Текст книги "Соратники Иегу"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр: Литература 19 века, Классика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
X. СЕМЬЯ РОЛАНА
В карете, остановившейся перед воротами замка, приехал к себе домой Ролан, а с ним и сэр Джон.
Их никто не ждал; мы сами видели, что во всех окнах, даже у Амели, было темно.
Подъезжая к замку, возница начал отчаянно щелкать кнутом, но этот звук не мог разбудить его обитателей, уснувших сладким сном.
Едва карета остановилась, как Ролан распахнул дверцу, спрыгнул, не касаясь подножки, на землю, подошел к решетке и повис на звонке. Он звонил без устали добрых пять минут, то и дело оборачиваясь к карете:
– Наберитесь терпения, сэр Джон!
Наконец отворилось окно и послышался звонкий мальчишеский голос:
– Кто это так звонит?
– А! Это ты, братец Эдуард! – воскликнул Ролан. – Открывай скорей! Мальчик с радостным возгласом отбежал от окна и исчез в темноте. И тут же раздались его крики в коридорах:
– Мама, проснись, это Ролан!.. Сестрица, проснись, это брат!
Потом, в одной рубашке и ночных туфлях, он устремился вниз по лестнице, восклицая:
– Подожди, Ролан, вот и я! Вот и я!
Через мгновение ключ заскрежетал в скважине, загремели засовы, потом на крыльце появилась белая фигурка и понеслась к решетке ворот; в следующий миг они со скрипом распахнулись.
Мальчик повис на шее у Ролана.
– Братец! Братец! – воскликнул он, целуя молодого человека, смеясь и плача. – Ах, Ролан, как матушка будет рада! А уж Амели!.. У нас все здоровы – я самый больной!.. Ах! Все… кроме Мишеля, знаешь, садовник, он вывихнул себе ногу… Почему ты не в мундире?.. Фу, как тебе не к лицу штатское!.. Ты приехал из Египта – что ж, привез ты мне пистолеты в серебряной оправе и красивую кривую саблю? Нет? Ну, значит, ты нехороший и я не стану тебя целовать!.. Да нет же, нет, не бойся, я все-таки тебя люблю!
И мальчик без конца целовал старшего брата, забрасывая его вопросами.
Англичанин, сидя в карете, с улыбкой наблюдал эту сцену.
Но вот восторженную болтовню Эдуарда прервал женский голос, голос матери:
– О где же он, мой Ролан, мой любимый сын? – спрашивала г-жа де Монтревель, и от непомерного радостного волнения в ее голосе звучали почти скорбные нотки. – Где же он? Неужели он вправду вернулся? Значит, он не попал в плен? Не умер? Значит, он и вправду жив?
Услышав этот голос, мальчик, как змейка, выскользнул из объятий брата, спрыгнул на траву и, словно подброшенный пружиной, бросился к матери.
– Сюда, матушка, сюда! – кричал он, увлекая за собой полуодетую г-жу де Монтревель.
При виде матери Ролан не совладал собой. Он почувствовал, как в груди у него тает давнишний лед, и сердце его усиленно забилось.
– О! – вскричал он. – Мне стыдно перед Богом, – я был неблагодарным, а между там жизнь дарит мне такие радости!
И он бросился, рыдая, на шею г-же де Монтревель, позабыв о сэре Джоне. Но и тот, в свою очередь, чувствовал, что его покидает обычная английская флегма, он молча растроганно улыбался, и по его щекам катились слезы.
Мальчик, мать и Ролан представляли собой чудесную группу – воплощение нежности и любви.
Внезапно Эдуард воскликнул:
– А где Амели? Где же она?
Он вырвался из объятий и, как листик, подхваченный ветром, помчался к особняку.
– Сестрица Амели, проснись! Вставай! Беги сюда! – повторял он.
И стало слышно, как мальчик стучит ногами и кулаками в какую-то дверь. Потом все стихло. Но вот послышались крики Эдуарда:
– На помощь, матушка! На помощь, Ролан! Сестрице Амели дурно!.. Госпожа де Монтревель и Ролан устремились к дому и исчезли в дверях.
Сэр Джон, как опытный путешественник, имел при себе сумку с набором необходимых хирургических инструментов, а в кармане – флакончик с нюхательной солью. Он выскочил из кареты и, повинуясь движению сердца, ринулся на призыв.
Но у крыльца он остановился, вспомнив, что еще не представлен хозяйке дома; такого рода формальности – непреодолимая преграда для англичанина.
Однако та, к которой он спешил, сама направилась к нему навстречу.
В ответ на стук Эдуарда Амели наконец появилась на лестничной площадке. Но, как видно, она была потрясена известием о приезде Ролана: она начала медленно, словно неживая, спускаться по лестнице, делая неимоверные усилия над собой. Но вот у нее вырвался глубокий вздох, и, как надломленный цветок, как сгибающаяся ветвь, она поникла и через миг лежала на ступеньках.
В этот момент закричал Эдуард.
Его крик испугал Амели; собрав если не силы, то волю, она поднялась на ноги, прошептав: «Молчи, Эдуард, ради
Бога, молчи! Я иду!» Держась одной рукой за перила, а другой опираясь на брата, она стала спускаться со ступени на ступень.
Сойдя с лестницы, она увидела перед собой мать и старшего брата. Амели ринулась к нему в каком-то безумном, едва ли не отчаянном порыве и обхватила его шею руками, восклицая:
– Братец! Братец!..
Но вот Ролан почувствовал, что девушка всей своей тяжестью налегает на его плечо.
– Ей дурно! На воздух! На воздух! – воскликнул они повел ее за собой на крыльцо.
Тут перед глазами сэра Джона предстала новая картина.
Очутившись на свежем воздухе, Амели вздохнула и подняла голову.
В этот миг полная луна во всем своем великолепии выглянула из-за облака и озарила бледное лицо девушки.
У сэра Джона вырвался крик восхищения.
Он видел много статуй, но ни одна из них не могла сравниться с этим живым мраморным изваянием.
Амели являла образ совершенной классической красоты, образ музы Полигимнии.
Длинный батистовый пеньюар облегал ее стройный стан. Она склонила голову на плечо брата. Ее длинные золотистые волосы падали на белоснежные плечи. Она обняла мать, и ее рука, словно выточенная из розоватого алебастра, выделялась на фоне красной шали, которую Амели накинула на себя. Такой сестра Ролана предстала перед глазами сэра Джона.
Услышав восторженный возглас англичанина, Ролан вспомнил наконец о нем, заметила его и г-жа де Монтревель.
При виде незнакомца, стоявшего у самого крыльца, удивленный Эдуард живо направился к нему; он не спустился с крыльца на землю, но остановился на третьей ступеньке, и не потому, что боялся идти дальше, а чтобы быть на одной высоте с пришельцем.
– Кто вы такой, сударь? – заговорил он. – Что вы здесь делаете?
– Милый Эдуард, – отвечал сэр Джон, – я друг вашего брата и подарю вам пистолеты, оправленные в серебро, и дамасскую саблю, которые он вам обещал.
– Где же они? – спросил мальчик.
– Они у меня в Англии, – объяснил сэр Джон. – Придется подождать, пока их пришлют. Но ваш старший брат поручится за меня и заверит вас, что я человек слова.
– Да, Эдуард, да, – сказал Ролан. – Если милорд тебе обещает, ты, непременно их получишь.
Затем он обратился к г-же де Монтревель и к Амели:
– Простите меня матушка, простите меня, сестра, что я не представил вам сэра Джона! Но лучше вы сами извинитесь перед милордом: из-за вас я совершил ужасную бестактность!
Подойдя к сэру Джону, он взял его за руку.
– Матушка, – продолжал Ролан, – в самый день нашей встречи милорд оказал мне огромную услугу. Я знаю, что вы не забываете таких вещей. Да будет вам известно, что сэр Джон, один из лучших моих друзей, докажет свою дружбу: он готов проскучать с нами две или три недели.
