Электронная библиотека » Александр Дюма » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Соратники Иегу"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 17:33


Автор книги: Александр Дюма


Жанр: Литература 19 века, Классика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Я взялся за Милье так, что ему некуда было деваться.

– Слушайте, – сказал он, – у меня есть шурин-адвокат.

– Его-то мне и надо! Идемте к вашему шурину!

– Но сейчас он находится в здании суда.

– Идемте в суд!

– Но я должен вас предупредить: ваше появление наделает там шуму.

– Ну, так идите вы один. Объясните ему, в чем дело; пусть он займется розысками. А я отправлюсь осматривать окрестности города: мои наблюдения послужат основой для описания местности. Если угодно, мы встретимся с вами в четыре часа на Бастионной площади.

– Прекрасно.

– Я как будто проезжал через лес.

– Сейонский лес.

– Браво!

– Вам требуется лес?

– Он мне необходим.

– Тогда позвольте…

– Что такое?

– Я провожу вас к своему приятелю господину Ледюку; он поэт, а на досуге ведет надзор.

– За чем же он надзирает?

– За лесом.

– Есть ли в этом лесу какие-нибудь руины?

– Картезианский монастырь; правда, он не в лесу, но в каких-нибудь ста шагах от него.

– Ну а в самом лесу?

– Там находятся развалины так называемого дома послушников; он имел прямое отношение к монастырю и сообщается с ним подземным ходом.

– Отлично!.. Теперь, если вы мне укажете какую-нибудь пещеру, вы прямо меня осчастливите.

– У нас есть пещера Сейзериа, но она находится по ту сторону Ресузы.

– Это неважно. Если пещера не придет ко мне, я уподоблюсь Магомету и пойду к пещере. А покамест идемте к господину Ледюку.

Через пять минут мы были уже у г-на Ледюка. Узнав, в чем дело, он предоставил себя, свою лошадь и коляску в полное мое распоряжение.

Я принял все это. Есть люди, которые так охотно оказывают услуги, что вам легко и приятно их принимать.

Первым делом мы посетили картезианский монастырь. Именно таким я его представлял: казалось, он был построен по моему заказу. Заброшенный монастырь, заросший сад, нелюдимые жители. Благодарю тебя, случай! Оттуда мы пришли к дому послушников, связанному с монастырем. Я еще не знал, как этим воспользоваться, но, несомненно, он мог мне весьма пригодиться.

– Теперь, сударь, – обратился я к своему любезному проводнику, – мне нужна живописная местность, немного мрачная, осененная высокими деревьями, где-нибудь на берегу реки. Имеется ли у вас такая в окрестностях?

– А вам зачем?

– Хочу построить там замок.

– Какой замок?

– Карточный замок, черт возьми! Мне нужно поселить тем целую семью: образцовую мать, меланхоличную дочь, сынишку-сорванца и садовника-браконьера.

– У нас есть место, которое называется Черные Ключи.

– Прелестное название!

– Но там нет замка.

– Тем лучше, потому что мне пришлось бы его снести.

– Так едемте на Черные Ключи!

Мы двинулись дальше. Через четверть часа мы остановились около сторожевого поста и вышли из коляски.

– Пойдемте по этой тропинке, – предложил г-н Ледюк, – она приведет нас куда следует.

И действительно, тропинка привела нас к месту, где росли высокие деревья, в тени которых поблескивали три или четыре ручейка.

– Вот что называют Черными Ключами, – пояснил г-н Ледюк.

– Здесь будут жить госпожа де Монтревель, Амели и маленький Эдуард. Теперь скажите, что это за селения я вижу перед собой?

– Здесь, поблизости, Монтанья; подальше, на пригорке, Сейзериа.

– Это там находится пещера?

– Да. Откуда вы знаете, что в Сейзериа есть пещера?

– Продолжайте. Скажите, пожалуйста, как называются другие селения?

– Сен-Жюст, Треконна, Рамасс, Вильреверсюр.

– Превосходно!

– С вас достаточно?

– Да.

Я вынул записную книжку, набросал план местности, затем написал на нем названия селений, которые перечислил мне г-н Ледюк.

