Текст книги "Соратники Иегу"

XVIII. ПРИГОВОР

На другой день Ролан, которому удалось заснуть лишь к двум часам ночи, открыл глаза в семь утра.

Пробудившись, он собрался с мыслями, припомнил все, что они с сэром Джоном проделали накануне, и его удивило, что англичанин, вернувшись в замок, не разбудил его.

Юноша наспех оделся и, рискуя нарушить сладкий сон своего друга, подошел к его комнате и постучал в дверь.

Сэр Джон не отозвался.

Ролан постучал погромче.

Все то же безмолвие.

До сих пор Роланом владело только любопытство, но теперь к удивлению стала примешиваться легкая тревога.

Ключ торчал в скважине, офицер открыл дверь и мигом оглядел комнату.

Сэра Джона там не было, он домой не вернулся.

Постель была не разобрана.

Что же случилось?

Нельзя было терять ни одной секунды, и легко догадаться, что, от природы решительный, Ролан сразу же начал действовать.

Добежав до своей комнаты, он живо докончил туалет, привесил к поясу охотничий нож, вскинул на плечо ружье и вышел.

В доме еще спали, но горничная уже встала.

Ролан повстречал ее, спускаясь с лестницы.

– Скажите госпоже де Монтревель, – обратился он к девушке, – что мне вздумалось пройтись с ружьем по Сейонскому лесу. Пусть не беспокоятся, если мы с сэром Джоном опоздаем к завтраку.

И быстрыми шагами он вышел из замка.

Десять минут спустя Ролан уже стоял у окна часовни, где накануне, в одиннадцать вечера, он покинул лорда Тенли.

Он прислушался: из здания не доносилось ни малейшего шума, но в окружавшем его лесу обостренный слух охотника улавливал множество звуков, какие ранним утром издают птицы и звери.

Ролан без труда вскарабкался по стене, влез в окно и, пробежав через ризницу, устремился на клирос. С первого же взгляда он убедился, что не только на клиросе, но и во всем нефе часовни не было ни души.

Уж не проделал ли англичанин, следуя за привидением, тот же путь, что и он, только в обратном направлении?

Это было весьма вероятно.

Офицер быстро обогнул алтарь, направляясь к решетке, замыкающей вход в подземелье: она была отворена.

Он двинулся по подземному кладбищу.

В густом мраке ничего нельзя было разглядеть. Три раза он громко позвал сэра Джона, но ответа не последовало.

Добравшись до второй решетки, он обнаружил, что она также открыта.

Ролан двинулся дальше по сводчатому подземному ходу.

Не снимая с плеча ружье, которым нельзя было пользоваться в темноте, он зажал в руке охотничий нож и пробирался ощупью все дальше, никого не встречая на пути.

Темнота все сгущалась, и это означало, что входная плита цитерны задвинута.

Он стал подниматься по ступеням, пока не уперся головой во входную плиту; когда он нажал на нее, она повернулась.

Ролан увидел свет и поспешил выбраться из цитерны.

Дверь, открывавшаяся во фруктовый сад, была распахнута. Ролан сделал несколько шагов по саду и вошел в коридор, на другом конце которого он стрелял в привидение.

По коридору он добрался до трапезной: она была пуста.

Как и в зловещем подземелье, Ролан трижды окликнул сэра Джона.

Лишь эхо отвечало глухим бормотаньем; казалось, его удивил человеческий голос, от которого оно давно уже отвыкло.

По всему было видно, что сэр Джон сюда не приходил; оставалось только вернуться назад.

Ролан снова проделал тот же путь и вскоре очутился на клиросе часовни. Здесь должен был провести ночь сэр Джон, здесь и следовало искать его следы.

Молодой человек пошел вдоль клироса.

Внезапно у него вырвался крик.

Он увидел у своих ног, на плитах клироса, широко расплывшееся кровавое пятно.

Шагах в четырех от первого пятна на мраморе виднелось второе, столь же широкое и свежее: казалось, оно составляло пару с первым.

Одно из пятен темнело справа, а другое слева от пьедестала, на котором, как мы упоминали, прежде находилось изображение венчавшего аналой орла; здесь милорд решил обосноваться на ночь.

Ролан бросился к пьедесталу – пьедестал был залит кровью!

Очевидно, тут и разыгралась драма.

