Текст книги "Первое ракетное соединение нашей страны"

Начальник отделения полковник В. М. Ворожцов имел высокую общевойсковую подготовку, обладал качествами и задатками руководителя высокого уровня.

Его заместитель – подполковник Г. И. Суровцев, имея высочайшую специальную и техническую подготовку, дополнял своего начальника в этом направлении.

Офицеры отделения И. Ф. Морозов, Н. В. Бондаренко, Г. А. Горбачев, Э. П. Кривошеев были ведущими специалистами дивизии по своей специальности, проявляя в работе высокую компетентность. Приходилось много и интенсивно трудиться над разработкой боевых документов, планов, справок-докладов и других многих и многих документов по линии ответственности. В отделении заметно выделялся своим уровнем подготовки И. Ф. Морозов, которому поручали составление докладов и выступлений для руководства дивизии.

Комдив – генерал-майор Б. А. Акимов иногда лично ставил задачи офицерам оперативного отделения на подготовку тезисов выступлений. За качественную подготовку документа командир дивизии не забывал публично поблагодарить исполнителя, что, конечно, не забывалось.

Имея высокую штабную подготовку, Б. А. Акимов был примером для штаба в работе с документами. Его резолюции были лаконичными и конкретными, отточенными по формулировке и не вызывали ни тени сомнения в их исполнении. Он никогда не впадал в уныние и панику, даже в сложных условиях обстановки, всегда поддерживал среди офицеров позитивное настроение и оптимизм.

Сам генерал был страстным охотником и рыболовом, и это дело в дивизии было организовано на самом высоком уровне. Об этом свидетельствует хотя бы то, что офицер, заступивший на боевое дежурство на командном пункте дивизии, должен был быть готовым утром доложить командиру о температуре, волнении моря и ветре в районе Полесска (основном месте его рыбалки). Офицерам, дежурящим на КП соединения, предписывалось звонить командиру во внеслужебное время только в связи с чрезвычайными происшествиями, по медицинским вопросам, а также рыбалке и охоте.

При подготовке докладов по итогам проверок подчиненных частей командир требовал конкретных сведений и недостатков, уделяя особое внимание действиям командиров и начальников, умел препарировать порядок их действий, адресно высказывая свои замечания. Он умел импровизировать и чётко выражал свою мысль. Иногда, находясь в зале при проведении очередного разбора и «видя участь» некоторых офицеров, у меня не раз возникала мысль: «И зачем я включил в доклад того или иного командира…».

Так сложилось, что с должности старшего помощника начальника оперативного отделения офицеры, как правило, выдвигались на должности полкового звена. Естественно, что и меня постепенно готовили для назначения в качестве начальника штаба полка.

Не могу не сказать о том, что в это время началась оголтелая кампания по резкому омоложению кадров, были установлены возрастные и образовательные цензы для кандидатов к назначению на вышестоящие должности. Приложили руки к этой вакханалии с кадрами тогдашний министр обороны маршал А. А. Гречко и начальник ГУКа генерал армии И. Н. Шкадов. По их вине тысячи высоко подготовленных офицеров, в том числе фронтовиков, лишились служебной перспективы, а и их знания и опыт оказались потерянными для армии. Эти «меры» буквально погубили многих толковых офицеров, которые в одночасье стали бесперспективными. Показательно, что никто из руководящего состава РВСН не выступил против этих вредных тенденций.

Впоследствии, проходя службу в управлении кадров РВСН, я не раз убеждался в том, что многие руководители высокого ранга за время службы со временем стали прежде всего заботиться о личном благополучии, а не о деле. К слову, один из уважаемых работников УК РВСН полковник Л. Н. Колесников на одном из совещаний очень чётко оценил то, что произошло тогда с офицерскими кадрами словами: «Один человек с больным воображением придумал глупость, а все остальные начальники как попугаи ему поддакивают…». К этим словам мне нечего добавить, кроме того, что открылись шлюзы для дальнейшего продвижения офицерам, главным достоинством которых была только молодость.

При очередном годовом подведении итогов, которое проходило в г. Кармелава (я сопровождал командира с комплектом боевых документов) генерал-майор В. М. Егоров предложил мне должность начальника отделения кадров. Для меня это было большой неожиданностью, так как об этой ипостаси никогда не думал. Мои сомнения развеял заместитель начальника отдела боевой подготовки армии Алексей Павлович Буров, глубоко уважаемый мною человек, с которым мы неоднократно работали в частях армии. Его мнение для меня значило очень много, и с его напутствия я скоро возглавил кадры дивизии. К тому же я неплохо знал офицерский состав и кадры прапорщиков соединения.