– Готово, – заявил я.

– Куда мы теперь поедем?

– Церковь в Бру, вероятно, на нашем пути?

– Совершенно верно.

– Так посетим церковь в Бру.

– Она тоже понадобится вам в романе?

– Разумеется. Ведь у меня действие будет разыгрываться в местности, которая может похвалиться шедевром архитектуры шестнадцатого века, – так неужели я не воспользуюсь этим памятником?

– Едем в Бру, к церкви.

Через какие-нибудь четверть часа ризничий ввел нас в церковь и мы оказались внутри гранитного футляра, где хранились три мраморные драгоценности, именуемые гробницами Маргариты Австрийской, Маргариты Бурбонской и Филибера Красивого.

– Как случилось, – спросил я ризничего, – что эти великолепные произведения искусства не были уничтожены во времена Революции?

– Ах, сударь, членам муниципалитета пришла в голову прекрасная мысль.

– Какая?

– Они задумали превратить церковь в склад фуража.

– Вот как! И мрамор был спасен сеном! Вы правы, друг мой, это была блестящая мысль!

– Замысел муниципалитета не подсказывает ли вам еще какую-нибудь идею? – поинтересовался г-н Ледюк.

– Право же, подсказывает, и будет досадно, если я не найду ей применения!

Я взглянул на часы.

– Три часа. Едем к тюрьме. В четыре часа у меня назначено свидание с господином Милье на Бастионной площади.

– Постойте… еще одно…

– Что именно?

– Вы прочли девиз Маргариты Австрийской?

– Нет… Где же он?

– Да повсюду, а прежде всего на ее гробнице.

– «Fortune, infortune, fort: une» note 1Note1
  «Счастье, несчастье, сила одна» (фр.)


[Закрыть]
.

– Правильно.

– Но что означает эта игра слов?

– Ученые толкуют так: «Судьба жестоко преследует женщину».

– Попробуем разгадать.

– Давайте сперва восстановим девиз на латинском языке, в его первоначальном виде.

– Давайте, это хорошая мысль.

– Так вот «Fortuna infortunat…».

– Как, как? Infortunat?

– Нуда…

– Это весьма похоже на варваризм.

– Что поделаешь!

– Мне нужно объяснение.

– Так дайте же его!

– Вот вам оно: «Fortuna, infortuna, forti una» – «Счастье и несчастье для сильного равны».

– А ведь в самом деле это, может быть, правильный перевод!

– Еще бы! Вот что значит не быть ученым, друг мой! Если обладаешь здравым смыслом, то, поразмыслив, проникаешь в суть вещей лучше всякого ученого… Больше вам нечего мне сказать?

– Нет.

– Так едемте к тюрьме.

Мы сели в коляску, вернулись в город и остановились у ворот тюрьмы.

Я высунулся из экипажа.

– Ах, – воскликнул я, – мне ее испортили!

– То есть как это испортили?

– Ну, конечно, в те времена, когда там сидели мои заключенные, она выглядела совсем по-другому. Можно поговорить с тюремным смотрителем?

– Разумеется.

– Так побеседуем с ним.

Мы постучали в дверь. Нам отворил мужчина лет сорока. Он узнал г-на Ледюка.

– Здравствуйте, милейший, – обратился к нему г-н Ледюк. – Вот мой ученый друг.

– Будет вам! – прервал я его. – Что за дурная шутка!

– Он утверждает, – продолжал г-н Ледюк, – что тюрьма теперь совсем не такая, какой была в прошлом веке.

– Это правда, господин Ледюк, ее перестроили в тысяча восемьсот шестнадцатом году.

– Так, значит, теперь внутри все расположено по-другому?

– Ну, конечно, сударь, все изменилось.

– А можно достать старый план?

– Да. Господин Мартен, архитектор, думается, мог бы вам его раздобыть.

– Что, он родственник господина Мартена, адвоката?

– Родной брат.

– Прекрасно, милейший; я получу этот план.

– Тогда нам здесь больше нечего делать? – спросил г-н Ледюк.

– Решительно нечего.

– Так я могу вернуться домой?

– Мне будет жалко с вами расставаться – только и всего.

