Текст книги "Орлы Наполеона"

– Не беспокойтесь, Гастон, – сказал Сергей утомлённо. – Я жаловаться не собираюсь. Не хватало ещё президенту страны о дрязгах с местным населением докладывать. Пусть живут. Дали бы уехать спокойно, и ладно. Ну, конечно, если не дадут…

Марешаль широко улыбнулся.

– Спасибо, Серж. Вы благородный человек… Дадут, куда они денутся? Кстати, я уже отправил телеграмму в министерство. Завтра экипаж будет. А послезавтра едем спокойно и с комфортом. Отдыхайте.

Пожав руку Сергею, вышел. Прикрыл дверь деликатно.

Глядя вслед французу, Сергей только вздохнул. Отдыхать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Стало быть, самое время выпить вина – стакан-другой, а под горячую руку и третий.

Однако едва успел взяться за бутылку, как в дверь опять постучались. Кого там ещё черти принесли? Фалалеева, что ли? Или Долгова?

И не угадал. На пороге возникла чета Лавилье. При этом супруги были очень серьёзны и даже насуплены, словно пришли к тяжело больному пациенту – навестить, а заодно и проститься.

– Это возмутительно! – воскликнула мадам вместо приветствия.

– Наша поддержка с вами, мсье Белозёров, – сдержанно заверил мсье.

Сергей растерянно затоптался на месте. Почесал в затылке бутылочным горлышком.

– Спасибо, конечно… Поддержка в чём?

– Мы всё знаем, – сказал супруг. – Местное мужичьё под дурацким предлогом выставляет вас из деревни. Вам угрожают.

– Что поделать, мсье, – произнесла супруга печально. – Со времён Наполеона русских во Франции недолюбливают.

– Но к нам с женой это не относится, – заявил Лавилье и решительным жестом подтвердил, – они, мол, не такие. – У нас с вами вышла небольшая размолвка, мсье Белозёров, но это ничего не значит. Забудем, друг мой! Знайте, что, если эти мерзавцы пойдут на штурм гостиницы, я стану рядом. Мы будем отбиваться плечом к плечу. У меня есть тяжёлая трость.

– А я умею оказывать первую помощь, – сообщила мадам с трогательной улыбкой.

Сергей не знал, что сказать, поэтому прижал руку с бутылкой к сердцу и поклонился. Следом в свою очередь откланялись и супруги.

Оставшись один, Сергей жадно глотнул вина прямо из горлышка. Перевёл дух. Надо же… На случай штурма гостиницы у него есть неожиданные друзья… Вот тебе и старый пьяница! Представил, как мадам Лавилье перевязывает полученные в бою с сельчанами раны, и не выдержал, засмеялся. А вдруг на почве общего сочувствия к русскому художнику супруги помирятся?

Со стаканом в руке Сергей присел на подоконник. Уставился на высокий тополь, зеленеющий напротив окна, и тяжело задумался. Ещё никогда в жизни он не попадал в столь нелепое положение. Будто его против воли затягивает водоворот событий – необъяснимых, странных, опасных. Что-то не так. Что-то происходит, и происходит совсем близко, по касательной. И может быть, убийство Звездилова и пропажа Пифо ещё не конец. Почему Жанна твердит о некой угрозе, следующей по пятам? При всей экзальтированности девушка далеко не глупа… И никуда не деться от тягучего, словно зубная боль, дурного предчувствия.

В дверь постучали. Не успел Сергей чертыхнуться (приёмный день у него нынче, что ли?), как в комнату, не дожидаясь приглашения, ввалился собственной персоной хозяин заведения мсье Арно. Спасибо, хоть без жены. Этому-то что надо? Расчёты с ним ведёт Фалалеев…

– На два слова, мсье Белозёров, – сообщил Арно значительно. Тенор кабатчика никак не вязался с мясистым лицом, широкой грудью и длинными сильными руками.

– Слушаю вас, – произнёс Белозёров, указывая на стул.

– Спасибо, я постою… Вы только не переживайте, – неожиданно сказал хозяин с добродушной улыбкой.

– В каком смысле?

– Бросьте, мсье, я всё знаю. И про сход, и про то, что вас выживают из деревни, и что послезавтра вы уезжаете. И правильно, что уезжаете, – добавил озабоченно. – Народ у нас неотёсанный, нравы грубые. Если что не так, могут и прибить. И не всем по нутру, что вы тут ещё на два дня задерживаетесь.

– Вот как?

– Истинная правда. Ремесло у меня такое – всех поить и всё знать. – На лице мелькнула и тут же угасла хитрая улыбка. – Вы, главное, до отъезда со двора никуда не девайтесь. Сидите в гостинице. Еда и ночлег есть, вина вдоволь, а что ещё надо? Здесь-то вас никто не тронет, уж я прослежу. Не хватало, чтобы моего постояльца обидели…

«Конечно, проследишь. Случись что, с кого расчёт брать?»

– Спасибо, мсье Арно, – сказал Сергей, протягивая руку. – Совет хорош. Возможно, я так и поступлю.

Действительно, что ему делать за пределами двора? Ну, разве что прогуляться напоследок по лугу, ещё раз полюбоваться Луарой, посмотреть на про́клятый замок… Но уж коль ситуация складывается нешуточная, лучше не рисковать. А с другой стороны, безвылазно сидеть здесь до послезавтра, как мышь в клетке? Ладно, там будет видно…

– Через полчаса ужин, – напомнил хозяин, закрывая за собой дверь.

Какой там ужин! Аппетита не было вовсе. Однако скрепя сердце Сергей спустился к общему столу и даже заставил себя съесть свиную котлету. Общая беседа не клеилась, в воздухе висело напряжение, и негромкие, вялые реплики сотрапезников разредить его не могли. Даже неисправимый оптимист Фалалеев был невесел и в конце концов заявил, что отправляется на боковую – раньше обычного. И всем пожелал того же.

– Вы куда, Сергей Васильевич? – бдительно спросил Долгов, когда Сергей, встав из-за стола, направился к выходу.

– На перекур, вестимо.

Долгов с Марешалем составили компанию, и, может быть, не зря. С вечерним временем в трактир потянулись люди. Проходя через двор, сельчане мерили дымящего папиросой поодаль Сергея косыми взглядами, кое-кто шипел сквозь зубы нечто невнятное. Один демонстративно сплюнул в их сторону. Кулаки у Сергея сжались сами собой. Так и съездил бы по бородатой роже… Затоптав окурок, Сергей хмуро пожелал сотоварищам спокойной ночи и ушёл к себе. На боковую так на боковую. Тем более, что накануне не выспался…

Среди ночи Сергей неожиданно проснулся. Негромкий скрип открываемой двери проник в сознание и прервал беспокойный сон. Сергей открыл глаза. По комнате разлился слабый зыбкий свет, кое-как рассеивающий ночную тьму. То горела свеча, и была та свеча в женской руке. У изголовья стояла Жанна.

Сергей потряс головой и сел в кровати. Хриплым спросонья голосом сказал изумлённо:

– Жанна… Что вы здесь делаете в такой час?

И только теперь заметил, что девушка была в ночной рубашке с наброшенной поверх кофтой. В комнате было тепло, однако она дрожала, словно от сильного холода, и подсвечник в руке ходил ходуном.

– Мсье… – произнесла чуть слышно и замолчала, будто перехватило горло.

– Да что случилось-то? – вполголоса гаркнул Сергей, уже вполне проснувшийся.

– Ничего не случилось… Можно, я с вами лягу?

Ах, как уютно трещали дрова в чреве большого камина! Его яркое пламя весело согревало полумрак просторного кабинета с высокими, плотно зашторенными окнами. Кресла собеседников были придвинуты поближе к огню.

– Подбросьте-ка ещё пару поленьев, – проворчал собеседник постарше. – Что-то мне сегодня зябко, не простыл ли…

– Боже вас упаси! Да и не вовремя.

С этими словами собеседник помоложе выполнил просьбу.

– Благодарю… Но вернёмся к Белозёрову. У нас всё готово?

– Решительно всё.

– Люди, детальный план действий?

– Не беспокойтесь. Люди на месте, план осуществляется скрупулёзно.

– А что Белозёров?

– Пока, в соответствии с планом, – в неведении. Но уже завтра…

– Вот именно – завтра! В тот самый день…

Старший собеседник перевёл взгляд на портрет, висевший на стене. Перекрестился. Склонив голову, молитвенно сложил руки на груди.

– Даст бог, всё осуществится, – прошелестел, еле двигая морщинистыми губами.

Глава одиннадцатая

– Можно я с вами лягу? – чуть громче повторила Жанна, не дождавшись ответа.

– Зачем? – выдавил Сергей.

Более идиотского вопроса придумать было невозможно. Девушка нервно усмехнулась.

– А вы попробуйте угадать…

И, поставив подсвечник на стол, робко присела на краешек постели. Сергей торопливо подобрал ноги.

– Приласкайте меня, – попросила Жанна чуть слышно.

– Что?!

– Да вот то самое, мсье. Чего ради, по-вашему, я за полночь к вам в постель прошусь?

Сбросив движением плеча кофту, наклонилась к онемевшему Белозёрову. (На Сергея пахнуло молодой чистой кожей.) Взяла его руку. Прижав к пылающей щеке, укрыла рассыпавшимися волосами.

– Вы ничего не говорите, мсье. Я сама всё скажу… – Сжала руку. – Не надо бы так, само собой. Не должна девушка навязывать себя мужчине. Но вы через день уедете и больше никогда не вернётесь. И что мне делать, если вы на сердце легли и в душу запали? Вот я и пришла, – бог мне судья…

Смотрела на Сергея неотрывно и что-то шептала, шептала – тревожно, ласково, умоляюще. Наклонялась всё ближе. «Глаза колдовские», – мелькнуло в смятённом сознании. Слов не было, была жалость, и печаль была. Надо бы оттолкнуть… но рука не поднимается…

Жанна истолковала молчание Сергея по-своему.

– А может, вы мной просто брезгуете? Деревенской девкой-то? – спросила, немного отодвинувшись. – Вы же знаменитый, богатый, у вас и женщины другие… Так я и помылась, и рубашку чистую надела, – добавила простодушно. – У меня кроме горба всё, как полагается, вы не сомневайтесь. А что горб… Ну, приладимся как-нибудь. Не откажите, мсье!

Было в её просительном тоне что-то невыразимо грустное.

– Не надо, Жанна, – пробормотал Сергей. Голова была, как в тумане. – Ну, я вас прошу… Такое только по любви полагается…

– Так я-то по любви! – шёпотом вскрикнула Жанна. – Ну, что вам сто́ит? Может, ещё и мужское удовольствие получите. А как уедете, так и забудете. И всё. – Сергей чувствовал её дрожь. – А у меня ребёночек родится, сынок или дочка. И я не одна буду на свете. Страшно одной-то. Поверите, иной раз утопиться хочется. У вас семья, вам не понять…

Заплакала тихо. Припала к Сергею. Была она сейчас в своей горести невозможно трогательна. Против воли рука начала гладить её густые каштановые волосы, нежную шею, худенькие плечи. Сергей вдруг почувствовал желание – и ужаснулся. Каким животным порой делает человека мужское начало! Несчастная девушка-калека… Она же ему почти в дочери годится… И Настенька, Настенька… Нельзя давать волю инстинктам… Отдёрнул ладонь, словно от ожога.

– Я очень хочу помочь тебе, Жанна, – произнёс хрипло, не очень соображая, что говорит. – Но я не могу. То есть могу, но не должен… Не должен! Я жену люблю, и не надо мне в жизни других женщин… А ты замечательная. Ты всего достойна. Бог даст, будет у тебя ещё и хороший человек, и радость, и дети…

«Господи, что я несу? Какая радость? Какой там человек в этой убогой деревушке? Вроде тех, которые хотели затащить её в кусты?»

Жанна заломила руки.

– Вы такой славный, мсье, добрый, – пролепетала, задыхаясь. – И очень счастливый. Я сразу поняла, что счастливый. И подумала, что своим счастьем вы можете со мной поделиться.

– Но я…

– Мне ведь много не надо. Крошку малую – и довольно. Собаке ведь и той кость кидают. Мне, может, на всю жизнь крошки хватило бы. Но, видно, не судьба…

И столько тоски было в её голосе, в словах её, что у Сергея перехватило дыхание. И горло перехватило. Не мог он сейчас ничего сказать.

Когда молчание стало невыносимым, девушка поднялась. Подобрала с пола кофту, набросила.

– Пойду я, – сказала тускло. – А вы забудьте, мсье, забудьте. Не приходил к вам никто. Приснилось, и всё. Мало ли что человеку может присниться…

– Я не хочу, чтобы ты на меня обижалась, Жанна, – с трудом вымолвил Сергей. – Я друг тебе.

– Я знаю, – откликнулась девушка дрожащим голосом. – Я всё про вас знаю. Я всё ж таки дочь колдуньи. Поцелуйте меня.

Сергей встал с постели и поцеловал её в лоб – высокий, белый. Он был, как во сне. Девушка слегка улыбнулась.

– В лоб только покойников целуют. Напоследок-то… – Взяла подсвечник со стола. Освещённое свечой, лицо её словно разом постарело. – Ну, значит, так тому и быть…

– Ты о чём? – вскинулся Сергей.

– Да так, мсье, ничего особенного… А на вас я не обижаюсь. Я на себя обижаюсь. Раз уж пришла, то надо идти до конца. Я ведь могу приворожить, да так, что про горб забудете и на всю ночь моим станете. Бабкино заклинание, сильное… Хотите, прочту?

– Нет!

– А я и сама не буду, – сказала Жанна с печальной улыбкой. – Язык не повернётся, вот. Уж очень вы свою жену любите. Зачем её обижать?

С этими словами тихонько выскользнула из комнаты.

Фалалеев Сергея знал хуже, чем жена, но лучше, чем все остальные вместе взятые. И то, что Белозёров крепко не в своей тарелке, заметил ещё во время завтрака. Мало того, что почти ничего не ест, так ещё и молчит, погружённый в свои мысли. Глаза потухшие, голос безучастный… да что это с ним? Всю ночь пил и теперь не в себе? На него непохоже. Неужто настолько переживает предстоящее изгнание из Ла-Роша?

Сам Фалалеев по этому поводу не грустил – радовался. За считаные дни деревня опостылела хуже горькой редьки. Буйные крестьяне, воющий замок, убийство одного человека, исчезновение другого, угрозы селян… что-то здесь неладно. А если откровенно, то и страшновато. Зря Марешаль настоял, чтобы дожидались министерского экипажа. Мало ли что за лишний день может случиться в этаком месте. Нет чтобы уже сегодня уехать в Орлеан на мэрском шарабане – без затей, но зато раньше. Оттуда в Париж. Тоже, конечно, чужбина, но ведь весёлая, красивая, цивилизованная. Столица! А там и домой, в Россию…

Ломая голову над причиной, по которой начальник погружён в меланхолию, Фалалеев после завтрака вышел во двор и столкнулся с Жанной. Поздоровался приветливо.

– Доброе утро, мсье, – ответила девушка еле слышно. И быстро ушла в дом.

Эге! А глаза-то у неё красные. То ли много плакала, то ли мало спала… И говорит через силу. Фалалееву вдруг пришло в голову, что если сейчас поставить рядом Белозёрова и Жанну, то подавленным видом будут они друг на друга похожи. Что за притча?

С виду забавный толстячок, Фалалеев на самом деле был человеком умным и наблюдательным. Взгляды, которые Жанна с первого дня бросала на Белозёрова и в значении которых ошибиться было невозможно, импресарио заметил сразу. Ничего удивительного, дело житейское. Как в этакого красавца не влюбиться? Тем более, что красавец благородно спас девушку от насильников.

Но вот Белозёров… Неужели он тоже увлёкся Жанной?

На первый взгляд мысль бредовая. Где знаменитый русский художник и где бедная французская девушка-горбунья? Но в облике Жанны было нечто такое, что заставляло забыть об уродстве, – чудесные глаза, роскошные волосы, нежный овал лица… С каким удовольствием (а Фалалеев это видел сам) Белозёров рисовал её на лугу в тот день, когда их выслеживал Звездилов! Много ли надо художнику, человеку романтического склада, чтобы заинтересоваться девушкой – равно необычной и несчастной?

Дойдя до этой мысли, Фалалеев потряс головой. И всё-таки бред. Будь Жанна даже не служанкой, а герцогиней, у Сергея Васильевича есть Настасья Петровна. Уж Фалалеев-то знал, насколько Белозёров любит жену. Точка.

Но как же тогда объяснить обоюдную меланхолию начальника и девушки накануне отъезда? Неужто всё-таки не точка, а многоточие?

Не нравилось это Фалалееву, совсем не нравилось. Холостой и бездетный, он был всей душой привязан к Белозёровым и в глубине души относился к ним, как если бы они приходились ему родными. Безмерно уважал прекрасную и добрую Настасью Петровну, почитал (хотя и робел порой!) строгую Авдотью Семёновну, любил шумных и шаловливых мальчишек и всякий раз, бывая в доме, баловал их игрушками и конфетами. Что уж говорить о Сергее Васильевиче, который когда-то вытащил его, Фалалеева, из пьяного болота, приспособил к выгодному делу и всегда был не только начальником, но и товарищем!

И до чего же неприятно было сейчас подозревать Белозёрова в интрижке, в минутном увлечении… Оно, конечно, завтра всё закончится. Сядут в экипаж и покатят в Орлеан, а оттуда в Париж. Ещё недели две-три, и жизнь, с возвращением домой, войдёт в привычную колею. Быстрей бы… А пока не надо Белозёрову тосковать одному. Надо побыть с ним, отвлечь беседой, выпить, наконец. Можно и Долгова с Марешалем пригласить. Всё же предстоит встреча с французским президентом. Есть о чём поговорить…

Размышляя об этом, Фалалеев увидел, что калитка в увитой плющом ограде открывается и во двор гостиницы степенно входит пожилая женщина с узелком в руке. Лицо её показалось знакомым. Ну, конечно! То была вдова Прежан из Сен-Робера, у которой квартировал покойный Звездилов. Фалалеев вежливо поклонился.

– Доброго здоровья, мсье Фалалеев, – откликнулась вдова. Голос был низкий, грубый.

Фалалеев удивился. Вроде бы, когда были в доме у вдовы, он не представлялся. Хотя, может быть, его кто-то окликнул при женщине, та и запомнила… Неважно.

– Каким ветром в наших краях, мадам? – полюбопытствовал для продолжения разговора.

– А брат у меня в Ла-Роше живёт. Пришла вот навестить. Хозяин этой самой гостиницы.

– Мсье Арно – ваш брат?

– Он самый, мсье, он самый. А Лизетта, жена его, стало быть, невесткой приходится. Травки им принесла.

– Какие травки, мадам?

– Лечебные, мсье. Мы тут докторами не избалованы. Что в лесу или на лугу выросло, тем и лечимся. Я в травках толк с детства знаю.

– Как интересно… А нет ли у вас чего-нибудь от почечных колик?

– Есть-то есть, мсье, да только дома. В другой раз принесу, если хотите. И возьму недорого.

– Да мы уж завтра утром уезжаем.

– Ну, значит, не судьба, мсье. Жаль, конечно.

– Неужто пришли пешком, мадам? Всё же от Сен-Робера далековато.

– Пустяки, мсье, всего пол-льё. Что ж мне, из-за такой ерунды повозку нанимать? Я старуха крепкая, ходить и работать привыкла. Поверите ли, когда-то и мужу покойному в кузнице помогала.

Фалалеев окинул взглядом приземистую фигуру вдовы, оценил короткие толстые руки, заметил выглянувшую из-под юбки ногу в башмаке неженского размера и про себя согласился – что крепкая, то крепкая.

Из раскрытого окна гостиницы высунулся мсье Арно и помахал вдове.

– Здравствуй, сестрица! Что не заходишь?

– Доброе утро, братец! Уже иду, – откликнулась сестрица, весившая, должно быть, пудов шесть. – Мы тут с мсье Фалалеевым разговорились.

– Не смею задерживать, мадам, – сказал Фалалеев с лёгким поклоном. – Родственники, надо полагать, соскучились и ждут.

– А как же! Месяц не виделись, может, и больше.

Мадам с достоинством прошествовала в гостиницу.

– Мсье Фалалеев, на два слова, – неожиданно окликнул хозяин и высунулся из окна ещё больше. Понизив голос, сообщил: – Скажите мсье Белозёрову, чтобы со двора ни ногой. Я его уже предупреждал, но лишний раз не помешает…

– А в чём дело?

Хозяин осклабился.

– Да я вот с утра заметил, что возле дома шляется Анри Деко с дружками. Ясно, что на уме ничего хорошего. Я, конечно, пригляжу, чтобы всё было в порядке, но как бы чего не вышло.

– Спасибо, мсье Арно, – с чувством произнёс Фалалеев.

Настроение испортилось. Выкурив папиросу, он поднялся на второй этаж и увидел Марешаля, выходившего из номера супругов Лавилье.

– Ну, что, Семён, собрался уже? – спросил француз рассеянно.

– Да нет, успею ещё. А ты, я вижу, нанёс прощальный визит мадам Лавилье?

Гастон с неудовольствием посмотрел на Фалалеева.

– При чём тут мадам? Я разговаривал с её мужем. Просит помочь в Париже с одним делом. Вот и всё.

Чувствовалось, что Марешаль чем-то взволнован.

– Ну, с мужем, так с мужем. Мне, собственно, без разницы, – заметил Фалалеев, по-свойски потрепав француза по плечу.

«Какие все нервные сегодня», – подумал, стучась в дверь к Белозёрову.

– …А ещё думаю, Сергей Васильевич, не пора ли по возвращении вернуться к живописи? Оно, конечно, должность ваша многотрудная, забот не оберёшься, но этак-то в хлопотах рисовать разучитесь. А вот если бы хоть один портрет в месяц-полтора писать, – и то дело. Желающих-то к вам очередь, пол-Петербурга…

Журчание Семёна Давыдовича, с одной стороны, успокаивало, а с другой – раздражало. Хотелось Сергею остаться наедине с мыслями, но не гнать же верного помощника. Слушал Фалалеева, а думал о Жанне.

Сегодня ночью он отказал девушке, потому что по-другому не мог. Он поступил правильно. И всё-таки знал, что будет жалеть об этом всю жизнь. Не из-за себя, нет. Что ему ещё одна женщина? Их было довольно даже и на весь мужской век. Но Жанна, Жанна… Жалко просившая хоть крошку счастья, возмечтавшая о минутной радости, жестоко униженная отказом… И эта её тоска по незачатому ребёнку, с которым на свете было бы не так страшно…

Сентиментальностью Сергей не страдал. Ни бывшая служба, ни пережитые испытания к чувствительности не располагали. Однако сейчас он ощущал, что душа в клочья разорвана жалостью к несчастной девушке. Плохо было на душе, свинцово, винил себя и хотел хоть что-нибудь сделать для неё. Что? Ну, разве, как и собирался, на прощание оставит денег. Да возьмёт ли она их теперь?..

– А как вернёмся, надо будет новую выставку готовить. Негоже президенту академии одним администрированием заниматься. Художник вы у нас первейший, а класс надо подтверждать…

Белозёров поднял на Фалалеева взгляд, и верный помощник осёкся. В глазах Сергея стояли слёзы. Фалалеев чуть ли не впервые в жизни потерял дар речи. Всяким он видел начальника, но таким…

– Да не хандрите вы так, Сергей Васильевич, – взмолился наконец. – Всё понимаю… да, всё… но не надо. Пройдёт, забудется, верьте слову. Ну её к бесам, эту Францию… А знаете, что? Давайте мы с вами сейчас выпьем по стаканчику. Или по два. И папироску-другую выкурим. А там и обед, и собираться пора…

– Давай, – безучастно сказал Сергей.

Фалалеев торопливо взял со стола бутылку, разлил красное вино, подал стакан.

– За благополучное возвращение домой! – провозгласил он.

Едва успели выпить, как в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату быстро вошёл Долгов. И почему-то вместе с ним была Жанна.

Остолбеневший от неожиданности Сергей мгновенно заметил и озабоченный вид Долгова, и крепко сжатые губы, и недобрый прищур. А Жанна была бледна, как смерть, и на художника не смотрела.

– Похоже, у нас возникли трудности, Сергей Васильевич, – заговорил Долгов отрывисто. – Совершенно, я бы сказал, неожиданные. Пришла ко мне Жанна и рассказала такое, что… Словом, я её упросил пойти к вам вместе со мной.

– Зачем? – спросил Сергей хмуро. – И что могло случиться?

– Будет лучше, если вы всё услышите из первых уст. – Повернулся к девушке. – Мадемуазель, прошу вас повторить для наших друзей то, что вы мне рассказали четверть часа назад.

– Да уж, сделайте одолжение, – пробормотал озадаченный Фалалеев. – Э-э, что это с вами, мадемуазель? На вас лица нет. Ну-ка, присядьте.

Жанна благодарно взглянула на Фалалеева и тяжело села, почти рухнула на стул. Отхлебнула вина из предложенного стакана. Негромко сказала:

– Значит, вышло так. Услышала я случайно один разговор…

Сержант Мартен пребывал в тревожном недоумении. Нещадно дымя трубкой, супил кустистые брови и морщился, словно жевал лимон без сахара.

За многолетнюю службу случалось всякое. Но чтобы вот так, дружно, вся деревня поднялась и потребовала выгнать заезжих людей… нет, такого он припомнить не мог. Не бывало такого.

Конечно, русских никто не любит. Он, Мартен, их тоже не любит. К тому же, по совпадению, после приезда художника Белозёрова произошли всякие события – и странные, и страшные. Но именно по совпадению.

Винить в этом живописца слишком глупо. И тем не менее сельчане пришли в ярость настолько, что готовы были чуть ли не пинками выставить Белозёрова из Ла Роша. Озверели, проще говоря. Было в их ненависти что-то непонятное, ненормальное, неестественное.

Чутьём старого жандарма сержант ощущал – что-то здесь не так. Никаких серьёзных причин для необычного поведения жителей Ла-Роша не видел и воинственность их не понимал. Зато знал наверняка, что, пока русские не уедут, надо быть начеку.

Вчера в мэрии вроде бы договорились, что пятого мая гости беспрепятственно покинут Ла-Рош, но это ничего не значит. В деревне насчитывался десятка два босяков-дебоширов, которые мало работали, много пили и в любой момент были готовы учинить драку. По несчастью, Белозёров крепко отделал Анри Деко, а этот парень был у воинственных голодранцев кем-то вроде главаря. Простит ли он русскому выбитые зубы? Верится с трудом…

Но если с художником – гостем правительства! – что-то случится, ему, Мартену, тоже несдобровать. Это уж как дважды два. И плевать начальству, что для поддержания порядка на три окрестные деревни за всё про всё три полицейских. (А с пропажей Пифо и вовсе два.) Либо обеспечь порядок, либо топай на пенсию. А пенсии Мартен боялся. Нищенская она и скучная.

В общем, хоть так, хоть этак, впору брать Белозёрова под охрану. Понятно, что два полицейских во главе с сержантом – войско не бог весть какое. Но всё-таки вряд ли кто-нибудь рискнёт сунуться к человеку, коего охраняет жандармерия. А завтра художник со товарищи отбудет в Орлеан, и в Ла-Рош вернётся прежняя спокойная жизнь.

Вот и славно. Ему, Мартену, ничего больше и не надо. Не те уже годы, чтобы искать приключения на свою… в общем, искать приключения.

Или он всё-таки паникует зря? Шалят нервы-то. Всего и дел – пережить одну-единственную ночь…

Когда Жанна закончила, в комнате с минуту было тихо, как в склепе. Наконец Фалалеев, схватившись за лоб, прервал молчание.

– Но это же бред! – пролепетал прыгающими губами. Достал из кармана платок. Вытер мгновенно выступивший пот.

– Сначала я решил точно так же, – бесстрастно заметил Долгов. – Однако с какой стати мадемуазель Биньо решила нас обмануть? Или, паче того, шутки шутить? Не вижу резона. Такое и не придумаешь-то… И уж точно, что она в полном здравии и, следовательно, никакого бреда нет.

Фалалеев топнул ногой.

– Вы сами-то понимаете, мадемуазель, что нам сказали? – спросил, глядя на горбунью почти с ненавистью.

– Понимаю, конечно, очень хорошо понимаю, – ответила Жанна, и была в её голосе смертельная усталость. Мельком посмотрев на Белозёрова, опустила глаза. Чуть улыбнулась. – Это и есть то, о чём я вас предупреждала, мсье. Та самая опасность. Всё сходится, разве нет? А вы не хотели верить…

– Но почему же вы по-прежнему… – вырвалось у него. Запнулся.

В сущности, она пришла, чтобы спасти их. Его. И это после событий сегодняшней ночи, когда он отказал ей в том, в чём женщине отказывать нельзя? Как же ей трудно сейчас… даже не смотрит на него. И всё-таки спасает.

Жанна прекрасно поняла смысл незаконченной реплики.

– Теперь это уже не важно, – сказала негромко. – Лучше подумайте, что со всем этим делать.

К вечеру погода испортилась. Ветер гнул деревья, а с неба, обложенного тучами, всё чаще срывались тяжёлые капли дождя, гулко падая на крышу гостиницы.

– Ночью ливень будет, – авторитетно заявила мадам Арно, меняя во время ужина тарелки. – У нас в начале мая всегда уж так – то ливни, то грозы.

– Нам это всё равно, – равнодушно сказал Марешаль, махнув рукой. – Завтра утром нас тут уже не будет.

Действительно, часом раньше из Орлеана за ними прибыл экипаж, тот самый, на котором сюда и приехали: большой, удобный. «Это вам не шарабан дядюшки Бернара», – хохотнул француз, сообщая Сергею о приезде министерской кареты.

Мсье Лавилье за ужином был мрачен, молчалив и, на удивление, почти не пил. Зато его супруга-прелестница щебетала за двоих.

– Передайте соль, мсье Белозёров. Благодарю вас… Как жаль, что вас вынуждают уехать. Вы, наверное, так и не успели закончить наброски замка?

– Что поделать, мадам, не сложилось, – сухо сказал Сергей, разрезая мясо. – Вернусь в Париж, займусь Эйфелевой башней. Тоже интересная тема.

– А я очень люблю рисовать Сакре-Кёр[35]35
  Сакре-Кёр – католический храм в Париже в римско-византийском стиле, одна из наиболее известных французских достопримечательностей.


[Закрыть] на Монмартре. Невероятно живописен, хотя ещё и не достроен.

– Рисуйте, мадам, рисуйте побольше. Труд сделал из человека художника…

– А ты, Семён, похоже, засыпаешь, – обронил Долгов, глядя на Фалалеева, деликатно зевающего в кулак.

– На себя посмотри, – огрызнулся тот. – У самого глаза слипаются, видно же…

Марешаль засмеялся.

– Ну, если устали, так и ложитесь пораньше, – посоветовал он. – Завтра, кстати, надо бы с выездом не тянуть. Что, если тронемся в восемь часов, Серж?

– Годится, – сказал тот, поднимаясь. – Я тоже на боковую. Притомился что-то, в сон тянет.

– Это всё от нервов, – мрачно произнёс мсье Лавилье.

– Завтра мы вас проводим, – взволнованно пообещала мадам.

Тонкое лезвие ножа проникло в еле заметную щель между дверью и косяком. Приподняло крючок. Дверь бесшумно открылась.

В комнату вошли несколько человек. Было темно и тихо, лишь время от времени за окном мелькали всполохи молний, да по стеклу барабанил дождь.

Отделившись от остальных, к постели на цыпочках подошли трое. Удостоверились, что лежащий под одеялом человек спит и даже слегка похрапывает.

– Начали, – еле слышно скомандовал один из них.

Он аккуратно, лёгкими осторожными движениями снял со спящего одеяло. Двое других молниеносно связали человеку запястья и лодыжки припасёнными верёвками.

– Даже не проснулся, – пробормотал первый.

– Мои травки своё дело знают, – усмехнулась женщина, стоявшая позади. – Ещё и будить придётся…

– Разбудим, дело нехитрое. Зажгите свечи.

Выждав, пока в комнате станет светло, он склонился над спящим и начал хлопать по щекам.

– Просыпайтесь, Серж, есть интересный разговор.

Открыв глаза, Белозёров непонимающе уставился на человека. Заворочался и попытался сесть в постели. Обнаружил, что связан по рукам и ногам. Оглядевшись, потряс головой.

– Что вы здесь делаете, Гастон? – спросил хрипло. – А остальные? Как вы здесь очутились?

Марешаль взял стул и сел у изголовья.

– Вы лежите, лежите, – сказал, растягивая губы в улыбке. – Беспокоиться вам больше не о чем.

– Что всё это значит, чёрт вас возьми? – рявкнул Сергей, пытаясь освободиться от верёвок.

Француз наклонился к нему. Улыбка мгновенно исчезла с лица, будто стёртая.

– Это значит, – отчеканил он, – что вам выпала честь… невольная, впрочем… принимать у себя адептов[36]36
  Адепты – здесь: члены организации, которых объединяет определённая идея и цель.


[Закрыть] ордена «Орлы Наполеона».