Началась новая для меня работа, стали налаживаться контакты с командирами основных частей и подразделений дивизии, планово проходили кадровые назначения и перемещения. В дивизии были довольно сильные командиры полков и начальники РТБ, с которыми у меня установились рабочие контакты.

С удовольствием хочу вспомнить Р. С. Караваева, Ю. И. Ананьева, А. А. Свирина, Б. И. Журавлева, В. Д. Кукушкина, В. М. Шоботова, И. А. Яшанова, Ю. Е. Ступенькова и других.

Исключением был командир Знаменского полка Е. А. Чумаков (он сменил в должности А. А. Оспина). Подтверждение сведений о неадекватном поведении командира 330 рп поступили к нам с Дальнего Востока от его прежнего командира. Обладая скрытным характером, подозрительностью и некоторой таинственностью в манерах поведения Е. А. Чумаков практиковал в отношении подчиненных авторитарный стиль руководства с использованием репрессивных мер. Генерал-майор В. М. Егоров, не без моей подсказки, решительно пресекал попытки командира полка обложить офицеров незаслуженными взысканиями. Пришлось потратить немало усилий, чтобы «сдемпфировать» последствия действий такого командира.

В своей работе я часто взаимодействовал с заместителем командира дивизии полковником Геннадием Яковлевичем Карагодиным, бывшим военным лётчиком, Спокойный, выдержанный, уравновешенный, с чувством юмора, он пользовался заслуженным авторитетом в дивизии, и с ним было легко и приятно работать. Жаль, что Г. Я. Карагодин рано ушел из жизни.

Вместо Г. Я. Карагодина на должность прибыл подполковник В. В. Субботин, пользовавшийся особым благоволением со стороны главкома РВСН В. Ф. Толубко. Благодаря такой протекции В. В. Субботин получил досрочно очередное воинское звание, в дальнейшем был назначен командиром нашей дивизии, получил высокую государственную награду – орден Ленина. Не хочется сегодня полностью характеризовать этого военного деятеля, но я думаю, что не зря комдив В. М. Егоров в свое время говорил о том, что у Субботина единственное положительное качество – это исключительное здоровье. Тут уж не прибавить, не убавить к сказанному.

Помнится, как на совещании командир дивизии ставил задачу В. В. Субботину на проверку боевого расчета силами инструкторской группы и самоуверенный ответ последнего о том, что для проверки и оценки действий личного состава батареи ему никто не нужен. Вот и весь уровень ответственности этого, с позволения сказать, «полководца новой формации».

Начальник штаба дивизии полковник Михаил Иванович Романюк, был энергичным, подтянутым, с образцовой строевой выправкой, офицером, которого несколько тяготила штабная служба. Его коньком были проведение строевых смотров, парадов, прохождений и построений. Он умел проводить эти мероприятия с блеском.

Мне вспоминается, как мы вместе с начальником ВШМС дивизии подполковником М. Н. Яковлевым решили отметить юбилей ветерана дивизии майора В. М. Дорофеева. Как положено, купили подарок, подготовили приказ и грамоту, и осталось только определиться, кто из командования дивизии проведет это мероприятие. Доложив о подготовке мероприятия командиру, я получил указание обратиться к М. И. Романюку. Михаил Иванович, еще не дослушав сути вопроса, уже набирал номер телефона начальника оркестра, а потом отдал всем исчерпывающие указания. В ВШМС на плацу нас уже ждал личный состав в парадной форме с развернутым знаменем. Все было организовано на высшем уровне, но в то же время очень тепло, по-человечески. Офицерам очень понравился ритуал поздравления, а сам В. М. Дорофеев был безмерно счастлив. Такое не забывается.

В 1975 году мне была предложена должность в управлении кадров РВСН, и вскоре состоялся приказ о моем назначении. Расставание было нелёгким, так как я считал очень важным, кто займет должность, от которой зависят судьбы многих офицеров и прапорщиков, которых я знал лично.

В коротком очерке трудно сказать о многих хороших людях дивизии. За рамками очерка остались многие знаменательные события не только в жизни нашего соединения, но и в жизни моей семьи, незримо связанные с Гвардейском. Гвардейск остался в жизни местом рождения моего младшего сына – Виталия, а его уютные улочки и брусчатая мостовая часто с теплотой возникают в памяти.

