Текст книги "Орлы Наполеона"

В разговор вступил бледный от гнева Марешаль.

– Вы сами-то поняли, что сказали, господин Бернар? – гаркнул он. – Вы сознаёте меру последствий, если с головы мсье Белозёрова хоть волос упадёт? Распрощаетесь с должностью мэра, и это в лучшем для вас случае…

– Сделайте одолжение, – сказал Бернар, пожимая плечами. – На что мне это кресло? Одни хлопоты и ничего больше. Пожалуйста! Мои виноградники останутся при мне…

– Да? В тюремной камере они вам не понадобятся.

– Как так, в камере?

– А вы что думали, господин пока ещё мэр? За международный скандал на территории вашей коммуны вас шампанским будут поить? У правительства тяжёлая рука, предупреждаю! Понадобится, так возьмёте ружьё и вместе с сержантом будете лично охранять мсье Белозёрова. Круглосуточно! Вам ясно?

Бернар побагровел и дрожащими пальцами рванул галстук. Подскочил к Марешалю.

– Насчёт международного скандала объясните моим жителям! – выкрикнул он, злобно глядя на чиновника. – Я не виноват, что здесь в каждой второй семье дедушка или прадедушка воевал в армии императора! И слово «русский» означает «враг»! Не смейте меня пугать, молодой человек! Лучше подумайте, что правительство далеко, а местное население близко…

Мартен неожиданно к чему-то прислушался и, резко встав, подошёл к окну. Выглянул. Тихо выругался.

– Ближе, чем хотелось бы, – пробормотал, кусая губы.

Следом к окну приник Долгов.

– О, чёрт! – только и сказал, качая головой.

– Что там, Борис? – нервно спросил Фалалеев.

– У входа в ратушу толпа собралась. Всю площадь запрудила…

Интерлюдия (10 марта 1871 года)

Бисмарка[29]29
  Отто фон Бисмарк (1815–1898) – первый канцлер Германской империи, осуществивший объединение Германии.


[Закрыть] боялись.

Его бульдожье лицо с густыми обвисшими усами, его широкие плечи и зычный голос, его грубость и бесцеремонность наводили на окружающих трепет. Мощная воля и гранитная уверенность в собственной непогрешимости подавляли. Сам король прусский (а теперь и германский император) Вильгельм Первый в присутствии своего вечно недовольного канцлера порой терялся. Спорить с Бисмарком? Себе дороже…

Канцлер знал, чего хочет, и умел добиваться своих целей. Он рвался к ним с яростью раздразнённого красной тряпкой быка, сметая с пути все преграды. Люди, армии, государства и короли – всё пасовало, всё отступало перед натиском бывшего прусского юнкера, ставшего первым политиком Европы.

Сейчас его великая миссия была исполнена. Германские княжества под скипетром Вильгельма объединились в империю. Ненавистная Франция, жестоко разбитая во Франко-прусской войне, валялась у ног победителя. Бисмарк принимал поздравления от монархов, от политиков, от генералов и ворчливо благодарил. Однако ни счастья, ни даже простого покоя он не испытывал. Острым умом, упакованным в грубую фельдфебельскую оболочку, канцлер понимал, что дело сделано лишь наполовину.

Лишившись Эльзаса и Лотарингии, разбитая, но не уничтоженная Франция была всё ещё сильна. Пятимиллиардная контрибуция не сломила её. Республиканское правительство, пришедшее на смену низложенному Наполеону Третьему, энергично взялось за восстановление экономики и формирование новых армий. И если сидеть сложа руки, то через считаные годы сегодняшний победитель увидит триумфальное возрождение вчерашнего побеждённого. А значит, уже сейчас надо либо готовить новую войну, либо…

Вот это самое «либо» Бисмарк и обсуждал со Штибером[30]30
  Вильгельм Штибер (1818–1882) – начальник прусской политической полиции. При Бисмарке заведовал шпионажем как внутри страны, так и за её пределами.


[Закрыть] в дождливый туманный вечер за кружкой баварского пива. Разговор шёл в берлинской квартире, предназначенной для специальных встреч. Посмотреть со стороны, так просто сидели за столом два приятеля, коротая время за пенным напитком, сигарами и неторопливой беседой. Один – высокий, плотный, в сюртуке табачного цвета и тёмных мешковатых брюках. Другой – низенький, тощенький, в сером костюме-тройке из дешёвой ткани. Бюргеры, как есть обычные бюргеры[31]31
  Бюргер (нем.) – горожанин, гражданин. Данное немецкое слово соответствует французскому слову «буржуа».


