Текст книги "Сальватор"

Глава XXXII
Что можно и что невозможно сделать с помощью денег

Прислонившись к стволу дерева, Сальватор в течение нескольких секунд молча смотрел на генерала Лебатара де Премона.

Даже лицо самого господина Сарранти в тот момент, когда он услышал свой смертный приговор, было менее расстроенным и менее бледным, чем было лицо у генерала, услышавшего это жестокое решение друзей, которых он, рискуя собственной жизнью, пришел просить помочь ему спасти жизнь своему другу.

Сальватор подошел к генералу.

Тот протянул ему руку.

– Мсье, – сказал он при этом. – Я знаю вас только понаслышке. Ваше имя, которое сейчас произнесли ваши друзья, кажется мне хорошим предзнаменованием. Кто говорит о вас, говорит о Спасителе.

– Да, мсье, – с улыбкой ответил Сальватор. – Это имя говорит действительно о многом.

– Вы знакомы с мсье Сарранти?

– Нет, мсье, но я близкий и, самое главное, преданный друг и должник его сына. Одним словом, генерал, я разделяю вашу скорбь. И для спасения мсье Сарранти вы можете располагать мною, моим телом и душой.

– Так, значит, вы не разделяете мнения наших братьев? – живо спросил генерал, в которого слова молодого человека вдохнули новую жизнь.

– Послушайте, генерал, – сказал Сальватор. – Движение народных масс, почти всегда справедливое, поскольку оно инстинктивно, бывает зачастую слепым, суровым и жестоким. Каждый из тех людей, которые только что согласились с приговором, вынесенным судом мсье Сарранти, спроси его лично и отдельно, вынес бы совершенно другое решение. То есть поступил бы так, как я. Нет, я всей душой верю в то, что мсье Сарранти невиновен. Тот, кто тридцать лет рискует собственной жизнью на полях брани, участвует в кровавых схватках различных партий, не станет совершать столь гнусное преступление, не пойдет на грабеж и убийство невинного человека. Поэтому я глубоко уверен в невиновности мсье Сарранти.

Генерал сжал руку Сальватора.

– Спасибо, мсье, за то, что вы так со мной говорите, – сказал он.

– Но, – продолжал Сальватор, – поскольку я предложил вам свою помощь, я тем самым отдал себя в полное ваше распоряжение.

– Что вы хотите этим сказать? Я начинаю тревожиться.

– Я хочу сказать, мсье, что в сложившейся ситуации недостаточно просто заявить о невиновности нашего друга. Надо ее доказать с помощью неопровержимых фактов. В той войне, которую ведут заговорщики против правительства, а следовательно, и правительство против заговорщиков, все средства хороши. И то оружие, от которого откажутся в этой войне два честных человека, с удовольствием будет использовано их противниками.

– Объяснитесь!

– Правительство хочет смерти мсье Сарранти. Оно хочет, чтобы он умер позорной смертью, потому что этот позор падет на головы всех противников правительства и все будут говорить, что заговорщики – гнусные люди, поскольку выбрали себе главарем грабителя и убийцу.

– А! Так вот почему королевский прокурор отвел обвинение в политической деятельности!

– И именно поэтому мсье Сарранти так хотел, чтобы его судили по обвинению именно в этом.

– И что же дальше?

– А то, что правительство можно будет победить только с помощью очевидных, ощутимых и бесспорных доказательств. Мало просто сказать: «Мсье Сарранти не совершал преступления, в котором его обвиняют». Надо сказать: «Вот тот человек, который совершил преступление, в котором обвиняют мсье Сарранти!»

– Но, мсье! – воскликнул генерал. – Как вы сумеете достать эти доказательства? Как вы обнаружите того, кто совершил эти преступления?

– Этих доказательств у меня нет. Личность преступника мне тоже неизвестна, – ответил Сальватор. – Но…

– Но?..

– Может быть, у меня есть след.

– Говорите! Говорите же! И тогда вы действительно будете достойны своего имени, мсье!

– Хорошо, – сказал Сальватор, придвинувшись к генералу. – Слушайте, генерал, то, чего я еще не говорил никому и говорю вам первому.

– Говорите! Говорите! – прошептал генерал, тоже подходя поближе к Сальватору.

– В том доме, который принадлежал мсье Жерару, в который мсье Сарранти нанялся воспитателем и из которого он скрылся 19 или 20 августа 1820 года (весь вопрос может заключаться в точной дате его бегства), короче, в парке Вири я нашел доказательства того, что дети, по крайней мере один из них, были убиты.

– О! – простонал господин де Премон. – Вы уверены в том, что эта улика не отяготит участь нашего друга?

– Мсье, поскольку мы решили докопаться до истины, нам важна только истина, не так ли? Если мсье Сарранти окажется виновным, мы предоставим правосудию право покончить с его жизнью, как это было со многими другими. Но поскольку мы хотим знать истину, мы должны хвататься за любую улику, независимо от того, кажется ли она, на первый взгляд, направленной за или против того, чью невиновность мы хотим доказать. Истина несет в себе свет. Отыскав ее, мы все узнаем.

– Хорошо… А теперь расскажите, как вы нашли эту улику.

– Однажды ночью, гуляя со своей собакой по парку в Вири по причинам, совершенно не связанным с тем делом, которым мы в настоящее время заняты, я обнаружил в яме у подножья дуба, в том месте, где мой пес начал рыть землю, скелет ребенка, которого зарыли в землю стоя.

– И вы полагаете, что это – один из исчезнувших детей?

– Это более чем вероятно.

– Но где же второй ребенок? Ведь речь шла о мальчике и девочке.

– Мне кажется, что я отыскал и второго ребенка.

– И тоже благодаря собаке?

– Да.

– Живым или мертвым?

– Живой. Это была девочка.

– И что же дальше?

– То, что из этого двойного совпадения следует, что, будь я свободен в своих действиях, я смог бы, наверное, восстановить картину преступления, а это неминуемо вывело бы меня и на преступника.

– Действительно, вы ведь нашли девочку живой! – воскликнул генерал.

– Да, живой.

– Ей в то время было лет шесть-семь.

– Да, шесть лет.

– И она могла бы вспомнить…

– Она помнит.

– Так в чем же дело?

– В том, что она очень хорошо это помнит.

– Не понимаю.

– Когда бедной девочке напоминают об этом ужасном происшествии, у нее начинает мутиться рассудок и начинается нервный кризис, грозящий полным психическим расстройством. Да разве кто-нибудь поверит показаниям ребенка, которого сразу же обвинят в безумстве и которого одним словом можно и впрямь довести до этого состояния? О, я все это хорошо обдумал!

– Ладно. Тогда давайте оставим живого и перейдем к погибшему. Коль живой ребенок молчит, не скажет ли нам что-нибудь труп?

– Да, если бы у меня была свобода действий.

– Но кто вам мешает? Ступайте к королевскому прокурору, расскажите ему обо всем. Пусть правосудие займется поисками истины, о которой вы говорите. И…

– Да. И полиция за одну ночь заметет все следы, которые на другой день придет искать правосудие. Я ведь вам уже сказал, что полиция очень заинтересована в том, чтобы убрать эти доказательства для того, чтобы утопить мсье Сарранти в этом грязном деле по обвинению в грабеже и убийстве!

– Тогда продолжайте расследование сами. Давайте продолжим его вместе. Вы сказали, что для того, чтобы докопаться до истины, вы должны иметь свободу действий. Но скажите, что же вам мешает?

– О! Это – совсем другое дело. И оно не менее серьезно и не менее гнусно, чем дело мсье Сарранти.

– Ладно! Но ведь надо действовать!

– Действовать! Я только этого и желаю, но вначале…

– Что?

– Надо найти возможность свободно обыскать дом и парк, где были совершены эти преступления.

– Эта возможность реальна?

– Да.

– Что нужно для того, чтобы ее получить?

– Деньги.

– Я ведь уже сказал вам, что сказочно богат.

– Я слышал, генерал. Но этого недостаточно.

– Что же еще нужно?

– Немного смелости и настойчивости.

– Повторяю, что для того, чтобы достичь цели, я отдаю все свое состояние. И не только состояние, но и мои руки. И в придачу ко всему этому мою жизнь.

– В таком случае, генерал, полагаю, что мы начинаем понимать друг друга.

Затем, оглядевшись вокруг и заметив, что луна ярко освещала ствол смоковницы, о который он опирался плечом, и они были хорошо заметны, он сказал генералу:

– Отойдемте в тень, генерал. Мы сейчас будем говорить о вещах, в которых рискуем нашими жизнями. И смерть может поджидать нас не только на эшафоте, но и в лесу, на углу улицы. На сей раз мы имеем дело не только с полицией, как заговорщики, но и с негодяями, как хорошие люди.

И Сальватор увлек господина Лебатара де Премона в то место леса, где темнота была наиболее густой.

Генерал предоставил молодому человеку возможность пристально оглядеться вокруг, дал ему время прислушаться ко всем звукам, которые доносились до его слуха. А затем, увидев, что тот несколько успокоился, сказал:

– Говорите!

– Так вот, генерал, – снова заговорил Сальватор, – для начала нам надо стать полноправными владельцами замка и парка Вири.

– Нет ничего проще.

– Что вы имеете в виду?

– Очень просто: их надо купить.

– К несчастью, генерал, они не продаются.

– Неужели есть что-то, что не продается?

– Увы, генерал, есть: именно этот дом и парк.

– Но почему?

– Потому что они служат убежищем, местом сокрытия преступления почти столь же ужасного, как и то, улики по которому мы стараемся отыскать.

– Значит, в этом доме кто-то живет?

– Да, один всемогущий человек.

– У него сильные связи среди политиков?

– Нет, в церковных кругах. А это очень важно.

– И как же имя этого человека?

– Граф Лоредан де Вальженез.

– Постойте, – произнес генерал, опершись подбородком на ладонь, – это имя мне знакомо…

– Вполне возможно, поскольку его имя – одно из самых известных аристократических имен Франции.

– Если мне не изменяет память, – произнес генерал, – маркиз де Вальженез, которого я знал, был одним из самых достойных уважения людей.

– О, да! Маркиз, – воскликнул Сальватор, – имел самое благородное и самое доброе сердце, какое я знал!

– Вот как? – спросил генерал. – Значит, вы его тоже знали, мсье?

– Да, – просто ответил Сальватор. – Но сейчас речь идет вовсе не о нем.

– Ах, значит, о графе… Ну, о нем я не могу сказать того, что говорил о его брате.

Сальватор промолчал, словно не желая высказывать свое мнение о графе де Вальженезе.

А генерал продолжал:

– А что же случилось с маркизом?

– Он умер, – произнес Сальватор, горестно опустив голову.

– Умер?

– Да, генерал… внезапно… Апоплексический удар.

– Но, насколько я помню, у него был сын… Кажется, побочный?

– Именно так.

– И что же случилось с этим сыном?

– Он умер. Через год после смерти отца.

– Умер!.. Я знавал его еще ребенком, вот таким, – сказал генерал, опустив руку до травы. – Это был не по годам умный мальчик. И удивительно волевой… Умер!.. А как?

– Пустил себе пулю в лоб, – коротко ответил Сальватор.

– Это, должно быть, очень больно.

– Наверное.

– И тогда, значит, брат маркиза купил замок и парк Вири?

– Это сделал сынок этого брата, граф Лоредан. Но не купил, а взял парк и замок в аренду.

– Желаю ему не походить на своего папашу.

– По сравнению с сыном папаша – образец порядочности и честности.

– Дорогой мой мсье, вы сына не любите… Затухает еще один славный род, – с грустью произнес генерал. – И не просто превращается в прах, а, что намного хуже, покрывает себя позором!

Затем, немного помолчав, спросил:

– И что же сделал мсье Лоредан де Вальженез с этим домом, которым он так дорожит?

– Разве я не говорил вам, что в этом доме скрыто преступление?

– Именно поэтому я и спрашиваю вас о том, что сделал мсье де Вальженез с этим домом.

– Он превратил его в тюрьму для девушки, которую он похитил.

– Девушки?

– Да. Девушки, которой исполнилось шестнадцать лет.

– Девушка… Шестнадцать лет! – прошептал генерал. – Именно столько же должно быть и моей дочери.

А потом вдруг спросил в упор:

– Но коль скоро вы знаете об этом преступлении, мсье, или скорее коль скоро вы знаете преступника, почему вы не отдаете его в руки правосудия?

– Потому что в наше гнусное время, генерал, правосудие не только закрывает глаза на многие преступления, но и берет преступников под свою защиту.

– О! – сказал генерал. – И почему же вся Франция не поднимается и не выступает против подобного положения вещей?

Сальватор улыбнулся.

– Франция ждет подходящего случая, генерал.

– Но этот случай, как мне кажется, можно ей дать!

– Именно для этого мы и собираем силы.

– Давайте вернемся к нашему делу. Ибо если Франция не восстанет для того, чтобы спасти мсье Сарранти, спасти его должен я… Итак, если этот дом не продается, каким образом вы надеетесь стать его хозяином?

– Прежде всего, генерал, позвольте мне объяснить вам ситуацию.

– Слушаю.

– Один из моих друзей нашел девять лет тому назад маленькую потерявшуюся девочку. Он воспитал и вырастил ее. Ребенок превратился в очаровательную шестнадцатилетнюю девушку. Он уже собрался жениться на ней, но ее похитили из пансиона в Версале. Она пропала бесследно. Никто не знал, где она была спрятана. Я вам уже рассказывал, как я, толкаемый случаем, напал на следы преступления, отыскав с помощью моей собаки труп ребенка. В тот момент, когда я, встав на колени у ямы, с ужасом трогал рукой волосы жертвы, я услышал звук шагов. Обернувшись, я увидел чей-то белый силуэт. Присмотревшись пристальнее, я узнал в свете луны невесту моего приятеля. Ту, что была похищена и спрятана неизвестно где. Я прекратил интересоваться одним преступлением и бросился по следам другого. Девушка меня узнала, и я стал мучиться мыслью, почему она была такой молчаливой и, не пытаясь даже бежать, мирилась со своим затворничеством. И тогда она рассказала мне, что пригрозила похитителю, что напишет, позовет на помощь, сбежит, но тот добился ареста Жюстена…

– Кто такой этот Жюстен? – спросил генерал с живостью, которая указывала на то, что его очень заинтересовал рассказ Сальватора.

– Жюстен – это мой приятель. Жених этой девушки.

– Каким же образом можно было добыть мандат на его арест?

– Его обвинили в преступлении за его добрый поступок, генерал. Он обвинялся в том, что похитил найденную им девочку. Та забота, которой он окружал ее в течение девяти лет, была истолкована как содержание в заточении, а предполагавшаяся женитьба расценивалась как насилие. Подозревали, что девочка была из богатой семьи, а за это Уголовный кодекс предусматривает для человека, обвиняемого в насильственном заточении, наказание от трех до пяти лет каторги на галерах, в зависимости от отягчающих обстоятельств. Вы сами понимаете, генерал, что обстоятельства были сделаны максимально отягчающими. Таким образом, мой бедный друг будет приговорен к пяти годам каторги на галерах за преступление, которого не совершал.

– Но это же невозможно! – вскричал генерал.

– А разве мсье Сарранти не был приговорен к смерти за ограбление и убийство? – холодно возразил Сальватор.

Генерал поник головой.

– Несчастные времена, – прошептал он, – позорные времена!

– Следовательно, надо было ждать. И в этот момент, если я и колеблюсь в поисках доказательств невиновности мсье Сарранти, то лишь потому, что, если я приведу органы правосудия в этот замок и в этот парк, тот, кто высказал подобную угрозу, подумает, что я хочу отнять у него его добычу, и он в ослеплении выместит свою злобу на Жюстене.

– Но это значит, что в этот парк никак нельзя проникнуть?

– Можно. Я ведь там был.

– Коль скоро вы там были, туда может проникнуть и еще кто-то?

– Жюстен иногда навещает свою невесту.

– И они остаются чистыми?

– Они оба верят в Бога, и у них не могут появиться нехорошие мысли.

– Ладно. Но тогда почему же Жюстен не похитит, в свою очередь, эту девушку?

– А куда он сможет ее привести?

– Уехать из Франции.

Сальватор усмехнулся.

– Вы думаете, что Жюстен так же богат, как мсье де Вальженез, генерал. Но дело в том, что Жюстен всего лишь простой школьный учитель, который зарабатывает не более пяти франков в день и имеет на содержании мать и сестру.

– И у него нет друзей?

– У него есть два друга, которые готовы отдать за него жизнь.

– Кто же это?

– Мсье Мюллер и я.

– Ну, и?

– Мсье Мюллер – старик, учитель музыки, а я – простой комиссионер.

– Но, как глава венты, разве вы не располагаете значительными суммами денег?

– У меня есть чуть больше миллиона.

– И что же…

– Этот миллион мне не принадлежит, генерал. И я скорее позволю лучшему другу умереть с голода, нежели потрачу хоть один денье из этого миллиона для того, чтобы его спасти.

Генерал протянул Сальватору руку.

– Это правильно! – сказал он.

А затем добавил:

– Я предоставляю для нужд вашего друга сто тысяч франков. Этого хватит?

– Это вдвое больше, чем надо, генерал. Но…

– Что но?

– Меня сдерживает одно соображение: когда-то нам, безусловно, станет известно, кто является родителями этой девушки.

– И что дальше?

– Если ее родители окажутся людьми благородными, богатыми и влиятельными, не станут ли они преследовать Жюстена?

– Человека, подобравшего брошенную ими девочку! Того, кто вырастил ее, словно сестру, и спас ее от бесчестия!.. Этого еще не хватало!

– Слушайте, генерал, если бы ее отцом были вы и если бы во время вашего отсутствия ваше дитя подвергалось той опасности, которой подвергается невеста Жюстена, простили бы вы того человека, который, когда вас не было, так позаботился о судьбе вашей дочери?

– Я бы не только с радостью отдал ему руку моего ребенка, но и благословил бы его, как моего спасителя.

– Тогда, генерал, все в порядке. И если у меня и были последние сомнения, ваши слова их полностью устранили… Через восемь дней Жюстен и его невеста будут вне пределов Франции, а у нас будут развязаны руки, чтобы осмотреть парк и замок Вири.

Господин Лебатар де Премон сделал несколько шагов для того, чтобы выйти на освещенное луной место.

Сальватор проследовал за ним.

Дойдя до места, которое казалось ему подходящим, генерал вынул из кармана маленькую записную книжечку, написал карандашом на одной из ее страничек несколько слов, вырвал эту страничку и протянул ее Сальватору.

– Держите, мсье, – сказал он.

– Что это такое? – спросил Сальватор.

– То, что я вам и предлагал: чек на сто тысяч франков, которые можно получить в банке мсье де Моранда.

– Я ведь сказал вам, что и пятидесяти тысяч франков будет больше чем достаточно, генерал.

– Вы отчитаетесь передо мной за оставшуюся сумму, мсье. Но нельзя, чтобы в таком важном деле нас остановил какой-нибудь пустяк.

Сальватор кивнул.

Генерал несколько секунд глядел на него, а затем, протянув руку, сказал:

– Вашу руку, мсье!

Сальватор горячо сжал руку графа де Премона.

– Мы знакомы с вами не больше часа, мсье Сальватор, – сказал генерал с некоторым волнением в голосе. – Я не знаю, кто вы, но я в жизни многое видел, многое наблюдал, многое пережил. Я изучил лица всех типов и всех цветов и думаю, что знаю людей. Поэтому, мсье Сальватор, я и говорю вам, хотя слова – только слабое выражение моих мыслей, что вы – один из самых симпатичных людей, которых я встречал в моей жизни.

Таким было, как мы уже, помнится, говорили, впечатление, которое производило на всех людей красивое и доброе лицо нашего молодого героя. С первого же взгляда на него люди чувствовали какое-то непреодолимое влечение к нему. Он восхищал людей. И совесть, выбирая свое воплощение в человеческом лице, не могла найти более нежное и чувственное свое выражение.

Новые друзья снова пожали друг другу руки и, войдя под сень аллеи смоковниц, дошли до погребка, через который за час до этого вышли девятнадцать других заговорщиков.

Книга II

Глава XXXIII
Утро комиссионера

Через день, в семь часов утра Сальватор постучал в дверь дома Петрюса.

Молодой художник еще спал, видя сладкие сны, которые вились над его изголовьем. Вскочив с кровати, он открыл дверь и встретил Сальватора с распростертыми объятиями и полузакрытыми глазами.

– Что нового? – спросил Петрюс с улыбкой на губах. – Вы хотите мне что-нибудь рассказать или снова оказать мне какую-нибудь услугу?

– Вовсе нет, дорогой мой Петрюс, – ответил Сальватор. – Я, напротив, пришел просить вас об одной услуге.

– Говорите же, друг мой, – произнес Петрюс, подавая ему руку. – Я желаю только одного: чтобы она была как можно большей. Вы ведь знаете, что я только и жду случая броситься за вас в огонь.

– Я в этом никогда и не сомневался, Петрюс… Дело вот в чем: у меня был паспорт, и я отдал его месяц тому назад Доминику, который отправлялся в Италию и опасался, что его арестуют, если он будет путешествовать под своим настоящим именем. Сегодня по причине, о которой я расскажу вам чуть позже, Францию покидает Жюстен…

– Он уезжает?

– Сегодня ночью или завтра ночью.

– Надеюсь, с ним не случилось ничего страшного? – спросил Петрюс.

– Что вы, напротив! Но все дело в том, что он должен уехать так, чтобы никто об этом не знал. А для этого ему, как и Доминику, необходимо уехать под чужим именем. Между ним и вами всего два года разницы, все приметы совпадают… Есть ли у вас паспорт и можете ли вы дать его Жюстену?

– Я в отчаянии, дорогой Сальватор, – ответил Петрюс. – Но вы ведь сами знаете, какая деликатная причина заставила меня задержаться в Париже на целых полгода. У меня есть старый паспорт до Рима, но он уже год как просрочен.

– Черт побери! – произнес Сальватор. – Вот это неприятность! Жюстен не может идти за паспортом в полицию: это привлекло бы к нему внимание… Пойду к Жану Роберу. Но Жан Робер на целую голову выше Жюстена!

– Постойте-ка…

– А! Вы чем-то хотите меня порадовать?

– Скажите, а Жюстену не все ли равно, в какую страну отправляться?

– Решительно все равно. Ему надо только выбраться из Франции.

– Ну, тогда я смогу ему помочь.

– Каким же образом?

– Я дам вам паспорт Людовика.

– Паспорт Людовика? А как он у вас оказался?

– Очень просто: он недавно ездил в Голландию и вернулся только позавчера. Я давал ему свой чемодан. Он вернул его мне, но оставил в его кармашке свой паспорт.

– Ладно! Но если Людовику вдруг захочется вернуться в Голландию?..

– Это маловероятно. Но в этом случае он сможет заявить, что потерял паспорт, и попросит новый.

– Отлично.

Петрюс открыл свой баул и вынул из него бумагу.

– Вот паспорт, – сказал он. – И пожелайте другу Жюстену счастливого пути!

– Благодарю вас от его имени.

Молодые люди, пожав друг другу руки, расстались.

Пройдя Восточную улицу, Сальватор проследовал по аллее Обсерватории, свернул на улицу Ада со стороны заставы и достиг приюта подкидышей. В течение секунды он поискал взглядом нужный дом и, казалось, нашел его: это был дом каретника.

Хозяин дома стоял перед дверью. Сальватор ударил его по плечу.

Каретник обернулся, узнал молодого человека и поприветствовал его одновременно дружески и уважительно.

– Мне надо с вами поговорить, мастер, – сказал Сальватор.

– Со мной?

– Да.

– Я к вашим услугам, мсье Сальватор! Не желаете ли войти в дом?

Сальватор кивнул, и они вошли.

Пройдя через лавку, Сальватор вышел во двор и увидел в глубине его под огромным навесом дорожную коляску. Очевидно, он знал, что она должна была оказаться здесь, потому что направился прямо к ней.

– А вот и то, что мне нужно, – сказал он.

– А! Хорошая коляска, мсье Сальватор! Отличная колясочка! И я уступлю ее вам по дешевке: вам просто повезло!

– Достаточно ли она крепка?

– Мсье Сальватор, я за нее ручаюсь. Можете объехать на ней земной шар и вернуть ее мне: я куплю ее у вас со скидкой в двести франков.

Не обращая внимания на слова каретника, который, как и всякий продавец, просто обязан был расхваливать свой товар, Сальватор, взяв коляску за дышло, выкатил ее, словно это была детская коляска, на середину двора и принялся внимательно осматривать с видом человека, прекрасно разбирающегося в каретном деле.

Он нашел, что она вполне подходит, несмотря на некоторые недостатки, о которых тут же заявил каретнику. Тот пообещал устранить их к вечеру того же дня. Каретник не обманул: коляска была и впрямь удобной и, что было особенно ценно, очень крепкой.

Сальватор немедленно договорился о цене: сошлись на шестистах франков. Они договорились, что в половине седьмого вечера коляска, запряженная двумя добрыми почтовыми лошадьми, будет стоять на внешнем бульваре между заставой Крульбарб и Итальянской заставой.

Что же касается оплаты, то тут трудностей не возникло: Сальватор, желавший платить за все только тогда, когда его приказы исполнялись в точности и, вероятно, имевший какие-то дела на завтра, назначил каретнику встречу на утро через день. Каретник, знавший, что Сальватор человек правильный, как говорят на торговом жаргоне, с легкостью согласился подождать деньги сорок восемь часов.

Сальватор расстался с каретником, спустился по улице Ада, прошел по улице Бурб (сегодня она называется улица Королевских Ворот) и достиг порога некой маленькой двери напротив Материнского приюта.

Именно там жил столяр Жан Торо со своей любовницей мадемуазель Фифиной. Любовницей в полном смысле этого слова.

Сальватору не надо было спрашивать у консьержа, дома ли плотник, поскольку, едва ступив на первую ступеньку лестницы, услышал рев, ибо крестный отец, давший Бартелеми Лелону имя Жан Торо, избрал это имя, точно ему подходившее.

Крики мадемуазель Фифины, добавлявшие в этот речитатив пронзительные нотки, доказывали, что Жан Торо исполнял не сольную арию, а часть дуэта. Волны этого шумного концерта, вырываясь из двери, указывали Сальватору, куда ему следовало идти.

Поднявшись на пятый этаж, Сальватор как бы попал под лавину криков. Он вошел не постучавшись, поскольку дверь была приоткрыта. Это было одной из предосторожностей мадемуазель Фифины, всегда оставлявшей себе путь отступления на случай гнева разъяренного гиганта.

Перенеся ногу за порог, Сальватор увидел, что противники стоят лицом к лицу: мадемуазель Фифина с растрепанными волосами и бледная как смерть грозила кулаком Жану Торо, красному как мак и рвущему на себе волосы.

– А! Несчастный! – вопила мадемуазель Фифина. – Ах, глупец! Ах, придурок! Ты думал, что эта малышка твоя?

– Фифина! – рявкнул Жан Торо. – Предупреждаю тебя, что я тебе сейчас врежу!

– Так вот знай: она не от тебя, а от него!

– Фифина, ты что же, хочешь, чтобы я засунул вас обоих в ступку и растер в порошок?

– Ты? – сказала угрожающе Фифина. – Ты, ты, ты?..

И, произнося это ты, она делала шаг вперед. А Жан Торо одновременно отступал на шаг.

– Ты? – произнесла она еще раз, хватая его за бороду и тряся, словно ребенок грушу, надеясь стряхнуть плоды. – Попробуй-ка только тронь меня, мерзавец! Только прикоснись ко мне, негодяй! Бездельник!.

Жан Торо поднял руку… Если бы этот кулак, удар которого мог завалить быка, опустился, словно молот на скотобойне, на голову мадемуазель Фифины, голова ее разлетелась бы по комнате. Но кулак застыл в воздухе.

– Ну, что у вас опять случилось? – спросил Сальватор довольно грубым голосом.

При звуке этого голоса Жан Торо побледнел, а мадемуазель Фифина, покраснев, отпустила бороду плотника и повернулась к Сальватору:

– Что случилось? – сказала она. – Ах, мсье Сальватор, вы вовремя пришли мне на помощь!.. Что случилось? Случилось то, что это чудовище в человеческом облике, как обычно, колотит меня.

Жан Торо и сам уже поверил в то, что он колотил мадемуазель Фифину.

– Но, мсье Сальватор, меня тоже можно понять: она меня так ругает!

– Ничего! Чем больше ты страдаешь в этой жизни, тем меньше будешь страдать в следующей.

– Мсье Сальватор, – воскликнул Жан Торо со слезами в голосе, – но ведь она говорит, что мой ребенок, моя бедная девочка, так на меня похожая, не моя дочь!

– Но если она так на тебя похожа, – заметил Сальватор, – почему же ты ей веришь?

– Да я ей и не верю, честное слово! Ведь если бы я ей верил, я взял бы ребенка за ноги и разбил бы ей голову о стену!

– Сделай это, злодей! Сделай! И я с удовольствием увижу, как ты взойдешь на эшафот!

– Слышите, мсье Сальватор?.. Это для нее будет удовольствием.

– Слышу.

– Ладно, я пойду на эшафот, – завопил Бартелеми Лелон, – я взойду на него. Но лишь за то, что хорошенько всыплю мсье Фафиу. Когда я думаю, мсье Сальватор, что она выйдет за человека, к которому я не смею прикоснуться из опасения, что сломаю его, как щепку, а поскольку мне стыдно бить его кулаком, я буду вынужден пырнуть его ножом.

– Вы слышите, что говорит этот убийца?

Сальватор это слышал. И бесполезно говорить, что он должным образом оценил всю серьезность угроз Жана Торо.

– Неужели я не могу хоть раз к вам зайти без того, чтобы не найти вас в состоянии драки или ссоры? Вы плохо кончите, мадемуазель Фифина, это я вам говорю. В один прекрасный день вы нарветесь на кого-нибудь, кто будет таким быстрым, что у вас не останется времени на раскаяние.

– Во всяком случае, это будет не он, – завопила мадемуазель Фифина, скрипя зубами и поднеся кулак к носу Бартелеми.

– Почему же не он? – спросил Сальватор.

– Потому что я твердо намерена бросить его, – ответила мадемуазель Фифина.

Жан Торо взвился, словно дотронувшись до вольтовой батареи.

– Ты хочешь меня бросить? – заорал он. – Бросить меня после такой жизни, которую ты мне устроила, тысяча чертей!.. О! Нет. Ты меня не бросишь, клянусь! Или я задушу тебя в том месте, где только поймаю!

– Вы слышите его, мсье Сальватор? Слышите? Если я подам на него в суд, надеюсь, вы будете моим свидетелем.

– Замолчите, Бартелеми, – нежно произнес Сальватор. – Фифина это только говорит, но в глубине души она вас очень любит.

Затем, сурово взглянув на молодую женщину взглядом, которым смотрят на гадюку змееловы сказал:

– По крайней мере она должна бы вас любить. Разве не вы, что бы она ни говорила, отец ее ребенка?

Девица под взглядом Сальватора смущенно поникла головой, почувствовав угрозу, и произнесла нежным голосом с невинностью девственницы:

– Действительно, в глубине души я его люблю, хотя он меня и лупцует почем зря… Но как же я могу быть нежной, мсье Сальватор, по отношению к человеку, который показывает мне или кулаки или зубы?

Жан Торо был глубоко тронут этим признанием своей любовницы.

– Ты права, Фифина, – сказал он со слезами на глазах. – Ты права: я животное, дикарь, турок. Но это сильнее меня, Фифина, что поделать!.. Когда ты говоришь мне об этом бандите Фафиу, когда грозишься отнять у меня мою дочку и уйти от меня, я помню только об одном: я должен махать кулаком в пятьдесят фунтов. Тогда я поднимаю руку и говорю: «Кто хочет попробовать? Ну, подходи!..» Но я прошу тебя простить меня, моя маленькая Фифина! Ты же знаешь, что я такой, потому что я тебя обожаю!.. Да к тому же, что значат в конечном счете два-три лишних удара в жизни женщины?

Не знаем, нашла ли мадемуазель Фифина этот довод логичным, но она отреагировала так, как смогла: она царственным жестом медленно протянула руку Бартелеми Лелону, который так поспешно поднес ее к губам, что создавалось впечатление, что он хочет ее съесть.