– Сударыня, – возразил сэр Джон, – я не могу согласиться со словами моего друга Ролана. Мне хотелось бы пробыть в кругу вашей семьи не две и не три недели, а всю жизнь.
Госпожа де Монтревель спустилась с крыльца и протянула сэру Джону руку, которую тот поцеловал с чисто французской галантностью.
– Милорд, – заговорила она, – считайте, что вы здесь у себя дома. День вашего приезда навсегда останется для нас днем радости, а день, когда вы покинете нас, будет днем печали.
Сэр Джон повернулся к Амели. Девушка была сконфужена тем, что посторонний человек видит ее неодетой, и поправляла складки пеньюара.
– Я говорю с вами также от имени моей дочери, – продолжала г-жа де Монтревель, приходя на выручку Амели, – она слишком взволнована неожиданным приездом брата и сейчас не в силах вас приветствовать; она сделает это через минуту.
– Моя сестра, – вмешался Ролан, – позволит моему другу сэру Джону поцеловать ей руку. Сейчас она протянет руку милорду, и это будет своего рода приветствием.
Амели пробормотала несколько слов, медленно подняла руку и протянула ее сэру Джону с едва ли не скорбной улыбкой.
Англичанин взял руку Амели, но рука была такая холодная и так дрожала, что он не решился поднести ее к губам.
– Ролан, – сказал он, – ваша сестра, как видно, занемогла. Сегодня вечером займемся исключительно ее здоровьем. Я в некотором роде врач, и если мадемуазель Амели позволит проверить ее пульс, как позволила поцеловать руку, я буду ей весьма признателен.
Но Амели, словно опасаясь, что обнаружат причину ее недомогания, отдернула руку.
– Нет, нет, вы ошибаетесь, милорд, от радости не заболевают! Я так обрадовалась приезду брата, что на минуту мне стало не по себе, но все уже прошло.
Она вернулась к г-же де Монтревель и заговорила с какой-то лихорадочной быстротой:
– Матушка, мы позабыли, что наши гости прибыли к нам после долгого пути; вероятно, после Лиона им не удалось подкрепиться. Вы помните, какой у Ролана прекрасный аппетит? Надеюсь, он на меня не обидится, если я предоставлю вам радушно принимать гостей, а сама позабочусь о вещах менее поэтичных, но не менее приятных – об угощении.
И, оставив мать с гостями, Амели отправилась будить горничных и лакея. Она произвела на сэра Джона чарующее впечатление, сравнимое с тем восторгом, какой испытал бы путешественник, плывущий по Рейну, если бы увидел на скале Лорелею с лирой в руках и с развевающимися на ночном ветру и сверкающими, как золото, волосами!..
Тем временем Морган, вскочив на коня, мчался карьером по дороге в картезианский монастырь. Подскакав к воротам, он вынул из кармана записную книжку, оторвал листок и написал карандашом несколько строк. Не слезая с коня, он свернул листок в трубочку и сунул его в замочную скважину.
Потом, пришпорив коня, пригнувшись к гриве благородного животного, он исчез в лесу, стремительный и таинственный, как Фауст, отправляющийся на шабаш в Вальпургиеву ночь.
На листке было написано следующее:
«Луи де Монтревель, адъютант генерала Бонапарта, сегодня ночью прибыл в замок Черных Ключей. Берегитесь, Соратники Иегу!»
Но, предупреждая друзей, чтобы они остерегались Луи де Монтревеля, он поставил над его именем крестик; это означало, что при любых обстоятельствах жизнь молодого офицера должна быть для них священной.
Каждый Соратник Иегу имел право оградить жизнь одному другу, не сообщая, почему он это делает.
Морган воспользовался этой привилегией: он позаботился о безопасности брата Амели.
XI. ЗАМОК ЧЕРНЫХ КЛЮЧЕЙ
Замок Черных Ключей, куда мы привели двоих из числа главных героев нашего романа, находился в живописном уголке долины, в которой расположен город Бурк.
К замку примыкал парк, занимавший около шести арпанов земли; там росли вековые деревья. С трех сторон парк был обнесен оградой из песчаника. Поражала своей красотой чеканная железная решетка ворот в стиле Людовика XV. С четвертой стороны парк окаймляла Ресуза, прелестная речка, которая берет начало возле Журно, в отрогах Юрских гор, медленно течет с юга на север и впадает в Сону близ Флервильского моста, перед Пон-де-Во, родиной генерала Жубера, за месяц до описываемых нами событий павшего в роковом сражении при Нови.
По ту сторону Ресузы, вдоль ее берега, справа и слева от замка Черных Ключей, виднелись селения Монтанья и Сен-Жюст, а выше – селение Сейзериа.
Дальше рисовались изящные силуэты предгорий Юры, а над ними вставали синеватые вершины гор Бюже, которые, казалось, с любопытством взирали через головы своих младших сестер на все происходящее в долине реки Эн.
Сэр Джон, проснувшись утром, увидел этот восхитительный пейзаж.
Быть может, первый раз в жизни замкнутый, молчаливый англичанин с улыбкой любовался природой. Ему казалось, что он чудом перенесся в одну из прекрасных фессалийских долин, прославленных Вергилием, или на мирные берега Линьона, воспетые д'Юрфе, чей дом, находившийся в трех четвертях льё от замка Черных Ключей, вопреки утверждению биографов, представлял собой развалины.
Но недолго англичанин предавался созерцанию этих красот; в дверь три раза тихонько постучали: радушный хозяин пришел осведомиться, как его гость провел ночь.
Ролан удивился, что лицо сэра Джона сияло как солнце, озаряющее пожелтевшую листву каштанов и лип.
– О, сэр Джон, – воскликнул молодой человек. – Позвольте вас поздравить! Я думал, что застану вас таким же унылым, как те несчастные монахи-картезианцы в длинном белом одеянии, которых я побаивался в детстве, хоть я и не из робких, – а между тем сейчас, когда на дворе хмурый октябрь, вы улыбаетесь, как майское утро!
– Дорогой Ролан, – отвечал сэр Джон, – я, можно сказать, сирота: мать я потерял при своем рождении, а отца – в двенадцать лет. В таком раннем возрасте, когда детей только еще определяют в коллеж, я уже обладал состоянием, приносящим более чем миллионный доход. Но я всегда был один-одинешенек, мне некого было любить, и меня никто не любил. Мне незнакомы тихие радости семейной жизни. С двенадцати до восемнадцати лет я учился в Кембриджском университете. Я от природы молчалив, немного высокомерен и никогда ни с кем не дружил. Восемнадцати лет я начал путешествовать. Вы, господа военные, носитесь по свету под сенью своих знамен; вы сражаетесь за честь родины, вас захватывает борьба, вас радует слава! И вы не представляете себе, какая тоска проезжать по разным городам, областям, государствам только для того, чтобы посмотреть здесь церковь, там замок; услышав голос безжалостного гида, вскакивать с постели в четыре часа утра, чтобы созерцать восход солнца над Риги или над Этной; проходить, подобно безжизненному призраку, среди живых теней, называемых людьми, не зная, где остановиться, где поселиться, на кого опереться, кому излить душу!.. Но вот вчера вечером, милый Ролан, я внезапно в одну минуту обрел полную жизнь! Я вместе с вами пережил столь желанные для меня радости, когда увидел вас в кругу вашей прекрасной семьи! Глядя на вашу матушку, я говорил себе: «Я уверен, что моя мать была именно такой!» Глядя на вашу сестру, я думал: «Мне хотелось бы иметь именно такую сестру!» Целуя вашего брата, я поймал себя на мысли, что вполне мог бы иметь сына такого же возраста и оставить в этом мире после себя живое существо. А между тем, при моем характере, я умру в печальном одиночестве, опротивев людям и надоев самому себе…
О! Вы счастливы, Ролан! У вас есть семья, вы прославили свое имя, вы в полном расцвете молодости и вдобавок одарены красотой – а ведь это благо и для мужчины! Вам доступны все радости жизни! Повторяю: вы счастливый, счастливейший человек!
– Все так, – ответил Ролан, – но вы забываете, милорд, о моей аневризме…
Сэр Джон посмотрел на молодого человека с недоверием: Ролан выглядел на удивление здоровым.
– Я с радостью обменял бы, Ролан, мои миллионы на вашу аневризму, – с чувством глубокой грусти сказал лорд Тенли, – если бы вместе с ним вы уступили мне вашу мать, плачущую от радости при виде вас; сестру, которой от душевного волнения при встрече с вами становится дурно; братца, который висит у вас на шее, как свежий прелестный плод на молодом прекрасном дереве! Если бы вдобавок вы отдали мне этот замок, тенистый парк, речку, протекающую среди цветущих лугов, синие дали, где белеют, как стая лебедей, живописные селения с гудящими колокольнями, – о, тогда бы я принял, Ролан, вашу аневризму, от которой мне предстояло бы умереть через два-три года, через год, пусть даже через шесть месяцев! Но эти полгода я жил бы среди радостей, тревог и опасностей, упивался бы славой и считал бы себя счастливцем!
Ролан рассмеялся своим обычным нервным смехом.
– О! Вот что значит быть туристом, путешественником-верхоглядом, Агасфером цивилизации! Он нигде не останавливается, не всматривается в жизнь, судит обо всем со стороны, по первому впечатлению и говорит, не входя в хижины, где живут безумцы, называемые людьми: «В этих стенах обитает счастье!» Так вот, мой дорогой, вы любуетесь этой прелестной речкой, не так ли? Этими цветущими лугами, этими живописными селениями? Вам кажется, что здесь господствует мир, непорочность, братство; что здесь век Сатурна, золотой век, эдем, земной рай! А между тем тут повсюду живут люди, готовые растерзать друг друга! В джунглях, окружающих Калькутту, в камышах Бенгалии не встретишь таких свирепых тигров и кровожадных пантер, как обитатели прелестных селений, расположенных среди зеленых лугов и на берегах этой пленительной речушки! Торжественно почтив память добросердечного, великого, бессмертного Марата (которого потом, слава Богу, выбросили на свалку, как падаль, какою он, впрочем, всегда был), почтив его память торжественным шествием, во время которого каждый нес урну, наполненную слезами, наши добрые, кроткие бресанцы, откармливающие пулярок, вдруг вообразили, что все республиканцы – убийцы, и принялись их истреблять! Они убивали их целыми возами, чтобы искоренить в них недостаток, присущий и дикарям, и цивилизованным людям, – привычку убивать себе подобных. Вы не верите? Ах, мой милый, если вам интересно, то на дороге, ведущей в Лон-де-Сонье, вам покажут место, где с полгода назад учинили такую резню, от которой пришли бы в ужас наши самые свирепые рубаки, подвизающиеся на поле брани! Представьте себе повозку, битком набитую узниками, которых везут в Лон-де-Сонье, одну из тех повозок с высокими бортами, в каких доставляют быков на бойню. В повозке около тридцати человек; это сумасброды, произносившие грозные речи, – вот и вся их вина! У них скручены руки и ноги, их немилосердно трясет, их головы ударяются о борт повозки; они тяжело дышат, изнемогая от жажды, охваченные отчаянием и ужасом. Во время Нерона и Коммода обреченные на смерть могли, по крайней мере, бороться в Колизее со зверями, встречая смерть с мечом в руках. А в наши дни эти несчастные лежат неподвижно, крепко связанные; так их и приканчивают. Их колотят и режут с остервенением, даже когда их сердце остановится. Без конца слышатся глухие удары и хруст костей. Женщины спокойно, с улыбкой смотрят на это избиение, они высоко поднимают своих ребятишек, а те хлопают в ладошки… Старики, которым следовало бы помышлять о христианской кончине, издеваются над умирающими, яростными криками поощряя палачей. Среди них выделяется плюгавый семидесятилетний старикашка, кокетливый, напудренный, стряхивающий пылинки со своего кружевного жабо. Он берет понюшки испанского табаку из золотой табакерки с бриллиантовым вензелем и вкушает конфетки, пропитанные амброй, вынимая их из севрской бонбоньерки, подаренной ему госпожой Дюбарри и украшенной ее портретом. Так вот, этот самый старикашка (вообразите себе, милый мой, такую картину!) топчет ногами мертвые тела, представляющие собой кровавое месиво, и, напрягая последние силенки, пронзает тростью с набалдашником золоченого серебра трупы, еще сохранившие человеческую форму…
Тьфу! Я участвовал в битвах при Монтебелло, на Аркольском мосту, под Риволи, у пирамид, и мне казалось, что на свете нет ничего ужаснее. Но когда моя матушка вчера, после того как вы удалились в свою комнату, рассказала мне об этой бойне, у меня волосы встали дыбом! Да! Вам было известно, что причина моих дурнот – аневризма, теперь вы узнали причину обмороков моей сестры.
Сэр Джон наблюдал за Роланом и слушал его с удивлением, какое он испытывал, когда его молодой друг впадал в мизантропию. Действительно, о чем бы ни говорили, Ролан всякий раз выискивал повод для обвинения рода человеческого. Он заметил, какое чувство вызвал у сэра Джона его рассказ, и заговорил другим тоном: негодование сменилось ядовитой иронией.
– Правда, – продолжал он, – кроме почтенного аристократа, что, довершая дело душегубов, подкрашивал кровью свои выцветшие красные каблуки, убийцами на этот раз были люди низкого звания – буржуа и крестьяне, как называли наши предки тех, кто их кормил. Дворяне берутся за дело более изящно. Впрочем, вы были свидетелем того, что произошло в Авиньоне; если бы вам раньше рассказали об этом, вы не поверили бы! Эти господа грабители дилижансов ставят себе в заслугу свои утонченные манеры; у них два лица, не считая маски: они выступают то в роли Картуша или Мандрена, то в роли Амадиса или Галаора. Об этих рыцарях с большой дороги ходят легенды. Моя матушка рассказывала мне вчера об одном из них, которого звали Лораном, – вы, конечно, догадываетесь, мой друг, что это боевая кличка, под которой таится настоящее имя, как лицо под маской. Так вот, этот Лоран обладал всеми качествами, присущими герою романа, всеми «совершенствами», как выражаетесь вы, англичане, ведь под предлогом, что ваши предки были нормандцы, вы по временам позволяете себе обогащать наш язык каким-нибудь красочным выражением или просто словечком, вроде тех, какие чернь пытается ввести в наш лексикон, встречая отпор со стороны ученых. Вдобавок этот Лоран отличался идеальной красотой. Он был одним из семидесяти двух соратников Иегу, которых недавно судили в Исенжо. Семьдесят человек были оправданы, только Лоран и один из его товарищей приговорены к смертной казни. Оправданных выпустили на свободу еще во время заседания суда, а Лорана и его товарища посадили под замок, чтобы гильотинировать.
Но, черт возьми! У господина Лорана была слишком красивая голова, чтобы палач отсек ее своим гнусным ножом! Судьи, произнесшие приговор, и зеваки, с нетерпением ожидавшие его казни, забыли о «преимуществах, какие дает человеку телесная красота», как выражается Монтень. В семье тюремщика одна молодая женщина, то ли его дочь, то ли сестра, то ли племянница – об этом история умалчивает, а я рассказываю вам именно историю, а не роман, – влюбилась в осужденного красавца. И вот за два часа до казни, когда господин Лоран, в ожидании прихода палача, спал или притворялся спящим, как поступают в подобных случаях, к нему вдруг вошел ангел-избавитель. Не могу вам сказать, как удалось устроить побег – влюбленные, понятно, об этом не распространялись, – но это факт (а я повторяю, сэр Джон, мой рассказ не выдумка, а чистая правда!), что Лоран очутился на свободе и только сожалел, что не мог спасти друга, находившегося в другой камере. При таких же обстоятельствах Жансонне отказался бежать, предпочитая умереть вместе со своими друзьями-жирондистами. Но ведь Жансонне не походил лицом на Антиноя, а телосложением на Аполлона: чем красивее голова, тем больше ею дорожат. Лоран согласился бежать; в соседней деревне его ждала лошадь. Девушка, которая могла бы его задержать или помешать во время бегства, должна была присоединиться к нему на рассвете. Солнце взошло, а ангел-избавитель все не появлялся. Но, как видно, нашему паладину возлюбленная была дороже друга: он удрал из тюрьмы без товарища, но не захотел бежать без любовницы. Было шесть часов утра, как раз в это время должна была совершиться казнь. Лоран терял терпение. С четырех часов утра он уже три раза поворачивал коня в сторону города и всякий раз приближался к нему. В третий раз, когда он подъехал к первым домам, его вдруг поразила мысль: а что, если его милую схватили и казнят вместо него?! Он пришпорил коня, въехал в город и промчался по площади к месту казни, где уже стоял палач, с удивлением узнавший, что один из его клиентов исчез. Лоран скакал с открытым лицом, среди людей, которые его узнавали: они ожидали увидеть его связанным, в тюремной повозке и удивлялись, что он свободен. Но вдруг он замечает свою освободительницу, она с трудом пробирается в толпе – не для того, чтобы смотреть на казнь, а чтобы приблизиться к нему. Тут он вздернул своего Баяра на дыбы, тот опрокинул на землю несколько зевак. Подскакав к возлюбленной, Лоран схватил ее, посадил позади себя на седло и с радостным криком, размахивая шляпой, как господин де Конде в битве при Лансе, скрылся из виду. Все ему аплодировали, а женщины, восхищенные героизмом Лорана, влюбились в него…
Ролан остановился и, видя, что сэр Джон хранит молчание, устремил на него вопросительный взгляд.
– Продолжайте, – сказал англичанин, – я слушаю вас и ожидаю, когда вы придете к заключению, ради которого рассказываете мне все это.
– Ну что ж, – засмеялся Ролан, – вы правы, мой дорогой, – честное слово, вы так хорошо меня изучили, как будто мы с вами школьные товарищи. Знаете, какая мысль всю ночь преследовала меня? Мне хотелось посмотреть своими глазами, что представляют собой эти Соратники Иегу!
– А! Понимаю: вам не удалось умереть под пулей господина де Баржоля, так вам хочется погибнуть от пули господина Моргана.
– Мне безразлично, кто меня убьет, милый сэр Джон, – спокойно отвечал офицер, – и уверяю вас, я ничего не имею против господина Моргана, хотя первым моим движением, когда он вошел в столовую и произнес свой маленький «спич»… ведь у вас, англичан, это называется «спич»?
Сэр Джон утвердительно кивнул головой.
– … первым моим движением было броситься на него, одной рукой схватить его за глотку и задушить, а другой сорвать с него маску.
– Теперь, когда я вас знаю, милый Ролан, я, право, поражаюсь, почему вы не осуществили это прекрасное намерение!
– Клянусь вам, это не моя вина! Я уже вскочил, но мой спутник удержал меня.
– Значит, есть люди, которые могут вас удерживать?
– Таких немного; один из них мой спутник.
– Так вы жалеете, что не сделали этого?
– По правде сказать, нет. Достойный грабитель дилижансов так отважно провел свою краткую операцию, что это пришлось мне по душе. Меня бессознательно тянет к храбрым людям. Если бы я не убил господина де Баржоля, я хотел бы стать его другом. Правда, только убивая его, я мог узнать, насколько он храбр… Но поговорим о чем-нибудь другом. Мне тяжело вспоминать об этой дуэли… Да! Зачем, собственно, я к вам сюда поднялся? Уж наверняка не затем, чтобы рассказывать вам о Соратниках Иегу и о подвигах господина Лорана… Ах да! Я хотел потолковать с вами о том, как вы собираетесь проводить у нас время. Я готов приложить все усилия, лишь бы развлечь вас, милый мой гость! Но знаете, что может мне помешать? Во-первых, наш край не из веселых, а во-вторых, вас, англичан, не так-то легко развлечь!
– Я уже вам говорил, Ролан, – возразил лорд Тенли, повернувшись к молодому человеку, – что для меня замок Черных Ключей – настоящий рай!
– Согласен. Но чтобы вам не наскучил этот рай, я изо всех сил постараюсь доставить вам побольше удовольствий. Интересуетесь ли вы археологией? Такими зданиями, как ваше Вестминстерское аббатство, Кентерберийский собор? У нас имеется старинная церковь в Бру – чудо искусства! Это каменное кружево создано строителем Коломбаном. О ней сложилась легенда, и я расскажу ее вам как-нибудь вечером, когда на вас нападет бессонница. Вы увидите там гробницы Маргариты Бурбонской, Филибера Красивого и Маргариты Австрийской. Я предложу вашему вниманию загадочный девиз этой государыни – «Fortune, inortune, fort: une». Я утверждаю, что разгадал смысл этого девиза, используя его латинский вариант: «Fortuna, infortuna, forti una» – «Счастье и несчастье для сильного равны».
Любите ли вы рыбную ловлю, мой милый гость? У ваших ног Ресуза, под рукой у вас коллекция удилищ и крючков, принадлежащая Эдуарду, и коллекция сетей, принадлежащая Мишелю. Что до рыб, то, вы знаете, их мнением меньше всего интересуются.
Любите ли вы охоту? В ста шагах от нас Сейонский лес. О псовой охоте не может быть и речи: если охотиться, то с ружьем. Оказывается, в лесу, принадлежавшем картезианским монахам, которых я так боялся, пропасть кабанов, косуль, зайцев и лисиц. Там никто не охотится, потому что это государственное достояние, а государство о нем не радеет, ибо сейчас некому нами править. Как адъютант Бонапарта я буду исключением, и попробуй только кто-нибудь мне запретить! Моей дичью были австрийцы на Адидже и мамлюки на берегах Нила, а теперь ею будут кабаны, лани, косули и зайцы на побережье Ресузы. Один день мы посвятим археологии, другой – рыбной ловле, а третий – охоте. Вот уже три дня! Вы видите, дорогой мой гость, что нам остается подумать только о том, как провести каких-нибудь пятнадцать или шестнадцать дней.
– Милый Ролан, – с глубокой грустью сказал сэр Джон, не отвечая на многословную импровизацию офицера, – неужели вы никогда не откроете мне, какая лихорадка вас сжигает, какая печаль терзает вашу душу?
– Будет вам! – воскликнул Ролан, заливаясь пронзительным вымученным смехом. – Мне еще никогда не было так весело, как сегодня утром! Это у вас, милорд, сплин, и вы видите все в черном свете.
– Когда-нибудь я стану вашим настоящим другом, – отвечал с серьезным видом сэр Джон, – это будет, когда вы откроете мне свою душу, и в тот день я разделю с вами ваши страдания.
– И мою аневризму… Вы не голодны, милорд?
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– Я слышу на лестнице шаги Эдуарда, сейчас он сообщит вам, что завтрак подан.
И действительно, не успел Ролан это проговорить, как дверь отворилась и вошел мальчик:
– Брат Ролан, матушка и сестрица Амели ждут к завтраку милорда и тебя. Потом, схватив правую руку англичанина, он стал внимательно разглядывать пальцы: большой, указательный и безымянный.
– Что это вы рассматриваете, мой юный друг? – спросил сэр Джон.
– Я смотрю, не испачканы ли у вас пальцы чернилами?
– А если бы они были испачканы, то что бы это означало?
– Что вы написали в Англию и велели прислать мои пистолеты и саблю.
– Нет, я еще не написал, – отвечал сэр Джон, – но сегодня же напишу.
– Слышишь, братец Ролан? Через две недели у меня будут пистолеты и сабля!
И, сияя от радости, мальчик подставил свои крепенькие розовые щечки сэру Джону, и тот расцеловал его с отцовской нежностью. Затем все трое спустились в столовую, где их поджидали Амели и г-жа де Монтревель.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?