Судя по кровавым следам, она была ужасной!

Как охотник и солдат Ролан был опытным следопытом.

По количеству крови он мог определить, кто ее потерял, убитый или раненый.

Этой ночью здесь были убиты или ранены трое.

Что же можно было предположить?

По-видимому, справа и слева пролилась кровь противников сэра Джона.

Вероятно, пьедестал обагрила его кровь.

На него напали с двух сторон, и, выстрелив из двух пистолетов, он убил или ранил двоих.

Так появились два кровавые пятна на плитах.

Когда на него напали, он стоял у пьедестала, где виднелась его кровь. За несколько секунд Ролан так отчетливо представил себе картину, о которой мы только что рассказали, как если бы схватка разыгралась у него на глазах.

Но что сделали с телами тех двоих и с телом сэра Джона?

Судьба противников англичанина Ролану была достаточно безразлична.

Но он жаждал узнать, что стало с его другом.

От пьедестала до наружной двери тянулся кровавый след.

Значит, сэра Джона вынесли из часовни.

Ролан рванул массивную дверь – она была заперта только на задвижку и сразу же отворилась.

За порогом он снова обнаружил брызги крови; по измятому кустарнику он мог определить, куда направлялись люди, что несли тела.

Их путь был отмечен сломанными ветками и примятой травой. Ролан пошел по этим следам и выбрался на опушку леса, вдоль которой тянулась дорога из Пон-д'Эна в Бурк.

Тут следы кончились. Должно быть, сэр Джон, живой или мертвый, лежал в придорожной канаве.

Какой-то мужчина шагал по дороге, удаляясь от замка Черных Ключей. Ролан направился к нему.

– Скажите, вы ничего не видели на дороге? Вы никого не повстречали? – спросил он.

– Как же, – ответил мужчина, – я видел двух крестьян, они несли человека на носилках.

– О! – воскликнул Ролан. – И человек был живой?

– Он был страсть какой бледный, лежал неподвижно, как покойник.

– А кровь сочилась из ран?

– Я видел капли крови на дороге.

– В таком случае он жив! Ролан вынул из кармана золотой.

– Вот тебе луидор, – сказал он. – Живо беги в Бурк, к доктору Милье. Скажи ему, чтобы он сел на коня и во весь опор мчался к замку Черных Ключей. Добавишь, что там человек при смерти.

Поощренный вознаграждением, крестьянин бросился в сторону Бурка, а Ролан во весь дух устремился к замку.

Теперь, когда наш читатель, по всей вероятности, не меньше Ролана жаждет узнать, что приключилось с сэром Джоном, мы поведаем ему о событиях минувшей ночи.

На наших глазах сэр Джон около одиннадцати часов проник в здание, которое обычно называли домом послушников (или монастырским домиком) и которое было не чем иным, как часовней, воздвигнутой среди леса.

Из ризницы он перешел на клирос.

Кругом было пусто. Довольно яркая луна временами исчезала в облаках; ее голубоватые лучи проникали в часовню сквозь стрельчатые окна с разбитыми цветными стеклами.

Сэр Джон прошел на середину клироса и остановился возле пьедестала. Минуты проходили за минутами, но на сей раз отбивали время часы не в монастыре, а в ближайшей деревне Перонназ.

До полуночи дело обстояло так же, как и в дежурство Ролана: сэр Джон улавливал лишь смутные шорохи и случайные ночные звуки.

Но вот пробило двенадцать. Сэр Джои с нетерпением ждал этого момента, ибо если что-то должно было случиться, то именно сейчас.

Когда затих последний удар, в подземелье послышались глухие шаги и за решеткой подземного кладбища блеснул свет.

Англичанин не спускал глаз с решетки. Она распахнулась, и появился монах с факелом в руке; лицо его было закрыто капюшоном.

Он был в одежде картезианца.

Вслед за ним вошел второй, третий… Сэр Джон насчитал двенадцать. Перед алтарем они разошлись в разные стороны. На клиросе находилось двенадцать сидений – шесть справа и шесть слева от сэра Джона.

Монахи молча остановились перед сиденьями. Каждый из них вставил свой факел в отверстие в подлокотнике. Но вот вошел тринадцатый и встал перед алтарем.

Ни один из монахов не разыгрывал роль привидения или призрака. Нет, это были вполне земные существа, живые люди.

