Текст книги "Орлы Наполеона"

– К дьяволу детали! Я должен быть уверен, что Белозёров не пострадает, слышите? Ни при каком раскладе!

– Вы можете быть совершенно уверены.

– В условленный день и час он нам нужен целым и невредимым.

– Всё так и будет. Кстати, хочу обратить ваше внимание: опасность уже ликвидирована… вместе с халтурщиком.

– Да? Вот это хорошо.

Старший откинулся в кресле, словно вспышка эмоций сожгла силы. Прикрыл глаза.

– Не хотите ли коньяку? – предложил молодой собеседник заботливо.

– Не хочу, – отрезал старший. – Налейте лучше русской водки. И помните! – С этими словами наклонился к собеседнику: – Я жду подарка ко дню рождения!

Глава восьмая

Наконец-то они остались наедине: художник и за́мок на воде…

Ради этого Сергей встал ни свет ни заря и быстро привёл себя в порядок. Мадам Арно, спозаранку готовившая завтрак для жильцов, благословила на дорогу куском хлеба с маслом. Завершив скромную трапезу чаем, Сергей вышел из гостиницы и быстрым шагом устремился через деревню и луг к реке.

Даже в ярких лучах утреннего солнца израненный столетиями Ла-Рош выглядел усталым и сумрачным. Ну да: поживи с его… При мысли, сколь многое видели и перенесли эти обшарпанные стены и башни, невольно замирало сердце. И как хорошо быть с древней крепостью один на один. Друзья и помощники – это замечательно, однако творчество не застолье. Оно требует уединения. Вот и сбежал, не в обиду им… Какая тишина!

Сергей поудобнее сел на поросший травой пригорок, достал альбом и приготовил карандаши. Ну, с богом…

– Мсье Белозёров!

По зелёному лугу грациозной походкой шла мадам Лавилье в светлом платье. В одной руке несла сумку, другой приветливо махала Сергею. Чёрт бы её побрал!

Внутренне рыча, Сергей вынужденно отложил альбом, поднялся и приветствовал соседку по гостинице сдержанным полупоклоном.

– А что вы здесь делаете в такую рань? Вам не спится? – поинтересовалась женщина, подходя ближе.

«Да тебе-то какое дело?»

– Сплю я нормально, мадам. А встал пораньше, чтобы поработать без помех, – сухо сказал Сергей, указывая на альбом.

– Ну, конечно, конечно, как я не сообразила! – Очаровательно улыбнулась. – И много успели нарисовать? Можно ли посмотреть?

– Нельзя. Ничего ещё не успел. А вам, похоже, точно не спится.

Мадам Лавилье весело засмеялась.

– У меня со сном тоже всё хорошо, уверяю вас. Просто привыкла купаться по утрам. Прихожу, пока никого нет и стесняться некого.

– Купаться? Но ведь только начало мая. Вода же холодная.

– Ну и что? Я такую люблю. Я вам не какая-нибудь неженка, я женщина крепкая. Бодрит замечательно, весь день потом порхаешь, просто порхаешь. – Бросила на Сергея лукавый взгляд. – Как будем делить берег, мсье?

– Никак, мадам, – сурово сказал Сергей, подбирая альбом. – Оставляю вам его в безраздельное пользование. Купайтесь на здоровье, стесняться некого. А я пошёл.

Не было в этот миг ругательств, которые он про себя не адресовал назойливой соседке, явившейся так не вовремя. И стоило вставать с первыми лучами солнца, чтобы вместо работы болтать с этой ранней купальщицей!

Мадам Лавилье придержала его за рукав.

– Нет-нет, об этом не может быть и речи. Мы друг другу не помешаем. Я сейчас спрячусь вон за ту иву и буду чувствовать себя в полном одиночестве. А вы отойдите немного в сторону и спокойно работайте поодаль. – Многозначительно посмотрела на Сергея снизу вверх. Жгучие чёрные глаза искрились усмешкой. – Я могу рассчитывать на вашу скромность, мсье, не так ли?

– Можете, – отрезал Сергей, поворачиваясь спиной.

Отойдя в сторону, уселся с альбомом в руках и попробовал сосредоточиться. Не получалось. Сначала за ивой мадам Лавилье шуршала одеждой. Затем, судя по всплескам, зашла в воду. Мелодично вскрикнула – привычка привычкой, а вода холодная. Потом поплыла. Сергей краем глаза увидел в воде светловолосую головку. Усилием воли заставил себя вернуться к рисунку. Спустя некоторое время увлёкся и ушёл в работу.

Но вот минут через десять у берега раздался всплеск. Невольно покосившись, Сергей тут же поспешно отвернулся. Однако цепкий взгляд художника успел схватить волнующую картину: обнажённая мадам Лавилье медленно выходит из воды. Глаза, чёртовы мужские глаза, увидели между ветвями ивы и по достоинству оценили пышную грудь женщины, её стройные ноги, широкие бёдра и тёмный треугольник внизу живота, оттенённый сметанно-белой кожей. Какая натурщица «ню»[27]27
  Ню (фр. nu – сокращённое от фр. nudite – «нагота, обнажённость») – художественный жанр в скульптуре и живописи, изображающий красоту и эстетику обнажённого человеческого тела.


[Закрыть] могла бы из неё выйти!.. Мелькнула идиотская мысль: интересно, что делает её малахольный муж со всем этим богатством?

Сергей со злости саданул кулаком ни в чём не повинный пригорок. Только «ню» ему не хватало с утра пораньше! Вот ведь француженка… Представить себе русскую женщину, которая беззаботно купается голышом невдалеке от постороннего мужчины, фантазии не хватает…

Пошуршав одеждой, мадам Лавилье появилась из-за ивы – посвежевшая, с каплями воды на волосах, с румянцем во всю щёку и приятной улыбкой на ярких губах.

– Ах, до чего же замечательно искупаться поутру! – сообщила она, усаживаясь на траву рядом с Сергеем. – Как тут ваша работа, продвигается?

– Увы, мадам, что-то не очень, – мрачно сказал Сергей, поигрывая карандашом.

– Да? Ну, значит, сегодня вдохновение прошло мимо. Смиритесь.

«Какое, к чёрту, вдохновение! Ты же работать не даёшь!»

– А у меня к вам просьба, мсье, – сказала женщина, делаясь очень серьёзной.

– Чем могу?..

– Видите ли, мы с вами в некотором роде коллеги. Я тоже художница. Правда, начинающая.

Сергей похолодел.

– И вот я подумала: если рядом оказался признанный мастер кисти, то это не случайно, – трогательно лепетала мадам Лавилье. – Это знак судьбы. Вы должны оценить мои наброски и дать полезные советы. Над чем работать, в каком направлении совершенствоваться… Ну, вы понимаете.

«Должен?!»

Терпение лопнуло. Но прежде, чем Сергей, набрав полную грудь воздуха, успел дать отповедь настырной женщине, та проворно достала из сумки альбом и буквально впихнула в руки художника. При этом она искательно заглядывала в глаза, а миловидное лицо рдело от волнения.

Сергей обречённо раскрыл альбом и принялся машинально листать страницы. Как часто в салонах ему подсовывали работы великосветских любителей с просьбой дать оценку, высказать мнение, вынести вердикт… И всякий раз он терялся. Хвалить, как правило, было нечего, а врать он не умел. Вернее, умел, но не любил. Сказать же прямо, что предложенные рисунки безнадёжно дурны и созданы рукой дилетанта, язык не поворачивался – обижать людей он любил ещё меньше, чем врать…

Сергей с минуту небрежно переворачивал страницы альбома, мельком просматривая карандашные этюды. Потом оторвался и внимательно посмотрел на мадам Лавилье. Снова вернулся к альбому, – на этот раз эскизы подверглись тщательному изучению. Здесь были наброски натюрмортов, пейзажей, портретов. Наткнувшись на один из рисунков, высоко поднял бровь и было открыл рот для реплики, но промолчал.

– Ну, как? Что скажете? – с нетерпением и опаской спросила женщина.

– А вы знаете, неплохо, – медленно сказал Сергей.

Душой при этом ничуть не покривил. Рисунки, само собой, выходили пока сырые. Однако просматривался хороший любительский уровень, имеющий все шансы перерасти в профессиональный. У мадам был хороший глаз, твёрдая рука, чувство меры и пропорции. Ощущалось даже нечто вроде художественного почерка. И если одарённая самоучка не бросит рисовать, да ещё возьмёт уроки у хорошего мастера, то у неё вполне может сложиться яркая творческая карьера.

Всё это Сергей объяснил женщине, тщательно подбирая слова. В общении с начинающим автором важно не перехвалить. Но даже скупое поощрение произвело вулканический эффект. Мадам Лавилье по-девчоночьи взвизгнула, порывисто обвила его шею рукой и расцеловала в обе щёки, не забыв и губы. (Надо полагать, гонорар за консультацию.) Потом вскочила на ноги и, вырвав альбом, побежала в сторону деревни.

Сергей несколько растерянно смотрел ей вслед. До чего же взбалмошная женщина и, кажется, легкомысленная. На эту мысль наводил рисунок в начале альбома.

То был портрет Марешаля, и притом недурно выполненный. Само по себе это не удивило: если уж приходишь к мужчине в номер по ночам, почему бы и не нарисовать… Но ведь рисунок мог увидеть муж и задуматься, а почему, собственно, сосед по гостинице привлёк такое внимание жены. Или мужа из-за возраста и болезней поведение супруги уже не беспокоит?

Было в портрете француза нечто странное. Что-то в нём мимолётно зацепило, что-то привлекло особое внимание. Но что именно, Сергей сообразить никак не мог. Ну и чёрт с ним… Какое, собственно, ему дело ему до похождений мадам Лавилье? Пусть хоть на голове ходит. Работать надо. Уже третье мая, а замок Ла-Рош всё ещё не зарисован, во всяком случае до той степени, когда можно перейти от альбомных эскизов к холсту.

Выбросив женщину с её мужем и любовником из головы, Сергей решительно взял карандаш и принялся набрасывать очертания донжона.

Сотоварищи, как и следовало ожидать, появились в самый разгар работы. И кто после этого будет отрицать существование закона подлости?

– Сергей Васильевич, голубчик! – завопил ещё издалека Фалалеев, семафоря одной рукой. (В другой была корзина с торчащими из неё горлышками бутылок.) – Ну, что же вы от нас убежали? Небось, к тому же не пивши, не евши!

Сергей обречённо закрыл лицо ладонями. Хорошие, милые люди… Если бы только знали, как они ему мешают…

– Сергей Васильевич, мы же договаривались, что один вы ходить не будете, – строго заметил Долгов, приблизившись. – Как маленький, ей-богу.

– Так это мы когда договаривались? Теперь-то ситуация изменилась, опасаться нечего, – возразил Сергей.

– Опасность есть всегда, – философически изрёк Марешаль. – Например, где гарантия, что тройка пострадавших крестьян не бросит полевые работы и не заявится побеседовать с обидевшим их русским художником? Да мало ли что ещё может случиться в чужой стране… Так что вы уж от нас не убегайте.

– А вы меня не отвлекайте от работы, – огрызнулся Белозёров.

– Кто отвлекает? Кто отвлекает-то? – заволновался Фалалеев. – Я вот вам завтрак принёс. Сейчас накрою, перекусим, и работайте дальше на здоровье.

Сказано – сделано. Верный помощник проворно расстелил на траве скатерть и разложил нарезанные хлеб, сыр, колбасу. Украсил импровизированный стол тремя бутылками.

– Не рано ли? – усомнился Сергей, глядя на соблазнительные сосуды.

– В самый раз, – авторитетно заявил Фалалеев. – В тутошнем вине крепости почти и нет. Пьёшь-пьёшь, а всё никак не напьёшься… А не хотите, так и не надо. Пейте воду. Вон, целая река за спиной.

– Нашёл дурака…

С этими словами бывший гусар с удовольствием принял из рук помощника полный стакан.

Аппетитно жуя свиную колбасу, Марешаль сообщил, что накануне вечером получил телеграмму из министерства с информацией для Белозёрова. Сообщали, что выставка по-прежнему идёт с большим успехом. Можно сказать, с аншлагом. Министерство будет просить художника продлить запланированный срок работы вернисажа.

– Уж вы не отказывайте, Сергей Васильевич, – сказал Фалалеев, разливая. – Уважьте хозяев.

Сергей пообещал уважить. Выпили за дружбу между Россией и Францией.

Настроение стремительно улучшалось. После завтрака, разомлев, Сергей растянулся на траве и бездумно уставился в синее небо с белыми облаками. Думал о Настеньке и сыновьях, о своём доме думал, где в любимом саду под тёплым натиском весны сейчас распускаются первые листья. Как же теперь всё родное и близкое далеко… Ну, ничего. Ещё пара недель французской чужбины – и обратно к себе, в Россию. Там всё своё, там дел немерено…

Не заметил, как задремал. Всё-таки встать сегодня пришлось ни свет ни заря. Хотя с точки зрения работы польза от раннего подъёма оказалась мизерной. Спасибо мадам Лавилье и сотоварищам…

– Сергей Васильевич, просыпайтесь! Пойдём в гостиницу!

То был голос Фалалеева. Открыв глаза, Сергей подивился: пока он спал, поднялся ветер, небо затянуло тучами, и вот-вот могли сорваться первые капли дождя. Гладь реки вспенилась волнами, шумно бившими в стены замка.

Начали собирать остатки завтрака. Налетевший порыв мощно рванул из рук Фалалеева скатерть, еле удержал. И вдруг…

Сергей сначала не понял, что это.

Остановился. Прислушался. Увидел побледневшее лицо Фалалеева, высоко поднятые брови Марешаля, расширившиеся глаза Долгова. И лишь потом сообразил, что ему не чудится, и друзья слышат то же самое.

Замок выл.

Выл, словно… а, собственно, кто? Сравнить этот вой было не с чем. Не человеческий, не животный… Но свистящий, запредельный, потусторонний. Как будто крепость восстала из ада, и вслед ей несутся нечестивые звуки преисподней.

– Что это? – пробормотал Долгов.

– Святая Богородица, спаси и сохрани! – жалко вскрикнул Фалалеев, мелко крестясь.

Новый порыв ветра, сильнее прежнего, опрокинул корзину с посудой, далеко унёс скатерть, выпущенную Фалалеевым из ослабевших рук, и, вторя ветру, замок взвыл с новым ожесточением. Чувствуя, что в голове мутится, Сергей невольно зажал уши.

Нервы натянулись, как бурлацкая бечева. Неистовый вой надрывал сердце до спазма, до боли. Ломал рассудок. Рвал душу в клочья. С головой накрыла волна слепого, первобытного ужаса, и было это невыносимо.

– Пошли отсюда! – хрипло скомандовал Сергей.

Какое там «пошли»! Бежали, охваченные паникой, стыдясь собственного страха и не в силах ему противостоять. Страх гнался по пятам, хватал за плечи, трепал волосы.

– Я больше не могу! – простонал Фалалеев, останавливаясь и хватаясь за сердце.

Сергей молча взял его под руку, Долгов под другую. Перешли на шаг. В деревню вошли уже неторопливо, степенно, словно и не было только что пережитой жути. Остановившись возле гостиницы, достали папиросы.

– Честно говоря, я порядком струхнул, – сказал Марешаль с натянутой улыбкой.

– А то мы не заметили, – буркнул Фалалеев, зажигая спичку всё еще дрожащими руками. – У меня и сейчас поджилки трясутся.

– Так что это было?

Вопрос задал Сергей – себе самому, но и другим тоже. Случившийся ужас в голове никак не укладывался.

– Что было… – повторил Долгов, жадно глотая табачный дым. – А может, на самом деле ничего не было?

– Как так?

– А вот так. Морок это был, наваждение.

– Да кто ж его навёл-то, морок этот? – возмущённо взвизгнул Фалалеев.

– А замок. Замок и навёл.

Сергей лишился дара речи и только расширил глаза.

– Очень интересно, – озадаченно сказал Марешаль. – Но зачем замку устраивать наваждение?

– Чтобы нас отпугнуть. Прогнать, словом. Не хочет он, окаянный, чтобы его рисовали.

Сергей нахмурился.

– Вы это серьёзно?

– А хрен его знает, – мрачно сказал Долгов. – Если можете придумать что-то ещё, поделитесь.

– Но это же сущая мистика!

– А всё ли на свете познано? – огрызнулся Долгов.

Тут Сергей невольно вспомнил мсье Дюваля с его невероятным даром ясновидения. Это ли не мистика? Но сам Дюваль объяснял свои способности лишь особыми врождёнными свойствами мозга, и только. Ничего мистического он в себе не ощущал… Может быть, всё-таки ужасный вой объясняется неким естественным образом?

Наступило молчание, прерванное Марешалем.

– Вообще-то версию Бориса проверить несложно, – сказал задумчиво. – Надо только расспросить кого-нибудь из местных жителей. Случалось ли нечто подобное раньше? Если да, то Борис неправ. Мы здесь ни при чём, замок проявляет дурной характер сам по себе. Если же нет и эту адскую какофонию Ла-Рош устроил специально в нашу честь… тогда не знаю, не знаю…

Фалалеев хлопнул француза по плечу.

– Гениально! Обязательно расспросим, – поддержал он. – Да вот Сергей Васильевич и расспросит.

– Почему я? И кого?

– С Жанной поговорите. Она девушка местная, неглупая, враз расскажет, как есть. Вам интересно, а ей приятно. – Фалалеев подмигнул Белозёрову. – Видел я, как она на вас поглядывает. Ничего не утаит.

Марешаль деликатно хмыкнул.

– Язык у тебя, Семён Давыдович, как помело, – сказал Сергей недовольно. – Кто там на меня поглядывает? Придумаешь тоже…

– Да вы не переживайте, Сергей Васильевич, – подбодрил Фалалеев. – Мы Настасье Петровне ничего и не скажем. – Сделал страшные глаза. – Могила!

Случай поговорить с Жанной выдался в тот же вечер, когда девушка пришла звать на ужин. Выглядела она бодрой и оживлённой, словно и не стоял за плечами день в работе и хлопотах, улыбалась приветливо и чуть смущённо.

– У вас какое-то событие, Жанна? – заметил Сергей, надевая пиджак. – Прямо сияете.

– Ну, что вы, мсье, какое там событие, – сказала девушка, мило покраснев. – День выдался хороший, вечер тёплый, и сама жива-здорова. Что ещё человеку надо?

– Ну, человеку много чего надо… А я вот вас хотел спросить.

– Спросите. Если знаю, отвечу…

Тщательно подбирая слова, Сергей рассказал о происшествии возле замка. О том, что четверо взрослых крепких мужчин испугались до бегства, он умолчал – стыдно было. Закончил вопросом: случались ли такое раньше? Или им просто померещилось?

На удивление, Жанна легко и просто подтвердила, что во всякую непогоду замок визжит и воет, и тогда находиться рядом с ним страшно. Так было, сколько себя помнит, да и покойная мать рассказывала о том же. Почему? Ну, этого не знает никто. В деревне поговаривают, правда, что в бурю и ветер собираются в замке не упокоенные души воинов, которые в разные времена погибли, защищая Ла-Рош от вражеских набегов. А собравшись, жалуются друг другу, что не похоронили их когда-то по-христиански. Кого просто в Луару сбросили на корм рыбам, кого наскоро закопали, чуть присыпав землёй, чтобы под ногами не путался… И теперь несчастные призраки, оставшиеся без положенных могил, зависли между небом и землёй…

– За это у нас в округе замок не любят, боятся его, – закончила девушка негромко. – Норовят стороной обойти. И то, если день хороший. А если, не дай бог, буря какая-нибудь или дождь с громом, то и на пушечный выстрел никто не подойдёт.

– Ну, вот и разобрались, – сказал Сергей с улыбкой, испытывая облегчение. – Призраки там или не призраки, это меня не касается. Я, в конце концов, не местный. Рисовать буду только в хорошую погоду, и всё.

Жанна посмотрела пристально.

– Так вы всё-таки решили остаться? – спросила то ли с огорчением, то ли с осуждением.

– Решил, решил. Работать надо.

– Но я же вам говорила…

– Я помню, Жанна, и очень благодарен за вашу заботу. Но вы же слышали, что в соседней деревне погиб человек. Это был мой враг. Он и приехал сюда, чтобы убить меня. Не надо бы вам этого говорить, и знать это вам ни к чему… Но я хочу, чтобы вы не беспокоились, – добавил быстро, видя, что у девушки задрожали губы. – Ума не приложу, кто с ним рассчитался. Но в любом случае опасности больше нет. Забудьте!

Девушка без приглашения села на стул, словно подкосились ноги.

– Как же нет опасности, если она с каждым днём всё ближе, – произнесла жалобно, и в глазах блеснули слёзы. – У меня, правду сказать, дар слабее, чем у матери или бабки. Его, может, почти и нет. Но я же чувствую, чувствую… Ну, как вам это объяснить, чтобы поверили?

– Да верю я, верю, – сказал Сергей, повышая голос. Настойчивость девушки начала его раздражать. – Но, понимаете ли, жить вообще опасно. Допустим, спускаюсь по лестнице, оступился, – глядь, нога сломана. Или вышел за ворота, зазевался, а меня повозка сбила. Может же такое быть? Вот вам и опасность.

Жанна вскочила, как подброшенная пружиной, и отчаянно замотала головой, аж каштановые пряди выбились из-под чепца.

– Это совсем другое. Совсем! – Правой ладонью медленно и легко коснулась волос, плеч и груди художника. (Сергей вдруг почувствовал мимолётный озноб.) Левой рукой при этом водила в воздухе, словно трогала что-то. Неожиданно, тихо вскрикнув, отшатнулась, отступила на шаг и упала на колени.

– Уезжайте, мсье! Ради всего святого уезжайте! Ради вашей жены и сыновей! Не делайте её вдовой, а их сиротами!

Закрыла лицо. Разрыдалась. Поражённый Сергей поднял её с колен и, достав из кармана платок, бережно вытер слёзы.

– Жанна! Откуда вы знаете, что у меня есть жена и сыновья? Я вам про то не говорил, – заметил негромко.

– Это не трудно, мсье… Это-то не трудно. Трудно понять, откуда опасность. Не разберу… Как будто рядом с вами кто-то чужой. Чёрная тень какая-то. И вот-вот эта тень вас накроет с головой. И тогда – конец.

Сергей вздохнул и, посмотрев на девушку сверху вниз, спросил проникновенно:

– Жанна, дорогая… Что ж вы меня всё хороните? Чем не угодил?

– Напрасно шутите, мсье, – печально сказала девушка. – Не могу я вас убедить, а время истекает. Тень-то всё гуще. Может, ещё день-другой, и поздно будет… – Умоляюще заломила руки. – Ну, на что вам наш замок? Что вы в него так вцепились? Езжайте домой и рисуйте свои замки, российские. Там вы в безопасности, а здесь…

Девушка дрожала, как от озноба. На бледном личике, влажном от невысохших слёз, застыло горестное выражение. И уже не в первый раз, глядя на неё, Сергей ощутил острую жалость. Будь Жанна чуть помоложе (или он чуть постарше), она годилась бы ему в дочери, и, видит бог, не хотел бы он для своей дочери, такой судьбы: жизнь в глухомани и телесное уродство, а значит, неизбежное, до конца дней, прозябание в одиночестве. Добрая, странная, безропотно несущая свою беду… И помочь-то нечем. Сергей уже решил, что, уезжая, подарит девушке деньги – хорошую сумму. Просто так. В благодарность за беспокойство о нём. Возможно, деньги хоть немного скрасят её безрадостную жизнь. Только не начеканили ещё столько монет, чтобы хватило купить счастье…

– Ну, вот что, Жанна, – твёрдо сказал он, делая строгое лицо. – Вы меня почти убедили – насчёт опасности и всего прочего, и, может быть, действительно уезжать надо. Но я же тут вместе с товарищами. Один из них, кстати, представляет ваше правительство. Я должен с ними посоветоваться. Вот так.

Ни с кем советоваться он, конечно, не будет. Надо работать. Ехать за тридевять земель и вернуться с едва начатым альбомом – себя не уважать.

Кажется, Жанна прочитала его мысли. Как-то разом сникла. С тоской посмотрела на Сергея.

– Воля ваша, мсье. Видно, не убедила я вас. А других слов у меня нету…

Вышла медленно, еле передвигая ноги.

Не спалось, хоть тресни.

Ворочаясь с боку на бок, Сергей тщетно призывал сон, а тот всё не шёл, зараза. Вставал, курил в раскрытое окно, снова ложился – всё без толку.

Мысли в голове были тягучие, невесёлые – о Звездилове, о Жанне, о воющем замке. Как-то всё неудачно складывается в этой богом забытой деревушке, и работа не клеится. Может, и в самом деле махнуть рукой и уехать в Париж, а оттуда в Россию? В конце концов, главное – выставка состоялась. Успех налицо, возвращаться не стыдно… Да и Жанна твердит о некой опасности, караулящей в деревне.

Необычная девушка… Что за приступы ясновидения посещают её? И если туманные пассажи насчёт чёрной тени, идущей по пятам, худо-бедно можно объяснить излишней экзальтированностью бедняжки, то как она узнала о жене и сыновьях? Вспомнился покойный Дюваль, умевший читать мысли окружающих, оттого и погибший…

Устав ворочаться, Сергей встал, накинул халат и с подсвечником в руке спустился на первый этаж. Путь лежал на кухню, где наверняка можно было найти вино. Стакан-другой помог бы одолеть бессонницу.

На кухне ждал сюрприз. За столом сидел мсье Лавилье, и стояла перед ним почти уже пустая бутылка вина. В неярком пламени свечи обычно бесцветное лицо его стало иным: черты словно заострились, низкий лоб навис над тёмными провалами глаз, мясистые щёки показались обвисшими, как у бульдога… И без того не красавец, Лавилье при тусклом освещении выглядел просто отталкивающе.

Первым побуждением было развернуться и уйти. Не очень-то хотелось пить вино в компании с почти незнакомым и малоприятным человеком, да ещё ночью. Затем, однако, Сергей счёл это невежливым и решил остаться.

– Доброй ночи, мсье, – как мог приветливо сказал он.

Лавилье окинул его равнодушным взглядом.

– Приветствую, – откликнулся с некоторым трудом. Выпитое вино давало знать. – Похоже, и вам не спится, а?

– Увы…

– Ну, так присоединяйтесь, – великодушно предложил Лавилье и сделал широкий жест. – Лучшее лекарство от бессонницы у хозяина вон в том шкафчике. И на мою долю захватите. Лучше красного.

– Да как-то неудобно…

– Ерунда. Завтра заплатим, и всё.

В указанном шкафчике Сергей нашёл целую дюжину бутылок и взял две. Красное вино передал визави, а себе налил стакан белого. Чокнулись молча. Сергей отхлебнул, Лавилье опрокинул стакан залпом. Заев ветчиной, пододвинул тарелку Сергею.

– Угощайтесь. Хозяин наш, конечно, мошенник, но вино и копчёности у него хорошие.

– А почему мошенник? – поинтересовался Сергей, с удовольствием вгрызаясь в сочное, с прожилками сала мясо.

Хихикнув, Лавилье махнул рукой.

– А вот придёт время платить по счёту, так и сами поймёте… Я, молодой человек, тут уже две недели живу и мсье Арно знаю как облупленного.

– Да неужто?

– Верно вам говорю.

С этими словами Лавилье налил очередной стакан. Сергею стало забавно.

– А коли так, скажите-ка, что за портрет висит у нашего хозяина в общем зале? Какой-то лихой вояка в усах и бакенбардах… Всё хочу спросить, да случая не было.

– Тоже мне загадка, – хмыкнул собеседник. Выпил стакан залпом. Отдышался. – Дед его висит. Служил у Наполеона пехотным капитаном и погиб при Ватерлоо. Хозяин уверяет, что геройски. Врёт, наверно, поди проверь… Да ну его к чёрту вместе с дедушкой. – С этими словами Лавилье, навалившись грудью на стол, неожиданно перегнулся к Сергею. – Вы мне лучше скажите…

– Что?

– А вот что… Жена рассказала, что вы утром похвалили её рисунки.

– Было такое, – подтвердил Сергей, озадаченный резкой сменой темы.

Лавилье насмешливо посмотрел на художника.

– Что, действительно хороши?

– Несомненно.

Сергей коротко пояснил своё мнение и закончил тем, что мадам Лавилье – человек способный и надо бы ей заниматься живописью всерьёз.

– Ещё чего, – отрезал супруг и даже замотал головой. – Парижские художницы, мсье, – отпетые шлюхи. Вино, мужчины, свободная любовь и всё такое… Моя вот до́ма сидит и то, при мне живом, налево смотреть ухитряется. Ей только и осталось, что в художницы, на Монмартр.

Засопел яростно.

– Ваши семейные дела меня не касаются, – холодно сказал Сергей, неприятно удивлённый взрывом непрошенного откровения. – Вы хотели знать моё мнение о рисунках супруги, я его высказал. И всё.

– Всё ли? – свирепо переспросил Лавилье и привстал. – Я, по-вашему, слепой? Не замечаю, как она вам глазки строит? А вы, стало быть, в ответ, её рисунки нахваливаете… Не странное ли совпадение, мсье художник?

Теперь встал и Сергей. С отвращением посмотрел на собеседника.

– Вы пьяны, и только это немного извиняет бред, который вы несёте, – сказал жёстко. – Зарубите на носу: ваша жена меня не интересует.

– Врёте! Красивая женщина всегда интересует мужчину, если только он не евнух, – пробубнил Лавилье. – Особенно когда её муж стар и слаб. (Сергей вспомнил Марешаля, ночной визит женщины в его номер, и про себя вынужден был отчасти согласиться.) Но, к вашему сведению, я всегда готов постоять за свою честь, – добавил угрожающе.

С этими словами он сделал неловкое движение, и тяжёлый стул шумно полетел на пол.

– Идите-ка лучше спать, – неприязненно заметил Сергей. – И успокойтесь, ради бога. Я на вашу честь не покушаюсь.

«А за других не ответчик», – добавил мысленно.

Кажется, маленькое происшествие Лавилье слегка отрезвило. Покачнувшись и схватившись за край столешницы, он молвил заплетающимся языком:

– Не обижайтесь, мсье. Возможно, я перебрал и наговорил лишнего. Но, понимаете, всё одно к одному: бедность, возраст, болезни. А тут ещё жена хвостом крутит. Вот чувствую, что крутит…

В голосе его звучало слезливое ожесточение.

– Насчёт болезней и бедности сочувствую. Возраст какой есть, такой и есть. А с женой разбирайтесь сами, – отрезал Сергей, поворачиваясь к собеседнику спиной.

Вышел. Не видел, конечно, какой издевательской гримасой проводил его Лавилье. А если бы вдруг обернулся, то непременно подивился бы лёгкости, с какой старый пьяница наклонился и одним движением поднял тяжёлый стул…

Жандарм Пифо, оставленный в Сен-Робере разбираться с убийством Звездилова, должен был вернуться домой, в Ла-Рош, вечером следующего дня. Однако не вернулся.

Прождав до утра, встревоженная жена оставила детей на соседку и побежала в участок. Атаковала сержанта Мартена вопросом, – где муж? Раздосадованный Мартен, и сам ожидавший Пифо с докладом, сел на лошадь и поехал в Сен-Робер.

Родственники Пифо, у которых он остановился, сообщили, что жандарм у них переночевал, утром простился и уже не вернулся. Расспросы сельчан показали, что Пифо весь день ходил по деревне, разговаривал с людьми, пообедал в местном кабачке… В последний раз его заметили на улице недалеко от мэрии часа в четыре пополудни. А больше, как ни старался выяснить Мартен, жандарма никто не видел.

Исчез Пифо. Среди бела дня, в родной деревне, можно сказать, на глазах односельчан, – пропал, как и не было.