственной нации, осознавать, что ее гибель является национальной драмой. Но есть ли у нас в нынешней России хоть один патриот, который бы ощущал, в своих речах и выступлениях вспоминал о гибели самого главного, что у нас было до революции 1917 года, вспоминал о целенаправленном истреблении большевиками русской национальной элиты с 1917 по конец 1930-х? Поляки бы навсегда прокляли своего лидера за то, что он истребил хотя бы одну фигуру, равную Флоренскому, Мандельштаму, Кондратьеву, Чаянову, Николаю Вавилову и т. д. А у нас – напротив, особенно в «крымнашевской» России, память об уничтожении Лениным и Сталиным русской национальной элиты осуждается как «очернительство русской истории и русского народа». О какой русской нации может идти речь при нашем поразительном равнодушии к гибели русской дореволюционной и советской элиты?

Но больше всего меня во всех этих речах, посвященных трагедии Смоленской катастрофы, поразили слова брата погибшего Леха Качиньского Ярослава о том, с чего должна начинаться подлинная нация, польская нация. Мало быть свободными, чтобы стать нацией, говорил Ярослав, надо еще уметь самое трудное – соединить свою свободу с правдой о себе. Не может быть свободной нация, говорил он, которая живет во лжи, которая боится правды о себе. И здесь он говорил о том, что причина Смоленской трагедии в нас самих, в нашей «польской беспечности», неумении видеть, считаться с реальностью, думать о своей безопасности, о том, что прежде всего надо сохранить нашу польскую нацию.

Но, на мой взгляд, нынешняя русская трагедия состоит не только в том, что у нас в российской истории так и не сложилась полноценная нация как единство людей, ощущающих постоянную заботу друг о друге, людей, погруженных душой не только в радости, но и в драмы своего народа. У нас не сложилась нация и как единство людей, способных перенести без уныния, без страха правду о себе, о своей истории, правду о собственной власти. Трагедия состоит еще и в том, что возрождение при Путине традиционного русского самодержавия обернулось, как я уже сказал, ростом равнодушия к страданиям наших предков. И самое поразительное – возрождение русского самодержавия обернулось непримиримым, агрессивным отношением к правде о наших слабостях, о наших ошибках. Мы, упаси бог, никогда не вспомним о тех страданиях, которые мы принесли народам Восточной Европы вместе с нашим большевистским социализмом. На самом деле сегодня мы, сами того не сознавая, превращаемся в анти-нацию, в сообщество людей, которые уже не люди, которые отвергают все, на чем держится подлинное, духовное, сердечное единение народа.

Май 2018 года