– Вы, верно, и без меня найдете бастион.

– Он в двух шагах.

– Какие у вас планы насчет сегодняшнего вечера?

– Если угодно, я проведу его у вас.

– Отлично! К девяти часам милости прошу на чашку чая.

– Приду.

Я поблагодарил г-на Ледюка. Обменявшись рукопожатиями, мы расстались. Спустившись по улице Стычек (названной так после стычки, имевшей место на площади, к которой она приводит) и миновав сад Монбюрон, я оказался на Бастионной площади. Она имеет форму полукруга; теперь там городской рынок.

Посредине этого полукруга возвышается памятник Бита работы Давида д'Анже. Биша, облаченный в сюртук (к чему такой чрезмерный реализм?), стоит, положив руку на грудь мальчика лет десяти, совершенно обнаженного (к чему такой крайний идеализм?), а у ног Биша лежит мертвое тело. Это запечатленный в бронзе труд физиолога «О жизни и о смерти…»

Я созерцал этот памятник, отразивший основные недостатки и достоинства творчества Давида д'Анже, когда кто-то коснулся моего плеча. Я обернулся: передо мной стоял г-н Милье. Он держал в руке какую-то бумагу.

– Ну, как? – спросил я его.

– Победа!

– Что же это такое?

– Протокол совершения казни.

– Чьей казни?

– Ваших грабителей.

– Гюйона, Лепретра, Амье?..

– И Ивера.

– Дайте же мне его!

– Вот он.

Я взял бумагу и прочитал:


«Протокол исполнения смертной казни

Лорана Гюйона, Этьена Ивера,

Франсуа Амье, Антуана Лепретра, осужденных 20 термидора VIII года и казненных 23 вандемьера IX года.


Сего дня, 23 вандемьера IX года, правительственный комиссар при суде, получив ночью от министра юстиции пакет, в котором содержится изложение процесса и приговор, присуждающий к смерти Лорана Гюйона, Этьена Ивера, Франсуа Амье и Антуана Лепретра, а в одиннадцать часов вечера – решение Кассационного суда от 6-го числа текущего месяца, отклоняющее жалобу на приговор от 20 термидора VIII года, письменно предупредил между семью и восемью часами утра четверых осужденных о том, что приговор будет приведен в исполнение сего дня в одиннадцать часов утра. В промежутке времени между восемью и одиннадцатью часами вышеупомянутые четверо осужденных, находясь в тюрьме, выстрелили сами в себя из пистолетов и нанесли себе удары кинжалами. Лепретр и Гюйон, согласно показаниям свидетелей, скончались, Ивер был тяжело ранен и находится при смерти, Амье – смертельно ранен, но еще в сознании. Все четверо в таком состоянии были доставлены к гильотине и, живые или мертвые, гильотинированы. В половине двенадцатого судебный исполнитель Колен передал протокол об исполнении смертной казни в муниципалитет, дабы их имена были внесены в книгу, куда вписываются умершие.


Жандармский капитан вручил мировому судье протокол, удостоверяющий то, что произошло на его глазах в тюрьме, между тем как я, лично не присутствовавший при сем, заверяю сведения, полученные мною от свидетелей сего события.


Бурк, 23 вандемьера IX года. Подписано: Дюбо, секретарь суда».


Да! Выходит, что прав оказался поэт, а не историк! Жандармский капитан, который передал мировому судье протокол, описывающий все происходившее на его глазах в тюрьме, был родным дядей Нодье. Этот протокол совпадал с рассказом, запечатлевшимся в памяти юного Нодье. Спустя сорок лет этот точно переданный рассказ был опубликован в превосходном труде, озаглавленном «Воспоминания о Революции».

В судебном архиве сохранились бумаги, отразившие весь ход юридической процедуры. Господин Мартен предложил мне заказать копии протоколов допроса, заседаний суда и приговора.

В кармане у меня лежал томик «Воспоминаний о Революции» Нодье; в руках был протокол исполнения смертной казни, подтверждавший факты, о которых говорил поэт.

– Идемте к нашему магистрату! – сказал я г-ну Милье.

– Идемте! – отозвался он.

