Текст книги "Соратники Иегу"

– Я уже сказал вам, гражданин, – из дальних стран.

– Оно и видно! Вы понимаете, – продолжал он, – Бурбоны далеко не богаты; эмигранты вконец разорились, их имения проданы. Без денег невозможно сформировать две армии и содержать третью. Возникло большое затруднение: деньги имелись только у Республики, но разве она снабдила бы ими своих врагов? Поэтому решили, что не стоит затевать нелепые переговоры, а гораздо проще захватить ее деньги.

– А! Теперь мне все ясно.

– Поздравляю вас.

– Соратники Иегу – это своего рода посредники между Республикой и контрреволюцией: они доставляют средства генералам-роялистам. Да, это не грабеж, это очередная военная операция, воинский подвиг.

– Вот именно, гражданин, и теперь вы в этой области осведомлены не хуже нас.

– Однако, – не без робости ввернул словечко виноторговец из Бордо, – если господа Соратники Иегу (заметьте, что я о них не говорю ничего дурного!), если господа Соратники Иегу гоняются только за казенными деньгами…

– Да, только за казенными; еще не было случая, чтобы они ограбили частное лицо.

– Не было случая?

– Ни одного!

– Но как же так, они вчера вместе с казенными деньгами похитили у меня опечатанный мешок, где было двести луидоров?

– Милый мой, – отвечал молодой завсегдатай, – я уже вам говорил, что тут произошла ошибка и рано или поздно деньги будут вам возвращены. Это так же верно, как то, что меня зовут Альфред де Баржоль.

Виноторговец тяжело вздохнул и покачал головой: видно было, что, вопреки уверениям, он все еще сомневается. Но через минуту подтвердились слова молодого дворянина, который назвал свое имя и поручился за порядочность грабителей дилижансов: у крыльца остановилась лошадь, затем в коридоре послышались шаги, дверь столовой распахнулась, и на пороге появился вооруженный до зубов человек в маске.

– Господа, – проговорил он, нарушая гробовое молчание, воцарившееся при его появлении, – нет ли среди вас пассажира по имени Жан Пико, который ехал вчера в дилижансе, остановленном между Ламбеском и Пон-Роялем?

– Да, есть, – отвечал ошарашенный виноторговец.

– Это вы? – спросил человек в маске.

– Я.

– У вас ничего не было взято?

– Как же, у меня взяли опечатанный мешок с двумястами луидоров, который я отдал на хранение кондуктору.

– И я должен сказать, – прибавил молодой дворянин, – что этот господин сейчас только говорил о пропаже своих денег, он уже считает их безвозвратно потерянными.

– Этот господин ошибается, – заявил незнакомец в маске, – мы ведем войну с правительством, а не с частными лицами: мы партизаны и никак не разбойники. Вот ваши двести луидоров, сударь, и если в будущем произойдет такая же ошибка, заявите об этом и сошлитесь на Моргана.

С этими словами он положил мешок с золотом справа от виноторговца и вышел, учтиво раскланявшись с сидевшими за табльдотом, одни из которых были объяты ужасом, а другие поражены столь безумной смелостью.

II. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОСЛОВИЦА

Как мы уже говорили, присутствующими владели в основном два чувства, но они по-разному и в различной степени проявились у них. Оттенки и сила переживаний варьировались в зависимости от пола, возраста, характера и социального положения свидетелей этой сцены.

Виноторговец Жан Пико, чьи интересы были непосредственно затронуты, с первого же взгляда по костюму, оружию и маске распознал одного из людей, с которыми он столкнулся накануне. При появлении незнакомца он остолбенел от ужаса. Но, когда он узнал, чем вызван приход таинственного грабителя, его ужас стал постепенно переходить в радость, и он испытывал все оттенки ощущений, промежуточные между этими чувствами. Мешок с золотом лежал перед ним, но виноторговец, казалось, не решался к нему прикоснуться, опасаясь, что сокровище исчезнет, как это бывает с приснившимся нам золотом, прежде чем мы откроем глаза при прояснении сознания и переходе от глубокого сна к полному пробуждению.