Я рад, что ветераны дивизии не растворились в повседневных делах, не забыли славную историю нашего героического соединения, которого, к сожалению, уже нет в боевом строю Ракетных войск.

Как это было

Иванченко Юрий Васильевич, полковник в отставке

– Гвардейск, бывший Тапиау, по тому времени, был небольшим городком, мало пострадавшим от войны, т. к. его, освобождая от немцев, взяли без боя, и старожилы-фронтовики рассказывали, что, войдя в город, они в квартирах находили на столах горячий, приготовленный к завтраку кофе. Таким стремительным, мощным, а главное неожиданным оказался бросок наших атакующих сил, что немцы с большим трудом успели убежать, побросав всё.

Городок утопал в зелени. Улицы, аккуратным образом вымощенные брусчаткой, поддерживались в идеальном порядке. Кроме того, сплошные потоки дождевой воды смывали всю грязь и пыль. Дожди же здесь являлись явлением частым. Мне и моей супруге Гвардейск нравился, но находиться в нём лично мне приходилось мало, что объяснялось служебными обязанностями (боевое дежурство, командировки, наряды).

Достопримечательностями городка были богатейший книжный магазин, «морской» кооперативный магазин, в котором продавались всякие заграничные товары и продукты. Ещё имелась колония строго режима. Всё это, составляло, так скажем, внешний фон, но служба – есть служба. Отпуск мой закончился. Мне предстояло на довольно длительное время убыть на «точку», т. е. туда, где находились наши боевые, стартовые и технические, позиции. Там мы изучали ракетную технику и несли боевое дежурство.

Вернувшись в Гвардейск, я услышал от своей любимой жены:

– Юра, я так не могу жить. Я, наверное, уеду домой.

– Что ж, уезжай, – ответил я, – только решай окончательно и сразу, дабы людей не смешить.

На следующее утро я вновь отправился на «точку». Описать всё, что я в то время чувствовал, невозможно, поэтому делать этого и не стану.

В городок на этот раз уже не спешил, но ночевать-то где-то надо, и я пришёл на свой чердак, где мы с женой сняли комнатку. Каковы же были мои радость и счастье, когда на нашем чердаке я увидел и обнял свою жёнушку. Она никуда не уехала, и разговор на эту тему больше никогда не возникал между нами.

Вернёмся, однако, в Калининградскую область 1959 года. Служба и наши «посиделки на точках» продолжались. Их неэффективность стала очевидна к концу лета. Ютились мы в палатках без какого-либо намёка на уют. Ракетная техника находилась под открытым небом. Стало ясно, что наскоком настоящего боевого дежурства нам не организовать. Необходимо строительство капитальных комплексов и для личного состава, и для техники.

Для начала отделения боковой радио коррекции (БРК) были отведены с точек в расположение полевой дислокации дивизионов. Задумка состояла в том, что в случае объявления тревоги дивизион БРК совершит марш и успеет занять боевую позицию. Правда, даже нам, молодым лейтенантам, было ясно, что совершение 60-тикилометрового марша колонной специальной техники, составляло определённую сложность, учитывая трудно проходимые лесные дороги, особенно в дождливую погоду, которая имела место почти каждый день. Однако правила игры задавались не нами и даже не нашими непосредственными командирами.

Пятая батарея второго стартового дивизиона, где я служил, имела на редкость уравновешенный коллектив офицеров. Тон задавал комбат капитан Виктор Гранкин. Это был сероглазый, внешне спокойный, улыбчивый человек, но с железной хваткой, особенно, когда дело касалось боеготовности, судеб подчинённых ему людей, службы и быта всего его личного состава. Имел он к тому времени уже основательную житейскую мудрость и обычно всегда находил правильные решения вопросов в очень сложных ситуациях. Его опыт стартовика, прошедшего службу на ракетном полигоне Капустин Яр, был просто бесценным учебным пособием для всех наших офицеров и солдат.

Начальником стартового отделения нашей батареи являлся лейтенант, молодой по званию, но уже опытный специалист-ракетчик, Василий Олесь. Это тот самый Олесь, который затем стал начальником штаба ракетной дивизии в посёлке Ясное (Оренбургская область). Худощавый, поджарый, сероглазый Василий был исключительно остроумным человеком, но и командовать умел умело и грамотно, не сюсюкал с подчинёнными, но об их быте заботился на все, как говорится, сто процентов. Его жёсткой и принципиальной оценки каких-то фактов служебной деятельности побаивались даже наши начальники.