Сэр Джон стоял с пистолетом в каждой руке, прислонившись к пьедесталу, и с величайшим хладнокровием наблюдал все происходящее; ему было ясно, что его хотят окружить со всех сторон.

Как и сэр Джон, все монахи хранили молчание.

Монах, стоявший у алтаря, первым нарушил тишину.

– Братья, – спросил он, – зачем собрались мстители?

– Чтобы судить осквернителя святыни! – отвечали монахи.

– Какое преступление он совершил?

– Он задумал проникнуть в тайны Соратников Иегу.

– Какую кару он заслужил?

– Смертную казнь!

Начальствующий монах несколько минут помолчал, как будто давая время обвиняемому воспринять всю тяжесть приговора. Потом он повернулся к англичанину, который по-прежнему был невозмутимо спокоен, словно присутствовал на каком-то спектакле.

– Сэр Джон Тенли, – проговорил он, – вы иностранец, к тому же англичанин, и в силу этого вы должны были оставаться в стороне, не препятствуя Соратникам Иегу сводить счеты с правительством, которое они поклялись уничтожить. Но у вас недостало благоразумия, вы поддались пустому любопытству. Вы проникли в пещеру льва, и лев вас растерзает!

Снова наступило безмолвие. Казалось, начальствующий ждал ответа, но, так как сэр Джон продолжал молчать, он добавил:

– Сэр Джон Тенли, ты приговорен к смерти, готовься умереть!

– Ха-ха! Я вижу, что попал в шайку разбойников. Если так, я смогу откупиться!

Сэр Джон повернулся к начальствующему:

– Какой назначите мне выкуп, атаман? Возмущенный ропот был ответом на дерзкие слова. Начальствующий простер к нему руку.

– Ты заблуждаешься, сэр Джон, – ты имеешь дело не с шайкой разбойников, – сказал он не менее спокойно и хладнокровно, чем англичанин, – и я сейчас тебе докажу это. Если у тебя есть с собой крупная сумма или драгоценности, сделай нам распоряжения, и деньги и драгоценности будут переданы членам твоей семьи или лицу, которое ты назовешь.

– А какая у меня гарантия, что моя последняя воля будет исполнена?

– Мое слово!

– Слово главаря убийц! Я ему не верю!

– Ты и на сей раз ошибся, сэр Джон! Я никогда не был ни главарем убийц, ни атаманом шайки разбойников!

– Тогда кто же ты?

– Я избранник Небес, призванный совершить отмщение! Я посланец Иегу, царя Израиля, которому пророк Елисей повелел истребить дом Ахава!

– Если вы действительно облечены столь высокой миссией, то почему вы прячете свои лица? Почему носите панцирь под монашеским одеянием? Истинные избранники сражаются с открытым лицом и, убивая, рискуют жизнью. Откиньте свои капюшоны, станьте передо мной с обнаженной грудью, и я признаю за вами достоинства, какие вы себе приписываете!

– Вы слышали, братья? – спросил начальствующий. И, сбросив с себя рясу, он рывком распахнул на груди сюртук, жилет и рубашку.

Остальные монахи последовали его примеру; теперь они стояли перед сэром Джоном с открытым лицом и обнаженной грудью.

То были красивые молодые люди; самому старшему из них нельзя было дать и тридцати пяти лет.

Их одежда поражала своей элегантностью, и, странное дело, ни у кого из них не было оружия.

Это были прежде всего судьи.

– Ты должен быть доволен, сэр Джон Тенли, – заявил начальствующий, – ты умрешь, но перед смертью сможешь исполнить высказанное тобою желание – смотреть нам в лицо и убить того, кого захочешь. Сэр Джон, я даю тебе пять минут, чтобы ты мог вверить свою душу Богу.

Но сэр Джон, не заботясь о спасении души, стал спокойно осматривать свои пистолеты. Он проверил, в порядке ли запал, привел в действие курки, испытывая исправность пружин, и попробовал, прочно ли сидят пули. И, не ожидая, пока истекут дарованные ему пять минут, он обратился к Соратникам Иегу:

– Господа, я готов. А вы?

Молодые люди переглянулись и по знаку начальствующего двинулись прямо на сэра Джона, окружая его со всех сторон.