Дородного господина и его сухопарую супругу, а также других пассажиров дилижанса охватил откровенный панический страх. Толстяк сидел слева от Жана Пико. Увидев, что бандит подходит к виноторговцу, он в тщетной надежде установить достаточное расстояние между собой и соратником Иегу шарахнулся в сторону, и его стул ударился о стул жены, которая, в свою очередь, качнулась влево. Но рядом с ней сидел гражданин Альфред де Баржоль, а у него не было никаких оснований страшиться людей, которых он только что горячо превозносил; стул жены толстяка ударился о неподвижный стул дворянина и остановился. Нечто подобное произошло восемь или девять месяцев спустя в битве при Маренго: когда главнокомандующий решил, что пора переходить в наступление, его отступающие войска сразу же остановились.

Гражданин Альфред де Баржоль, подобно аббату, поведавшему библейское сказание об израильском царе Иегу и миссии, которую он получил от пророка Елисея, не только не испытывал боязни, но, казалось, даже ожидал этого непредвиденного для других события. Он с улыбкой следил взором за человеком в маске, и не будь внимание сотрапезников всецело поглощено разыгрывающейся у них на глазах сценой, они могли бы уловить беглый взгляд, которыми обменялись грабитель и дворянин, а вслед за тем дворянин и аббат.

Двое путешественников, сидевшие на самом конце стола, по-разному приняли происходящее, причем каждый проявил при этом свой характер. Младший непроизвольно схватился за то место на левом боку, где полагается быть оружию, и вскочил, словно его подбросила пружина, готовый вцепиться в горло незнакомцу; так бы, несомненно, и случилось, будь Ролан один; но старший, очевидно имевший не только привычку, но и право давать ему приказания, снова дернул его за фалду и бросил повелительным, если не жестким тоном:

– Ролан, сиди смирно!

И молодой человек опустился на стул.

Лишь один из всех сотрапезников оставался, по крайней мере с виду, совершенно невозмутимым во время необычайной сцены. То был мужчина лет тридцати трех-тридцати четырех, высокий, светловолосый, с рыжеватой бородкой, со спокойным выражением красивого лица, с большими голубыми глазами и тонкими, изящно очерченными губами. Говорил он с иностранным акцентом, выдававшим уроженца того острова, чье правительство в ту пору вело против нас столь жестокую борьбу; однако, насколько можно было судить по кратким репликам, изредка вырывавшимся у него, он на редкость хорошо владел французским языком. С первых же слов, им произнесенных, старший из путешественников уловил акцент наших соседей, Обитающих по ту сторону Ла-Манша. Он вздрогнул и повернулся к своему спутнику, привыкшему читать у него в глазах. Казалось, он спрашивал его, как мог англичанин обретаться во Франции во время ожесточенной войны, естественно закрывшей доступ англичанам во Францию и французам в Англию? Разумеется, Ролан был не в состоянии этого объяснить и, пожимая плечами, ответил взглядом, который означал: «Это меня удивляет не меньше, чем рас, но если уж вы, превосходный математик, не в силах разрешить такой задачи, то не спрашивайте меня». Молодым людям было ясно лишь одно: что светловолосый человек с англосаксонским акцентом – владелец кареты, ожидавшей у крыльца гостиницы, и что он прибыл из Лондона или из какого-нибудь графства или герцогства Великобритании.

Мы уже упоминали, что он изредка подавал реплики, причем краткие (это были скорее восклицания), и всякий раз, как ему отвечали на вопросы о положении дел во Франции, он на глазах у всех вынимал из кармана записную книжку и просил виноторговца, аббата или де Баржоля повторить ему ответ. Его просьбу исполняли весьма охотно, ибо она была высказана в самой учтивой форме. Он записывал все самое важное, необычное и красочное из того, что говорилось об ограблении дилижанса, о положении дел в Вандее и о Соратниках Иегу. Всякий раз он выражал благодарность словами и жестом не без чопорности, свойственной нашим заморским соседям, и тут же прятал в боковой карман сюртука книжечку, обогащенную новой записью.

При виде незнакомца он удовлетворенно вскрикнул, словно зритель, радующийся неожиданной развязке. Он напряженно прислушивался, смотрел во все глаза и не упускал пришельца из виду, пока за ним не захлопнулась дверь; после этого англичанин выхватил из кармана записную книжку.