Начальником двигательного отделения был Вениамин Абрамов. В нём просматривалась природная мягкость интеллигентного человека. Правда, он её пытался скрывать, считая покладистость неуместной в довольно-таки суровых, армейских (с ракетным уклоном) условиях жизни. Специалистом он был отменным, имел высшее образование, но вот служба у него как-то не складывалась.

Должность начальника электроогневого отделения занимал старший лейтенант Вячеслав Калинин. Высокий, стройный парень, дамский сердцеед, анекдотчик, душа любого застолья и мастер преферанса, но специальность свою знал прекрасно и службу правил очень хорошо.

Несколько слов о преферансе, об этой не игре, как мы тогда говорили, а науке. По большому счёту РВСН должны поставить памятник тому, кто придумал сие увлекательнейшее времяпрепровождение, если в нём, конечно, отсутствовал элемент обмана и наживы. Преферанс спасал от смертной тоски и глубоких депрессий многие поколения ракетчиков, особенно на самой ранней стадии становления РВСН.

Помню, как урезонивал командир дивизиона подполковник, фронтовик Чуняев замполита капитана Зайцева. В офицерском общежитии, созданного путём разделения сборно-щитовой (как её мы окрестили – сборно-щелевой) казармы на клетушки, слышимость была абсолютной. Замполит стучал в дверь и требовал её открыть. Проходивший мимо общежития подполковник Чуняев одёрнул капитана за руку и сказал:

– Слушай, Зайцев, оставь ты, ради Бога, их в покое.

– Так они, товарищ подполковник, в карты играют и спирт пьют.

– Давай, замполит, – перейдя на шёпот, сказал командир дивизиона, – пойдём ко мне, выпьем немного, посидим…

Середина августа в прибалтийских лесах – это уже настоящая осень, а в 1959 году, вообще, над нами «разверзлись хляби небесные». Непрерывные и холодно-нудные дожди превратили лесные дороги в непроходимые огромные лужи, в наших палатках стояла вода по щиколотку, техника, несмотря на постоянно проводимые парковые дни, потихоньку ржавела. Сидение в лесу постепенно превратилось в самоцель, становясь непонятным всему личному составу. Тонус людей падал. Даже вопросы примитивного быта для солдат и офицеров становились неразрешимыми. О бане не было и речи. Командиры по субботам. загоняли голых солдат в речку Дейму с кусочком мыла – видимость помывки. Это привело к массовому заболеванию – фурункулёз. Воинская дисциплина падала.

Однако, невзирая на «тяготы и лишения военной службы», молодые и отчаянные офицеры находили выход и здесь.

Когда личный состав после отбоя затихал, в наших палатках начиналось движение. Направление движения лейтенантов имело вектор на Дейму. Это внешне было похоже на всеобщую любовь к ночным купаниям в свинцовых водах прибалтийской реки. Суть же заключалась в том, что, переплыв реку, можно было оказаться в городке, правда, после двухчасового марш-броска. Схема отличалась простотой и находчивостью. На противоположном берегу Деймы (под заветным кустиком) лежали спортивный костюм и кроссовки, а бег по пересечённой местности для офицеров, подготовленных в «кузницах» маршала Жукова, был так же естественным, как обычное дыхание.

Напомню, что по приказу министра обороны Г. К. Жукова существовал обязательный ежедневный, как правило, перед обедом в течение целого часа бег вперемежку с ходьбой для всех военнослужащих (от рядового солдата до командира полка).

Таким образом, ночь распадалась по схеме «туда – там – оттуда» на следующие этапы. Заплыв, марш-бросок, общение с девушкой, женщиной, уж как кому повезёт, затем в обратном направлении марш-бросок, снова заплыв, с таким расчётом, чтобы точно в срок успеть на утренний развод.

Ничего не попишешь: молодость, энергия, желания.

Несколько циклов такого «офицерского многоборья» в течение месяца приводили лейтенанта в состояние душевного равновесия, в сочетании с измотанностью и лёгким головокружением. «Батя», командир дивизиона, конечно, знал об этих супермарафонах, но как офицер-фронтовик совершенно отчётливо понимал нужность подобной разрядки, не предпринимая никаких суровых мер, в отличие от штабников, которые сочиняли и присылали нам грозные приказы, указания, директивы, находясь, при этом, заметьте, рядом с любимой женщиной и в тёплых квартирах.

