Текст книги "Сальватор"

Этот девичий взгляд ясно вопрошал: «Допускаю, что у вас действительно есть причина не обращаться ко мне больше на «ты». Но действительно ли это та причина, о которой вы говорите? Я в этом сомневаюсь».

Людовик прекрасно понял этот взгляд Рождественской Розы. Понял так хорошо, что снова потупил голову, думая о том, что попадет в крайне неловкое положение, если Рождественская Роза потребует более доходчивых объяснений по поводу изменения формы их отношений.

Но и она, увидев, как он опустил взгляд, почувствовала в сердце что-то новое и незнакомое. Сердце ее сжалось, но сжалось мягко и счастливо.

И тут случилась непонятная штука: произнеся про себя те слова, которые она хотела произнести вслух, Рождественская Роза заметила, что в то время, как Людовик, всегда говоривший ей «ты», перестал вдруг это делать, она, всегда вслух говорившая ему «вы», сказала ему про себя «ты». Это открытие заставило Рождественскую Розу замолчать, задрожать и покраснеть.

Она откинулась на подушку и натянула на глаза один из тех кусочков марли, которые составляли один из самых живописных ее нарядов.

Людовика это очень обеспокоило.

– Я ее огорчил, – подумал он, – и теперь она плачет.

Он встал и с огромной нежностью, которую не поняла эта невинная девочка, подошел к кровати, наклонился над подушкой и нежно произнес:

– Роза, дорогая моя Роза!

На этот голос, проникший в глубину сердца ребенка, она так живо обернулась, что ее прерывистое дыхание смешалось с дыханием Людовика.

Тот попытался было поднять голову, но тут Рождественская Роза, сама не отдавая отчета в том, что делает, инстинктивным движением обхватила обеими руками шею Людовика. Поцеловав молодого человека в горячие губы, она прошептала, как бы отвечая на его слова «Роза, дорогая моя Роза!»:

– Людовик, дорогой мой Людовик!

Затем они оба вскрикнули. Рождественская Роза оттолкнула молодого человека, а тот резко отступил назад.

В этот момент открылась дверь комнаты.

Появился Баболен, крича:

– Слушай, Рождественская Роза, Бабилас убежал из дома, но Броканта его настигла, и теперь ему достанется по первое число!

И тут послышались долетевшие до антресолей Рождественской Розы жалобные крики Бабиласа. Они подтверждали старую пословицу «Кто крепко любит, крепко наказывает!».

Глава LI
Командор Триптолем де Мелун, камердинер короля

В тот же самый день спустя примерно три четверти часа после того, как господин Жакаль и Жибасье расстались на углу улицы Вьей-Эстрапад и Жибасье отправился за Карамель к Барбет, а господин Жакаль уселся в свою карету, достопочтенный господин Жерар, сидя в своем замке Ванвр, был занят чтением газет, в комнату вошел тот же самый лакей, который в момент, когда хозяин его был при смерти, отправился за священником в Ба-Медон и привез с собой брата Доминика. Вошедший в комнату лакей был встречен грубыми словами хозяина: «В чем дело? Почему вы беспокоите меня? Опять какой-нибудь попрошайка?» На что лакей объявил самым торжественным тоном:

– Его Превосходительство командор Триптолем де Мелун, камердинер короля!

Эти слова произвели удивительное действие.

Господин Жерар покраснел от гордости, быстро поднялся, бросил взгляд в коридор, стараясь увидеть издали ту знаменитую личность, о визите которой было объявлено с таким воодушевлением.

И в полумраке коридора он действительно увидел человека высокого роста, худощавого телосложения с белыми волосами, или скорее в завитом парике, в коротких брюках, со шпагой на боку, одетого на французский манер с выпущенным кружевным жабо и с маленьким крестиком в петличке.

– Просите! Просите! – крикнул господин Жерар.

Слуга посторонился, и в гостиную вошел Его Превосходительство командор Триптолем де Мелун, камердинер короля.

– Входите, господин командор! Входите же! – сказал господин Жерар.

Командор сделал два шага вперед, остановился, непринужденно поклонился, едва кивнув головой и подмигивая левым глазом, – короче всеми своими движениями: он повернул голову, чтобы получше рассмотреть господина Жерара, подняв свои золотые очки на лоб, – проявлял ту наивысшую наглость и принимал тот высокомерный вид, которые являлись привилегией дворян из родовитых семейств.

А тем временем господин Жерар, согнувшись вопросительным знаком, ждал, когда же незнакомцу будет угодно объяснить ему причину своего визита.

Командор соблаговолил сделать господину Жерару знак, что тот может поднять голову. После чего достопочтенный филантроп бросился к креслу и пододвинул его к посетителю. Тому не оставалось поэтому ничего, кроме как сесть. И он сел, пригласив господина Жерара последовать его примеру.

Когда хозяин и гость уселись друг напротив друга, командор, не произнеся ни слова, достал из кармашка на животе табакерку и, забыв справиться у господина Жерара, нюхает ли тот табак, взял щепоть и с наслаждением втянул ее носом.

Затем, опустив очки на нос и пристально посмотрев на господина Жерара, произнес:

– Мсье, я прибыл к вам по поручению Его Величества.

Господин Жерар поклонился так низко, что голова его исчезла между коленями.

– Его Величества? – пробормотал он.

Тут командор холодным и высокомерным тоном сказал:

– Король послал меня с тем, чтобы поздравить вас, мсье, с удачным исходом вашего процесса.

– Король оказывает мне слишком большую честь! – воскликнул господин Жерар. – Но как могло случиться, что король?..

И он посмотрел на командора Триптолема де Мелуна с таким выражением на лице, что было ясно его крайнее удивление.

– Король – отец всех своих подданных, мсье, – ответил командор. – Он интересуется всеми, кто страдает, и, зная о бесконечных страданиях, которые испытало ваше сердце после пропажи ваших племянников, Его Величество пожелал выразить через меня свои поздравления и свои соболезнования. Полагаю, нет нужды, мсье, говорить вам, что я присоединяю к чувствам Его Величества и мои собственные чувства.

– Это слишком любезно, господин командор! – ответил скромно господин Жерар. – И я не знаю, вполне ли я достоин этого…

– Достойны ли вы этого, мсье Жерар? – воскликнул командор. – И у вас хватает скромности спрашивать, достойны ли вы этого? Честно признаюсь, вы меня удивляете! Как! Человек, который столько перестрадал, как вы, человек, который так много трудился, как вы, человек, который имеет такую милосердную душу, как ваша, человек, чье имя написано на фонтане, на умывальнике, на церкви, на каждом камне мостовой в этой деревне! Человек, чья широкая известность означает любовь к добру, милосердие к себе подобным, величие и бескорыстие по отношению ко всем, – этот человек вопрошает, достоин ли он милостей от короля?! Повторяю вам, мсье, я поражен таким самоуничижением. Это – еще одна добродетель, которую можно добавить к вашим и без того бесчисленным добродетелям!

Господин Жерар уже не владел собой: слушая похвалы из уст человека, который прибыл к нему от короля, он стал понемногу надуваться и мог бы лопнуть от самодовольства, если бы лесть продолжала изливаться все с той же интенсивностью. Слова милости короля звучали в его ушах словно пленительная музыка, и он уже начал смутно различать в будущем уж не знаю какое огромное вознаграждение за свои добродетели.

– Господин командор, – взволнованно произнес он, – в отношении себе подобных я поступал только так, как должен поступать любой христианин. Разве вера не учит нас служить друг другу, любить друг друга и помогать друг другу?

Командор поднял очки высоко на лоб и посмотрел на господина Жерара одним из своих маленьких неподвижных глаз.

– Однако, – подумал он, глядя на господина Жерара, – меня крайне удивило бы, если во всей этой филантропии не было бы некоторой дозы иезуитства! Попробуем сыграть на слабостях этого человека.

А вслух произнес:

– Э, мсье, да разве не для того, чтобы блюсти те принципы, которым учит нас Святая Церковь, и призван король, которого называют христианнейшим королем и который по праву заявляет, что он – старший сын нашей Святой Матери-Церкви? И разве не его обязанность отличать и вознаграждать настоящих христиан?

– Вознаграждать! – воскликнул господин Жерар с такой поспешностью, за которую секунду спустя принялся себя корить.

– Да, мсье, – ответил командор, на губах которого появилась какая-то странная улыбка. – Именно вознаграждать… Посему король и надумал вас вознаградить.

– Но, – прервал его с живостью господин Жерар, как бы стараясь загладить впечатление от вырвавшегося у него только что слова, – разве выполнение долга не является само по себе уже наградой, господин командор?

– Несомненно, несомненно, – ответил камердинер короля. – И я по достоинству ценю ваше замечание. Да, выполнение долга уже само по себе награда и в этом – вознаграждение человека перед лицом Господа. Но не является ли вознаграждение людей, которые выполняют свой долг, способом публичного выражения признательности, всеобщего восхищения, любви сограждан? Это ли не возможность подать пример тем, кто стоит перед выбором между добром и злом, людям, которые творят добро только наполовину? Именно так, мсье, считает Его Величество. И если вы не станете категорически отказываться от тех милостей, которыми король хочет вас осыпать, мне поручено объявить вам от его имени нечто, что должно доставить вам огромное удовольствие.

Господин Жерар почувствовал, что перед его глазами сверкнула молния.

– Простите меня, господин командор, – сказал он отрывисто, – но прежде всего я должен сказать, что вовсе не ждал визита, которым вы соизволили наградить меня, а кроме того, отеческая забота, которой окружает меня Его Величество, так взволновала меня, что голова моя идет кругом и я абсолютно ничего не могу сказать для того, чтобы выразить вам мою признательность.

– Это мы должны выразить вам признательность, мсье Жерар, – возразил командор. – Или я глубоко заблуждаюсь, или Его Величество даст вам доказательство этому лично.

Господин Жерар снова так низко поклонился, сидя на стуле, что голова его опять ушла ниже колен.

Командор терпеливо подождал, пока собеседник не примет нормальную позу, а потом произнес:

– Послушайте, мсье Жерар, если бы король поручил бы вам каким-то образом вознаградить заслуги такого человека, как вы, что бы вы сделали? Какое вознаграждение вы бы выбрали? Ответьте откровенно.

– Должен признаться, господин командор, – сказал господин Жерар, пожирая глазами ленточку на петлице камердинера, – должен признаться, что мне было бы очень трудно сделать выбор.

– Если бы это касалось вас, понятно… Но представьте себе, что речь идет о совершенно другом человеке, таком же честном, как вы, например. Если, конечно, можно найти вам подобного под небесным сводом.

Командор произнес эти последние слова с некоторым оттенком иронии в голосе. И это заставило господина Жерара вздрогнуть. Достопочтенный филантроп уставился на камердинера, но лицо того выражало такое расположение, что сомнения господина Жерара, если они и возникли, улетучились при виде такого участия.

– О, в таком случае, господин командор, – произнес, потупив взор господин Жерар, – мне кажется, что…

– Договаривайте же!

– Мне кажется, что, – продолжил господин Жерар, с трудом выговаривая слова из опасения высказать больше того, что хотел сказать, и не желая, чтобы командор Триптолем де Мелун это понял, – мне кажется, что… крест… Почетного… легиона…

– Крест Почетного легиона? Но говорите же, мсье Жерар! Что вы тянете?.. Крест Почетного легиона!

– Черт возьми, это – самая моя заветная мечта.

– А знаете, мсье Жерар, мне кажется, что вы непомерно скромны!

– О, мсье!..

– Конечно! Человек вашей закалки жаждет получить всего лишь вот этот маленький кусочек красной ленты? Э, дорогой мсье Жерар, вы только что сами выбрали для другого человека ту награду, которую хочет вручить вам Его Величество.

– Возможно ли это? – вскричал господин Жерар, чье лицо так налилось кровью, что можно было подумать, что его вот-вот хватит апоплексический удар.

– Да, мсье, – продолжал командор. – Его Величество награждает вас крестом Почетного легиона и поручил мне не только доставить его вам, но и лично прикрепить его в вашу петлицу. Никогда еще ни одна награда, король уверен в этом, не горела на сердце более достойного человека.

– Я умру от радости, господин командор! – воскликнул господин Жерар.

Господин Триптолем де Мелун сделал движение, как бы показывая, что роется в боковом кармане своей одежды, в то время, как господин Жерар, задыхаясь от радости, гордости и счастья, готовился опуститься на колени, чтобы принять заслуженную награду.

Но вместо того, чтобы извлечь из кармана обещанный и столь страстно желаемый крест, командор скрестил руки на груди и посмотрел на господина Жерара с высоты своего роста.

– Черт возьми! Господин честный человек, – сказал он, – а вы, однако, порядочный мерзавец!

Господин Жерар, вполне понятно, вскочил, словно его в пятку ужалила гадюка.

Но, не обращая никакого внимания на его испуганный вид, командор продолжал:

– А ну-ка, мсье Жерар, посмотрите мне в лицо.

Господин Жерар, побледнев столь же стремительно, как и минутой раньше покраснел, попытался было выполнить приказание камердинера короля, но вопреки своей воле опустил глаза.

– Что вы хотите этим сказать, мсье? – пролепетал он.

– Я хочу сказать, что мсье Сарранти невиновен. Что это вы совершили преступление, за которое он был приговорен к смерти. Что король и не думал награждать вас крестом. Что я никакой не командор Триптолем де Мелун, камердинер короля, а Жакаль, начальник тайной полиции! А теперь, дорогой мсье Жерар, давайте поговорим, как добрые старые друзья. И слушайте меня как можно внимательнее, потому что я сейчас скажу вам очень много важного!

Глава LII
В которой господин Жерар вновь обретает спокойствие взамен креста Почетного легиона

Господин Жерар испуганно вскрикнул. Его ввалившиеся щеки из желтых стали зелеными и обвисли. Он уронил голову на грудь и про себя подумал, что хорошо бы ему сейчас провалиться на сотню футов под землю.

– Итак, мы остановились на том, что мсье Сарранти невиновен и что во всех этих преступлениях виноваты только вы.

– Пощадите, мсье Жакаль! – воскликнул господин Жерар, задрожав всем телом и падая перед полицейским на колени.

Господин Жакаль некоторое время смотрел на него с тем наивысшим отвращением, которое обычно испытывают к подлецам полицейские, жандармы и палачи.

А затем, не протягивая ему руки, словно боясь запачкаться об этого человека, господин Жакаль сказал:

– Ну, хватит! Встаньте и ничего не бойтесь. Я пришел сюда лишь затем, чтобы вас спасти.

Господин Жерар испуганно поднял голову. На лице его было странное выражение одновременно надежды и страха.

– Спасти меня? – вскричал он.

– Да, спасти вас… Это вас удивляет, не так ли? – сказал господин Жакаль, пожимая плечами. – Чтобы кто-то стал спасать такого гнусного человека, как вы? Я сейчас успокою вас, мсье Жерар. Я спасаю вас только лишь для того, чтобы погубить честного человека. Ваша жизнь никому не нужна. Нам нужна смерть этого человека, а погубить его мы можем, лишь спасая вашу жизнь.

– А! – произнес господин Жерар. – Да-да, мне кажется, я начинаю вас понимать.

– В таком случае, – сказал господин Жакаль, – перестаньте стучать зубами, поскольку это мешает вам говорить, и расскажите мне все с мельчайшими подробностями.

– Зачем? – спросил господин Жерар.

– Я мог бы и не говорить вам, зачем мне это нужно, но вы в таком случае попытаетесь обмануть меня. Так вот, мне нужно знать это для того, чтобы уничтожить следы.

– Следы!.. Так, значит, остались следы? – спросил господин Жерар, вытаращив свои маленькие глазки.

– Полагаю, что остались!

– Но какие же?

– Какие-какие!.. Прежде всего, ваша племянница…

– Моя племянница! Так она жива?

– Да. Мадам Жерар, как мне кажется, не смогла ее прикончить.

– Племянница! И вы уверены, что она не умерла?

– Я только что виделся с ней. И должен вам признаться, дорогой мсье Жерар, что ваше имя, а особенно имя вашей жены, произвело на нее ужасное действие.

– В таком случае она все знает?

– Вполне возможно. Поскольку при упоминании только одного имени ее доброй тети Урсулы она начинает испускать крики отчаяния.

– Урсулы?.. – переспросил господин Жерар, вздрагивая, словно от удара электрического разряда.

– Видите, – продолжал господин Жакаль, – это имя и на вас производит определенное действие. А теперь посудите сами, как на это имя реагирует бедная девочка! Так вот, кроме того, что надо заставить замолчать этого ребенка, который может в любой момент заговорить, следует убрать все компрометирующие вас улики. Видите ли, мсье Жерар, я – врач, и довольно неплохой врач. Я привык находить нужное лекарство в том случае, когда знаю темперамент людей, с которыми мне приходится иметь дело. А посему расскажите-ка мне все, не упуская ни малейшей подробности. Самая незначительная с виду деталь, которую вы опустите, сможет разрушить весь наш план. Значит, вы должны рассказать все, как было, представив, что перед вами врач или священник.

Господин Жерар, как и все хитрые звери, обладал обостренным чувством самосохранения. Будучи прилежным читателем политических газет, он встретил в самых роялистских настроенных газетах статьи против господина Сарранти, которые были написаны по приказу. И с тех пор почувствовал, что его охраняет чья-то невидимая рука. Он был похож на древних вождей, бившихся под эгидой Минервы. А господин Жакаль только что подтвердил его предположения.

А посему он понял, что ему нечего было опасаться этого полицейского, который пришел к нему в качестве союзника, что ему не было никакого смысла упорствовать в молчании или что-то утаивать, что надо было рассказать полицейскому все. И он начал рассказывать обо всем подробно, как рассказывал аббату Доминику, начиная со смерти своего брата и кончая сценой, когда, узнав об аресте господина Сарранти, он потребовал свою исповедь у священника.

– Ага! Теперь мне все ясно! – воскликнул господин Жакаль. – Все совершенно ясно.

– Как! – сказал с испугом господин Жерар. – Вам все ясно? Так, значит, придя сюда, вы ничего не знали?

– Не очень многое, должен признаться. Но теперь картина ясна.

Затем, поставив локоть на подлокотник кресла и подперев рукой подбородок, он несколько минут оставался в раздумье. В это время его лицо приняло выражение некоторой грусти, что было для него совершенно новым явлением.

– Бедный аббат! – прошептал он. – Теперь я понимаю, почему он клялся всеми богами в том, что его отец невиновен. Ясно, что он хотел сказать, говоря о доказательстве, которое он не может предъявить. И теперь совершенно понятно, почему он отправился в Рим.

– Что? Он отправился в Рим? – воскликнул господин Жерар. – Аббат Доминик отправился в Рим?

– Бог мой, да.

– А что же ему надо в Риме?

– Дорогой мой мсье Жерар, есть только один человек, который может освободить аббата Доминика от обязанности сохранять тайну исповеди.

– Да, папа римский.

– Так вот он и отправился к папе римскому, чтобы попросить его разрешения на разглашение этой тайны.

– О, боже!

– Именно для того, чтобы успеть совершить эту поездку, он попросил у короля отсрочить казнь и добился отсрочки.

– Но в таком случае я погиб! – закричал господин Жерар.

– Это почему же?

– Папа римский пойдет навстречу его просьбе.

Господин Жакаль отрицательно покачал головой.

– Вы полагаете, что нет?

– Я уверен в этом, мсье Жерар.

– Но как вы можете быть уверены?

– Я знаю Его Святейшество.

– Вы имеете честь быть знакомым с папой римским?

– Полиция имеет честь знать всех и вся, мсье Жерар. Она же имеет честь знать, что мсье Сарранти невиновен, что настоящим преступником являетесь вы.

– И что же?

– А то, что папа римский ему откажет.

– Откажет?

– Да. Этот жизнерадостный и упрямый монах хочет передать свою мирскую и духовную власть своему последователю такой, какой он получил ее от своего предшественника. Поэтому он найдет какой-нибудь документ для того, чтобы мотивировать свой отказ, но в любом случае это будет отказ.

– Ах, мсье Жакаль, – воскликнул господин Жерар, снова начал дрожать, как это случилось с ним несколькими минутами раньше, – а вдруг вы ошибаетесь…

– Повторяю вам, дорогой мсье Жерар, что я лично заинтересован в том, чтобы вы спаслись. Посему отбросьте страхи и продолжайте заниматься привычными для вас филантропическими делами. Но всегда помните то, что я вам сейчас скажу: если завтра, послезавтра, сегодня или через час к вам явится кто-либо и захочет с вами переговорить, будет утверждать, что у него есть на это полномочия, кто скажет вам, как я сказал недавно: «Я все знаю!», не отвечайте ему ничего, мсье Жерар. Не признавайтесь ему ни в чем, даже в грешках вашей юности. Посмейтесь ему в лицо: он ничего не знает. О вашем преступлении знаем лишь мы четверо: вы, я, ваша племянница и аббат Доминик.

Господин Жерар сделал какое-то движение, но полицейский остановил его.

– Об этом не должен знать никто больше, – добавил он. – Будьте поэтому настороже, не позволяйте застать себя врасплох. Упорно отрицайте все. Пусть это даже будет королевский прокурор – отрицайте. Если возникнет необходимость, я вам помогу. Это мое дело!

Невозможно передать, каким тоном господин Жакаль произнес эти три последних слова.

Можно было подумать, что он так же презирал за это себя, как презирал господина Жерара.

– А как вы полагаете, – поспешно произнес господин Жерар, – не уехать ли мне куда-нибудь?

– Это для того, чтобы об этом спросить, вы хотели прервать меня только что? Я так и думал.

– И что вы на это скажете?..

– Скажу, что это было бы глупостью.

– А если я уеду за границу?

– Вы покинете Францию, неблагодарный сын?! Вы покинете эту паству нищих вашей деревни, которые кормятся вашими подаяниями, гнусный пастырь! Вы это серьезно? Дорогой мой мсье Жерар, несчастные люди в этой деревеньке нуждаются в вас. Кроме того, и я сам собирался на днях, а вернее, в одну из ближайших ночей прогуляться в знаменитом замке Вири, и мне нужен спутник. Такой любезный и веселый человек, как вы. Так вот, я рассчитываю пригласить вас вскоре на эту прогулку. Для меня это будет настоящим праздником, и я думаю, что получу несравненное удовольствие. Согласны ли вы пойти со мной, дорогой мсье?

– Я в вашем полном распоряжении, – тихо ответил господин Жерар.

– Это великолепно! – сказал господин Жакаль.

И, взяв из табакерки большую щепоть табаку, с наслаждением втянул ее ноздрей.

Господин Жерар, подумав, что разговор закончен, встал. Лицо его было бледным, но на губах играла улыбка.

Он приготовился уже было оказать господину Жакалю почести, проводив его до двери, но тот, посмотрев на хозяина и поняв его намерения, сказал, покачав головой:

– О, нет! Нет, мсье Жерар! Я еще не сказал вам и половины того, что хотел. А посему, дорогой мсье Жерар, прошу вас сесть на место и выслушать меня до конца.