Магистрат был прямо-таки ошеломлен, и, когда мы с ним расставались, пришел к убеждению, что поэты знают историю не хуже, если даже не лучше, чем историки.

Алекс. ДЮМА

ПРОЛОГ. ГОРОД АВИНЬОН

Мы не вполне уверены, нужен ли вообще пролог, предлагаемый нами вниманию читателя, но все же поддаемся желанию его преподнести – не в качестве первой главы, но как предисловие к этому роману.

Чем дольше мы живем, чем глубже овладеваем искусством, тем основательней убеждаемся, что в мире ничто не существует в отдельности, в отрыве от остального, что в природе и в общественной жизни все вытекает одно из другого, а не возникает случайно; мы убеждаемся, что любое событие, этот цветок, распускающийся нынче у нас на глазах, цветок ароматный или зловонный, радующий взор или мрачный, как рок, в свое время был бутоном, что корни его порой простираются в далекое прошлое и что он принесет плод свой в будущем.

В юности человек непосредственно воспринимает время: он любит вчерашний день, беспечно относится к сегодняшнему и мало заботится о завтрашнем. Юность – это весна с ее свежими зорями и ясными вечерами. Если порой и набежит гроза, она разразится, погромыхает и унесется прочь, а после нее небо станет более лазурным, воздух – более прозрачным, природа – более пленительной.

К чему размышлять о причинах грозы, которая проносится стремительно, словно каприз, бесследно, как мимолетная причуда? Не успеем мы проникнуть в эту метеорологическую загадку, как грозы уже и следа нет.

Но совсем иначе обстоит дело с бурными ливнями, которые к концу лета, во время уборки урожая, наносят ущерб нашим нивам и в разгар осени обрушиваются на виноградники. Мы спрашиваем себя, куда они уносятся, мы допытываемся, откуда они налетают, и доискиваемся средств их предотвратить.

Между тем для философа, для историка и для поэта революций эти социальные катастрофы, заливающие кровью землю и истребляющие целые поколения, представляют собой совсем иной предмет размышлений, чем небесные грозы, что затапливают зрелую ниву или побивают градом спелый виноград, – другими словами, губят урожай одного года и приводят к потерям, которые, возможно, будут возмещены в следующем году, если только нас не постигнет гнев Господень.

Так вот, в былые годы, то ли по забывчивости, то ли по беспечности или по неведению, – счастлив неуч, горе посвященному! – я рассказал бы историю, которую намерен поведать вам сегодня, не останавливаясь на том, где разыгрывается первый эпизод моего романа; я написал бы эту сцену, не вдумываясь в нее, и упомянул бы о Юге как о любой другой провинции, об Авиньоне как о любом другом городе. Но сегодня дело обстоит по-иному; для меня уже миновала пора весенних шквалов: пришло время летних гроз и осенних бурь. Теперь, когда я произношу «Авиньон», передо мной встают видения, и, подобно тому как Марк Антоний говорил, развертывая погребальную одежду Цезаря: «Это отверстие проделал кинжал Каски, сюда вонзился меч Кассия, а тут – клинок Брута!» – я говорю, разглядывая окровавленный саван папского города: «Вот кровь альбигойцев! Вот кровь севеннцев! Вот кровь республиканцев! Вот кровь роялистов! Вот кровь Лекюйе! Вот кровь маршала Брюна!»

Тут мною овладевает глубокая печаль, и я принимаюсь писать; но с первых же строк замечаю, что в моей руке уже не перо романиста, а резец историка.

Ну что ж, я готов быть и тем и другим! Любезный читатель, предоставьте первые пятнадцать-двадцать страниц историку, остальное напишет романист.

Итак, скажем несколько слов об Авиньоне, о месте, где развернется первый эпизод нового романа, предлагаемого нами публике.

Быть может, прежде чем вы начнете читать наше повествование об Авиньоне, вам стоит пробежать глазами нижеследующие строки местного историка Франсуа Нугье.