 
Дейма – не широкая, не бурная река,
Ежедневный утренний развод,
Но преградой лейтенантам всё ж была.
Он без лейтенантов не пройдёт.
 

Смею утверждать, что те самоволки не являлись результатом нашей несознательности, разболтанности или легкомыслия. Они происходили после трезвого анализа боеготовности дивизиона. Если состояние лесных осенних дорог оценивать не по штабной карте, а, исходя из реальной обстановки и возможностей нашей техники, то ГЧ к ракетам могли поступить к нам с баз их хранения в лучшем случае через 12 часов. Обычная же их доставка составляла около 20 часов. За это время из городка можно даже доползти.

Конечно, копился опыт несения боевого дежурства, выявлялись недостатки, проводились уточнения, доработки, но то, что на самых первых порах существования РВСН игнорировался и человек, и его нужды, было очевидным. Впоследствии об этом самом человеческом факторе напишут десятки диссертаций, разработают сотни методик и рекомендаций, но то, что было, то было: «ребёнок», т. е. Ракетные войска стратегического назначения, рождался в полевых условиях, в муках и, к сожалению, повторяя ошибки прошлого.

Первая ошибка – это желание «шило в мешке утаить». Жить и служить ракетчикам приходилось в глухомани, вдали от транспортных и электрических магистралей, без линий связи, а порой и почты. Практически всё приходилось строить в отрыве от мало-мальски нормальной житейской и нфрастру кт у ры хотя бы небольшого города и ли посёлка. Военные городки возводились без соблюдения норм водоснабжения, канализации, снабжения их продуктами питания, промышленными товарами, а также ГСМ. Жизнь в таких городках при совершенно примитивном быте приводила к огромным расходам, отнимала много сил, времени и энергии за счёт, естественно же, снижения уровня боеготовности частей и подразделений.

Вторая ошибка – это стремление прикрыть несовершенство системы боевого управления и плохое состояние дорог подъезда к позиционным районам излишним и просто бессмысленным сидением боевых расчётов на точках, что откровенно смахивало на показуху.

Третья ошибка – это, по моему, главная из всех перечисленных мной заключалась в том, что эти «посиделки» решали лишь политические задачи, от командования почти никак не зависящие. Объяснять же личному составу приходилось, отталкиваясь от концепции самой, что ни на есть реальной боеготовности и ответственности за неё перед страной. Однако люди всё видели и воспринимали конкретную обстановку, и им подобные объяснения казались некомпетентностью и недальновидностью своего командования. А уж молодые лейтенанты пытались запросто решать свои проблемы, доходя и до обращения непосредственно к министру обороны.

Потом-то и мы начали понимать глубинную подоплеку некоторых решений (например, Карибский кризис 1962 года заставил призадуматься), но откровенную бестолковщину, рождаемую «принципом», чтобы служба мёдом не казалась, я, имеющий 39 лет службы в рядах Вооружённых Сил, да и многие мои сослуживцы, понять не можем.

В конце октября 1959 года, после учений, которые показали, что даже при максимальной самоотверженности и самоотдаче всех боевых расчётов, необустроенность позиционных районов ведёт к задержке выполнения поставленных задач. Тогда дивизионы отвели на «зимние квартиры», а на точках закипело строительство.

В Гвардейске мы заняли половину военного городка бывшего танкового училища Гудериана. Для техники моего отделения, к тому времени меня уже назначили его начальником, выделили отличное хранилище, которое я с рвением и задором принялся приводить в соответствие с уставным порядком. Здесь тоже имели место ряд интересных моментов. Один, для примера, из них.

Новый зампотех с пристрастием меня контролировал, особо придираясь к тому, что пожарный шит с ящиком для песка не очень-то качественно выкрашен в красный цвет. Я и сам это видел, но на вопрос: «Где взять краску»? – следовал ответ: «Достань»!

Однажды, после очередных препирательств, я зашёл в каптёрку, где властвовал старшина Валейчик, и увидел на полке большую банку чешской прекрасной красной эмали. Без разговоров беру банку и, не обращая внимания на возражения старшины, направляюсь к двери. «Это банка зампотеха», – в качестве последнего аргумента выкрикнул Валейчик, но именно этот возглас утвердил меня в мысли, что зампотех капитан Плыкин приготовил её как раз для меня. Короче, через час пожарный щит, ящик для песка, все топоры и багры, лопаты и вёдра блестели красным глянцем. К самому концу паркового дня подошёл зампотех, всё осмотрел и довольным тоном пророкотал:

– Ну, вот нашёл же краску.

Принимая игривый вид, я встал во фрунт, громко проорав:

– Так точно! Нашёл в каптёрке у Валейчика!

Зампотех как-то невесело прохрипел:

– Как у Валейчика?

Потупив взгляд, я скромно ответствовал:

– В каптёрке, на полке стояла банка красной эмали, я её и взял… Зампотех уже совсем сокрушённо почти прошептал:

– Взял, взял. Ну-ка, покажи банку.

Посмотрев на неё, он как-то обречённо махнул рукой и удалился. Позже я узнал, что банка этой краски Вадимом Плыкиным была с трудом добыта для перекраски его собственного мотоцикла. Что поделать, общественное и служебное, если сие «напрямую» влияло на повышение боеготовности, всегда было выше личного.

Система БРК-2 дорабатывалась в ходе войсковой эксплуатации, а это требовало включения её в настоящий боевой режим. Для технологических и практических целей подобные включения разрешалось проводить в глубине территории страны. Потребовались длинные марши с техникой в Литву, на хутор Редикишке, что под городом Таураге. Получилось так, что первым на марш отправили моё отделение. Никакой опеки, никаких «соплеподтирающих» не было. Я получил задачу, карту, данные для боевой работы, радиосвязи и таблицы переговоров, продовольствие, полевую кухню, а также подвижную радиостанцию с её расчётом, оружие и боеприпасы, сотни других мелочей, подробный инструктаж, и в назначенное время голова, ведомой мной колонны, прошла контрольный пункт. Ответственность запредельная. Очень сложный, многокилометровый марш, точный выход в заданный район, топографическая привязка на местности, боевая работа, жизнь и быт подчинённых людей в зимних условиях – всё это на мне и таких же «зелёных» лейтенантах, что лишь осенью этого года прибыли для дальнейшего прохождения службы из авиатехнических, т. е. не профильных, училищ страны.

Тильзитский мост, зима 1959–1960 годов.

Марш проходил по историческим местам. Например, Неман и границу Литвы колонна пересекла по мосту в городе Советске (бывший Тильзит). Этот мост был сооружён там, где находился плот, на котором договор о мире между Россией и Францией подписали царь Александр I и император Наполеон I – Тильзитский мир, 25 июня 1807 года.

Конечно, предаваться историческим воспоминаниям нам не приходилось. Более того, не проехали мы и часа по территории Литвы, как у одной из наших машин загремела коробка передач. Колонна остановилась, и водитель неисправной машины Пётр Горелов, осмотрев на лютом морозе с ветром мотор, заключил: «Нужен ремонт». Легко сказать, а как сделать-то? Жуткий холод, время клонится к вечеру, справа и слева от дороги стеной стоит лес. Ситуация! Благо, что есть наблюдательные и находчивые люди. Начальник расчёта лейтенант Рудольф Антошкин доложил, что заметил совсем недалеко ответвление от дороги и, кажется, там светится огонёк какого-то домика. В этом было наше спасение: ремонтировались близ дома лесника, приветливого литовца с рыжей бородой и, на удивление, чистыми голубыми глазами. Он позволил солдатам переночевать в сарае, а офицеров пригласил в дом. С интересом наблюдал хозяин подворья, как я наряжал и инструктировал караул. Подойдя ко мне, он спросил:

– Что, лейтенант, опасаешься?

Пришлось отвечать дипломатично:

– Не очень. Просто действую по Уставу караульной службы.

Лесник, направившись к дому, твёрдо заметил:

– Правильно делаешь.

От лесника по телефону мне удалось дозвониться до дежурного одной из наших частей в Таураге, которому сообщил о задержке в пути, о чём он передал телефонограммой командиру моего полка.

На следующий день мы устранили неисправность и продолжили марш. Задание, хоть и с задержкой, удалось выполнить на «отлично».

После этого с лёгкой руки помощника командира полка по радиотехническим системам майора Милки меня, проложившего путь на хутор Редикишке, стали командировать туда со всеми нашими отделениями, отправлявшимися для работ на излучение. Подобные марши продолжались до конца января 1960 года, а в начале февраля наш дивизион принял участие в учениях с выездом в район боевых позиций. Отделения БРК вышли в район дислокации дивизиона, и пока отрабатывались действия боевых расчётов на технической позиции, находились в составе своих батарей.

