Текст книги "Орлы Наполеона"

Глава четырнадцатая

В салоне графини Строгановой художник Белозёров всегда был желанным гостем, а после назначения президентом императорской академии стал ещё желаннее.

Впрочем, дело не в должности. Сергей Васильевич главным образом был уважаем в свете за талант, безупречную репутацию и высокие человеческие качества. Особое умиление женщин вызывала общеизвестная преданность статного синеглазого красавца своей жене. Правда, некоторые великосветские дамы такую верность втайне считали чрезмерной. Кому что…

Вечером тридцать первого мая в просторной гостиной графского особняка было оживлённо. Собрались человек двадцать пять, не меньше. Трепещущие веерами дамы блистали красотой и нарядами, а кто-то – постарше – только нарядами. Мужчины в сюртуках и визитках напоминали важных птиц с чёрным оперением, кое оживлялось белоснежными рубашками, схваченными у шеи галстуками-бабочками. Старый приятель Белозёрова Стецкий, служивший начальником департамента в министерстве финансов, приехал в форменном вицмундире и теперь приветливо махал Белозёрову с другого конца гостиной.

Хозяйка салона встретила Сергея радушной улыбкой.

– Как мило, Сергей Васильевич, что вы приехали к нам, – сказала она, одаривая художника не лишённым кокетства взглядом выразительных серых глаз. Молодость графини уже миновала, однако благодаря изяществу и природному очарованию женщина всё ещё могла кружить мужские головы и, по слухам, в этом удовольствии себе не отказывала, – к неудовольствию мужа.

– Вы же знаете, Наталья Михайловна, бывать у вас для меня и честь, и удовольствие, – откликнулся Белозёров, целуя красивую руку, украшенную бриллиантовым перстнем.

– Мы вас ждали! Я всех предупредила, что сегодня вы главный гость.

– Вот как? Но почему?

– Какой вы, право, скромник… Ваша поездка во Францию всех интересует. Сегодня вы нам про неё расскажете. Хорошо?

«Смотря что», – подумал Сергей, кланяясь.

В памяти сами собой встали недавние картины и лица. Вот бедняжка Жанна, бесчувственно распростёртая на полу. Вот залитый кровью Лавилье, чья грудь разворочена пулями жандарма. Вот негодяй Марешаль, ополоумевший от невыносимого ужаса и на коленях умоляющий бежать от страшного замка…

Графиня Строганова с удивлением увидела, как шрам на щеке Сергея неожиданно побелел.

…Впихнув связанного Марешаля в номер и сдав с рук на руки кряхтящему, с туго перетянутым боком Долгову, Сергей кинулся к Жанне. Девушка лежала на спине с широко раскрытыми глазами. В уголке рта запеклась кровь. Схватил за руку и отпустил – холодна была та рука. Прижался ухом к груди. Тишина…

– Как же так?! – отчаянно закричал Сергей, хватаясь за голову.

Ведь понимал же, понимал, что иного исхода нет. С какой чудовищной силой швырнул горбунью на пол проклятый трактирщик, гореть ему в аду… При виде бездыханного, сломанного тела сердце, запнувшись, пропустило удар. Стало невыносимо больно, и пусто стало. Сел на пол рядом. Взял остывшую ладонь и пристально посмотрел на мёртвую Жанну, запоминая каждую чёрточку потускневшего в смерти, но по-прежнему милого лица.

Добрая. Славная. Несчастная. Так и не узнавшая радости…

На плечо Сергея опустилась рука.

– Не плачьте, Сергей Васильевич, тут слезами не поможешь. И ничем уже не поможешь, – услышал сумрачный голос Фалалеева.

– А кто плачет? Никто и не плачет, – пробормотал Сергей.

Перекрестился. Дрожащими пальцами бережно закрыл глаза с остановившимся взглядом. Оглянулся на Фалалеева.

– Подсоби, – сказал тихо.

Вдвоём они подняли по-детски лёгкое тело и положили на постель. Господи! И суток не прошло, как она сидела на этой постели, умоляя хотя бы о крошке счастья…

Встряхнув головой, Сергей огляделся.

– Где Мартен? – спросил хмуро.

Выяснилось, что сержант распихал связанных «орлиц Наполеона» по разным комнатам, запер, а сам побежал будить телеграфиста, чтобы вызвать из Орлеана помощь. По пути должен захватить доктора Триаля. Бедняжке Жанне, трактирщику и Лавилье уже не помочь, но уцелевший жандарм, получивший от Марешаля жестокий удар в голень, полулежал в кресле и время от времени со стоном поглаживал пострадавшую ногу.

– Пока суд да дело, предлагаю заняться мсье адептом, – решительно сказал Долгов. – Надо поговорить.

Марешаль смерил его потухшим взглядом и отвернулся.

– В точку, Борис, – утомлённо согласился Сергей. – Сейчас мы перейдём в твой номер… здесь не надо… и будем с ним беседовать. Долго, откровенно, с пристрастием… Обещал рассказать про свой орден много интересного.

– Пристрастие, коли понадобится, я ему обеспечу, – пообещал Долгов.

Марешаль поднял голову.

– Развяжите руки, – попросил безучастно.

– Может, и развяжем, – задумчиво сказал Сергей. – Это как себя вести будешь. И без глупостей, понял?

Долгов хищно оскалился.

– Да кто ж ему глупости позволит, – заметил, доставая из кармана брюк револьвер. Скривился от боли. – Попрыгал и хватит. Ты мне ещё за ребро ответишь, паскуда…

Сергея усадили на диван, расселись рядом на расставленных кружком стульях и приготовились слушать его рассказ о французском вояже. Лакеи между тем обнесли гостей вином, ликёрами и кофе.

– Париж – город маленький, – начал Сергей без особого желания.

– То есть как это маленький? – ахнула Варвара Бобринская, морща очаровательный носик.

– Да уж так… За полдня можно пешком пройти из конца в конец. Богатый, весёлый, пёстрый – это да. Опять же красивый. Музеи, театры, дворцы. Магазинов не счесть. Но маленький. С Петербургом не сравнить. Да и Сена против нашей Невы поуже будет. Мутная вся…

– Да бог с ней, Сеной, – решительно сказал Стецкий, косясь на Бобринскую. Молодая вдова явно вызывала интерес холостого чиновника. – Ты лучше расскажи про Эйфелеву башню. И впрямь так велика?

Сергей принялся рассказывать о том, как поднимался на самый верх башни и любовался Парижем, как дух захватывало от высоты и красот великого города. Говорил машинально, думая о своём. Вспоминая…

…Марешаль сломался. Неожиданный крах орденского плана, безжалостные побои и главным образом невыносимый, животный ужас, пережитый у замка, – всё это стало для него слишком жестоким испытанием. Страдая от боли и страха, француз утратил мужество и впал в безразличие, граничившее с прострацией.

Допрос вёл Долгов. Сергей не без удивления отметил энергию, с которой чиновник взялся за роль следователя. Его вопросы касались целей и планов ордена, структуры и методов работы. Марешаль отвечал тихим монотонным голосом, полузакрыв глаза. Казалось, ему всё равно. Сергей фиксировал его ответы в альбоме для рисования – другой бумаги в номере не нашлось. Постепенно деятельность ордена вырисовывалась во всей преступной полноте. Разумеется, Марешаль, – далеко не первый адепт в орденской иерархии, – знал не всё. Но даже то, о чём он мог рассказать, производило сильное впечатление.

Паутина «Орлов Наполеона» плотно опутала Францию. Стратегической целью ордена являлось свержение республики и восстановление монархии во главе с потомком великого императора. После бесславного отречения Наполеона Третьего парламент принял закон, навсегда изгоняющий династию Бонапартов из французских пределов. Однако «Орлов Наполеона» это не смущало. Был разработан план, который предусматривал вооружённое восстание, ликвидацию республиканского правительства и реставрацию наполеонидов.

По словам Марешаля, при внешней фантасмагоричности план был тщательно продуман и обеспечен средствами. Главную ставку орден делал на новую войну, которую готовила Германия. В обстановке военного хаоса и при определённом сговоре с немецкой верхушкой свержение республики было делом вполне реальным. Восстановление монархии – тоже. Германскому императору Вильгельму Первому было бы выгодно в дальнейшем иметь дело с французским императором, который своим троном обязан немецким штыкам.

– Так вот почему вы так стремитесь сорвать франко-российский союз, – задумчиво констатировал Долгов.

Марешаль кивнул.

– Разумеется. По нашим сведениям, война Германии с Францией дело решённое. Этот вопрос ближайшего года. Её может сорвать лишь сближение Франции и России. Вильгельм никогда не решится напасть, если республику защитит ваша армия. Карно не очень-то хочет бросаться в русские объятия, но другого выхода у него нет. Англия заявила о нейтралитете. Италия и Австро-Венгрия на стороне Германии. Что остаётся? Только Россия…

– С этого бы и начинал. А то «ненавидим Россию», «отомстим за императора»… – подал голос Сергей.

– Одно другому не противоречит. И ненавидим, и отомстим, – нехотя, словно через силу обронил Марешаль. – Вы даже не представляете меру презрения, которую цивилизованные европейцы питают к вашей лапотной стране…

– Вы как хотите, Сергей Васильевич, а я ему сейчас врежу, – пообещал Долгов, разминая кулак. – Так сказать, от русского лапотника цивилизованному европейцу со всем уважением…

Сергей отрицательно покачал головой.

– Не надо, – сказал тяжело. – Я ему и так всю рожу расквасил. Пока достаточно. Ну, конечно, если начнёт запираться или хамить… – Повернулся к Марешалю. – Скажи, милый человек, кого ж это вы на трон сажать собрались, а? Вроде бы, близких родственников у Наполеона уже не осталось. Или какую-нибудь седьмую воду на киселе?

Выяснилось, что и этот вопрос, – важнейший, – был продуман.

После смерти наследника императора, умершего в ранней молодости, законных потомков Наполеона не осталось. Но были незаконные. Возлюбленная Бонапарта польская графиня Валевская в 1810 году родила ему сына, получившего имя Александр Колонна-Валевский. И хотя ставший дипломатом и министром иностранных дел при Наполеоне Третьем отпрыск императора скончался ещё четверть века назад, остались два его сына, родные внуки Наполеона Великого. И в силу близкого родства с Бонапартом оба могли претендовать на престол. («И Шарль, и Александр вполне вменяемые люди. У ордена есть выбор», – сообщил Марешаль.)

Таким образом, достойные претенденты налицо, дело осталось лишь за троном. Но теперь…

– Хрен вам, а не трон, – заявил Долгов.

– А не кажется ли тебе, любезный, что весь ваш план сдать Францию Германии, лишь бы возродить империю, – сплошное предательство? Где ваш патриотизм? «Вперёд, сыны Отчизны милой»[42]42
  Строчка из знаменитой песни Руже де Лилля «Марсельеза», сочинённой в 1792 году. Песня стала своеобразным гимном французской революции.


[Закрыть] и всё такое? – спросил Сергей, поигрывая карандашом.

Разбитые губы Марешаля тронула слабая улыбка.

– Необходимость выше патриотизма, – прошелестел он. – Республиканскими идеями Франция сыта по горло. Нужен сильный монарх… под присмотром ордена, разумеется. И на этот раз его из-под контроля не выпустили бы, как Наполеона Третьего…

В сущности, продолжал француз, план уже реализуется. Основное богатство ордена вовсе не деньги, некогда спрятанные императором в европейских банках. Нет! Главное – «Орлы Наполеона» богаты адептами, которые занимают важное положение в правительстве и парламенте, в армии и полиции. Другие адепты выступают с церковных амвонов, редактируют газеты, пишут книги. В нужный час каждый из солдат этой незримой мощной армии начнёт действовать в соответствии с общим планом.

А пока работа идёт исподволь. Публикуются статьи и ставятся пьесы, воспевающие Наполеона и величие Франции, завоёванное императором. На государственные посты и в депутатские кресла продвигаются свои люди. В войсках культивируются традиции Великой армии. Любыми способами затыкаются рты активным сторонникам республиканского строя. И так далее…

– Что значит любыми? – уточнил Долгов.

– Это по ситуации, – нехотя пояснил Марешаль.

– Например?

– Кого-то разоряют. На кого-то фабрикуют судебные дела. Кого-то компрометируют и убирают из общественной жизни. Кого-то просто убирают…

Долгов с Белозёровым переглянулись.

– Лавилье, надо полагать, без дела не сидел, – заметил Сергей.

– Иезуиты вы, а не орлы Наполеона, – презрительно сказал Долгов. – Цель оправдывает средства – так что ли?

– А разве не так? – ответил Марешаль, пожимая плечами.

На четвёртом часу допроса в номер заглянул Мартен и доложил, что помощь из Орлеана вызвана, утром приедет полиция и прокурорские. Доктор Триаль прибыл и занимается пострадавшим жандармом. Трупы пока снесли в погреб. Луиза, мадам Арно и вдова Прежан по-прежнему сидят взаперти – каждая в своём номере.

– Отлично, Мартен, – оценил Сергей. – Оставайтесь здесь до прибытия помощи. И позовите Фалалеева.

Верный помощник не заставил себя ждать. Возник на пороге, как джин из бутылки.

– Ты вот что, Семён Давыдович, сходи-ка на кухню, – попросил Сергей. – Принеси нам еды какой-нибудь, вина. И папиросы возьми у меня в комнате.

Фалалеев ушёл и вскоре вернулся с целой корзинкой припасов.

– Что-то вы долго беседуете, – озабоченно сказал он. – Может, и я с вами тут побуду? Пригожусь чем-то, а?

– Ничем ты тут не пригодишься, – возразил Сергей, ломая круг колбасы. – Ты лучше иди к Мартену. Поступаешь в его распоряжение. За женщинами присматривайте и вообще…

– Любопытному нос прищемили, – добавил Долгов, вскрывая бутылку. – Только окно сначала открой. Накурили, хоть топор вешай.

Обиженный Фалалеев распахнул окно и удалился. Комната наполнилась свежим воздухом, особенно приятным после ночной грозы. Уже светало. Как следует закусили, выпили по стакану вина. Марешаля тоже не забыли. Руки французу развязали ещё в начале допроса, однако из предосторожности стянули верёвкой грозные ноги.

– Ну, теперь можно и продолжить, – удовлетворённо сказал Долгов, закуривая папиросу.

Марешаль слабо замотал головой.

– У меня уже сил нет, – пробормотал он. – Мне плохо. Дайте отдохнуть хотя бы час-другой.

Действительно, распухшее лицо француза было бледным, и вообще выглядел он плачевно.

– Что думаешь, Борис? – спросил Сергей озабоченно. Откровенно говоря, он и сам падал с ног.

– А пусть отдыхает, – сказал Долгов, зевнув. – И мы немного за компанию, – по очереди. Ещё кое-что спрошу, и пусть отдыхает.

– Что именно? – еле слышно поинтересовался Марешаль. – Я и так вам уже всё рассказал.

– Всё да не всё. Назови-ка ты, дружок, имена ваших старших адептов. И ещё имена ваших персон в министерствах и ведомствах, хотя бы пару десятков. А то рассказываешь про то, про это, и ни одного имени. – Долгов недобро прищурился. – Нехорошо. Непорядок. Назови, а потом отдыхай. Мы с Сергеем Васильевичем, так и быть, тебя на кровать снесём…

Марешаль поднял голову. Его лицо вдруг побагровело, глаза сверкнули прежним блеском, и весь он словно встрепенулся.

– Имён я вам не назову, – бросил с оттенком вызова.

– Здрасьте вам! Это почему же? – удивился Долгов.

– Потому что назвать имена – это подписать людям приговор! За то, что я вам тут рассказал, орден меня приговорит к смерти трижды! Я человек конченый, ну, так тому и быть. А других не выдам.

Долгов поднялся.

– Тебе Сергей Васильевич, должно быть, голову отшиб, – сказал озабоченно. – Ты всерьёз думаешь, что мы из тебя не вытряхнем нужные сведения? На русскую доброту надеешься? Зря. Кончилась доброта, Гастон. Слишком много за тобой трупов. Вы только мне не мешайте, – добавил, обернувшись к Белозёрову.

– И не подумаю, – процедил Сергей, взбешённый сопротивлением негодяя.

Долгов засучил рукава рубашки. Взял со стола револьвер. Подошёл к сидящему на стуле французу.

– Так что, в благородство играть хочешь? – спросил негромко. – Не советую. Ведь больно же будет. Очень-очень. А не поможет – сделаю ещё больнее. И так, пока не поумнеешь.

– Да пошёл ты, merde[43]43
  Merde (фр.) – дерьмо, навоз.


[Закрыть]! – выкрикнул Марешаль.

Долгов нанёс короткий, без замаха, удар рукоятью револьвера в скулу. Но Марешаль перехватил руку, резко её крутнул, и оружие звонко упало на пол. Следом француз сильно толкнул Долгова в грудь. Тот, не удержавшись, с проклятием упал на спину.

Дальше произошло внезапное. Наклонившись, Марешаль одним движением сбросил верёвку с ног. Как такое могло произойти? Плохо связали? Или ухитрился за несколько часов допроса ослабить узлы?

Так или иначе, проклятый француз освободился. И теперь уже выигранная партия вот-вот могла обернуться проигрышем. Ведь Марешаль почти дотянулся до упавшего револьвера.

Почти… Сергей успел раньше. Носком ноги он отшвырнул револьвер в сторону. В следующий миг с разворота, в стиле сават (откуда что берётся? Со страху, что ли?!), от души пнул Марешаля пяткой в грудь. Француз отлетел к окну. А Долгов, уже вскочивший, подобрал револьвер.

– Ну, сука, молись! – гаркнул бешено.

Запрокинув голову, Марешаль издал невнятный звук, – то ли смех, то ли стон. И невероятно ловким прыжком неожиданно выскочил в раскрытое окно. Уже второй раз за последние часы, – натренировался…

Прежде чем остолбеневшие Сергей с Долговым пришли в себя и кинулись следом, за окном раздался глухой звук. Затем вскрик Марешаля. Ещё один звук. Крик оборвался.

Отпихивая друг друга, Сергей с Долговым подбежали к окну и выглянули наружу.

На траве валялся распростёртый Марешаль. А над ним стоял Фалалеев с лопатой в руках.

– Это ты его, Семён? – еле выговорил поражённый Долгов.

Фалалеев потупился.

– Вестимо, – согласился скромно. – Смотрю, француз из окна сиганул. Ну, думаю, плохо дело. Сбежит ведь! Хорошо, рядом лопата у стены торчит. Я её схватил и по голове ахнул. Плашмя, само собой, не убивать же. Тот заорал. Ну, я ещё разок. Француз и улёгся…

– Герой, – выдохнул Сергей с чувством облегчения.

Долгов перегнулся через подоконник.

– А скажи мне, Аника-воин, как же ты этак вовремя под окном очутился? – спросил, щурясь. – Как по заказу, а?

– А что такого? Гулял, – с достоинством ответил Фалалеев.

Долгов расхохотался. Давясь от смеха, повернулся к Сергею.

– Гулял он… Мы его на допрос не пустили, вот он под окном и устроился. Подслушивал!

Сергей кивнул. Конечно, всё так и было. Ну и что?

– Победителей не судят, – напомнил, сам с трудом сдерживаясь от хохота.

– А любопытство, между прочим, не порок, – подытожил героический импресарио и воткнул в землю так славно потрудившуюся лопату.

Покончив с расспросами о парижских достопримечательностях, перешли к главному – выставке. Графиня Строганова зачитала письмо дочери, которая вышла замуж за французского аристократа и жила в Париже. Дочь писала о большом успехе картин русского художника. Сергей аж порозовел – никак не мог привыкнуть к похвалам и комплиментам в свой адрес, коих за многие годы наслушался уже предостаточно.

– Рад за вас, но и удивлён, – заметил Николай Тимофеевич Абросимов. Камергер императорского дворца и один из богатейших людей Петербурга, он слыл знатоком и ценителем живописи. В его коллекции, насчитывавшей десятки полотен, были и картины Белозёрова. – Как ещё оценили…

– Что же это вас удивляет, Николай Тимофеевич? – поинтересовалась хозяйка салона, красиво изогнув соболиную бровь. – Разве талант Сергея Васильевича не является залогом его успеха?

– Да в таланте ли дело, дражайшая Наталья Михайловна… Где истинное искусство и где нынешняя Франция? Они же там на своём импрессионизме помешаны, рисовать по-настоящему уже разучились. – Сердито пожевав губами, добавил: – Хотя чего и ждать от французов? Лягушек жрут и салатом из одуванчиков заедают… Только в России истинная живопись и осталась! Потому что русские – великой души народ.

– Да вы, Николай Тимофеевич, славянофил, – сказал с добродушной улыбкой промышленник Кузнецов. – В двух словах с целой Францией разделались. Заодно и Россию приподняли.

– А вы, Леонтий Мстиславович, натуральный западник! Чтобы вы знали, нам ваша Франция не указ. Наполеона кто покрошил?

– Господи, при чём тут Наполеон? И почему Франция моя? Насчёт импрессионизма ничего не скажу, – не знаток. А вот насчёт всего остального скажу. Да нам до французских заводов, банков и земледелия ещё семь вёрст киселя хлебать. Увы… Я уж молчу про железные дороги. Ездил по Франции, знаю!

– Вот видите! – вскричал Абросимов, обращаясь к присутствующим. – Все они, западники, таковы… Я ему про искусство, а он мне про заводы. Я ему про душу, а он мне про земледелие.

– Да отчего же нет? – изумился Кузнецов. – Душа, конечно, дело высокое, тонкое… Но всё ж таки в теле живёт! А телу питаться надо. Попробуйте накормить его голым искусством, минуя земледелие, а я посмотрю, как у вас получится…

Разгорелась нешуточная полемика. Спор был бестолковый, но горячий. Часть гостей поддержала Абросимова, другие вступились за Кузнецова. Строганова сияла от удовольствия. Чем больше спорят в салоне, тем интереснее, тем больше потом будут вспоминать и рассказывать в свете.

Пока общее внимание переключилось на спорщиков, Сергей незаметно встал и ушёл в курительную комнату. Не любил он салоны. Убивать время болтовнёй – дело непочтенное. Но бывать в них время от времени всё же приходилось. Положение обязывает, нельзя жить анахоретом, да и заказчики его – люди светские, те же салоны посещающие.

В курительной, к радости Сергея, было пусто. Он устроился на мягком диване, чиркнул спичкой и глубоко затянулся ароматным папиросным дымом. Глядя в окно, за которым красиво зеленел высокий тополь, подумал вдруг, что всего через несколько часов весна сменится летом. А он весны и не заметил. Просвистела пулей с этой французской поездкой, будь она проклята…

Бог его знает, что написал Мартен в телеграмме, но только поутру из Орлеана в Ла-Рош нагрянула целая армия. Ну, пусть не армия, но всё же… Двое прокурорских, пять жандармов, судебный врач, полувзвод пехотинцев. Куча экипажей опять же. Солдаты сразу оцепили гостиницу, и вовремя, – взбудораженные слухом о ночной бойне селяне ринулись в «Галльский петух». Кажется, здесь собралась вся деревня, поражённая любопытством и ужасом. Мэр Бернар и отец Жером кое-как уговорили людей разойтись, пообещав, что о результатах расследования расскажут через несколько дней на специальном сходе.

Марешаля и «орлиц» взяли под стражу. Сергея, Долгова и Фалалеева попросили оставаться в своих номерах. С каждым из них, да ещё с Мартеном, следователи прокуратуры беседовали отдельно. Подробный рассказ Белозёрова о событиях прошедшей ночи был выслушан с непроницаемыми лицами и почти без вопросов. Сергею показалось, что следователи просто растерялись. Не знали они, что делать с неожиданными и чрезвычайными сведениями о тайном ордене, который семьдесят лет существует во Франции. А может, просто не хотели углубляться в острую и опасную тему.

Труп Лавилье отправили в Орлеан. А трактирщика Арно, Анри Деко, жандарма и Жанну похоронили на сельском кладбище. Бедная горбунья была сиротой. Не считая могильщиков, провожали её лишь Сергей с Долговым и Фалалеевым и добрый отец Жером. Прощальная молитва… глухие удары комьев земли о крышку гроба… и всё. Фалалеев не выдержал – заплакал. С тоской в сердце Сергей попросил священника, чтобы на могиле Жанны было установлено хорошее надгробие. Оставил деньги.

Теперь можно было возвращаться в Париж, но тут возникли две проблемы. Во-первых, следователи, работавшие в Ла-Роше, настоятельно просили пока не покидать деревню. Мол, вдруг возникнут какие-то вопросы, а главный свидетель событий уже уехал… А, во-вторых, на чём ехать-то? Просить у дядюшки Бернара его шарабан?

Обе проблемы решил Долгов, давший телеграмму в российское посольство. Через день в просторном экипаже прибыл секретарь посольства Олсуфьев. Он заперся со старшим следователем и о чём-то с ним долго беседовал, после чего тот объявил, что к мсье Белозёрову и его спутникам вопросов больше нет, – они свободны.

– Жить в Париже, Сергей Васильевич, будете у нас, – сообщил Олсуфьев на пути в Орлеан.

– «У нас» – это где?

– В посольстве. Так спокойнее и безопаснее. До семнадцатого мая.

– Почему именно до семнадцатого? Сегодня только восьмое.

– На семнадцатое мая запланирована ваша встреча с президентом Франции Карно.

– Я говорил вам, – напомнил Долгов.

– Ну да, был разговор…

Сергей расстроился. Желание как можно скорее вернуться домой и обнять Настеньку с детьми с каждым днём становилось всё сильнее. А тут ещё полторы недели ждать… И ничего не поделаешь – целый президент приглашает. Дипломатия…

Посольство Российской империи располагалось в Париже на улице Гренель, в старинном и очень красивом особняке «Отель д'Эстре». По приезде Сергея принял посол Моренгейм, с которым познакомились ещё на открытии выставки.

– В общих чертах я знаю, что во время вашего пребывания в провинции случились некие чрезвычайные события, – сообщил Артур Павлович, усаживаясь в кресло и приглашая Сергея сесть напротив. – Не соблаговолите ли рассказать подробнее, что там у вас произошло?

Сергей замялся. У него не было причин не доверять послу, однако сведения об «Орлах Наполеона» – экстраординарные. Вправе ли он разглашать их сейчас, не переговорив с Ефимовым? Правда, он уже всё рассказал следователям, но то был допрос, деваться некуда… Выбрал средний вариант.

– Сначала я должен доложить обо всём государю, – веско сказал он. – События, действительно, были чрезвычайные. Говоря коротко, меня пытались убить, и причины тому – сугубо политические. Кому-то поперёк горла сближение Франции с Россией. Убийство президента российской академии на французской территории наши отношения очень осложнило бы…

– Это действительно так, но всё-таки…

– Не обессудьте, Артур Павлович, сказать больше пока не могу. Пусть прежде государь сам решит, будут ли эти сведения преданы огласке или из дипломатических соображений промолчим.

Кажется, Моренгейм, человек умный и опытный, Сергея понял правильно. Главное, – не обиделся. Да и на что обижаться, если дело государево? К тому же народную мудрость «Меньше знаешь – крепче спишь» ещё никто не отменял…

Сергея с Фалалеевым удобно поселили в одном из двух посольских флигелей. А вот Долгова отправили в хороший госпиталь неподалёку от российского представительства. С той недавней ночи, когда Борис пропустил опасный удар Марешаля, чувствовал он себя из рук вон плохо и держался только силой воли. Посольский врач, осмотрев Долгова, установил перелом ребра и ушиб внутренних органов. И боевой товарищ улёгся на больничную койку недели на две.

С учётом ситуации Моренгейм выходить за пределы посольства категорически не советовал. Да Сергей особенно и не рвался. Францией он был сыт по горло. От скуки рисовал интерьеры особняка и часами напролёт гулял по саду в обширном внутреннем дворе. Ежедневно давал телеграммы Настеньке. Подолгу спал. Разговаривал с Фалалеевым и сидел с книгой на скамейке под разросшимся каштаном. Любовался живой лавандово-розмариновой изгородью, укрывшей посольские решётки бело-розово-лиловым ковром.

А на пятый день в саду появился и сел рядом на скамейку генерал Ефимов.