[Закрыть]. Кто бы сказал, что первый из них – имперский канцлер, а второй – начальник его секретной службы…

Штибера не зря считали королём шпионажа. Мало кто знал, что победой в войне Пруссия во многом обязана именно ему. Всего за несколько лет он сплёл во Франции целую сеть, состоявшую из пятнадцати тысяч агентов, которые день за днём добывали сведения о дислокации и вооружении противника, распускали панические слухи, устраивали диверсии. В этой сети Франция запуталась и пошла на дно… Бисмарк чрезвычайно высоко ценил своего начальника разведки и контрразведки. Мало того, – доверял, как никому. И потому мог позволить себе говорить со Штибером вполне откровенно.

– Знаешь, Вилли, почему я не сплю по ночам? – спросил Бисмарк, пыхнув сигарой.

– Думаю, что знаю, – небрежно ответил Штибер. – Вы мучаетесь, что не смогли добить франков. Ведь так?

– Да!

– И напрасно. Что тут поделаешь? И сил не хватило, и Европа к тому же начала выть, что, мол, Пруссия воюет самым зверским образом, – всё так… Но главного мы всё-таки добились, разве нет? Разве вам мало пяти миллиардов? А Эльзас? А Лотарингия? Это же золотое дно! Уголь, железные ру́ды, заводы и фабрики! А полтора миллиона новых людей? Наконец, не разгроми мы французов, разве состоялась бы империя? Жалеть не о чем, экселенц[32]32
  Экселенц – обращение, эквивалентное выражению «Ваше превосходительство».


[Закрыть], не гневите бога.

С этими словами Штибер протянул руку к батарее пивных бутылок, взял две и, ловко вскрыв, разлил по кружкам.

– В общем, ты прав, Вилли, хотя и не во всём, – пробурчал Бисмарк. – Французов мы просто победили, а надо было растереть в пыль. Понимаешь разницу? Боюсь, Франция довольно скоро воспрянет. Ей помогут воспрять. И проклятая Россия поможет, и чёртова Англия. Не забудь про Италию. Им же нужен противовес нашей силе. И через несколько лет нам опять придётся воевать.

– Придётся так придётся. С каких пор канцлер германской империи боится войны? – спросил Штибер, выразив удивление на благообразном личике.

– Чушь! – отрезал Бисмарк. – Я ничего не боюсь. Но бессмысленно лить немецкую кровь на чужих полях не хочу. Одно дело воевать, как это было сейчас, – наверняка, один на один. И совсем другое, когда через пять или десять лет Франция очухается, захочет взять реванш и сколотит коалицию. Вот тогда нам придётся туго.

– Не беспокойтесь, экселенц. И сегодня, и завтра, и через десять лет мои агенты к вашим услугам. Мольтке[33]33
  Хельмут фон Мольтке-старший – граф, прусский и германский военачальник и военный теоретик, генерал-фельдмаршал, начальник Большого Генерального штаба Пруссии. Наряду с Бисмарком считается одним из основателей Германской империи.


[Закрыть] ударит снаружи, я изнутри, – и где будет та Франция?

– Если бы всё было так просто, – раздражённо сказал Бисмарк, барабаня пальцами по столу.

Одним глотком допил кружку. Вытер усы и наклонился к Штиберу. Понизил голос.

– Мольтке, агенты… это всё хорошо. Но, понимаешь ли…

Замолчал, словно в затруднении.

– Я весь внимание, экселенц, – подбодрил Штибер, несколько озадаченный нерешительностью канцлера, для него отнюдь не свойственной.

– Скажи-ка, Вилли, следил ли ты за карьерой Наполеона Третьего? – спросил вдруг Бисмарк.

Вопрос был, мало сказать, неожиданный.

– Ну, так… Знаю, конечно, в общих чертах, – неопределённо ответил Штибер.

– А тебя не удивляет его взлёт?

– Что вы имеете в виду, экселенц?

– Но это же поразительно! Нищий, никому не нужный принц. Неудачник, затеявший две глупейшие попытки государственного переворота и блистательно обе проваливший. Осуждён на пожизненное заключение… в общем, никто. – Бисмарк замолчал и откинулся на стуле, задумчиво глядя в потолок. Пользуясь паузой, Штибер торопливо наполнил кружки. – И вдруг всё меняется чуть ли не в одночасье. Сначала непонятным образом бежит из тюрьмы. Потом, после свержения Луи-Филиппа, становится национальным депутатом. Следом избирается президентом республики, и, наконец, через короткое время, наплевав на конституцию, объявляет себя императором. По сути, совершает переворот. А французы это проглотили, как будто так и надо. Полиция промолчала, армия осталась в казармах, словно её кто-то придержал… Каково?

Штибер пожал узкими плечиками.

– Хорошо начал, но плохо закончил.

– Не скажи, приятель, не скажи… Правил довольно долго и, в общем, небезуспешно. Мог бы и дальше, если бы на нас не полез. Но это детали… Главное в другом: как это у него так складно всё вышло? Как по маслу, а? Ведь не стратег, не полководец, да и политик не первого разбора.

Штибер осклабился.

– Ну, если бы я был племянником великого императора, у меня бы тоже много чего вышло.

– Чушь! – рявкнул Бисмарк. – Одним именем трон не завоюешь. Думай, Вилли, думай…

Штибер помолчал.

– А что тут думать, – сказал наконец. – Помог ему кто-то – вот и всё. Побег организовали, за выборы заплатили… Ну, и так далее. Кому-то очень понадобился свой человек на престоле. Такие примеры в истории есть.

– Уже теплее! – одобрительно сказал канцлер, поднимая палец. – Я тоже так считаю. Существуют некие люди, которые смогли из каких-то соображений посадить на трон человека, у которого за душой было только родство с императором и репутация весёлого сумасшедшего… И это самое интересное. Что ж там за люди такие и какова мера их влияния, если они могут манипулировать деньгами, общественным мнением, армией и полицией?

– Что за люди? – переспросил Штибер. Почесал подбородок. – А какая нам, в сущности, разница? Мало ли кто где сидит за кулисами и дёргает за ниточки… Так или иначе, они своё отыграли. Наполеон сидит в Лондоне и на трон больше не претендует.

– Наполеон фигура битая, – согласился Бисмарк. – Я предложил ему вернуться в Париж и снова сесть на престол, он отказался. Дескать, болен и стар уже для борьбы. Тряпка. А жаль. Лучше иметь дело с битым монархом, чем с оголтелыми республиканцами, составившими правительство. Ну да ладно… Вернёмся к людям.

Штибер подавил зевок. Он уже забыл, когда высыпался, и чувствовал вязкую усталость. Казалось бы, война позади, поработал на славу, можно и отдохнуть недели две-три. Да где там! Бисмарк не отпускает. Далеко не всем в германских княжествах (да и за границей тоже) пришлось по душе объединение – империю с первых же дней надо защищать, и не обойтись тут без вездесущих шпионов, воспитанных и обученных им, Штибером… Дались Бисмарку эти неизвестные люди…

– Вот ты говоришь, они своё отыграли, – продолжал Бисмарк, покусывая ус. – Не так. Отыграл Наполеон. А они остались где-то в тени, но возможности-то при них. Влияние, деньги, что-то ещё… Не вымерли же они с уходом Наполеона.

– Ну, может, и так, – осторожно откликнулся Штибер. – И пусть себе сидят в тени. Нам до них дела нет.

Канцлер вскочил, как подброшенный пружиной. Следом вскочил и оторопевший Штибер, не понимая, чем вызван столь резкий взрыв эмоций.

– Болван! – заорал Бисмарк. (А уж орать он умел.) – Дальше своего носа не видишь! Навербовал во Франции кучку предателей и рад! А что они могут? Шпионить и панику в тылу наводить? Невелика заслуга!

На «болвана» Штибер не обиделся. Бисмарк иной раз обзывал и не так. (При случае мог и в ухо съездить.) Но вот за агентов своих стало обидно. Уж кто-кто, а они свою лепту в разгром Франции внесли, и немалую, и Бисмарк о том прекрасно знает. Что это с ним?

Бисмарк успокоился так же неожиданно, как и вспылил. Снова сел. Жестом указал Штиберу на портсигар.

– Кури! И слушай меня внимательно…

Через час Бисмарк начал собираться. Натянул прорезиненный плащ и фуражку, взял большой зонт.

– Ты всё понял? – спросил на прощание ласково.

– Всё, экселенц, – угрюмо сказал Штибер.

– Ну, так работай, чёрт побери!