Начальствующий по-прежнему стоял неподвижно у алтаря, наблюдая разыгравшуюся перед ним сцену.

У сэра Джона было всего два пистолета, и он мог убить только двоих.

Он наметил себе жертвы и выстрелил.

Двое соратников Иегу упали, обагрив кровью церковные плиты. Остальные, словно ничего не произошло, не замедлили шага и надвигались на сэра Джона.

Англичанин схватил пистолеты за стволы и стал наносить удары рукоятками.

Он обладал богатырской силой, и с ним было не так-то легко справиться. Около десяти минут посреди клироса метался бесформенный клубок человеческих тел; потом это беспорядочное движение прекратилось. Соратники Иегу разошлись направо и налево, каждый к своему сиденью, а сэр Джон остался лежать на пьедестале, руки и ноги его были скручены веревками, какими опоясывались монахи.

– Ты вверил свою душу Богу? – спросил начальствующий.

– Да, убийца! – отвечал сэр Джон. – Я жду удара! Монах взял кинжал, лежавший на престоле, и поднял его высоко над головой. Подойдя к сэру Джону, он занес кинжал над его грудью.

– Сэр Джон Тенли, – проговорил он, – ты отважный человек и, конечно, честный. Поклянись, что ты не обмолвишься ни единым словом о том, что ты видел здесь! Поклянись, что при любых обстоятельствах ни узнаешь ни одного из нас, – и мы оставим тебя в живых!

– Как только я выйду отсюда, – ответил сэр Джон, – я немедленно донесу на вас! Как только окажусь на свободе, стану вас преследовать!

– Поклянись! – повторил монах.

– Нет, – отвечал англичанин.

– Поклянись! – в третий раз приказал монах.

– Никогда! – отрезал сэр Джон.

– Ну, так умри, раз ты сам этого хочешь!

И он вонзил кинжал по самую рукоятку в грудь сэра Джона. У англичанина не вырвалось ни единого вздоха: то ли он на редкость владел собой, то ли был мгновенно убит.

– Правосудие свершилось! – торжественно провозгласил монах, сознавая, что исполнил свой долг.

И, оставив кинжал в груди сэра Джона, он вернулся на свое место у алтаря.

– Братья, – сказал он, – вам уже известно, что вы приглашены на бал жертв, который состоится в Париже, на Паромной улице, в доме номер тридцать пять, двадцать первого января, в годовщину смерти короля Людовика Шестнадцатого.

И он удалился, а за ним в подземелье последовали десять монахов с факелами в руках. Два факела, оставленные на клиросе, освещали неподвижные тела.

Через минуту вошли братья-прислужники, при свете факелов подняли два трупа, лежавшие на каменном полу, и унесли их в подземелье.

Потом они вернулись, взяли тело сэра Джона и положили на носилки; отворив входную дверь, они вышли наружу и заперли ее за собою. Два монаха, шедшие перед носилками, захватили с собой факелы.

А теперь, если читатели спросят нас, почему так по-разному обошлись с Роланом и с англичанином, почему к одному проявили снисходительность, а к другому жестокость, мы им ответим.

Вспомните, что Морган позаботился о безопасности брата Амели: жизнь Ролана стала священной для Соратников Иегу, ни один из них не имел права его умертвить.

XIX. ДОМИК НА УЛИЦЕ ПОБЕДЫ

Пока сэра Джона Тенли переносят в замок Черных Ключей, пока Ролан спешит домой, пока посланный Роланом крестьянин бежит в Бурк сообщить доктору Милье, что случилась беда и его присутствие необходимо в доме г-жи де Монтревель, мысленно перенесемся через пространство, отделяющее Бурк от Парижа, и через время, истекшее между 16 октября и 7 ноября, то есть между 24 вандемьера и 16 брюмера, и войдем в четыре часа пополудни в домик на улице Победы, который стал историческим благодаря знаменитому заговору 18 брюмера, созревшему в его стенах.

Этот дом уцелел до наших дней и, кажется, сам удивляется, что после стольких смен правительств на его двойных дубовых дверях еще красуются консульские фасции; он стоит под номером 60 на правой стороне улицы и открыт для любопытных посетителей.

Пройдем по длинной и узкой липовой аллее, что тянется от ворот к двери дома, пересечем переднюю, повернем по коридору направо и, поднявшись по лестнице из двадцати ступенек, войдем в рабочий кабинет с зелеными обоями, где все занавески, стулья, кресла и диванчики такого же цвета.

Стены увешаны географическими картами и планами городов. По обеим сторонам камина высятся книжные шкафы кленового дерева; стулья, кресла, диванчики и столы завалены книгами; лишь с трудом можно примоститься на кончике стула, а на столах так тесно, что негде писать.

Среди гор рапортов, писем, брошюр и книг сидит человек и, вырывая у себя волосы на голове от нетерпения, бьется над страницей с заметками, расшифровать которые куда труднее, чем иероглифы луксорского обелиска.

Он уже впадал в отчаяние, когда дверь отворилась и вошел молодой офицер в мундире адъютанта.

Секретарь поднял голову, и лицо его засияло.

– А! Это вы, милый Ролан! – воскликнул он. – Я страшно рад видеть вас сразу по трем причинам: во-первых, я до смерти соскучился; во-вторых, генерал ждет вас с нетерпением и требует вас во что бы то ни стало; в-третьих, вы поможете мне разобрать слово, над которым я мучаюсь добрых десять минут… Но прежде всего обнимемся!

Секретарь и адъютант дружески обнялись.

– Что ж, посмотрим, на каком слове вы застряли, дорогой Бурьенн, – сказал адъютант.

– Ах, мой друг, что за почерк! Разобрать несколько строк – значит заработать себе седой волос! Сегодня я дополз только до третьей страницы! Попробуйте-ка прочитать!

Ролан взял листок из рук секретаря и, сосредоточившись, довольно бойко прочел:

– «Параграф XI. Начиная от Асуана, до пункта, находящегося в трех льё к северу от Каира, Нил течет единым потоком…» – Тут он остановился. – Ну что же, все идет гладко. Что это вы говорили? Напротив, генерал старался писать разборчиво.

– Продолжайте, продолжайте! – попросил Бурьенн. Молодой человек стал читать дальше:

– «…У этого пункта, который называется…» А-а!..

– Вот мы и наткнулись. Что вы скажете? Ролан повторил:

– «…который называется…» Черт! «…который называется…»

– Да, «который называется», а дальше?

– А что вы мне дадите, Бурьенн, – воскликнул Ролан, – если я вам преподнесу разгадку?

– Диплом о присвоении чина полковника: как только мне попадется подписанный бланк, я заполню пробел вашим именем.

– Ну нет! Я не хочу расставаться с генералом! Лучше один хороший отец, чем пятьсот плохих детей. Отдаю вам эти три слова даром!

– Как! Здесь три слова?

– Это название никак не уложишь в два слова. Слушайте, кланяйтесь и благодарите! «У этого пункта, который называется Ventre della Vacca…»

– А! Коровье Брюхо!.. Черт побери! Он и по-французски-то пишет неразборчиво, а уж если ему взбредет в голову писать по-итальянски, да еще на жаргоне его родного Аяччо!.. До сих пор я боялся сойти с ума, а теперь как бы мне не превратиться в идиота!.. Вот как это звучит.

И он произнес всю фразу:

– «Начиная от Асуана до пункта, находящегося в трех льё к северу от Каира, Нил течет единым потоком. У этого пункта, который называется Коровье Брюхо, он образует два рукава, на одном из них стоит Розетта, а на другом Дамьетта». Спасибо, Ролан!

И Бурьенн дописал параграф до конца.

– Скажите, – спросил Ролан, – наш генерал все еще не расстался со своим коньком – колонизацией Египта?

– Нет, нет, и заодно он понемножку собирается править Францией. Мы будем колонизировать… на расстоянии.

– Прошу вас, дорогой Бурьенн, расскажите мне, как обстоят дела, а то я будто из Мономотапы явился.

– Скажите сначала: вы приехали по собственному желанию или вас вызвали?

– Вызвали, еще как вызвали!

– А кто?

– Да сам генерал.

– Приватная депеша?

– Написанная его рукой. Вот, взгляните!

Молодой человек вынул из кармана бумажку, где были нацарапаны всего две строчки, без подписи. Почерк был тот же, что в тетрадке, над которой усердствовал Бурьенн.

Депеша гласила:

«Отправляйся и будь в Париже 16 брюмера. Ты мне нужен».

– Да, – сказал Бурьенн, – мне думается, это произойдет восемнадцатого.

– Что произойдет?

– Честное слово, вы меня спрашиваете, Ролан, о том, что мне самому неизвестно. Вы же знаете, что он не очень-то общителен. Что будет восемнадцатого брюмера? Пока не могу сказать, но ручаюсь, нечто произойдет.

– Но вы-то догадываетесь?

– Я думаю, что он хочет стать членом Директории вместо Сиейеса, а может быть, президентом вместо Гойе.

– А как же Конституция Третьего года?

– При чем тут Конституция Третьего года?

– Там сказано, что членом Директории может быть человек не моложе сорока лет, а нашему генералу недостает ровно десяти годов.

– Черт возьми! Тем хуже для Конституции – над ней совершат насилие, вот и все!

– Но она еще совсем юная, Бурьенн. Разве допустимо совершать насилие над семилетней малюткой?

– В руках гражданина Барраса, милый мой, все растет как на дрожжах, и семилетняя малютка уже стала опытной куртизанкой.

Ролан покачал головой.

– Ну что? – спросил Бурьенн.

– Я не думаю, что наш генерал станет попросту одним из пяти членов Директории. Посудите сами, милый мой: пять французских королей – это уже не диктатура, это упряжка!

– Во всяком случае, до сих пор у него можно было заметить лишь такие намерения. Но вы знаете, мой друг, когда имеешь дело с нашим генералом, приходится строить догадки…

– Клянусь честью, я чересчур ленив, чтобы этим заниматься, Бурьенн. Я типичный янычар: все, что генерал ни сделает, для меня будет хорошо. На кой черт составлять свое мнение, развивать его и защищать? И без того жизнь – такая скучища!

И Ролан подтвердил свой афоризм, зевнув во весь рот. Потом он добавил самым беспечным тоном:

– Как вы полагаете, Бурьенн, мы поработаем саблями?

– Весьма вероятно.

– Значит, появятся шансы быть убитым, а мне только этого и нужно. А где генерал?

– У госпожи Бонапарт. Он спустился четверть часа назад. Ему доложили о вашем приезде?

– Нет. Мне хотелось сначала повидаться с вами. Но постойте, я слышу его шаги! Вот он!

В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился тот самый исторический персонаж, который в Авиньоне на наших глазах, сохраняя инкогнито, играл немногословную роль; на нем был живописный мундир главнокомандующего Египетской армией.

Но Бонапарт был у себя дома и потому оставался с непокрытой головой. Ролан заметил, что у него еще глубже ввалились глаза и лицо как-то посерело.

При виде адъютанта мрачный, или скорее задумчивый, взор Бонапарта блеснул радостью.

– А! Это ты, Ролан! – воскликнул он. – Надежен, как сталь! Тебя зовут – ты появляешься. Добро пожаловать!

И он протянул руку молодому человеку. Потом продолжал с еле уловимой улыбкой:

– Что ты тут делаешь у Бурьенна?

– Я жду вас, генерал.

– А в ожидании вы болтаете, как две кумушки.

– Признаюсь, генерал, я показал ему вашу депешу – приказ быть здесь шестнадцатого брюмера.

– Как я написал тебе: шестнадцатого или семнадцатого?

– Конечно, шестнадцатого, генерал, – семнадцатого было бы слишком поздно.

– Почему семнадцатого поздно?

– Да ведь, по словам Бурьенна, восемнадцатого вы намереваетесь предпринять какой-то важный шаг.

– О-о! – прошептал Бурьенн. – Из-за этого вертопраха мне будет головомойка.

– Вот как! Он тебе сказал о моих замыслах на восемнадцатое?

Бонапарт подошел к Бурьенну и взял его за ухо.

– Старая сплетница! – бросил он.

– В самом деле, – обратился он к Ролану, – у меня намечено на восемнадцатое нечто весьма важное. Мы с женой обедаем у президента Гойе. Это прекрасный человек, в мое отсутствие он так радушно принимал Жозефину. Ты будешь обедать с нами, Ролан.

Ролан взглянул на Бонапарта.

– И вы для этого вызвали меня, генерал? – засмеялся он.

– Да, для этого и, может быть, еще для чего-то другого. Пиши, Бурьенн. Бурьенн схватился за перо.

– Ты готов?

– Да, генерал.

– «Дорогой президент, извещаю Вас, что мы с супругой и одним из моих адъютантов просим разрешения отобедать у Вас послезавтра, восемнадцатого брюмера.

Разумеется, мы имеем в виду семейный обед…»

– А дальше? – спросил Бурьенн.

– Что дальше?

– Написать: «Свобода, равенство и братство»?

– «Или смерть», – добавил Ролан.

– Не надо, – отвечал Бонапарт. – Дай мне перо. Он взял перо из рук Бурьенна и подписался:

«Преданный вам Бонапарт».

– Напиши адрес, Бурьенн, – сказал он, отодвигая листок, – и отправь с ординарцем.

Бурьенн написал адрес, запечатал письмо и позвонил. Появился дежурный офицер.

– Пошлите это с ординарцем, – приказал Бурьенн.

– Скажите, что я жду ответа, – добавил Бонапарт. Офицер вышел.

– Бурьенн, – заговорил генерал, указывая на Рола-на, – посмотри-ка на своего приятеля.

– Я смотрю на него, генерал.

– Ты знаешь, что он натворил в Авиньоне?

– Надеюсь, он не избрал там нового папу?

– Нет. Он швырнул тарелку в лицо одному субъекту.

– Горячая голова!

– Но это еще не все.

– Я так и думал.

– Он дрался с ним на дуэли.

– И, разумеется, убил его? – вставил Бурьенн.

– Да. А ты знаешь из-за чего?

– Нет.

Генерал пожал плечами.

– Потому, что этот человек назвал меня грабителем. И он взглянул на Ролана с непередаваемым выражением какой-то насмешливой нежности.

– Дурачок! – бросил он. Внезапно Бонапарт спросил:

– Кстати, ты разузнал об англичанине?

– Я как раз собираюсь вам о нем рассказать, генерал.

– Он все еще во Франции?

– Да, и одно время я даже опасался, что он останется здесь до того дня, когда труба Страшного суда заиграет зорю в Иосафатовой долине.

– Что ж, ты его тоже чуть не убил?

– О нет! Только не я! Мы с ним закадычные друзья, генерал! Он превосходный человек и при этом такой оригинал, что я попрошу вас проявить к нему капельку благосклонности.

– Черт! К англичанину?! Бонапарт покачал головой:

– Не люблю я англичан!

– Я понимаю, вы не любите этот народ, но отдельные лица…

– Ну так что же стряслось с твоим другом?

– Его судили, вынесли ему приговор и казнили.

– Что ты плетешь, черт подери!

– Чистую правду, генерал.

– Как! Его судили, вынесли приговор и гильотинировали?

– О, не совсем так. Судить-то его судили, приговорить – приговорили, но не гильотинировали. Если бы его гильотинировали, он чувствовал бы себя еще хуже.

– Что за чушь ты городишь! Какой трибунал его судил и вынес приговор?

– Трибунал Соратников Иегу.

– Что это еще за Соратники Иегу?

– Как! Вы уже позабыли о нашем друге Моргане, о человеке в маске, что принес виноторговцу его двести луидоров?

– Нет, – возразил Бонапарт, – я его не забыл. Бурьенн, ведь я тебе рассказывал о безумной смелости этого проходимца?

– Да, генерал, – отвечал Бурьенн, – и я еще заметил, что на вашем месте я дознался бы, кто это такой.

– О, генерал узнал бы это, если бы сам не помешал мне; я уже готов был схватить молодчика за горло и сорвать с него маску, когда генерал бросил мне хорошо знакомым вам тоном: «Ролан, сиди смирно!»

– Да вернись ты к своему англичанину, болтун! – прервал его Бонапарт. – Этот Морган его убил, что ли?

– Нет, не он… а его сообщники.

– Но ты только что говорил о трибунале, о приговоре.

– Ах, генерал, вы все такой же! – заметил Ролан, позволяя себе маленькую фамильярность, вынесенную из военного училища. – Вы хотите узнать, а сами не даете рта раскрыть!

– Стань членом Совета пятисот, и будешь болтать в свое удовольствие.

– Вот еще! В Совете пятисот у меня будет четыреста девяносто девять коллег, им как и мне, захочется говорить, и они будут перебивать меня на каждом шагу. Уж лучше вы меня перебивайте, чем какой-нибудь адвокатишка!

– Да расскажешь ли ты, наконец?

– Охотно. Представьте себе, генерал, в окрестностях Бурка есть картезианский монастырь…

– Сейонский монастырь – я знаю.

– Как! Вы знаете этот монастырь? – удивился Ролан.

– Да ведь генерал знает все на свете! – заметил Бурьенн.

– Ну что же, в твоем монастыре еще есть монахи?

– Нет, теперь там бродят одни привидения.

– Уж не хочешь ли ты мне рассказать историю о привидениях?

– Да еще какую!

– Черт возьми! Бурьенн знает, что я обожаю такие истории. Говори.

– Так вот, к моей матушке пришли крестьяне и рассказали, что в монастыре появляются призраки. Разумеется, мы решили разузнать, в чем дело; и сэр Джон, и я, или, вернее, я, а затем сэр Джон, провели там ночь.

– Где же это?

– В картезианском монастыре.

Бонапарт незаметно сделал большим пальцем знак креста, – эту привычку он приобрел еще на Корсике и сохранил ее до конца дней.

– Вот как! И ты видел привидения? – спросил он.

– Да, одно привидение я видел.

– И как ты с ним обошелся?

– Я выстрелил в него.

– А потом?

– А потом оно как ни в чем не бывало двинулось дальше.

– И ты признал себя побежденным?

– Это я-то? Как будто вы не знаете меня? Я стал его преследовать и снова в него выстрелил. Но оно лучше меня ориентировалось в полуразрушенном монастыре и ускользнуло.

– Черт!

– На другой день была очередь сэра Джона, нашего англичанина.

– И он видел твое привидение?

– Он видел кое-что почище: видел двенадцать монахов; они вошли в церковь и судили его за то, что он захотел проникнуть в их секреты; они приговорили его к смерти и закололи кинжалом.

– И он не защищался?

– Как лев! Он убил двоих!

– И он умер?

– Нет, но ему крепко досталось. Все же я надеюсь, что он выкарабкается. Представьте себе, генерал, его нашли на обочине дороги и отнесли к моей матери; у него в груди торчал кинжал, как жердь в винограднике.

– А! Да ты, я вижу, рассказываешь мне сказки про судилище святой Феме! Только и всего!

– А на лезвии кинжала, чтобы знали, кем нанесен удар, была надпись: «Соратники Иегу».

– Хватит тебе! Разве что-нибудь подобное может происходить во Франции, в последний год восемнадцатого века? Я понимаю, еще в Германии, в средние века, во времена Отгонов и Генрихов!

– По-вашему, этого не может быть, генерал? А вот посмотрите кинжал. Как он вам понравится? Не правда ли, симпатичный?

И молодой человек вынул из-под полы одежды кинжал, лезвие и гарда которого были выкованы из одного куска железа.

Гарда, или скорее рукоятка, имела форму креста; на лезвии были вырезаны слова: «Соратники Иегу».

Бонапарт внимательно рассмотрел кинжал.

– И ты говоришь, они вонзили эту игрушку в грудь твоему англичанину?

– По самую рукоятку.

– И он не умер?

– Пока еще нет.

– Ты слышал, Бурьенн?

– С величайшим интересом!

– Напомни мне об этом, Ролан!

– Когда, генерал?

– Когда… когда я стану хозяином. Пойди поздоровайся с Жозефиной. Идем, Бурьенн, ты будешь обедать с нами. Смотрите не болтайте, – у меня обедает Моро. А кинжал я оставлю у себя как диковинку.

Бонапарт вышел первым, вслед за ним Ролан, за которым следовал Бурьенн.

На лестнице генерал повстречался с ординарцем, посланным к Гойе.

– Ну, что? – спросил он.

– Вот ответ президента.

– Дайте.

Бонапарт распечатал письмо и прочитал:

«Президент Гойе почитает для себя счастьем предложение генерала Бонапарта. Послезавтра, 18 брюмера, он ждет его к обеду вместе с его прелестной супругой и с любым из его адъютантов.

Мы сядем за стол в пять часов.

Если время не подходит генералу Бонапарту, мы просим его сообщить удобный для него час.

16 брюмера, год VII.

Президент Гойе».

С тонкой, непередаваемой усмешкой Бонапарт спрятал письмо в карман. Потом он повернулся к Ролану.