Текст книги "Орлы Наполеона"

Глава шестая

– А ведь не обманул Марешаль! – сказал Сергей сам себе, благоговейно вглядываясь в замок.

Ла-Рош и впрямь чаровал – древностью своей, необычностью.

Когда-то здесь, посреди одного из рукавов полноводной Луары, стоял скалистый остров. На нём и воздвигли Ла-Рош семь веков назад. Безвозвратно кануло в Лету имя его сеньора, и затерялся прах от праха его, а замок всё высился – крепкий, кряжистый, переживший неисчислимые поколения, выстоявший и Столетнюю войну, и религиозные битвы, и революционную бурю.

Лет триста назад выше по течению поставили плотину. Образовалось водохранилище, поглотившее остров почти без остатка. Сохранился лишь клочок каменистой суши, на котором упрямо жил замок, соединённый с берегом узким мостом саженей[21]21
  Сажень – старая русская мера длины, равная 2,13 м.


[Закрыть] в двадцать длиною. Века не пощадили Ла-Рош. Осыпался камень с его стен и сторожевых башен, разрушились бойницы, обветшала крыша донжона[22]22
  Донжон – главная башня в европейских феодальных замках. Наряду с оборонительной, донжоны обычно выполняли функцию непосредственного жилища феодалов. Также в нём часто располагались различные важные помещения замка – оружейная, главный колодец, склады продовольствия.


[Закрыть]. И всё же окутанный саваном столетий, искалеченный временем Ла-Рош был невероятно живописен. Особую прелесть ему придавал зелёный фон: густые заросли на противоположном берегу, красиво оттенявшие серые камни замка весенней листвой.

Усевшись на травянистый пригорок, Сергей глубоко вдохнул чистый речной воздух и раскрыл альбом. Огляделся. Неподалёку на изумрудном лугу чинно паслись коровы. По синему небу неторопливо плыли молочно-белые облака. Поверхность Луары искрилась солнечными бликами. Пейзаж на загляденье… Было хорошо и спокойно, хотелось работать.

Идиллию нарушала лишь свита за спиной, устроившаяся на опушке леса под сенью старого раскидистого дуба. Марешаль с утра сообщил, что в видах безопасности намерен всюду сопровождать Сергея. Долгов заявил то же самое. «Это дело», – согласился Фалалеев, укладывая в саквояж бутылку вина, а потом, подумав, ещё две. Теперь троица, расстелив покрывало и сбросив пиджаки, со стаканами в руках наслаждалась хорошей погодой, густой дубовой тенью и негромкой болтовнёй. Подразумевалось, что в любой миг они готовы прервать импровизированный пикник, чтобы сплотиться вокруг художника и защитить от всякой угрозы. Сергей предпочёл бы работать в одиночестве, но куда ж деться от верных товарищей? Песен не поют, – и на том спасибо.

– Ну, с богом, – традиционно сказал он, занося карандаш над альбомом.

На чистый лист легли первые штрихи – контуры стен и башен.

Хозяйственный Фалалеев перед выходом успел договориться с хозяином, и в полдень Жанна Биньо принесла из деревни корзину съестного. В корзине было много хорошего. На груботканую скатерть, расстеленную поверх травы, легла заранее разделанная на куски большая жареная курица, окорок, сыр, каравай белого хлеба. Нашлось место и для красного вина.

Встав на колени, Жанна проворно разложила тарелки и вилки, нарезала ветчину и сыр, откупорила бутылку. Несмотря на горб, девушка двигалась легко, даже изящно. Её тоже усадили за импровизированный стол, хотя она стеснялась и рвалась побыть где-нибудь в сторонке.

– Друзья! – торжественно провозгласил Марешаль. – Сегодня знаменательный день. Мсье Белозёров приступил к работе над французским циклом. Я уверен, что древний замок Ла-Рош вдохновит мастера на создание прекрасного полотна. За талант мсье Белозёрова! За его будущие шедевры!

Чокнулись и выпили. Жанна лишь пригубила. Сергей чувствовал, что девушке неловко, – не её это круг.

– Так вы художник? Взаправду? – несмело спросила она.

– Ещё какой! – ответил вместо Сергея Фалалеев, цепляя куриную грудку.

– Знаменитый, – поддержал Долгов.

А Марешаль ничего не сказал – просто восторженно закатил глаза к небу. Дескать, нет слов.

– Никогда не видела настоящего художника, – сообщила Жанна с детской непосредственностью. – Есть у нас в деревне один плотник, вывески малюет. Нам вот петуха нарисовал, над входом повесили. Только мне что-то не очень нравится.

Допив вино и отставив стакан, Сергей взялся за альбом.

– Мне вывески рисовать не приходилось, но кое-что умею, – заметил он. – Жанна, посидите спокойно минут пять. Это называется позировать. Только снимите чепец, ладно?

– И что будет?

– Ничего страшного. Портрет ваш будет.

Ещё в незабвенные гусарские годы мгновенные рисунки Сергея украсили немало девичьих альбомов. А поскольку рисовал он хорошо, то и женским вниманием обделён не был. Одна уездная барышня, рыдая от восторга, сказала, что сам Леонардо да Винчи не нарисовал бы её лучше, – что там Джоконда. И сдалась на милость победителя…

Через несколько минут рисунок был готов. Сергей вырвал лист из альбома и протянул Жанне.

– Неужто я? – пролепетала она, не отрывая взгляда от рисунка.

– Превосходная работа, – с чувством сказал Марешаль.

– Мы ещё и не так умеем, – заявил чуть охмелевший Фалалеев.

Долгов негромко поаплодировал.

– Вы сегодня точно в ударе, – сказал убеждённо.

За считаные минуты Сергей превосходно уловил и перенёс на бумагу прелесть кроткого лица, больших лучистых глаз и длинных ресниц. Освобождённые от чепца, наскоро поправленные волосы каштаново падали на худенькие плечи. Проклятый горб остался где-то там, за гранью альбома, и на рисунке Жанна была… нет, не красавица, в своих работах Сергей врать не умел. Но в её облике проступало нечто большее, чем красота, – наивная добрая душа. Любви бы ей, радости, да вот не судьба…

– Вы просто волшебник, мсье Белозёров, – негромко сказала Жанна, не отрываясь от рисунка.

– Точно! Он такой! – зашумел Фалалеев. – Предлагаю выпить за волшебную кисть художника Белозёрова!

Не встретив возражений, он разлил вино по стаканам и лихо, не глядя, швырнул пустую бутылку за спину, в лесную чащу.

Если бы не толстый древесный ствол, за которым прятался человек, брошенная Фалалеевым бутылка угодила бы ему в голову. И тогда, как знать, наше повествование свернуло бы в иное русло. Но бутылка с глухим стуком попала точно в дерево. Человек беззвучно выругался.

Вот уже битый час, тихонько подкравшись с противоположной стороны леса, он наблюдал за компанией, сидевшей неподалёку под старым дубом. Собственно, его интересовал только один – высокий и широкоплечий, обращённый к нему русым затылком. В этот затылок надо было влепить пулю. Уложить наповал, и точка. Однако с десяти саженей из револьвера в столь небольшую мишень попасть непросто… а надо. Руку, сжимавшую в кармане рукоять револьвера, свело от напряжения.

Подобраться ближе? Но это рискованно, могут заметить. Увы, первая листва была ещё довольно скудной (фиговый листок, а не лес) и достойным прикрытием не являлась.

Выжидать? Но чего? Чтобы мишень сама приблизилась на нужное расстояние? Маловероятно, очень маловероятно. Что ей, мишени, делать в чаще? Ну, разве только отойдёт справить нужду…

Или уж сейчас исчезнуть, а потом искать более удобный случай? Время впереди ещё есть, и немало. И если набраться терпения, то не сегодня, так завтра повезёт…

Человек колебался, не в силах принять верное решение. Неосторожно высунувшись из-за дерева, он злобно сверлил взглядом ненавистный затылок.

Сергей вдруг почувствовал себя неуютно. Такое с ним время от времени случалось и всякий раз означало, что интуиция сигналит о какой-то угрозе.

Марешаль сладко потянулся и громко спросил:

– Мсье Белозёров, ещё вина? – И следом, без перехода, неожиданно прошипел: – Внимание! Не двигаться, не шуметь и слушать меня!

– Ты чего, Гастон? – тихо изумился Фалалеев.

– Молчи! – гаркнул шёпотом француз. – За нами в лесу кто-то есть. Я заметил одного, но, может, их несколько. Наблюдают.

– Ни хрена себе, – отреагировал Долгов, не меняя выражения лица.

Жанна испуганно смотрела на Сергея, прижимая к груди рисунок.

– Сделаем так, – еле слышно сказал Марешаль. – Семён с Борисом останутся охранять мсье Белозёрова и Жанну. А я постараюсь выяснить, кто это нами интересуется.

– Я с вами, – решительно произнёс Сергей.

– Ни в коем случае! Я отвечаю за вашу безопасность!

– Но как же вы один…

– Почему это один? А сават на что?

С этими словами француз подмигнул, неторопливо поднялся и принялся массировать ноги. Со стороны, так ничего особенного, – человек засиделся, разминается… Сделав как бы между прочим несколько шагов в сторону леса, Марешаль энергично кинулся в заросли. Сквозь громкий треск веток раздался его крик:

– Стой, каналья!

Вскочив на ноги, Сергей в глубине чащи мельком заметил чью-то спину, обтянутую тёмно-серым то ли пиджаком, то ли курткой. Она тут же пропала за стволами деревьев. Пропал из виду и Марешаль, не перестававший кричать: «Стой! Стой!» Потом крики постепенно затихли.

– Вы как хотите, а я следом, – гаркнул бледный Долгов. – Нет уж, Сергей Васильевич, вы тут оставайтесь. Обеспечивайте тыл. Ещё не хватало президенту академии…

Не договорив, чиновник опрометью кинулся вслед за Марешалем. Сергей свирепо выругался в лучших гусарских традициях. Тоже мне товарищи! Сами кинулись на разведку и, может быть, в бой, а его оставили караулить перепуганную девушку и хватающегося за сердце Фалалеева. Или высокий статус и впрямь уже не позволяет безоглядно кидаться в гущу приключений?.. Но кому понадобилось выслеживать их? А главное, зачем?

Долгов и Марешаль вернулись минут через десять – красные, взъерошенные, в растрёпанной одежде. При этом русский поддерживал француза, который заметно хромал.

– Не догнал, – сокрушённо произнёс Марешаль, обессиленно садясь на траву. – Один он там был. Меня увидел и бросился бежать. Быстрый, как кошка. А я ещё, чёрт возьми, зацепился за корень и упал. Пока поднялся и очухался, тот уже далеко впереди. У него там, с обратной стороны леса, лошадь была привязана. Вскочил в седло, – только я его и видел… Тут и Борис подоспел, помог вернуться.

– Ты хоть его разглядел? – спросил Фалалеев, подавая стакан вина.

Марешаль покачал головой и выпил залпом. Отдышался. Сплюнул.

– Не разглядел, где там, – сказал мрачно. – Бегает быстро, значит, не старый. Рост примерно средний, комплекция… не разобрал. Вроде с бородой. Одет в охотничий костюм. Ну, что-то в этом роде…

– Плохо, – неожиданно сказал Сергей.

– Конечно, плохо, – согласился Марешаль. – Его бы догнать и выяснить, что ему надо.

– Это само собой… Но я про другое.

– А про что?

– Я сначала решил, что это давешние крестьяне. Хотят подкараулить и свести счёты за набитые морды. Ну, то, чего мэр опасается… Но если человек одет в охотничий костюм, – какие там крестьяне? Это одежда городская. Да и ходят в ней люди не бедные.

– Действительно, – задумчиво сказал француз. – Так, значит…

– Значит, получаем неизвестного субъекта, который с какого-то рожна интересуется нами, – подхватил Сергей. – И вряд ли цель наблюдения невинная. Так сказать, дружественная. Друзья, чёрт подери, не таятся и не маскируются.

– Логично, – оценил Долгов со вздохом. Сорвал и принялся жевать травинку. – Вот, не было печали… Я бы только уточнил, Сергей Васильевич. Не за нами наблюдали, нет. За вами. Мы – кто? Два обычных чиновника. Импресарио. Служанка. Так, по мелочи. А вы персона известная, важная. Сейчас, на территории Франции, в какой-то степени ещё и дипломатическая.

При слове «дипломатическая» в голове Сергея что-то щёлкнуло. Он поднял голову и прищурился.

– Так вы намекаете, что слежка тянется из Парижа? По мою душу приехал кто-то из тех ребят-бонапартистов, которые хотели сорвать выставку?

– Не исключаю, – отрезал Долгов и, помолчав, добавил: – Странно это всё и, боюсь, небезопасно. Или просто опасно.

– Не удалось сорвать выставку, так хотят на художнике отыграться? – полувопросительно-полуутвердительно сказал Марешаль.

– Что-то в этом роде, – согласился Долгов. Он легко поднялся и посмотрел на Сергея сверху вниз. – Я бы, Сергей Васильевич, серьёзно подумал о возвращении в Париж и в Россию. Бог с ним, с этим замком и с французским циклом. Голова дороже.

Фалалеев плаксиво молвил:

– Экие страсти-мордасти! Сидели себе тихо-спокойно, рисовали-пировали, выпивали-закусывали… Ну, что ты говоришь, Боренька? Кому Сергей Васильевич мешает? Кто на него покушается?

– Крупный человек всегда кому-нибудь мешает, Семён, – назидательно произнёс Марешаль. – А мсье Белозёров у нас человек крупный…

С помощью Долгова он встал с травы и, хромая, сделал несколько шагов.

– Боюсь, что Борис прав. Те, кто напал на выставку, сидят в парижской тюрьме. Но у них могут быть друзья и сообщники. Нетрудно предположить, что они-то и хотят рассчитаться с мсье Белозёровым…

– Гастон, давайте просто по имени, – взмолился Сергей, за несколько дней во Франции наевшийся официального обращения по самое некуда.

– Давайте… И в другой ситуации я бы полностью присоединился к мнению Бориса насчёт возвращения Сержа в Париж. Работа работой, но надо и о безопасности подумать. Однако не всё так просто…

Марешаль неосторожно наступил на повреждённую ногу и зашипел.

– А что не так? – спросил Долгов.

– Понимаешь ли, визит Сержа широко освещён в прессе, – пояснил Марешаль, морщась от боли. – На весь Париж заявлено, что художник Белозёров едет в провинцию работать над картиной на несколько недель. И вдруг возвращается через три дня… Что случилось? Неужели картина уже закончена? А если нет, то почему так быстро вернулся? – Сунул в рот папиросу, чиркнул спичкой и жадно затянулся. – Тут не Россия, господа. От наших газет не отобьёшься. А что им сказать? Что мы боимся за безопасность Белозёрова? Расскажем про конфликт с крестьянами, про неизвестного соглядатая…

– Скандал, – мрачно прокомментировал Долгов.

– И ещё какой… Значит, про безопасность мы ничего не скажем. Допустим, наврём что-нибудь про семейные обстоятельства. Уже лучше. Но осадок у читателей всё равно останется. А поскольку, как ты правильно заметил, Серж здесь в некотором смысле лицо официальное, дипломатическое, то его поспешный отъезд неминуемо нанесёт франко-российским отношениям ущерб. И о мере этого ущерба сейчас можно лишь гадать…

В словах Марешаля был резон, и немалый. Долгов тоже был прав. Однако его правота Сергею не нравилась. Бывший гусар лишней опасности отродясь не искал, но, повстречав, от неё не бегал и в кустах не прятался, – уж такой характер. Теперь, к тому же, в какой-то степени он считал себя культурным послом России во Франции. А бегство посла есть бесчестье и для него, и главным образом для страны, которую он представляет.

– Раньше срока никуда не уеду, – решительно сказал он. – Особой опасности пока не вижу. Меня сюда не для того послали, чтобы труса праздновать. Это себя не уважать и страну позорить.

Долгов аж побелел и по-бычьи склонил голову.

– Вашу храбрость мы знаем, – заявил он. – Однако осторожность не есть трусость. И опасения, очень может статься, вполне серьёзные. Не в обиду, и поважнее людей убивали при случае. (Сергей высоко поднял брови.) Не уверен, что мы сможем обеспечить вашу сохранность. Как представитель Министерства иностранных дел я настаиваю на возвращении, – пока в Париж. Там, худо-бедно, есть Сюрте, а здесь что? Один полицейский участок на все окрестные деревни?

Он нетерпеливо топнул ногой. Сергей с симпатией посмотрел на боевого товарища. Что ни говори, а приятно, когда о тебе заботятся. Хотя, может, и о себе тоже. Случись что с Белозёровым, Долгову голову оторвут. Победоносцеву сто́ит лишь пальцем шевельнуть… Как бы помягче объяснить Борису, что от своего решения Белозёров не отступит?

Ситуацию разрядил Марешаль.

– Кажется, у меня есть компромиссное предложение, – сообщил он. – Как это у вас говорят: ни нашим, ни вашим… Что у нас сегодня – тридцатое апреля? Давайте отмерим неделю, а там посмотрим. Если всё тихо, работаем по полной программе, как и собирались. А если что-то пойдёт не так… что ж, тогда садимся в экипаж и едем в Париж.

– Где ты тут найдёшь экипаж? – проворчал Долгов. – У мэра отнимешь, что ли?

Марешаль белозубо улыбнулся.

– Откуда у сельского мэра экипаж? В лучшем случае шарабан, запряжённый пожилой лошадью… Дам телеграмму в министерство – пришлют. Вообще это не проблема. Лишь бы не было проблем посерьёзнее. – Перевёл взгляд на Долгова. – Ну, что, Борис, убедил?

Тот медленно, словно нехотя кивнул. Судя по выражению лица, он был не прочь покинуть деревню нынче же.

– А вы что скажете, Серж? – спросил француз.

– Ни нашим, ни вашим – милое дело, – спокойно откликнулся Белозёров. – Согласен. Пока работаем, а дальше будет видно.

Вечер прошёл спокойно и даже несколько скучно.

Отужинав и уединившись в номере, Сергей зажёг свечи. Устроился поудобнее. Начал просматривать наброски замка, сделанные утром и днём. Кое-что поправил по памяти. Решил, что завтра попробует рисовать с другого ракурса, а потом сравнить. Но в целом работой он остался доволен. И это несмотря на инцидент с незнакомцем, порядком выбивший из колеи. Впрочем, ломать голову, кто, что и почему, Сергей себе запретил. Исходных сведений ноль, а фантазировать бесполезно. Посмотрим, как ситуация развернётся.

Размышления прервал тихий стук в дверь. Вошла Жанна с небольшим свёртком в руках.

– Я вам принесла свечи, мсье, – сказала она.

– Свечи? Да вроде пока есть, – рассеянно произнёс Сергей, не отрываясь от альбома. – А, впрочем, пусть будут про запас. Спасибо, Жанна.

Девушка не уходила.

– Можно я вам скажу два слова? – спросила вдруг, теребя оборку передника.

Сергей удивился. Жанна была очевидно взволнована. Вон, лицо бледнее обычного, маленькая грудь вздымается от частого дыхания (неужели одышка от подъёма на второй этаж?), пальцы рук тесно переплелись и сжимают друг друга. Что за притча?

– Говорите, конечно, – ответил Сергей, хмурясь.

После недолгого молчания Жанна произнесла, глядя в сторону:

– Вам бы лучше уехать, мсье.

Неожиданно… Сергей хмыкнул.

– Я вам уже надоел?

– Как вы можете такое говорить! – вскрикнула девушка возмущённо. – Вы спасли меня от насилия, вы нарисовали меня… по мне, так оставайтесь здесь насовсем! Я только рада буду.

– Так что ж вы меня гоните?

– Не знаю, как объяснить… Ну, словом, пока вы здесь, над вами висит какая-то опасность. Угроза какая-то, – убеждённо сказала она.

В пламени свечей горб девушки отбрасывал на стену уродливую тень. Сергей стиснул зубы, – такая жалость внезапно обожгла сердце. Странная она какая-то… заботница…

– Вы не думайте, это я не из бабьей глупости говорю, – продолжала Жанна горячо. – У меня ведь в роду колдуньи были, все знают. Бабка, да и мать тоже. Их в деревне побаивались. В прежние времена точно сожгли бы. Ну, кое-что от них и мне передалось. В травах вот разбираюсь, какая от какой болезни. И предчувствия бывают… – Она подошла ближе. – Вот и сейчас тоже…

Разговор принял неожиданный поворот, и желание свести его к шутке пропало. Сергей поднялся.

– Так что же вы теперь чувствуете? – спросил он, глядя в большие встревоженные глаза Жанны.

Вместо ответа девушка протянула тонкие руки и начала водить ими над головой Сергея, слегка касаясь волос. Впечатление, словно щупала воздух. Сергей невольно затаил дыхание. Спустя минуту Жанна с тяжёлым вздохом отступила на шаг.

– Не ошиблась я, – обречённо сказала чужим голосом. Глухим, низким, ничуть не похожим на обычный звонкий голосок. – Висит над вами беда, и беда эта наша, из деревни. А какая, – не знаю. И отвести не могу. Не в моих это силах. Если бы могла, отвела… – добавила жалобно.

Её трясло. Горб на стене заколыхался. Была в этот миг Жанна вся какая-то нездешняя, и казалось, что впала она в транс наподобие тех, в которые впадают прорицатели. Сергею стало крепко не по себе. Не придумав ничего лучше, он взял девушку за плечи и как следует встряхнул.

– Ну, успокойтесь, успокойтесь, – приговаривал он. – Что с вами, голубушка? Я вам очень признателен за беспокойство и заботу, но нельзя же так, право слово…

Девушка смотрела на Белозёрова отсутствующим взглядом и освободиться из его рук не пыталась.

– Истинно говорю вам – не ждите беды, уезжайте, – прошептала вдруг жалобно. – А могу сказать и по-другому…

– Это как?

– Спасайтесь!

Оттолкнув Сергея, она опрометью выбежала из комнаты.

На завтрак в гостиницу пожаловал нежданный гость. То был начальник местного полицейского участка сержант Мартен. Поздоровавшись с постояльцами и грузно усевшись на затрещавший стул, он обратился к Сергею с неожиданным вопросом.

– Мсье Белозёров, вот вы русский художник, не так ли?

– Совершенно так, – мрачно подтвердил Сергей.

После вчерашнего разговора с Жанной был он не в своей тарелке, почти всю ночь не спал, и теперь странный вопрос полицейского вызвал с трудом сдержанное раздражение.

Мартен удовлетворённо хмыкнул.

– Отлично! А скажите, других русских художников вы знаете?

Сергей опешил.

– Знаю, само собой, – сказал он нетерпеливо. – Ну, не всех, конечно…

Мартен достал из кармана смятый лист.

– В таком случае известен ли вам некий мсье, – он развернул бумагу и прочитал по складам: – Зве-зди-лоф?

Фалалеев посмотрел на Сергея, а Сергей на Фалалеева, – и оба с полным недоумением.

– Знаю такого, – осторожно сказал Сергей после паузы. – А в чём, собственно, дело?

– Дело в том, что мсье Звездилоф три дня назад приехал и поселился в соседней коммуне Сен-Робер, – внушительным тоном сообщил Мартен. – Она всего-то в полульё[23]23
  Льё – старинная французская единица измерения расстояния. Равна примерно 4,5 км.


[Закрыть] от нас.

Час от часу не легче… Какого чёрта понадобилось этому бездарю во французской глуши, да ещё под боком у Сергея? Да ещё в одно время с ним?

Сергей откашлялся.

– Ну, приехал и приехал. Поселился и поселился, – недовольно сказал он. – Мне до этого дела нет.

Мартен откинулся на спинку стула и загадочно посмотрел на Белозёрова.

– Возможно, вам будет интересно знать, – сказал медленно, – что сегодня ни свет ни заря ко мне прискакал мэр Сен-Робера. Знаете, что он мне рассказал?

– Ни малейшего представления…

– А рассказал он, что сегодня ранним утром мсье Звездилоф был найден мёртвым. Судя по рассказу, убит.

Интерлюдия (7 июля 1846 года)

С мерзким лязгом открылось дверное окошко, через которое узнику подавали в камеру завтраки, обеды и ужины. В проёме замаячили маленькие глазки и большой нос с красными прожилками.

– Чего тебе, Грантен? – лениво спросил узник, лежавший на тюремной койке с книгой в руках.

– Священник, стало быть, к вам пришёл. Душеспасительно побеседовать, – прохрипел надзиратель.

Узник оторвался от книги.

– Священник? Какой там, к дьяволу, священник? Я его не звал.

– Сам пришёл, стало быть. Так что, впускать?

Узник со вздохом пожал плечами и, отложив книгу, сел на койке.

– Впускай, стало быть, – передразнил надзирателя. – Что ж патеру[24]24
  Патер (от лат. pater – отец) – католический священник.


[Закрыть] в коридоре томиться…

Железная дверь шумно распахнулась. В камеру неторопливо зашёл осанистый пожилой человек в чёрной сутане и в чёрной же круглой шляпе, с небольшим деревянным крестом на груди. Обернувшись к Грантену, топтавшемуся на пороге, священник тихо сказал:

– Благодарю тебя, сын мой. Ступай, оставь нас одних.

С неловким поклоном надзиратель отступил в коридор.

– Вы, стало быть, стучите, если что, – проворчал он, закрывая дверь.

– Не премину, сын мой, не премину…

Из уважения к сану и возрасту святого отца узник поднялся. Некоторое время они молча изучали друг друга взглядами.

У служителя церкви было спокойное невыразительное лицо. Такие заурядные физиономии, обделённые своеобразием и яркостью черт, забываешь после общения сразу и бесповоротно. А вот узник, – о, узник был из тех, кого, увидев однажды, уже не забудешь.

Высокий рост, широкие плечи и узкая талия. Лицо с аристократически тонкими чертами. Изящный нос с горбинкой и решительная челюсть, украшенная остроконечной бородкой вкупе с браво закрученными усами. Тридцать восемь лет от роду, не мальчик, и многое уже за плечами, но выглядит моложе. Возможно, из-за энергичного блеска больших карих глаз…

Первым молчание прервал узник.

– Добрый день, святой отец! Спасибо, что навестили…

– Не благодарите, сын мой, – перебил священник. – Я лишь выполняю свой долг.

– Однако тут какая-то ошибка! Я в душеспасительной беседе не нуждаюсь и вас не приглашал. Видимо, в канцелярии крепости что-то напутали…

Священник ласково улыбнулся.

– Никто ничего не напутал, – негромко сказал он. – Я сам решил вас навестить. По собственной воле.

– Странно… И в чём причина такой любезности?

– Исключительно в желании увидеть вас… ваше высочество.

Узник высоко поднял брови.

– Вот как? Вы знаете, кто я? – спросил он, выдержав паузу.

– Конечно, – кротко ответил патер. – Я имею счастье беседовать с сыном голландского короля и племянником императора французов Шарлем-Луи Наполеоном Бонапартом.

С этими словами он низко поклонился собеседнику. Отступив на шаг, тот покачал головой.

– Удивительно, – пробормотал с бледной улыбкой. – За шесть лет никто ещё в тюрьме не титуловал меня высочеством.

– И напрасно, – решительно сказал патер. – Принц остаётся принцем и в тюрьме.

– Ну, хорошо… Вы меня знаете. Но как я могу обращаться к вам?

– Зовите отец Лоран.

– К сожалению, не могу предложить вам стул или кресло, отец Лоран. Садитесь прямо сюда.

Шарль уселся на койку, застеленную грубым одеялом. Священник последовал его примеру. Некоторое время они молчали. Отец Лоран разглядывал камеру. Что ж, неплохо: просторная, с чисто выбеленными стенами, с большим, забранным решёткой окном, выходящим во двор. Медный умывальник, деревянная бадья для естественных нужд…

– Итак, – заговорил узник, – чему обязан, святой отец? Вы же не будете утверждать, что пришли в тюрьму лишь для того, чтобы любезно напомнить мне собственный титул?

– Разумеется, нет, – ответил священник, тихо смеясь. – Цель моего визита намного серьёзнее.

– И в чём же она заключается?

– Терпение, ваше высочество, дойдём и до цели… А пока, если не возражаете, давайте немного поговорим о вас.

Шарль пожал плечами: давайте, мол, отчего не поговорить.

– Скажите, вас не удивляет, что правительство так мягко обошлось с вами? – неожиданно спросил отец Лоран.

– Мягко? – с недоумением спросил принц. – Пожизненное заключение, по-вашему, проявление мягкости?

– Но ведь вы дважды пытались устроить государственный переворот! Причём за первую попытку, в сущности, вас простили, лишь выслали в Америку, снабдив, к тому же, деньгами из казны на дорогу. А вот вторая попытка шесть лет назад привела в тюремную камеру с пожизненным заключением. Однако, согласитесь, ваш режим суровым не назовёшь. Вас хорошо кормят, разрешили носить вместо тюремной робы обычную одежду и даже устроить в камере библиотеку. – Священник указал на стоявший в углу книжный шкаф. – Вы много гуляете. Вас постоянно навещает любовница-англичанка. Мало какой узник может похвастать, что, не выходя из крепости, дважды стал отцом… (Усмехнувшись, принц кивнул и подкрутил усы.) К вам чуть ли не каждый день свободно приходят общественные деятели, журналисты и политики. Наконец, местный врач занялся вашим здоровьем всерьёз, лечит от геморроидальных колик…

– Вы и это знаете? – невольно спросил Шарль, слегка краснея.

– Знаю, ваше высочество… Согласитесь, условия для государственного преступника просто превосходные. Я бы сказал, исключительные. С чего бы это, а?

Шарль прищурился.

– Было бы странно, если бы племянника Наполеона содержали на общих основаниях, – заметил он высокомерно.

– Вы так думаете? В глазах Луи-Филиппа[25]25
  Луи-Филипп – король Франции (1830–1848 гг.). Представитель младшей (Орлеанской) ветви династии Бурбонов. Жёстко боролся с беспорядками и революционными настроениями в обществе.


[Закрыть] родство с Наполеоном скорее усугубляет вину, чем смягчает. А рука у него при всей либеральной видимости вполне тяжёлая. Собственно, впору удивляться, что вас не казнили, а всего лишь заключили в узилище, и, как видим, вполне комфортное… И вот я снова спрашиваю: почему?

Принц нахмурился. Шесть лет назад он и сам ожидал смерти. Попытка взбунтовать армию против короля провалилась, Шарль был схвачен и предстал перед военным трибуналом. Гордый и сильный нрав не позволял каяться и просить пощады, поэтому принц готовился к худшему. Однако судьи в мундирах неожиданно заменили расстрел пожизненным заключением. За годы, проведённые в крепости Гам, Шарль не раз пытался понять причины этого милосердия и всякий раз терялся в догадках.

Подняв голову, принц окинул священника пристальным взглядом.

– Сдаётся мне, отец Лоран, вы задаёте вопросы, ответов на которые у меня заведомо нет. А вот у вас, я чувствую, они есть. Не так ли?

Священник еле заметно улыбнулся. Как и говорили, принц умён и проницателен. Тем лучше.

– Да, ваше высочество, я пришёл, чтобы ответить на вопросы, которые, без сомненья, вы задавали себе все эти годы, – сказал серьёзно, скрывая волнение. Много, очень много зависело от этого разговора…

– Так не будем терять время, – негромко сказал узник. Наклонился к отцу Лорану. – Я весь внимание.

Священник помолчал, собираясь с мыслями.

– Скажу сразу и прямо, ваше высочество: шесть лет назад суд проявил милосердие лишь потому, что за вас заступились друзья. – Привстал, поклонился. – Один из них сейчас перед вами.

– Друзья? Однако! Но кто они… кто вы?

– Об этом чуть позже… Мы сумели спасти вашу жизнь. Да, спасти! Накануне суда Луи-Филипп велел передать судьям, что с пониманием встретит самый суровый приговор. Наше влияние не столь велико, чтобы воздействовать на короля. Однако убедить судей мы смогли, и эти достойные люди, рискуя службой и карьерой, заменили своей волей смертную казнь пожизненным заключением.

– Но, позвольте…

– К слову, годом раньше именно мы добились, чтобы ваше наказание за первую попытку переворота ограничилось ссылкой в Америку.

– Так вы, значит, мои ангелы-хранители?

– В каком-то смысле так и есть. Остаётся добавить, что исключительные условия тюремного содержания обеспечены по нашей просьбе. Поверьте, это было не так-то просто… хотя и проще, чем шесть лет назад повлиять на судей.

Шарль схватил отца Лорана за руку и заглянул в глаза. Священник ответил твёрдым взглядом.

– Но чем же я заслужил все эти благодеяния? Почему вы, оставаясь в тени, спасали мне жизнь, заботились, помогали? – спросил принц с волнением.

– Я скажу то, что вас удивит, но, поверьте, это совершенная правда, – спокойно произнёс отец Лоран. Наклонился к узнику. Понизил голос до шёпота. – Вы ещё не знаете, что ваши и наши интересы переплелись наитеснейшим образом. Настолько тесно, что, в сущности, ваша судьба – это и наша судьба.

Шарль нахмурился.

– Не кажется ли вам, что вы говорите загадками, отец Лоран?

– О да, ваше высочество, – откликнулся тот, и голос его отчего-то прозвучал торжественно. – Меня извиняет лишь то, что все они сейчас будут разгаданы. Слушайте меня внимательно, и вы узнаете, кто мы, к чему стремимся, чего добиваемся, и зачем наконец я пришёл…

Священник беседовал с узником уже больше часа.

Грантен время от времени заглядывал в дверной глазок. Слышать он ничего не мог, зато всё видел.

Вот патер наклонился чуть ли не к уху собеседника и что-то говорит, подкрепляя слова скупыми жестами. Вот узник отшатнулся, словно услышал нечто поразительное. Вот он вскочил с кровати и воздел руки, выражая… а, собственно, что выражая? Возмущение, радость, гнев? Из-за двери этого не понять, но судя по тому, что кулак узника с силой ударил по грядушке кровати, страсти накаляются. Да ещё пнул ногой стену… Впрочем, спустя минуту вновь уселся рядом со священником, который хладнокровно переждал ажитацию[26]26
  Ажитация – двигательное беспокойство, нередко протекающее с сильным эмоциональным возбуждением, сопровождаемым чувством тревоги и страха.


[Закрыть] собеседника и продолжил разговор.