Размещение личного состава стартовых батарей на тех учениях было в технических палатках (8Ю12) – огромного брезентового сооружения, где для проведения горизонтальных испытаний размещалась ракета 8К51. Палатка развёртывалась (в длину это составляло, примерно, 24 метра). Вдоль неё по земле прокладывалась труба (диаметр около 25 см), по которой пропускался горячий воздух от специального воздухоподогревателя (8Г27). С обеих сторон от трубы настилалась солома и покрывалась брезентом. Таким вот образом устраивалась спальное помещение. Перед отбоем батарея целиком, вместе с офицерами, заводилась в палатку, и люди устраивались на брезентах, справа и слева от трубы. Сапоги снимались, а портянки развешивались на трубе обогрева. Об ароматах в такой спальне я тактично умолчу, но условия для сна были следующими: если лечь ногами к трубе, то через 2–3 часа волосы на голове примерзают к подушке, а если повернуться головой к трубе, то коченеют ноги, поэтому за ночь приходилось, как по команде, менять свою позицию несколько раз. Мужики делали это с кряхтением и нецензурными словечками, но деваться было некуда. Лечь вдоль трубы не представлялось возможным, т. к. на каждого человека отводилось 45–50 см.

Питались на полевой кухне. Офицеры ели после солдат, что приводило к весьма красноречивым пожеланиям в адрес военторга, тыла и других радетелей за воинский быт.

Однако на этом тяготы и лишения не заканчивались. Когда отделения БРК двинулись, согласно плану учений, на боевые точки, располагавшиеся на расстоянии около 40 км от основной позиции, то кухни за ними не пошли (элементарный просчёт тыловиков). Каюсь, на «точке» я разрешил одному из офицеров обменять спирт на мёд, чем был скрашен примитивный стол, да и от простуды тот мёд уберёг многих офицеров и солдат.

Служба же моя параллельно развитию и становлению Ракетных войск продолжалась и, как мне представляется, успешно. Начну с малых радостей, но и они в жизни молодого офицера тоже много значат.

По итогам учений моё отделение среди отделений БРК заняло первое место в полку, и меня наградили ценным подарком – будильником.

В конце зимнего периода боевой подготовки 1961 года мне в качестве тоже подарка от имени командования дивизии вручили собрание сочинений А. Серафимовича, которое и поныне хранится в моей домашней библиотеке. Случилось это на втором слёте отличников нашего соединения. Командир дивизии генерал А. И. Холопов проводил тот слёт не казённо, а с некоторыми отступлениями от установленного годами шаблона. После собрания, где были вручены призы, грамоты и ценные подарки, он устроил общий обед для всех участников слёта с шашлыками, ну а выпивку офицеры организовали сами. После обеда мы фотографировались (общий снимок) с командованием дивизии и полков. Во время этого действа у меня произошёл с командиром дивизии генералом А. И. Холоповым небольшой диалог, которому я тогда не придал никакого значения. Усаживаясь на скамью перед фотографом, генерал вдруг обратил на меня внимание. Поманив меня к себе, он сказал:

– Лейтенант, давай-ка садись рядом. Ты слово держишь, снова твоё отделение отличное.

Тут я, до сих пор не могу понять, почему, осмелел и пробормотал:

– Я-то слово держу, а кое-кто нет.

Командир дивизии, как мне показалось, и ухом не повёл, но уже после фотографирования генерал задержал меня и спросил:

– Кто же слово не держит?

Я выложил ему, что командование полка обещало выделить мне комнату к рождению ребёнка, но «воз и ныне там», а ребёнку скоро будет уже год. Стенания мои Александр Иванович Холопов терпеливо выслушал и сказал:

– Ладно, иди, веселись…

Вот, собственно говоря, и весь диалог.

Вечером в ГДО состоялся вечер-бал нашего полка. Именно здесь, когда большинство офицеров со своими жёнами смотрели фильм, а командование спустилось в буфет «порюмашить» случилось то, что человека, находящегося на военной службе, всегда заставляет вздрогнуть. Между вторым и третьим тостами командир дивизии наклонился к командиру полка Спрыскову Борису Михайловичу и спокойно, полушёпотом, как-то по-домашнему, практически, ему на ухо сказал: