Текст книги "Соратники Иегу"

Двести тысяч солдат под ружьем, сорок тысяч кавалеристов! Вот итог моих трудов! Вот в каком положении Франция!

– Однако, – спросил Бонапарт ироническим тоном, – если, по вашим словам, у вас двести сорок тысяч солдат под ружьем, почему вам так нужны пятнадцать или двадцать тысяч человек, оставленных мною в Египте, которые предназначены для колонизации?

– Я требую их, генерал, не потому, что в них нуждаюсь, но потому, что боюсь, как бы с ними не стряслась беда!

– А какая беда может случиться, если ими командует Клебер?

– Клебера могут убить, генерал, а после Клебера кто там останется? Мену… Клебер и ваши двадцать тысяч человек погибли, генерал!

– То есть как погибли?

– Да! Султан пошлет войско – он владеет сушей! Англичане пошлют флот – они владеют морем! Мы не владеем ни сушей, ни морем и, оставаясь здесь, будем свидетелями потери Египта и капитуляции нашей армии.

– Вы видите все в черном цвете, генерал!

– Будущее покажет, кто из нас прав.

– Как же вы поступили бы на моем месте?

– Не знаю. Но если бы даже мне пришлось выводить войско через Константинополь, я ни за что не бросил бы тех, кого мне доверила Франция! Ксенофонт на берегах Тигра находился в еще худшем положении, чем вы на побережье Нила, однако он привел десять тысяч солдат в Ионию, а между тем эти десять тысяч не были сынами Афин, не были его согражданами – то были наемники!

Стоило Бернадоту назвать Константинополь, как Бонапарт перестал его слушать. Казалось, это упоминание породило у него новые мысли, и он отдался их течению.

Он положил руку на плечо изумленного Бернадота и заговорил с блуждающим взором, словно созерцая во мгле призрак великого неудавшегося замысла:

– Да, я думал о Константинополе, и вот почему я во чтобы то ни стало хотел взять эту крепостишку Сен-Жан-д'Акр! Со стороны это казалось вам бессмысленным упорством, бесполезной тратой людей в угоду самолюбию посредственного генерала, который боится, что ему поставят в вину неудачу. Разве я стал бы жалеть, что пришлось снять осаду с Сен-Жан-д'Акра, если бы Сен-Жан-д'Акр не был преградой на пути воплощения самого грандиозного из человеческих замыслов!.. Боже мой, да я взял бы не меньше городов, чем в свое время Александр и Цезарь! Но мне необходим был именно Сен-Жан-д'Акр! Знаете, что я сделал бы, если бы взял Сен-Жан-д'Акр?

Он устремил на собеседника пылающий взгляд, и на сей раз взор гения заставил Бернадота опустить глаза.

– Если бы я взял Сен-Жан-д'Акр, – продолжал Бонапарт и подобно Аяксу погрозил небу кулаком, – я нашел бы в городе сокровища паши и оружие для трехсот тысяч солдат; я бы поднял и вооружил всю Сирию, ведь ее население было так возмущено зверствами Джеззара, что при каждом моем штурме молило Бога о его падении. Я пошел бы на Дамаск и Алеппо; я пополнил бы свою армию за счет всех недовольных; продвигаясь по стране, я возвещал бы народам об отмене рабства и тиранического правления пашей. Я подступил бы к Константинополю с огромным воинством; я разрушил бы турецкую империю и основал бы великую империю со столицей в Константинополе, которая определила бы мое место в истории; я превзошел бы Константина и Мехмеда Второго! И под конец, быть может, я вернулся бы в Париж через Адрианополь и Вену, уничтожив Австрийскую монархию… Вот этот замысел, дорогой мой генерал, помешала мне осуществить крепостишка Сен-Жан-д'Акр!..

Бонапарт так увлекся своим неосуществившимся замыслом, что позабыл, с кем говорит, и назвал Бернадота «дорогой мой генерал»!

Бернадот был едва ли не потрясен величием картины, развернутой перед ним Бонапартом, и непроизвольно отступил на шаг.

– Да, – сказал он, – вы выдали мне свои планы. Теперь я вижу, чего вы домогаетесь на Востоке и на Западе: вам нужен трон! Что ж, почему бы нет? Рассчитывайте на меня: я готов помочь вам завоевать трон где угодно, только не во Франции! Я республиканец и умру республиканцем!

Бонапарт тряхнул головой, как бы прогоняя овладевшие им радужные мечты.

– Я тоже республиканец, – заявил он, – но вы видите, что стало с вашей республикой.

– Что из того! – воскликнул Бернадот. – Для меня имеет значение не название, не форма, а принцип! Если члены Директории уполномочат меня, я сумею защитить Республику от ее внутренних врагов, как уже защитил ее от внешних!

С этими словами Бернадот поднял глаза, его взгляд скрестился со взглядом Бонапарта.

Два обнаженных меча, ударившись друг о друга, не высекли бы такой грозной, жгучей молнии!

Уже долгое время Жозефина с тревогой наблюдала за двумя генералами.

Она прочла в их глазах взаимные угрозы.

Быстро поднявшись, она направилась к Бернадоту.

– Генерал! – произнесла она. Бернадот поклонился.

– Ведь вы в дружбе с Гойе? – спросила Жозефина.

– Он один из моих лучших друзей, сударыня, – отвечал Бернадот.

– Так вот, послезавтра, восемнадцатого брюмера, мы обедаем у него. Приходите тоже к обеду и возьмите с собой госпожу Бернадот. Я буду очень рада познакомиться с ней поближе.

– Сударыня, – ответил Бернадот, – в Древней Греции вы были бы одной из трех граций, в средние века – феей, а в наше время вы самая очаровательная женщина на свете!

И, отступив на три шага назад, он отвесил поклон, но так рассчитал, что Бонапарт не мог принять этот поклон на свой счет.

Жозефина следила глазами за уходящим Бернадотом.

Потом она повернулась к мужу:

– Ну что, – сказала она, – я вижу, с Бернадотом дело обошлось не так гладко, как с Моро?

– Предприимчив, отважен, бескорыстен, искренний республиканец, его ничем не соблазнишь! Он стоит на моем пути как преграда. Его не опрокинешь, придется его обойти!

Бонапарт вышел из гостиной, не простившись ни с кем; он поднялся к себе в кабинет. Ролан и Бурьенн последовали за ним.

Не прошло и четверти часа, как в замочной скважине тихонько повернулся ключ и дверь отворилась.

Вошел Люсьен.

XXII. ПРОЕКТ ДЕКРЕТА

Как видно, Бонапарт ждал брата. Войдя в свой кабинет, он ни разу не произнес его имени, но, храня молчание, несколько раз со все возрастающим нетерпением оглядывался на дверь. Когда наконец молодой человек появился, у Бонапарта вырвалось радостное восклицание.

Люсьен, младший брат главнокомандующего, родился в 1775 году, и в момент нашего рассказа ему было около двадцати пяти лет. Еще в 1797 году, то есть двадцати двух с половиной лет от роду, он стал членом Совета пятисот, где его, как брата Бонапарта, недавно избрали председателем.

Задуманные им проекты были как нельзя более по душе Бонапарту. Искренний и глубоко честный, убежденный республиканец, Люсьен поддерживал замыслы брата, полагая, что служит Республике, а не будущему первому консулу.

По его мнению, вторично спасти Республику мог только тот, кто уже спас ее однажды.

С такими мыслями он вошел в кабинет брата.

– Вот и ты! – воскликнул Бонапарт. – Я ждал тебя с нетерпением.

– Я так и думал, но надобно было улучить момент, чтобы ускользнуть незаметно!

– И это тебе удалось?

– Да. Тальма рассказывал какую-то историю о Марате и Дюмурье. Она меня заинтересовала, но я решил, что обойдусь без нее, и вот я здесь!

– Я только что слышал, как отъезжал какой-то экипаж. Человек, который проходил через прихожую, не видел, как ты поднимался по лестнице в мой кабинет?

– Этот человек был я. Отъезжающий экипаж был моим. Не увидев моей коляски, все подумают, что я уехал.

Бонапарт вздохнул с облегчением.

– Ну что ж, посмотрим, чем ты занимался сегодня! – спросил он.

– О, я не терял времени даром! Да!

– Готов ли декрет Совета старейшин?

– Мы составили его сегодня, и я тебе принес пока что черновик. Взгляни, не нужно ли там что-нибудь выбросить или добавить.

– Посмотрим! – воскликнул Бонапарт.

И, взяв из рук Люсьена бумагу, он стал читать:

«Статья 1. Законодательный корпус переводится в коммуну Сен-Клу; два Совета будут заседать там в обоих крылах дворца…»

– Это очень важная статья, – заметил Люсьен. – Я заставил поместить ее в самом начале, чтобы она сразу бросалась в глаза.

– Да, да, – согласился Бонапарт. И он продолжал:

«Статья 2. Они соберутся там завтра, 20 брюмера…»

– Нет, нет, – возразил он, – завтра, девятнадцатого. Бурьенн, измени дату.

И он передал бумагу секретарю.

– А ты уверен, что будешь готов восемнадцатого?

– Уверен. Фуше сказал мне позавчера: «Торопитесь, иначе я ни за что не ручаюсь».

– «Девятнадцатого брюмера», – повторил Бурьенн, возвращая бумагу генералу.

Бонапарт продолжал:

«Статья 2. Они соберутся там 19 брюмера в полдень. До этого срока и во всяком другом месте воспрещается продолжать совещания».

Он перечитал этот пункт.

– Хорошо, – одобрил он. – Никакой двусмысленности.

И стал читать далее:

«Статья 3. Генералу Бонапарту поручается привести в исполнение настоящий декрет. Он примет все надлежащие меры для обеспечения безопасности народным представителям».

Насмешливая улыбка скользнула по словно высеченным из камня губам генерала, но он не прекращал чтения:

«Генерал, командующий семнадцатой военной дивизией, гвардия Затодателъного корпуса, местная национальная гвардия, линейные войска, находящиеся в парижской коммуне, в конституционном округе и на всей территории семнадцатой дивизии, немедленно переходят под начало генерала Бонапарта и обязаны ему повиноваться».

– Прибавь, Бурьенн: «Все граждане окажут ему поддержку по первому же его требованию». Буржуа до смерти любят принимать участие в политике, и, если они могут быть нам полезны, надо доставить им это удовольствие.

Бурьенн исполнил приказание и передал бумагу генералу, который продолжал читать:

«Статья 4. Генерал Бонапарт призывается на заседание Совета, дабы получить копию настоящего декрета и принести присягу. Он будет совещаться с комиссарами-инспекторами обоих Советов.

Статья 5. Настоящий декрет будет тут же передан через курьеров Совету пятисот и Исполнительной Директории.

Он будет напечатан, расклеен и обнародован во всех коммунах Республики при посредстве чрезвычайных курьеров.

Париж…»

– Даты пока нет, – заметил Люсьен.

– Поставьте «восемнадцатое брюмера», Бурьенн. Надо, чтобы декрет захватил всех врасплох! Он будет утвержден в семь часов утра, и необходимо одновременно с утверждением, даже раньше, расклеить его по всему Парижу!

– А что, если старейшины откажутся его утвердить?

– Тем более оснований будет у нас его вывешивать, простачок! Мы будем действовать, как если бы он был утвержден!

– Нужно ли исправить также одну стилистическую погрешность, вкравшуюся в последний параграф? – с улыбкой спросил Бурьенн.

– Какую? – обиженным тоном сказал Люсьен, чье авторское самолюбие было задето.

– «Тут же», – продолжал Бурьенн. – В таких случаях говорят «тотчас же».

– Не стоит исправлять, – заметил Бонапарт. – Будьте спокойны, я стану действовать, как если бы там стояло «тотчас же».

После минутного раздумья он прибавил:

– Вот ты опасаешься, что декрет может не пройти, но я знаю очень простой способ, который обеспечит нам успех.

– Какой же?

– Надо созвать к шести часам утра членов Совета, в которых мы уверены, а к восьми часам тех, в ком не уверены. Когда соберутся преданные нам люди, – черт возьми! – нам будет обеспечено большинство голосов!

– Но как же так, одних к шести часам, других к восьми?.. – недоумевал Люсьен.

– А ты возьми двух секретарей, один из них ошибется, вот и все!

Тут он повернулся к Бурьенну.

– Пиши!

И, расхаживая по комнате, он принялся уверенно диктовать, как человек, заранее и давно все обдумавший. Временами он останавливался посмотреть, поспевает ли перо Бурьенна за его словами.

«Граждане!

Совет старейшин, носитель народной мудрости, только что утвердил настоящий декрет на основании статей 102-й и 103-й Конституционного акта.

Он возложил на меня обязанность принимать меры для обеспечения безопасности национальному представительству и в первую очередь для мгновенного его перемещения…»

Бурьенн посмотрел на Бонапарта; тот, конечно, хотел сказать: «срочного». Но генерал не обратил внимания, и секретарь оставил «мгновенного».

Бонапарт продолжал диктовать:

«Законодательный корпус найдет возможность избавить народных представителей от опасности, которая им грозит при беспорядке, царящем во всех административных учреждениях.

В таких чрезвычайных обстоятельствах он нуждается в единодушной поддержке и доверии со стороны патриотов. Объединяйтесь вокруг него! Только таким путем удастся укрепить Республику на основе гражданской свободы, всеобщего благополучия, победы и мира».

Бонапарт перечитал эту своеобразную прокламацию и кивнул головой, выражая свое удовлетворение. Потом он взглянул на часы.

– Одиннадцать, – произнес он. – Еще не поздно.

И, усевшись на место Бурьенна, он набросал несколько строк, свернул записку, запечатал ее и надписал:

«Гражданину Баррасу».

– Ролан, – сказал он, передавая записку, – возьми в конюшне лошадь или найми на площади коляску и отправляйся к Баррасу. Я назначаю ему свидание завтра в полночь. Требуется ответ.

Ролан вышел.

Через несколько минут во дворе послышался стук копыт: лошадь неслась галопом в сторону улицы Монблан.

– А теперь, Бурьенн, слушайте, – проговорил Бонапарт, когда шум затих, – завтра в полночь, независимо от того, буду я дома или нет, вы прикажете запрячь лошадей, сядете в мою карету и поедете вместо меня к Баррасу.

– Вместо вас, генерал?

– Да. Весь день он ничего не будет предпринимать, рассчитывая увидеться со мной ночью и полагая, что я хочу сделать его своим соучастником. В полночь вы явитесь к нему и скажете, что у меня разболелась голова и мне пришлось лечь в постель, но завтра я непременно буду у него в семь часов утра. Поверит он вам или нет, но, во всяком случае, он уже не сможет действовать против нас: в семь часов утра у меня под началом окажутся десять тысяч солдат.

– Хорошо, генерал. Будут еще приказания?

– На нынешний вечер нет, – отвечал Бонапарт. – Приходите завтра пораньше.

– А я? – спросил Люсьен.

– Повидайся с Сиейесом, у него в руках Совет старейшин. Принимайте с ним вместе все нужные меры. Я не хочу, чтобы его видели у меня или чтобы меня видели у него: если мы случайно потерпим крах, надо будет отречься от этого человека. Послезавтра я буду действовать на свой страх и риск и не стану брать на себя никаких обязательств.

– Что, я понадоблюсь тебе завтра?

– Приходи ночью и дай мне полный отчет.

– Ты вернешься в гостиную?

– Нет. Я буду ждать Жозефину в ее комнате. Бурьенн, мимоходом шепните ей на ухо, чтобы она как можно скорей отделалась от всей этой публики.

Жестом простившись с братом и с Бурьенном, он прошел по небольшому коридору из кабинета в комнату Жозефины и сел там; при свете алебастровой лампы он казался бледнее обычного. Он прислушивался к стуку отъезжающих экипажей.

Наконец отъехала последняя карета; через пять минут дверь отворилась и вошла Жозефина.

Она держала в руке канделябр с двумя свечами.

В двойном освещении отчетливо рисовались черты ее лица, выражавшего крайнее волнение.

– Что с тобой? – спросил Бонапарт.

– Я боюсь… – отвечала Жозефина.

– Кого? Этих болванов, членов Директории, или адвокатов из двух Советов? Оставь! В Совете старейшин у меня Сиейес, в Совете пятисот – Люсьен.

– Так, значит, все идет хорошо?

– Превосходно!

– Но ты велел мне передать, что ждешь меня в моей спальне, и я боялась услышать от тебя дурные новости!..

– Да будь у меня дурные новости, разве я стал бы тебе их сообщать?

– Как это утешительно!

– Успокойся, у меня только хорошие новости, но я решил привлечь тебя к участию в заговоре.

– Чего же ты хочешь?

– Садись сюда и пиши Гойе!

– Что мы не придем к нему обедать?

– Нет, чтобы он пришел с женой к нам завтракать. Мы с ним такие любящие друзья, что не наглядимся друг на друга!

Жозефина уселась за миниатюрный секретер розового дерева.

– Диктуй, – сказала она, – я буду писать.

– Вот так так! Это чтобы узнали мой стиль! Полно! Ты лучше меня умеешь писать прелестные приглашения, перед которыми никто не устоит.

Жозефина улыбнулась, выслушав этот комплимент, подставила лоб Бонапарту, горячо поцеловавшему ее, и стала писать; приводим это послание дословно:

«Гражданину Гойе, президенту Исполнительной Директории Французской Республики…»

– Так хорошо?

– Отлично. Ему недолго носить этот титул, так уж не будем скупиться.

– Но ему ничто не грозит?

– Я сделаю все, что он захочет, если он сделает то, чего я хочу! Продолжай, мой друг!

Жозефина снова взялась за перо и написала следующее:

«Приходите завтра, любезный Гойе, с Вашей супругой к восьми часам утра позавтракать со мной. Не вздумайте отказываться! Мне хочется поговорить с Вами на весьма интересные темы.

До свидания, мой дорогой Гойе! Не сомневайтесь в моей искренней дружбе!

Ла Пажери-Бонапарт».

– Я написала «завтра», – сказала Жозефина, – и мне придется проставить на письме «семнадцатое брюмера».

– И ты не солжешь, – заметил Бонапарт, – сейчас ровно полночь. Действительно, еще один день канул в бездну времен: часы на стене пробили двенадцать.

Бонапарт внимал ударам, серьезный и задумчивый. Оставалось только двадцать четыре часа до торжественного дня, к которому он готовился добрый месяц, о котором он мечтал целых три года!

Сделаем же то, чего так бы хотелось ему: перескочим через двадцать четыре часа, остающиеся до дня, о котором история еще не вынесла своего суда, и посмотрим, что происходило в семь часов утра в различных местах Парижа, где события, о каких мы сейчас расскажем, должны были вызвать чрезвычайное впечатление.

XXIII. «ALEAJACTAEST» note 16Note16
  «Жребий брошен» (лат.)


[Закрыть]

В семь часов утра министр полиции Фуше вошел в кабинет Гойе, президента Директории.

– О! – воскликнул, увидев его, Гойе. – Какие события произошли, господин министр полиции, что я имею удовольствие видеть вас у себя так рано?

– Вы еще не знакомы с декретом? – спросил Фуше.

– С каким декретом? – удивился почтенный Гойе.

– Декретом Совета старейшин.

– Когда он был издан?

– Сегодня ночью.

– Так, значит, Совет старейшин теперь собирается по ночам?

– Да, в случае крайней необходимости.

– О чем же идет речь в этом декрете?

– Он переносит заседания Законодательного корпуса в Сен-Клу.

Гойе почувствовал всю силу удара. Он понял, какие выгоды извлечет из этого перемещения предприимчивый гений Бонапарта.

– А давно ли, – спросил Гойе, – министр полиции превратился в курьера Совета старейшин?

– Вы заблуждаетесь, гражданин президент, – отвечал бывший член Конвента, – сегодня утром я на высоте своего положения как никогда; я пришел вам сообщить о событии, которое может иметь самые серьезные последствия.

Фуше, еще не уверенный в успехе заговора, затеянного на улице Победы, был не прочь на всякий случай обеспечить себе возможность возвращения в Люксембургский дворец.

Но Гойе, при всей своей доверчивости порядочного человека, слишком хорошо знал Фуше, чтобы дать себя одурачить.

– Надобно было еще вчера сообщить мне о декрете, гражданин министр, а не сегодня утром, ведь вы приносите мне это известие лишь на несколько минут раньше официального сообщения, которое я вот-вот получу.

И действительно, в этот миг появился секретарь и доложил президенту, что прибыл курьер, посланный инспекторами дворца Старейшин, и просит разрешения передать послание.

– Пусть войдет! – бросил Гойе.

Вошел курьер и вручил президенту письмо. Тот быстро распечатал его и прочитал:

«Гражданин президент!

Комиссия спешит поставить Вас в известность о декрете, которым резиденция Законодательного корпуса переносится в Сен-Клу.

Декрет будет Вам послан. Но в настоящий момент мы заняты проведением различных мер по обеспечению безопасности.

Мы приглашаем Вас явиться на заседание Комиссии старейшин. Вы встретите там Сиейеса и Дюко.

С братским приветом.

Барийон, Фарг, Корне».

– Хорошо, – сказал Гойе курьеру, отсылая его движением руки.

Курьер вышел.

Гойе повернулся к Фуше.

– О! – воскликнул он. – Заговор идет полным ходом: мне сообщают о декрете, но не посылают его! К счастью, вы мне скажете, в каких выражениях он составлен.

– Но я ничего не знаю, – ответил Фуше.

– Как? Происходит заседание Совета старейшин, и вам, министру полиции, ничего не известно? А между тем это чрезвычайное заседание, которое выносит важное постановление!

– Нет, мне было известно о заседании, но я не смог там присутствовать.

– И у вас на нашлось секретаря-стенографа, который мог бы записать все до последнего слова и принести вам протокол заседания? Ведь, по всей вероятности, на этом заседании решалась судьба Франции!.. Ах, гражданин Фуше, вы весьма неумелый министр полиции или, вернее, более чем ловкий!

– Будут у вас какие-нибудь распоряжения? – спросил Фуше.

– Никаких, гражданин министр! – отвечал президент. – Если Директория найдет нужным давать распоряжения, она выберет людей, достойных доверия. Можете возвращаться к тем, кто вас послал! – прибавил он, поворачиваясь спиной к своему собеседнику.

Фуше вышел. Гойе тотчас же позвонил. Появился секретарь.

– Пойдите к Баррасу, к Сиейесу, к Дюко и к Мулену и попросите их немедленно прийти ко мне… Да! Сначала попросите госпожу Гойе заглянуть сюда и принести письмо госпожи Бонапарт, в котором она приглашает нас на завтрак.

Через пять минут вошла г-жа Гойе в парадном платье, с письмом в руках. Их пригласили к восьми часам утра. Часы уже пробили половину восьмого, и приходилось торопиться: до улицы Победы было не менее двадцати минут езды.

– Вот, мой друг, – сказала г-жа Гойе, протягивая мужу письмо. – Нас ждут к восьми часам.

– Да, – ответил Гойе, – но меня беспокоит не час, а день.

И, взяв письмо из рук жены, он перечитал его.

«Приходите завтра, любезный Гойе, с Вашей супругой к восьми часам утра позавтракать со мной. Не вздумайте отказываться! Мне хочется поговорить с Вами на весьма интересные темы».

– О! – воскликнул он. – Теперь уже нет сомнений!

– Ну что, мой друг, поедем? – спросила г-жа Гойе.

– Ты поедешь, а я нет. Тут произошло одно событие, к которому гражданин Бонапарт, вероятно, имеет прямое отношение. Из-за этого мне и моим коллегам придется остаться в Люксембургском дворце.

– Важное событие?

– Возможно.

– Тогда я остаюсь с тобой!

– Нет. Здесь ты мне ничем не можешь помочь. Отправляйся к госпоже Бонапарт. Может быть, я чересчур подозрителен, но если случится что-нибудь из ряда вон выходящее, что тебя встревожит, дай мне знать любым способом. Придумай что-нибудь – я пойму с полуслова.

– Хорошо, мой друг, я ухожу и надеюсь быть тебе полезной.

– Ступай.

В этот момент вернулся секретарь.

– Генерал Мулен идет следом за мной, – доложил он. – Гражданин Баррас в ванне, но скоро будет. А граждане Сиейес и Дюко ушли в пять часов утра и еще не возвращались.

– Вот двое изменников! – вскричал Гойе. – А Баррас только одурачен.

И, поцеловав жену, он добавил:

– Ступай, ступай!

Выходя из кабинета, г-жа Гойе чуть не столкнулась с генералом Муленом. Вспыльчивый генерал, казалось, был вне себя от ярости.

– Прошу прощения, гражданка, – буркнул он и тут же устремился в кабинет Гойе.

– Ну что, – спросил он, – вы знаете, президент, что творится?

– Нет, но кое-что подозреваю.

– Законодательный корпус переведен в Сен-Клу!.. Генералу Бонапарту поручено привести декрет в исполнение, и он поставлен во главе вооруженных сил!

– А! Вот в чем дело! – воскликнул Гойе. – Ну что ж, нам надо собраться всем вместе и дать отпор!

– Вы слышали, Сиейеса и Роже Дюко нет во дворце!

– Черт возьми! Они в Тюильри! Но Баррас в ванне, бежим к Баррасу! Директория может выносить постановления, когда налицо большинство ее членов. Нас трое. Повторяю, дадим отпор!

– Пошлем сказать, чтобы Баррас сейчас же пришел к нам!

– Нет, пойдем к нему сами, пока он еще в ванне! Двое членов Директории поспешно направились в покои Барраса.

Они, действительно, застали его в ванной и настояли, чтобы он их впустил.

– Что нового? – спросил при виде их Баррас.

– Вы знаете?

– Ровным счетом ничего.

Они рассказали ему все, что знали сами.

– А! – воскликнул Баррас. – Теперь мне ясно!

– Что такое?

– Так вот почему он не пришел ко мне вчера ночью!

– Кто?

– Да Бонапарт!

– Вы ждали его к себе вчера ночью?

– Он сообщил через своего адъютанта, что будет у меня между одиннадцатью и двенадцатью.

– И не явился?

– Нет. Он послал ко мне в своем экипаже Бурьенна сказать, что у него разболелась голова и ему пришлось лечь в постель. Он добавил, что сегодня рано утром будет у меня.

Представители Директории переглянулись.

– Все ясно! – вскричали он.

– Тогда я отправил на разведку моего секретаря Болло, очень толкового малого, – продолжал Баррас.

Он позвонил, появился слуга.

– Как только вернется гражданин Болло, пошлите его ко мне!

– Он уже во дворе, выходит из коляски.

– Пусть поднимется! Пусть войдет! Болло уже был у дверей.

– Ну что? – буквально в один голос спросили его все три члена Директории.

– Так вот, генерал Бонапарт в парадном мундире вместе с генералами Бёрнонвилем, Макдональдом и Моро направляется в Тюильри; там во дворе его ждут десять тысяч солдат.

– Моро?.. Моро с ним! – вырвалось у Гойе.

– По правую руку.

– Я всегда говорил, – выпалил Мулен грубо, по-солдатски, – что Моро – это… всего лишь шлюха!

– Вы по-прежнему намерены сопротивляться, Бар-рас? – спросил Гойе.

– Да, – отвечал Баррас.

– Ну, так одевайтесь и спешите к нам, в зал заседаний!

– Ступайте, – сказал Баррас, – я Сейчас приду. Двое членов Директории направились в зал заседаний. Прошло десять минут, а Барраса все не было.

– Нам следовало подождать, пока Баррас оденется, – заявил Мулен. – Если Моро шлюха… то Баррас просто б…!

Два часа спустя они все еще ждали Барраса.

После них в ванную ввели Талейрана и Брюи, беседуя с которыми Баррас позабыл, что его ждут.

Но посмотрим, что происходило на улице Победы.

Против обыкновения, в семь часов утра Бонапарт уже встал и у себя в кабинете в парадном мундире ожидал своих сподвижников.

Вошел Ролан.

Бонапарт был совершенно спокоен, как всегда накануне сражения.

– Что, еще никто не приходил, Ролан? – спросил он.

– Нет, генерал, – ответил молодой человек, – но я только что слышал, как подъехал экипаж.

– Я тоже, – сказал Бонапарт.

В этот момент доложили:

– Гражданин Жозеф Бонапарт и гражданин генерал Бернадот.

Ролан спросил взглядом Бонапарта, остаться ему или уйти.

Ему велено было остаться.

Ролан замер возле книжного шкафа, как часовой на своем посту.

– А! – воскликнул Бонапарт, увидав Бернадота, как и третьего дня, в штатском. – Вам, я вижу опротивел мундир, генерал!

– Вот еще! – возразил Бернадот. – С какой стати, черт возьми, мне быть в мундире в семь часов утра, когда я не на службе?

– Но вы скоро будете.

– Ведь я в отставке.

– Да. Но я вас снова принимаю на службу!

– Вы?

– Да, я.

– От имени Директории?

– Да разве еще существует Директория?

– Как? Ее больше нет?!

– Разве по дороге сюда вы не видели солдат, что выстроились вдоль улиц, ведущих к Тюильри?

– Я их видел и, признаться, удивился.

– Это мои солдаты!

– Простите, – возразил Бернадот, – я думал, что это защитники Франции.

– Да разве Франция и я не одно и то же?

– Я этого не знал, – холодно бросил Бернадот.

– Я вижу, сейчас вы сомневаетесь, ну, так сегодня вечером вы в этом удостоверитесь. Слушайте, Бернадот, настал великий час! Решайтесь!

– Генерал, – ответил Бернадот, – в настоящий момент я, к счастью, простой гражданин. Позвольте же мне остаться простым гражданином.

– Берегитесь, Бернадот: кто не со мной, тот против меня!

– Генерал, взвешивайте свои слова! Вы сказали мне: «Берегитесь!» Если это угроза, то я не боюсь угроз!

Бонапарт спохватился и взял его за руки.

– Да, я это знаю, вот почему я непременно хочу, чтобы вы были со мной! Я вас не только уважаю, Бернадот, но и люблю. Я оставляю вас здесь с Жозефом. Ведь вы женаты на родных сестрах. Черт побери! Своякам не подобает ссориться.

– А вы куда направляетесь?

– Как истый спартанец, вы строго соблюдаете законы, не так ли? Вот посмотрите декрет, изданный сегодня ночью Советом старейшин, он вверяет мне незамедлительно командование вооруженными силами Парижа. Как видите, – прибавил Бонапарт, – я имел основания сказать, что встреченные вами солдаты мои: ведь я ими командую.

И он передал Бернадоту заверенную копию декрета, изданного в шесть часов утра.

Бернадот прочитал его от первой до последней строчки.

– Я ничего не имею против, – заявил он. – Стойте на страже народного представительства, и все честные граждане будут с вами!

– В таком случае вы должны быть со мной!

– Позвольте мне, генерал, подождать еще двадцать четыре часа, – я хочу посмотреть, как вы будете осуществлять свои полномочия.

– Это дьявол, а не человек! – бросил Бонапарт.

Он взял за руку Бернадота и заставил его отойти на несколько шагов от Жозефа.

– Бернадот, – продолжал он, – я хочу с вами объясниться совершенно откровенно!

– А зачем? – возразил Бернадот. – Ведь я не на вашей стороне.

– Что из того! Вы зритель, а мне хочется, чтобы зрители убедились, что я не мошенничаю в игре.

– Вы не требуете, чтобы я сохранил ваши слова в тайне?

– Нет.

– Вы хорошо делаете, а то я не стал бы слушать ваши признания.

– О! Я буду краток!.. Вашу Директорию все ненавидят, ваша Конституция потеряла силу. Надо положить этому конец и создать правительство, которое придерживалось бы иных принципов. Вы не отвечаете?

– Я хочу послушать, что вы еще скажете.

– Что я еще скажу? Ступайте и наденьте свой мундир. Я больше не могу вас ждать. Вы явитесь в Тюильри и присоединитесь ко мне и ко всем нашим товарищам.

Бернадот покачал головой.

– Вы думаете, что можете рассчитывать на Моро, на Бёрнонвиля и на Лефевра? – продолжал Бонапарт. – Посмотрите-ка в окно. Кого вы там видите… вон там? Моро и Бёрнонвиля! Что до Лефевра, – я его сейчас не вижу, но убежден, что не сделаю и ста шагов, как повстречаюсь с ним… Ну что, вы решаетесь?

– Генерал, – отвечал Бернадот, – я не из тех людей, которые следуют чужим примерам, тем более дурным! Пусть Моро, Бёрнонвиль и Лефевр поступают как им угодно, а я буду исполнять свой долг!

– Итак, вы решительно отказываетесь присоединиться ко мне в Тюильри?

– Я не хочу быть участником мятежа!

– Мятеж! Мятеж! А против кого! Против кучки олухов, которые с утра до ночи кляузничают в своем логове!

– Эти олухи, генерал, в настоящий момент являются представителями закона. Они под охраной Конституции; их жизнь для меня священна!

– Обещайте мне только одно, железный вы человек!

– Что именно?

– Что вы останетесь в стороне.

– Я остаюсь в стороне, пока я простой гражданин, но…

– Что еще за «но»!.. Я вам откровенно сказал все, теперь ваша очередь!

– Но если Директория прикажет мне действовать, я пойду против нарушителей порядка, кто бы они ни были!

– Вот как! Да уж не думаете ли вы, что я честолюбив? – спросил Бонапарт.

Бернадот усмехнулся.