Попрощался, значит…

Оставшись один, Штибер сел за стол и налил пива. Отхлебнул, не чувствуя прекрасного баварского вкуса с лёгкой горчинкой. До вкуса ли тут? Бисмарк умел ставить нерешаемые задачи и ценил своего обер-шпиона за то, что он всё-таки их решал. Но сейчас Штибер был в растерянности. Машинально поглаживая стеклянный бок пивной кружки, пытался собрать мысли и разложить их по полочкам.

Канцлеру нужны люди, которые когда-то привели Наполеона к власти. Нужны их возможности, их влияние, их способность направлять ход событий. Их надо найти и поставить себе на службу, чтобы впоследствии использовать в антифранцузской политической игре.

Тут сразу возникает два вопроса. Первый из них: как искать иголку… даже не в стоге сена, а на морском дне? Ведь про этих людей ничего не известно. Может, их и вовсе нет. Может, они существуют лишь в воображении Бисмарка… Хотя, логически рассуждая, быть они должны. Тут канцлер прав: не смог бы голландский принц сесть на французский престол без мощной поддержки.

Ладно. Допустим, есть. Допустим, нашли.

Но следом встаёт второй вопрос: каким образом Бисмарк рассчитывает поставить на германскую службу влиятельных французов? Как с ними договариваться? Чем завербуешь или купишь людей, которые в состоянии играть судьбой престола? Да таких и запугать не очень-то вероятно… Чего вообще от них хочет канцлер? Кроме туманных намёков Бисмарк на эту тему не сказал ничего. Очевидно, полагает (и, в общем, справедливо), что не его, Штибера, ума это дело. Его дело – найти людей и преподнести канцлеру на подносе. А уж тот разберётся…

Но ещё быстрей он разберётся со Штибером, если тот не справится с поставленной задачей. Вот тут сомнений не было.

Бисмарка Штибер боготворил и боялся. Работать под мощной рукой канцлера было увлекательно и тревожно, словно каждый день держишь экзамен. И попробуй не сдай – вылетишь со службы… А своим положением начальника тайной полиции Штибер, выбившийся из простых шпиков, дорожил в высшей степени. Покуда ум, ловкость и чутьё обер-шпиона не подводили, на энергию и силы не жаловался, но теперь…

А может, плюнуть на всё и выйти в отставку? На шестом десятке мысли о покое приходят в голову всё чаще. Деньги есть, – накопил. И жалованье хорошее, и в секретных фондах для работы с агентурой отчего не пастись (самым аккуратным образом, разумеется). В общем, теперь можно пожить и для себя… Только вот без дела затоскуешь. Шпионское ремесло не просто кормило, оно наполняло жизнь интересом и смыслом. А если смысла нет, то и радости нет. И зачем тогда молодая жена, хороший дом, мягкая перина, сбережённые талеры…

Нет, рано ещё на покой, рано! Но как выполнить задание канцлера? А выполнить надо во что бы то ни стало – другого выхода просто нет. В конце концов речь не только о служебном выживании. В не меньшей мере это и вопрос профессионального самолюбия. Ещё никто не мог сказать, что он, Штибер, не справился с порученным делом…

Дойдя в размышлениях до этого пункта, Штибер поднялся и, решительно отставив кружку, достал из портфеля бумагу и карандаш. Привычка думать на бумаге была давней и плодотворной. Сосредоточился. Начал рисовать схему предстоящей работы.

Бессонная ночь пролетела незаметно, и к утру план был готов. Воспалёнными от усталости и табачного дыма глазами Штибер просмотрел заметки. Ну, что ж, это уже кое-что… Начнём с Лондона, где коротает дни бывший император. Сам Наполеон о своих благодетелях, конечно, ничего не расскажет, глупо и рассчитывать, но есть экс-императрица Евгения, известная легкомыслием, болтливостью и страстью к деньгам. Подход к ней найдётся. Возможно, кое-что от мужа она знает и некоторые зацепки для поиска даст… не бесплатно, конечно. И пусть, не тот случай, чтобы скупиться.

Далее предстоит работа во Франции. Здесь в помощь мощная агентурная сеть. Удачно и то, что страна до выплаты контрибуции оккупирована германской армией. Более шестисот тысяч солдат, на которых, если потребуется, можно опереться в любой ситуации… В общем, рычаги для поиска есть. Есть и понимание (пусть предварительное), в каком направлении искать. И если, чтобы выполнить задание канцлера, понадобится перевернуть Францию, он, Штибер, её перевернёт. Вывернет наизнанку.

Штибер умылся, пригладил взъерошенные волосы и критически посмотрел на себя в зеркало. Вид помятый, всё же ночь не спал, но настроение неплохое. Работает голова, пока ещё работает. Значит, будет и результат.

– Хрен тебе, а не отставка, – доверительно сообщил он собственному изображению в зеркале.

В отставку Штибер так и не вышел – служил до самой смерти. Но и людей, которые были так нужны Бисмарку, не нашёл. Время, усилия, деньги были потрачены зря. Задание канцлера выполнить не удалось, – впервые.

Бисмарк остался очень недоволен. Рычал, ругался, обзывал старым ослом, грозился выгнать с лишением пенсии, однако в итоге со своим обер-шпионом так и не расстался – слишком нужным человеком был начальник тайной полиции.

Штибер так никогда и не узнал, почему поиски провалились. То ли потому, что он искал несуществующие фантомы, жившие лишь в голове у канцлера. То ли потому, что искомые люди умели растворяться в обществе и шли к своим неизвестным целям неизвестными же тропинками тихо и тайно…

Глава десятая

Вслед за Долговым Сергей подошёл к окну, выглянул. Боже мой! На маленькой площади у ратуши яблоку негде было упасть. Толпились тут несколько десятков человек, чуть ли не половина взрослых людей, какие только были в маленькой деревушке. Шумели, жестикулировали, что-то обсуждали…

– Чего они собрались? Почему не в поле? Им сейчас землю надо пахать, бороновать опять же, а они тут руками машут, – хмуро заметил Сергей.

– Ради такого дела всё бросили, – хмыкнул мэр, не глядя на Белозёрова.

– «Такого» – это какого?

– А вы не догадываетесь?

Вид у него был растерянный, а лицо бледное. Глаза бегали по сторонам, словно в поисках выхода из западни, куда попал нежданно-негаданно.

– Что за притча, – пробормотал Мартен, не отрывая взгляда от площади. – Должно быть, лет сто, со времён Вандеи[34]34
  Вандейское восстание (фр. Guerre de Vendée, Вандейская война) – гражданская война между сторонниками и противниками революции на западе Франции, преимущественно в Вандее, длившаяся с 1793 по 1796 год.


[Закрыть] так не собирались…

– Это когда во время революции всем обществом якобинцев вешали? – спросил Марешаль тихо.

– Их. Да ещё пленных солдат-республиканцев…

Фалалеева передёрнуло.

– Нашли, что вспоминать, – недовольно сказал он. Выглянул в окно и тут же отпрянул. – Страсти какие… – Неожиданно напустился на мэра и сержанта. – А вы что тут стоите?! Надо же выйти к людям, узнать, чего хотят. Ведь не просто так собрались поболтать… Власть вы здесь или не власть?

– Не пытайтесь мне указывать! – немедленно окрысился Бернар.

Мартен только вздохнул и покрутил головой. Похлопал Фалалеева по плечу.

– Вон, я вижу, три человека вышли из толпы. Должно быть, хотят подняться сюда, в мэрию, – сказал мрачно. – Сейчас всё объяснят. Целая депутация. Старик Бастьен, надо же. Песок уже сыплется, а туда же… С ним Пессон. Ну, этот вроде мирный. Какого чёрта он сюда затесался? А третий… Ваш приятель, мсье Белозёров. Анри Деко, один из тех, кому вы в первый же вечер набили морду. Парень буйный…

Спустя минуту в кабинет постучались, и в дверь просунулась голова одного из двух жандармов, сидевших в приёмной.

– Мсье сержант, тут к вам люди, – отрапортовал он, и голос при этом звучал не слишком уверенно.

– Пусть войдут, – проворчал Мартен, поднимаясь.

Депутацию он встретил стоя, опираясь кулаками на столешницу, и вид при этом у него был самый что ни на есть серьёзный, чтобы не сказать грозный. Возможно, благодаря Фалалееву, вспомнил, что он здесь власть. Непохоже, однако, чтобы на крестьян это произвело хоть какое-то впечатление.

Троица выглядела разношёрстно. Сгорбленный старик Бастьен, одетый в какие-то обноски, с морщинистым лицом землистого цвета. Высокий и благообразный, лет сорока, Пессон в приличных штанах, жилете и светлой рубахе навыпуск, и, наконец, самый молодой среди них, крепыш Анри, с порога бросивший на Сергея неприязненный взгляд. Был он, несмотря на тёплую погоду, в суконной грязной куртке.

– С чем пожаловали, граждане? – сухо спросил Бернар, не утруждаясь приветствием.

Старик приосанился и сделал шаг вперёд.

– Сход у нас был, мсье мэр, – прохрипел он. – Вот, пришли сообщить наше решение.

– Что за решение?

– Решение простое. Пусть эти русские забирают свои пожитки и проваливают из Ла-Роша. Все четверо. Немедленно.

Сказанное Бастьеном было ожидаемо, и всё же Сергея бросило в жар от гнева. Гатчинский шрам побелел. Долгов, покосившись на художника, предупредительно взял за локоть.

Мартен прищурился.

– Прямо-таки все четверо? А мсье Марешаль, между прочим, наш соотечественник, француз.

– Да? Ну, пусть остаётся, если хочет. А русским тут делать нечего. Одна беда от них. Нам этого не надо.

– Между прочим, я не только француз, но и правительственный чиновник, – сказал Марешаль, меряя депутатов тяжёлым взглядом. – Официально заявляю, что мсье Белозёров – гость Французской республики. И я хочу знать, чем вызвано ваше оскорбительное решение.

В разговор вступил Пессон.

– Гость или не гость, нам всё равно, – сказал рассудительно. – Хорош гость! Не успел приехать, как наших парней избил. Изувечил, можно сказать. (Анри злобно ощерился ртом с поредевшими зубами.) Следом по соседству человека убивают. Ещё через день жандарм пропал, и нет его…

– А при чём тут я? – гаркнул Сергей. Фалалеев и Долгов предупредительно вцепились в него с двух сторон.

Пессон невозмутимо повернулся к Белозёрову.

– Может, и ни при чём. Только до вашего приезда никогда такого не случалось. Может, вы беду притягиваете, почём знать? Может, вы деревню сглазили? Даром, что ли, с вашим приездом замок опять начал выть? Давно молчал, а тут нате вам! Люди-то слышали, слышали…

Действительно! Приехал плохой художник Белозёров, и замок взвыл от ужаса…

– А если ещё неделю-другую у нас проживёте, что тогда будет? – продолжал Пессон. – Нет уж! Уезжайте добром. И своих не забудьте.

Сергей внезапно успокоился. Кипятись не кипятись… Сельских идиотов никакими словами, никакой логикой не переубедить. Хотя, идиотов ли? Просто не любят русских. Или даже ненавидят – из поколения в поколение, со времён Наполеона. По наследству передаётся. И ненависть пополам с суеверием велит гнать чужаков в три шеи…

А он-то, болван, ещё не так давно доказывал Ефимову, что Франция – страна цивилизованная, высококультурная, ссылаясь при этом на Эйфелеву башню и Лувр. Как же… Да эти шакалы таких и слов-то не знают. И не потому шакалы, что крестьяне, а потому, что, давясь от злобы, готовы всем скопом растоптать одного, которого считают врагом. А русские землепашцы, между прочим, пленных наполеоновских солдат когда-то лечили и кормили, как могли… Враг – он на поле боя враг. А после боя человек…

Голос подал Мартен.

– А вы понимаете, что правительство за насилие над его гостем коммуну накажет? Сурово накажет? – спросил он нейтральным тоном. Словно предупредил на всякий случай.

– А кто говорит про насилие? – удивился Анри, широко улыбнувшись. – И пальцем не тронем. Мы же по-хорошему, по-доброму. Уедет, и всё.

– А если не уедет?

– Опять же пальцем не тронем. Мы ж не звери какие. Просто выбросим барахло на улицу и не пустим в гостиницу. Пусть на земле спят. Сейчас тепло, не простынут.

Старик Бастьен хихикнул и закивал головой.

– Так что будем делать? – жалобно спросил Фалалеев по-русски.

– Провались он, этот Ла-Рош вместе со своим замком и местной сволочью, – негромко и чётко произнёс Сергей по-русски же. – Мы уезжаем.

Фалалеев благодарно посмотрел на художника.

– Давно пора, – сказал Долгов решительно.

– Другого выхода нет, – подтвердил Марешаль. – Но есть один важный нюанс. Я бы не хотел, чтобы мы убежали… как это по-русски… сверкая пятками. Не должен знаменитый художник терять лицо. Да и я как чиновник министерства не позволю себя гнать взашей каким-то плебеям. – Оскалился. – Это позор. Согласны?

– В общем да, – сказал Сергей, пожимая плечами. – Но выбирать не из чего. Уедем нынче же. В крайнем случае, завтра. Глаза б мои на местную шушеру не смотрели. Полагаю, мсье Бернар не откажет нам в своём шарабане. Ещё и рад будет, что уезжаем.

– Ну, уж нет! Предоставьте мне с ними поговорить.

Марешаль повернулся к ожидавшим депутатам и снова перешёл на французский.

– Ну, вот что, мсье… – Слегка улыбнулся самым дружелюбным образом. – Если сход жителей коммуны требует нашего отъезда, мы, разумеется, уедем. В России в таких случаях говорят: «Насильно мил не будешь». Сегодня третье мая. После нашего разговора я дам телеграмму в министерство, и завтра к вечеру за нами и нашим багажом пришлют экипаж. Утром пятого мая мы уедем. И всё.

Анри замотал нечёсаной головой.

– Не пойдёт, – нагло заявил он. – Чего тянуть-то? Возьмите повозку у мсье Бернара и езжайте себе в Орлеан. А там и на поезд. Вот как всё будет.

– Так не будет! – резко сказал Марешаль. В приятном мягком голосе прорезался металл. – Не зарывайтесь, любезный. Вы, видно, не очень хорошо понимаете ситуацию. Или не понимаете вовсе. – Шагнул вперёд, и Анри невольно отступил. – Вы сейчас действуете на грани бунта. Решение вашего схода никакой законной силы не имеет. Мсье мэр подтвердит. (Бернар нехотя, словно с опаской, кивнул.) Бойтесь эту грань перейти.

– Это вы нас пугаете?

– Это я вам объясняю. Либо мы спокойно, не торопясь, уедем послезавтра утром. Либо мы сейчас же… да хоть пешком уйдём! Но через день здесь будет батальон из ближайшего гарнизона. Вот солдатам и расскажете, кто там беду притягивает да почему вдруг замок начал выть… У правительства с бунтовщиками разговор короткий. Есть тюрьмы, есть каторга. Вам что больше нравится?

В этот момент Марешаль был прекрасен. Стоял, развернув плечи и демонстративно засунув большие пальцы рук в жилетные кармашки, смотрел на крестьян бесстрашно и говорил надменно. Однако Анри закусил удила.

– Правительство далеко, а вы близко! – заорал он, теряя голову. От разъярённо побагровевших щёк можно было прикуривать. – Смотрите, он ещё солдатами грозит… Вы полегче, мсье чиновник! А то ведь, не ровен час, и до гостиницы дойти не успеете!

– Что?!

Лицо Марешаля перекосила презрительная гримаса. Не раздумывая, он быстро пнул Анри в коленную чашечку, и крепыш скрючился, взвыл утробно. Сергей восхищённо покрутил головой. Хорошая штука сават! А быстрота и решительность француза вообще выше всяких похвал…

– Арестуйте этого олуха, – велел Марешаль Мартену, не обращая внимания на возмущённо-испуганный возглас Бастьена. – Угроза чиновнику правительства при исполнении служебных полномочий. Да ещё при свидетелях… Статья уголовного кодекса номер девяносто пять, пункт «б». На семь лет заключения уже наговорил. – Пригладил волосы. Посмотрел на Бастьена с Пессоном. – Ещё желающие есть?

Мартен кинулся к Анри и, схватив за шиворот, влепил звонкую оплеуху.

– Ты что себе позволяешь, мерзавец? – проскрежетал сквозь зубы. – Тебя кто научил людям угрожать, сход, что ли? Да ещё каким людям! – От души встряхнул ошеломлённого парня. – Считай, что тюремную робу уже примерил…

– Он ударил выборного человека! – возмущённо и растерянно крикнул Пессон, тыча пальцем в чиновника. – Так нельзя! Людям это не понравится!

В спор неожиданно вступил мэр.

– Молчать! – взвизгнул он. – Не коммуна, а сборище смутьянов… – Повернувшись к Марешалю, добавил уже спокойнее: – Насчёт ареста… я думаю, на первый раз обойдёмся. Он у нас сирота. Слабоумный опять же, – посмотрите, какие шальные глаза. Сначала говорит, а потом думает… Вы уж его простите.

Марешаль поморщился.

– Из уважения к вам, может, и прощу, – сказал неохотно. – Но я хочу быть уверен, что сейчас мы беспрепятственно уйдём к себе в гостиницу и до отъезда, то есть до послезавтрашнего утра, нас никто не тронет. Вы можете это гарантировать?

Бертран замялся.

– Сделаем всё возможное, – выдавил наконец.

– Вот и хорошо, – подхватил Марешаль. – А вы, – добавил, обращаясь к выборной троице, – ступайте к людям и объявите, что обо всём договорились. Утром пятого мая мы уедем. А до этого пусть нас оставят в покое. Всё понятно?.. Молодцы. Идите.

Бастьен, Пессон и хромающий Анри вышли. Вид при этом у каждого был самый что ни на есть задумчивый и недовольный.

– Ловко вы дело уладили, – сказал Бертран вкрадчиво, чуть ли не льстиво.

Марешаль только отмахнулся.

– Уладил, как мог… Кстати, имейте в виду: я выполнил вашу работу. Ставить в стойло местных бунтарей никто из нас не нанимался.

– Но вы же видите, что…

– Вижу, вижу. До солдат, я надеюсь, дело не дойдёт, но в министерстве доклад сделаю. А уж какая после этого будет реакция правительства, сказать не могу. Но что по головке не погладят, за это ручаюсь… Молите бога, чтобы мсье Белозёров не пожаловался на вас президенту республики.

– Пожаловался… кому?! – еле вымолвил Бернар, как только до него дошёл смысл реплики чиновника.

Сергей изумлённо посмотрел на Марешаля. Тот с самым невозмутимым видом достал из кармана телеграмму и помахал в воздухе.

– Только что пришла из министерства. В середине мая президент Франции мсье Карно приглашает мсье Белозёрова в Елисейский дворец. Желает выразить своё восхищение выставкой русской живописи.

– Это правда, – подтвердил Долгов, доставая из кармана свою телеграмму. – Пишут, что Сергея Васильевича приглашает президент республики. С нашим министерством визит согласован.

Марешаль поманил к себе Бернара.

– Теперь вы понимаете, на какого человека замахнулись ваши люди? – деловито спросил он, с интересом глядя на мэра, беззвучно открывающего и закрывающего рот.

Вернувшись в гостиницу, Сергей заперся у себя в номере. Бросившись на кровать, бездумно уставился в потолок. На душе было мерзко и пусто, глаза бы ни на кого не глядели. Однако вскоре в дверь кто-то постучался.

– Войдите, – нехотя сказал Белозёров, спуская ноги с кровати.

В номер вошёл Марешаль – невесёлый.

– На два слова, Серж… но вы, кажется, отдыхаете? Я могу позже.

– Да нет, ерунда. Присаживайтесь.

Марешаль уселся на стул у окна и заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Мне в высшей степени неприятна сегодняшняя сцена в мэрии. Прискорбно всё это. Не знаю, вправе ли я, но хочу извиниться перед вами от лица правительства республики. И очень прошу не судить о Франции по мерзкой тупой деревенщине с её воплями и угрозами…

– О чём вы, Гастон, – перебил Сергей, махнув рукой. – Как вы справедливо заметили, насильно мил не будешь. – Усмехнулся. – Ну, не напишу я французский замок. Переживу. И замок переживёт. Он и не такое пережил. Хотя обидно, конечно…

– Ещё бы! И… – Марешаль замялся. Смущённо потёр кривоватый нос. – Даже не знаю, как сказать…

– Да уж скажите как-нибудь.

– Словом, если на встрече с президентом республики вы не станете… м-м… заострять внимание на сегодняшнем инциденте…

– В смысле, не буду жаловаться?

– Совершенно верно. Президент Карно – человек жёсткий, даже суровый. Он обязательно распорядится наказать и коммуну, и её жителей. Оно бы и справедливо, обнаглели простолюдины, да ведь жалко…

Сергей слегка улыбнулся – самую малость, чтобы не обидеть Гастона. (Энергичный, умный и смелый француз был ему глубоко симпатичен.) Ясно, как день, что беспокоится он вовсе не о коммуне с её жителями. О себе он беспокоится, на то и чиновник, – скандала боится, происшествия. Случись что, с кого спросят? С него и спросят. Не предотвратил, мол, не обеспечил. А значит, допустил и позволил. Начальство разбираться не любит, – хоть в России, хоть во Франции…