«Авиньон, – говорит он, – город, знаменитый своей древностью, процветающий благодаря своей торговле и прославленный по всей земле, живописно расположен, защищен величественными крепостными стенами, ласкает взор зеленью, пышно разросшейся на плодородной почве, отмечен чарующей красотою своих обитателей и гордится своим великолепным дворцом, прекрасными улицами, отлично построенным мостом».

Да простит нам тень Франсуа Нугье, что мы не смотрим на этот город его глазами!

Люди, знающие Авиньон, определят, кто лучше его разглядел: историк или романист.

Справедливость требует прежде всего признать, что Авиньон – город совершенно особого рода: в нем вечно бушуют страсти. В XII веке открывается эпоха религиозных раздоров, повлекших за собой разгул политической ненависти. Долины горы Ванту приютили Пьера Вальда и вальденсов, его последователей, после их бегства из Лиона. Их потомками были протестанты, называемые альбигойцами; защищая их, граф Тулузский Раймунд IV потерял в Лангедоке семь замков, которые перешли во власть папы.

Авиньон, эта могущественная республика, управляемая своими подеста, отказался подчиниться королю Франции. И вот однажды утром Людовик VIII, – который, подобно Симону де Монфору, решил, что проще предпринять крестовый поход против Авиньона, чем освобождать Иерусалим, как это сделал Филипп Август, – повторяем, однажды утром Людовик VIII, в стальном шлеме, с копьем наперевес, с развернутыми знаменами, под звуки боевых труб появился у стен Авиньона и потребовал, чтобы его впустили в город.

Чтобы не ссориться с королем Франции, горожане предложили ему мирно вступить в город: с обнаженной головой, с поднятым копьем и лишь с одним развернутым знаменем. Король осадил город; это длилось три месяца, в течение которых, как сообщает хроникер, граждане Авиньона отплачивали королевским солдатам стрелой за стрелу, раной за рану, смертью за смерть.

Наконец город капитулировал. При армии Людовика VIII находился кардинал-легат замка святого Ангела; им-то и были продиктованы условия, вполне достойные священника, жестокие и безоговорочные.

Авиньонцев принудили разрушить укрепления, засыпать рвы, снести триста башен, отдать свои корабли, уничтожить орудия и военные машины. Сверх того они должны были выплатить огромную контрибуцию, отречься от ереси вальденсов, содержать в Палестине тридцать воинов, превосходно вооруженных и снаряженных для участия в освобождении Гроба Господня. Наконец, для надзора над выполнением этих условий, запечатленных в булле, поныне хранящейся в городском архиве, было основано братство кающихся, которое, просуществовав более шести столетий, имеет своих представителей и в наши дни.

В противовес этому братству, которое называли Белыми кающимися, был основан орден Черных кающихся, проникнутый духом оппозиции, присущим Раймунду Тулузскому.

С этого времени религиозная рознь принимает политический характер.

Но в Авиньоне не только процветала ересь, ему пришлось стать ареной церковного раскола.

Да будет нам дозволено, в связи с темой французского Рима, краткое историческое отступление. Строго говоря, оно не является необходимым для развития нашего сюжета и, быть может, лучше было бы сразу дать завязку романа, но мы надеемся, что нам извинят эту вольность. Мы пишем преимущественно для тех, кому по душе, когда они встречают в романе нечто выходящее за его рамки.

В 1285 году Филипп Красивый вступил на трон.

1285 год – знаменитая историческая дата! В свое время папство, в лице Григория VII, дало отпор германскому императору и, будучи физически побеждено Генрихом IV, победило его морально. Но при Филиппе Красивом папство получило пощечину от сабинского дворянина: железная перчатка Колонны оставила багровый след на лице Бонифация VIII.

Эту пощечину, по существу говоря, нанес король Франции. Так мог ли ожидать Филипп Красивый чего-либо хорошего от преемника Бонифация VIII?

Этим преемником был Бенедикт XI, человек из простонародья, который, возможно, обнаружил бы гениальность, если бы ему дали на это время.

Будучи не в силах бросить вызов Филиппу Красивому, он изобрел средство, которому двести лет спустя позавидовал бы основатель знаменитого ордена: он торжественно, во всеуслышание даровал прощение Колонне.

Простить Колонну значило объявить его виновным: только виновные нуждаются в прощении.

Если Колонна был виновен, то ведь и король Франции был как-никак его сообщником. Поддерживать подобное утверждение было довольно опасно, вот почему Бенедикт XI пробыл папой всего восемь месяцев.

Однажды, когда он сидел за столом, к нему явилась женщина под вуалью, назвавшаяся послушницей монастыря святой Петрониллы в Перудже, и предложила ему корзину, полную смокв. Неизвестно, был ли там спрятан аспид, как в смоквах Клеопатры, но факт тот, что на следующий день папский престол опустел.

Тут Филиппу Красивому пришла в голову мысль, до того странная, что сначала могла показаться бредовой даже ему самому.

Он задумал похитить папу из Рима, привезти его во Францию, держать под стражей и заставить его выколачивать из народа деньги в пользу короля.

Царствование Филиппа Красивого – это нашествие золота. Золото было одним-единственным божеством этого короля, давшего пощечину папе. У Людовика Святого министром был священник, достойный аббат Сугерий; у Филиппа Красивого министрами были два банкира, флорентийцы Бишо и Музиато.

Быть может, вы ожидаете, любезный читатель, что мы пойдем избитой дорожкой любителей поучать и станем проклинать золото? Если так, то вы ошибаетесь.

В XIII веке золото было прогрессивной силой.

До тех пор единственной ценностью была земля.

Золото – это была земля, превращенная в монеты, движимая (ее легко можно было обменять, перемещать, делить), земля утонченная, так сказать, одухотворенная.

Пока земля не имела своего эквивалента в золоте, человек, подобно богу Термину, этому межевому столбу на границе полей, стоял чуть не по колено в земле. В прежние времена земля брала верх над человеком, в наши дни человек главенствует над землей.

Но золото надлежало откуда-то добывать, а между тем оно было так глубоко запрятано, что извлекать его было трудней, чем из чилийских или мексиканских рудников.

Золото находилось в руках евреев и в церквах.

Чтобы извлечь его из этих рудников, мало было одного короля: требовался папа.

Вот почему Филипп Красивый, великий мастер добывать золото, решил обзавестись собственным папой.

После кончины Бенедикта XI состоялся конклав в Перудже; французские кардиналы были там в большинстве.

Филипп Красивый устремил свой взор на архиепископа Бордоского Бертрана де Го. Он назначил ему место встречи в лесу, в окрестности Сен-Жан-д'Анжели.

Бертран де Го не преминул явиться в указанный час.

Король и архиепископ присутствовали на мессе и в момент возношения святых даров торжественно поклялись соблюдать нерушимую тайну.

Бертран де Го еще не знал, в чем дело.

По окончании мессы король сказал:

– Архиепископ, я властен сделать тебя папой!

При этих словах Бертран де Го бросился к ногам короля.

– Что я должен для этого сделать? – спросил он.

– Оказать мне шесть услуг, которые я у тебя попрошу, – ответил Филипп Красивый.

– Тебе повелевать, а мне повиноваться! – проговорил будущий папа.

Это уже было началом пленения пап.

Король поднял Бертрана де Го и поцеловал его в губы.

– Вот какие обещания ты должен мне дать, – начал он. – Во-первых, ты примиришь меня с Церковью и добьешься, чтобы мне простили мой проступок в отношении Бонифация Восьмого.

Во-вторых, ты вновь допустишь меня и мою семью к причастию, от которого меня отлучил римский двор.

В-третьих, ты предоставишь мне в моем королевстве на пять лет десятину, взимаемую в пользу духовенства, чтобы я мог возместить издержки, связанные с войной во Фландрии.

В-четвертых, ты изгладишь память о папе Бонифации Восьмом.

В-пятых, ты восстановишь в кардинальском достоинстве мессиров Джакомо и Пьетро Колонна.

Что касается шестого обещания, то в свое время и в надлежащем месте я сообщу тебе о нем.

Бертран де Го поклялся осуществить упомянутые одолжения, обещанные королю, а также шестое, неведомое ему.

Последним пунктом, который Филипп не решился выговорить, было обязательство уничтожить тамплиеров.

Сверх обещания и клятвы, произнесенной над corpus Domini note 2Note2
  Тело Господне (лат.)


[Закрыть]
, Бертран де Го оставил королю в качестве заложников своего брата и двух племянников. Король со своей стороны поклялся возвести его на папский престол.

Эта сцена, разыгравшаяся в сумраке леса, скорее походила на вызов колдуном злого духа, чем на соглашение между королем и папой.

Интронизация папы, вскоре после этого происходившая в Лионе и знаменовавшая собой порабощение Церкви, как видно, была неугодна Богу.

Когда проходила торжественная процессия, обрушилась стена под тяжестью взобравшихся на нее зрителей, король был ранен, а герцог Бретонский убит.

Папа был повержен на землю, его тиара покатилась в грязь.

Бертрана де Го избрали папой под именем Климента V.

Климент V исполнил все обязательства Бертрана де Го.

Филипп был признан невиновным; он и вся его семья были допущены к причастию; пурпур вновь осенил плечи Колонна; Церковь обязалась оплатить расходы на фландрские войны и на крестовый поход Филиппа Валуа против греческой империи. Память папы Бонифация VIII была если не окончательно истреблена, то, во всяком случае, очернена; стены Тампля были снесены, а тамплиеров сожгли на земляной площадке перед Новым мостом.

Все эти эдикты – они уже не назывались буллами с тех пор, как их стала диктовать светская власть, – были подписаны в Авиньоне.

Филипп Красивый стал самым богатым из французских королей; он обладал неисчерпаемой казной: то был его папа. Он купил папу и пользовался им вовсю, бросал его под пресс, и подобно тому, как из-под пресса текут вино и сидр, из папы текло золото.

Папство, в лице Бонифация VIII получившее пощечину от Колонны, теперь в лице Климента V отказалось от господства над вселенной.

Мы уже рассказали о том, как кровавый король и золотой папа пришли к власти. Всем известно, как они ушли из мира.

Жак де Моле с высоты костра призвал их обоих на суд Божий в течение года. То yEpov otрvлла, – некогда сказал Аристофан («Умирающие, убеленные сединой, обладают духом сивиллы»).

Климент V ушел первым; он увидел во сне, что его дворец объят пламенем.

«С той поры, – пишет Балюз, – он стал тосковать и протянул недолго».

Семь месяцев спустя пришел черед Филиппа. Одни уверяют, что он умер на охоте, поверженный на землю кабаном. Эту версию принимает и Данте, говоря:

 
Там узрят, как над Сеной жизнь скудна,
С тех пор как стал подделыциком металла
Тот, кто умрет от шкуры кабана…note 3Note3
  «Рай», XIX, 118-120. – Перевод МЛозинского


[Закрыть]

 

Но Гийом из Нанжи сообщает, что смерть короля-фальшивомонетчика носила совсем иной, таинственный характер.

«Филиппа подтачивал недуг, неведомый врачам, – говорит он, – и король угас, к немалому удивлению всего света, меж тем как ни его пульс, ни моча не выдавали причину грозившего смертью недуга».

Король беспорядочный и суматошный, Людовик X, по прозвищу Сварливый, взошел на престол после своего отца Филиппа Красивого, папа Иоанн XXII – после Климента V.

В те годы Авиньон стал воистину вторым Римом. Иоанн XXII и Климент VI освятили царившую там роскошь. Велико было там нравственное разложение: в Авиньоне воцарились разврат и изнеженность. Вместо башен, снесенных легатом замка святого Ангела, Эрнандес де Эреди, великий магистр Иерусалимского ордена иоаннитов, опоясал город стенами. Авиньон наводнили распутные монахи, которые превратили священные обители в притоны роскоши и разврата, и красавицы-куртизанки, похищавшие бриллианты из тиары и украшавшие ими свои браслеты и ожерелья. Наконец, туда долетало эхо Воклюза – звучали страстные и мелодичные песни Петрарки.