– Сударь, – обратился он к сидевшему рядом с ним аббату, – не будете ли вы так добры повторить слово в слово все, что сказал джентльмен, который только что вышел? Я не полагаюсь на свою память.

И, припоминая вместе с аббатом, он не без удовольствия записал все сказанное соратником Иегу гражданину Жану Пико.

Тут у него вырвались восторженные слова, причем английский акцент придавал его речи особое своеобразие:

– О! Поистине только во Франции можно встретить нечто подобное! Франция – самая замечательная в мире страна! Я счастлив, господа, что путешествую по Франции и знакомлюсь с французами.

В словах этого серьезного человека звучало такое искреннее восхищение, что оставалось его только поблагодарить, даже будь он потомком победителей в битвах при Креси, при Пуатье или под Азенкуром.

Младший путешественник отвечал на эту любезность беспечным, чуть насмешливым тоном, очевидно ему свойственным.

– Клянусь честью, у нас с вами, милорд, общие вкусы! Я говорю «милорд», так как догадываюсь, что вы англичанин.

– Да, сударь, – отвечал джентльмен, – я имею честь быть англичанином.

– Так вот, – продолжал молодой человек, – подобно вам, я счастлив, что путешествую по Франции и вижу столько любопытного! Надо жить под управлением граждан Гойе, Мулена, Роже Дюко, Сиейеса и Барраса, чтобы столкнуться с такой вопиющей нелепостью!.. Представьте себе, что лет через пятьдесят кто-нибудь расскажет о том, как в городе, где тридцать тысяч жителей, среди бела дня разбойник с большой дороги, в маске, с двумя пистолетами и саблей на боку, принес честному торговцу двести луидоров, похищенных у него накануне. Если рассказчик добавит, что это произошло за табльдотом, где сидели двадцать или двадцать пять человек, и что сей благородный бандит благополучно удалился, ибо никто из присутствующих не вцепился ему в горло, – то я готов держать пари, что этого рассказчика за такой анекдот назовут наглым лжецом!

И, откинувшись на спинку стула, молодой человек расхохотался, но его смех был таким нервным и пронзительным, что все с удивлением стали смотреть на него, а его спутник не спускал с него глаз, и в его взгляде сквозило почти отцовское беспокойство.

Гражданин Альфред де Баржоль, как и все, был взволнован этим неестественным смехом, в котором звучала скорее горечь, даже скорбь, чем радость. Он дал умолкнуть последним раскатам и лишь тогда возразил Ролану:

– Сударь, позвольте вам заметить, что человек, которого вы только что видели, отнюдь не разбойник с большой дороги.

– Скажите же, как его назвать!

– По всей вероятности, это молодой человек из знатной семьи, как и мы с вами.

– Граф де Горн, которого регент велел колесовать на Гревской площади, тоже был родом из знатной семьи, – недаром вся парижская знать съехалась в своих экипажах смотреть на его казнь.

– Если я не ошибаюсь, граф де Горн убил одного еврея и похитил у него вексель, по которому не мог уплатить, а между тем никто не дерзнет сказать, что один из Соратников Иегу тронул кого-нибудь хоть пальцем!

– Ну хорошо, допустим, Соратники действуют в благотворительных целях, хотят уравнять бедных с богатыми, исправить то, что называется капризом случая, искоренить общественное зло – но, выступая в роли разбойника на манер Карла Моора, ваш друг Морган… ведь сей честный гражданин сказал, что его фамилия Морган?

– Да, – отозвался англичанин.

– Так вот, ваш друг Морган тем не менее вор! Гражданин Альфред де Баржоль сразу побледнел.

– Я не могу назвать гражданина Моргана своим другом, – возразил он, – но счел бы за честь его дружбу!

– Еще бы нет! – усмехнулся Ролан. – Ведь как сказал господин де Вольтер:

Дружить с великими – бесценный дар богов! note 5Note5
  «Эдип», I, 1. – Перевод Г.Адлера


[Закрыть]

– Ролан! Ролан! – тихонько одернул его старший путешественник.

– Ах, генерал, – ответил младший, быть может умышленно назвав так своего спутника – ради Бога, позвольте мне продолжить с этим господином спор, который так меня интересует!

Спутник пожал плечами.

– Дело в том, гражданин, – продолжал Ролан с какой-то странной настойчивостью, – что я хочу кое в чем разобраться: два года назад я покинул Францию; за это время очень многое изменилось – костюмы, нравы, манера говорить, и смысл слов также мог измениться. Скажите же, как назвать на теперешнем языке человека, который останавливает дилижанс и захватывает находящиеся там деньги?

– Сударь, – отвечал дворянин, как видно готовый вести спор до конца, – я называю это военным действием, и ваш спутник, которого вы сейчас назвали генералом, как военный подтвердит, что, помимо удовольствия убивать или быть убитым, военачальники во все века поступали именно так, как поступил гражданин Морган.

– Как! – воскликнул молодой путешественник, и глаза его метнули молнию. – Вы осмеливаетесь сравнивать?..

– Пусть этот господин разовьет свою теорию, Ролан, – проговорил темноволосый, чьи глаза, в противоположность расширенным и сверкающим глазам его спутника, прятались под длинными черными ресницами, словно скрывая его переживания.

– А! Я вижу, – отрывисто сказал Ролан, – что и вы заинтересовались нашим спором.

Затем, круто повернувшись к своему противнику, он добавил:

– Продолжайте, сударь, продолжайте, – генерал разрешает.

Молодой дворянин покраснел так же заметно, как побледнел минуту назад, и, стиснув зубы, поставив локти на стол, опершись подбородком на кулаки, весь подавшись в сторону противника, заговорил с провансальским акцентом, который выявлялся все отчетливей по мере того, как разгорался спор.

– Поскольку генерал разрешает, – начал де Баржоль, делая особенное ударение на слове «генерал», – я имею честь ему сказать, а также и вам, гражданин, следующее: помнится, я вычитал у Плутарха, что, когда Александр Македонский отправился в поход на Индию, у него было с собой восемнадцать или двадцать талантов золотом, что составляет сто или сто двадцать тысяч франков. Так неужели вы думаете, что на эти деньги он прокормил свою армию, выиграл сражение на Гранике, покорил Малую Азию, завоевал Тир, Газу, Сирию, Египет, построил Александрию, проник в Ливию, заставил оракула Амона провозгласить его сыном Юпитера, добрался до самого Гифасиса и, когда солдаты отказались идти дальше, возвратился в Вавилон и там превзошел в роскоши, в разврате и в изнеженности самых богатых, развращенных и сластолюбивых царей Азии? Что же, по-вашему, он получал деньги из Македонии? Неужели вы думаете, что царь Филипп, один из самых бедных царей бедной Греции, выплачивал по долговым обязательствам, предъявленным ему сыном? Ничуть не бывало! Александр действовал подобно Моргану. Правда, он не останавливал дилижансов на большой дороге, зато подвергал разграблению города, заставлял царей платить выкуп, накладывал контрибуции на завоеванные им страны.

Перейдем к Ганнибалу. Вы, конечно, знаете, с какими средствами он выступил из Карфагена? У него даже не было восемнадцати или двадцати талантов, какими располагал его предшественник Александр. Но, испытывая нужду в деньгах, он захватил и разграбил в мирное время и вопреки договорам город Сагунт, таким образом разбогател и смог отправиться в поход. Извините, на сей раз я опираюсь не на Плутарха, а на Корнелия Непота. Не буду распространяться о том, как Ганнибал спустился с Пиренеев, перешел через Альпы, а также о трех битвах, которые он выиграл, всякий раз завладевая сокровищами побежденных, но остановлюсь на пяти-шести годах, какие он провел в Кампании. Неужели вы думаете, что он платил капуанцам за прокорм войска и что карфагенские банкиры, которые с ним разругались, высылали ему деньги? Нет! Война вскармливает войну – такова система Моргана, гражданин!

Теперь возьмем Цезаря. О, тут совсем другое дело! Он отправился в Испанию, имея что-то около тридцати миллионов долга, возвратился оттуда почти с тем же долгом, отправился в Галлию, провел десять лет у наших предков. За эти десять лет он переслал в Рим более ста миллионов. Переправившись через Альпы, он перешел Рубикон, устремился прямо в Капитолий, взломал двери храма Сатурна, где хранились сокровища, и взял на свои личные нужды (отнюдь не на нужды республики!) три тысячи фунтов золота в слитках. А когда он умер, – тот, кому двадцать лет назад кредиторы не давали выйти из его домишка на виа Субура, – то оставил по две или три тысячи сестерциев на каждого гражданина, десять или двенадцать миллионов Кальпурнии и тридцать или сорок миллионов Октавию. Опять-таки система Моргана, с той лишь разницей, что Морган – я в этом уверен! – умрет, не присвоив себе ни сокровищ галлов, ни золота Капитолия…

Теперь перескочим через тысячу восемьсот лет и займемся генералом Буонапарте…

Молодой аристократ, как и все враги завоевателя Италии, умышленно делал ударение на буквах «у» и «е», которые Бонапарт выбросил из своей фамилии. Это нарочитое произношение привело в ярость Ролана, и он готов был броситься на Баржоля, но спутник удержал его.

– Успокойся, – сказал он, – успокойся, Ролан; я уверен, что гражданин Баржоль не скажет, что генерал Буонапарте, как он его называет, – грабитель.

– Нет, я этого не скажу, но одна итальянская пословица скажет вместо меня.

– Посмотрим, что это за пословица, – проговорил генерал, не давая раскрыть рта Ролану и устремив на дворянина свой ясный, спокойный и глубокий взор.

– Вот она во всей своей простоте: «Francesi non sono tutti ladroni, ma buona parte». Это означает: «Не все французы воры, но…»

– … большая часть? – спросил Ролан.

– Нет, «Буонапарте», – ответил Альфред де Баржоль. Едва эти дерзкие слова сорвались с его уст, как тарелка, которую вертел в руках Ролан, полетела в оскорбителя и угодила ему в лоб.

Женщины вскрикнули, мужчины вскочили со своих мест.

Ролан разразился характерным для него нервным смехом и опустился на стул.

Молодой аристократ сохранял спокойствие, хотя струйка крови, сбегая от брови, текла по его щеке.

В этот момент вошел кондуктор и сказал, как обычно:

– Ну, граждане пассажиры, занимайте места!

И пассажиры, спеша покинуть комнату, где разыгралась ссора, устремились к дверям.

– Извините, сударь, – обратился к Ролану де Баржоль, – надеюсь, вы не едете в этом дилижансе?

– Нет, сударь, я приехал в почтовой карете, но не беспокойтесь, я и не думаю уезжать.

– И я тоже, – заявил англичанин. – Распрягайте лошадей, я остаюсь.

– А я уезжаю, – сказал со вздохом темноволосый молодой человек, которого Ролан величал генералом. – Ты знаешь, мой друг, что так надо, что мое присутствие там совершенно необходимо. Но, клянусь, я ни за что не покинул бы тебя, если бы не обстоятельства…

Когда он произносил эти слова, его голос, до сих пор твердый, металлического тембра, выдал отнюдь не характерное для него волнение.

Напротив, Ролан был в приподнятом состоянии духа; казалось, этот по натуре воинственный человек ликует, видя, что близится опасность, которую он если и не сам вызвал, то, по крайней мере, не собирался избежать.

– Ничего, генерал, – отозвался он. – Мы должны были расстаться в Лионе, ведь вы, по своей доброте, дали мне месячный отпуск, чтобы я мог съездить в Бурк к своим родным. Нам с вами не придется проехать вместе каких-нибудь шестьдесят льё, вот и все. Мы свидимся в Париже. Если вам понадобится преданный человек, готовый для вас на все, вспомните обо мне!

– Не беспокойся, Ролан, – ответил генерал.

Он стал внимательно вглядываться в лица двух противников.

– Прежде всего, – обратился он к своему спутнику, и в его голосе звучала неизъяснимая нежность, – не давай себя убить и, если можно, не убивай своего противника. Судя по всему, это храбрый молодой человек, а мне хочется, чтобы в один прекрасный день все мужественные люди стояли за меня.

– Постараюсь, генерал, будьте спокойны. В этот миг появился хозяин.

– Почтовая карета, следующая в Париж, подана, – объявил он.

– Генерал взял со стула свою шляпу и трость. Ролан вышел вслед за ним с непокрытой головой, чтобы все видели, что он не уезжает со своим спутником.

Альфред де Баржоль и не подумал его останавливать. Впрочем, было ясно: его противник скорее из тех людей, что ищут ссоры, чем из тех, что ее избегают.

Ролан проводил генерала до кареты.

– И все-таки, – произнес генерал, усаживаясь, – мне очень грустно, Ролан, что я оставляю тебя здесь одного и у тебя не будет секунданта из числа твоих друзей.

– Не беспокойтесь об этом, генерал; я не останусь без секунданта: всегда найдется любопытный, которому захочется посмотреть, как один человек убивает другого.

– До свидания, Ролан. Ты слышишь, я не говорю тебе «Прощай», а только «До свидания»!

– Да, дорогой генерал, – отвечал молодой человек, видимо растроганный, – слышу и благодарю.

– Обещай, что ты напишешь мне о себе, как только покончишь с этим делом, или что кто-нибудь известит меня, если ты не будешь в состоянии сам написать.

– О! Не тревожьтесь, генерал, – не пройдет и четырех дней, как вы получите от меня письмо, – отвечал Ролан и добавил с глубокой горечью в голосе: – Разве вы не заметили, что надо мной тяготеет рок, который не дает мне умереть!

– Ролан! – строго осадил его генерал. – Опять?!

– Ничего, ничего… – Ролан встряхнул головой и придал своему лицу выражение беззаботной веселости, какое, очевидно, было ему свойственно до того, как с ним приключилось какое-то несчастье, заставившее его в таком юном возрасте желать смерти.

– Так. Между прочим, постарайся кое-что разузнать.

– Что именно, генерал?

– Как может этот англичанин сейчас, когда мы ведем войну с Англией, разгуливать по Франции так свободно и спокойно, как будто он у себя на родине?

– Хорошо, я выясню.

– Каким образом?

– Пока еще не могу сказать, но если я дал слово, то разузнаю, даже если мне придется спросить об этом его самого.

– Ах ты задира! Смотри не ввяжись в новую историю!

– Во всяком случае, поскольку он наш враг, это уже будет не дуэль, а бой.

– Ну, еще раз до свидания. Обними меня.

Ролан в порыве искренней благодарности бросился на шею генералу.

– О, как я был бы счастлив, генерал… – воскликнул он, – не будь я так несчастен!

Генерал посмотрел на него с глубокой нежностью.

– Когда-нибудь ты поведаешь мне о своем несчастье, не так ли, Ролан? – попросил он.

Ролан разразился тем горестным смехом, который мы уже слышали.

– О нет, ни за что! – ответил он. – Вы стали бы смеяться надо мной! Генерал поглядел на него как на человека, потерявшего рассудок.

– Ну что ж, – сказал он, – надо принимать людей такими, какие они есть.

– Особенно, если они совсем не такие, какими кажутся.

– Ты считаешь меня Эдипом и задаешь мне загадки, Ролан.

– О! Если вы разгадаете эту загадку, генерал, я преклонюсь перед вами, будто перед царем Фив. Но из-за таких пустяков я забываю, что для вас драгоценна каждая минута и я напрасно вас задерживаю.

– Ты прав. Есть у тебя какие-нибудь поручения, которые я мог бы исполнить в Париже?

– Три. Передайте мой привет Бурьенну, мой поклон вашему брату Люсьену и мое глубокое почтение госпоже Бонапарт.

– Все будет исполнено.

– Где я найду вас в Париже?

– В моем доме на улице Победы, а может быть…

– Может быть…

– Кто знает? Может быть, в Люксембургском дворце… Тут генерал откинулся назад, как бы сожалея, что столь многое высказал Ролану, хотя считал его своим лучшим другом.

– По дороге в Оранж! – крикнул он. – И как можно быстрей!

Заждавшийся приказания возница хлестнул лошадей; карета сорвалась с места, с оглушительным грохотом понеслась по улице и исчезла в Ульских воротах.