Так продолжалось до воцарения Карла V, короля мудрого и благочестивого, который решил положить конец этому позорищу, и послал маршала де Бусико, повелев ему изгнать из Авиньона антипапу Бенедикта XIII. Но последний, при виде армии французского короля, вспомнил, что, прежде чем стать папой под именем Бенедикта XIII, он был военным и именовался Пьером де Люна. В течение пяти месяцев он защищался, самолично наводя на врага с высоты башен своего замка боевые орудия, куда более смертоносные, чем его папские анафемы. Наконец он вынужден был бежать из города потайным ходом, став причиной разрушения сотни домов и смерти четырех тысяч авиньонцев. Он направил стопы в Испанию, где король Арагонский предоставил ему убежище. Там, всякое утро, стоя на башне меж двух священников, представлявших собой его коллегию, он посылал миру благословения, не принося ему пользы, и отлучал от Церкви своих врагов, не принося им вреда. Чувствуя приближение смерти и опасаясь, что раскол умрет вместе с ним, он возвел двух своих викариев в сан кардинала, поставив условием, что после его кончины один изберет другого папой. Избрание совершилось. Новый папа день-другой возглавлял раскол при поддержке избравшего его кардинала. Но затем оба они вошли в сношение с Римом, принесли публичное покаяние и вернулись в лоно святой Церкви: один в сане архиепископа Севильского, другой в сане архиепископа Толедского.

С этого времени вплоть до 1790 года, потеряв своих пап, вдовствующий Авиньон управлялся легатами и вице-легатами. В течение семидесяти лет в его стенах пребывали папы; их было семь. В Авиньоне имелось семь госпиталей, семь братств кающихся, семь мужских монастырей, семь женских, семь церковных приходов и семь кладбищ.

Тому, кто знает историю Авиньона, известно, что в те времена там по существу было (да и поныне так) два различных города: город священников, то есть римский, и город коммерсантов, то есть французский.

В городе священников находятся папский дворец, добрая сотня церквей и бесчисленные колокольни, с которых всегда может грянуть набат, возвещая о пожаре или оплакивая убиенных.

В городе коммерсантов протекает Рона, живут рабочие шелковых мануфактур и перекрещиваются торговые пути – с севера на юг и с запада на восток, от Лиона до Марселя и от Нима до Турина.

Французская половина всегда была проклятым городом, жаждавшим иметь короля, стремившимся обрести гражданские свободы; городом, содрогавшимся от сознания того, что является подневольной землей, подвластной духовенству.

Это было не то духовенство, благочестивое, терпимое, неукоснительно соблюдающее свой долг, всегда готовое проявить милосердие, не то духовенство, которое, живя в миру, утешает и наставляет его, чуждое мирским радостям и страстям, – это было духовенство, зараженное интригами, честолюбием и алчностью; то были придворные аббаты, соперничавшие с аббатами римской церкви, бездельники, франты, наглецы, законодатели моды и самодержцы салонов. Они целовали ручки дамам и почитали для себя честью становиться их чичисбеями, а свои руки давали целовать простолюдинкам и брали их себе в любовницы, этим оказывая им высокую честь.

Хотите взглянуть на такого? Возьмем хотя бы аббата Мори, надменного, как герцог, наглого, как лакей; у этого сына сапожника были более аристократические замашки, чем у сына вельможи.

Вполне понятно, что обе эти категории населения были представителями двух различных партий: одни были приверженцами ереси, другие – ортодоксии; одни стояли за Францию, другие – за Рим; одни были за абсолютную монархию, другие, настроенные прогрессивно, добивались конституции. Конечно, наличие этих двух партий не обеспечивало мира и безопасности древнему папскому городу. И вполне естественно, что, когда в Париже разразилась революция, ознаменовавшаяся взятием Бастилии, обе эти партии, еще не утратившие пыл религиозных войн эпохи Людовика XIV, оказались вовлеченными в борьбу.

Мы назвали Авиньон городом священников; назовем его также городом ненависти. Нигде не учат ей так хорошо, как в монастырях. Дети, которые в других местах лишены дурных страстей, появлялись здесь на свет с сердцем, переполненным ненавистью, передававшейся от отца к сыну на протяжении восьмисот лет; прожив жизнь, исполненную вражды, они в свою очередь завещали собственным детям это дьявольское наследие.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации